Ген доброты

   "Одиночество... Полная свобода и независимость... Никому ничего не должен ты и никто ничего не должен тебе... Жизнь - иллюзия, отражение реальности в твоём сознании.  А если сознание искажено, например, психическим расстройством? То и отражение получается, как в кривом зеркале. Ещё прикольнее представить большую комнату смеха, в которой много  кривых зеркал. Одни уменьшают размеры предметов, другие - увеличивают. А в каких-то искажаются не только размеры, но и форма. Да... Рассуждая так, можно окончательно свихнуться", - прикидывал в уме Пётр Николаевич, немолодой уже человек, небольшого роста, странно одетый, с седой неухоженной бородкой и щетиной на впалых щеках. Его портрет дополняли  круглые  в китайской  оправе очки с затемнёнными стёклами, через которые нельзя было разглядеть ни цвета  глаз, ни их выражения. А глаза - светильник человеческой души. Не видно взгляда: душа - потёмки...
   Мелкими шажками, шаркая старыми ботинками по асфальту тротуара, Пётр Николаевич плёлся из магазина в свой четырёхэтажный дом, неся пакет с нехитрой провизией на пару дней. Стоял октябрь.  Было уже холодно. Деревья выглядели таинственно в своих нарядах цвета янтаря и лимонной корки, кое-где с оттенками багреца или запекшейся крови... Немодное пальтецо неопределённого цвета сидело на Петре Николаевиче мешковато, выдавая намечавшуюся худобу  в прошлом сытого тела. Голая  морщинистая шея не была даже повязана шарфом. Неуклюжая  серая шапка с помпоном сползала набок. Деревянная трость, с которой давно  стёрся лак, помогала старику передвигаться.
   "А ведь какой я молодец, что не женился! Кабы женился по молодости лет, то не дожил бы до этих дней", - продолжал размышлять Пётр Николаевич.
   "Кровушку всю высосали бы жёнушка и детишки... Эх! Что толку, что Вовка-одноклассник был два раза женат и оба раза развёлся? Алименты всю жизнь платил. А кому был нужен? Ни жёны, ни детишки даже на похороны не изволили прийти... А и до пенсии мужик год не дотянул... Или Серёга, с которым вместе в педине учились? Одна баба изменила и к другому ушла, а вторая померла  молодой и двоих деток оставила... В интернат пришлось определять. Куда самому растить такую ораву? Тоже долго жить приказал. А на пару лет моложе меня был"...
   На холоде у Петра Николаевича почему-то начинало щемить сердце, где-то глубоко, за грудиной, отдавая то в левую руку, то в левую половину нижней челюсти. И это при том, что он регулярно глотал выписанные врачами таблетки.
   "Кабы не таблетки, то тоже давно бы помер", - разговаривал сам с собой маленький человек, не нужный уже, как он понимал, суетному, жестокому миру. Даже социального работника ему не давали, так как нет восьмидесяти...
   "А попробуй до них доживи до восьмидесяти-то... То ли дело, когда в школе работал, черчение и рисование вёл"...
   И надо же было пойти в педагогический человеку,  глубоко равнодушному к детям! Уму непостижимо, но факт...  Просто в этот Вуз проще было поступить: чай, не МГУ, не МАИ или МОЛМИ... Авиация никогда не привлекала, даже проектирование самолётов, ассоциировавшихся с высотой, которой Петя боялся с детства, а уж крови и покойников, без которых не выучиться на врача, - тем более.
   В однокомнатной холостяцкой хрущёвке царил беспорядок. Особенно на кухне господствовали неразбериха и бедлам. Взять пакет с мусором, чуть не вываливавшимся из ведра, забыл, когда направлялся в магазин. То ли дело бы - по пути... Полная раковина грязной посуды при одном-то едоке свидетельствовала о том, что посуду не мыли несколько дней. Покупать разовую - пенсии не хватало. А то бы как хорошо: попользовался и  в ведро. Но опять незадача: мусор надо часто выносить. И так не так и эдак не так: ни в хвост, ни в гриву... Газовая плита советского образца, дышавшая на ладан и залитая до беспредела много раз выкипавшим варевом, громко говорила без слов о хозяине жилища. Мутные стёкла двухрамного окна с деревянными переплётами, на которых вздулась когда-то белая краска, едва пропускали солнечный свет. Закопчёные кастрюли на полке для утвари, осклизлая кухонная тряпка на краю раковины, ржавый сифон от раковины, огрызок веника в пыльном уголке - всё походило на дряхлого, но ещё не выжившего из ума рассказчика невероятных историй...
   Пётр Николаевич , кряхтя, выложил на стол, покрытый выцветшей дырявой клеёнкой, батон, упаковку кефира, три яблочка, двести граммов сыра и весьма скромный кусочек варёной колбасы ярко-розового цвета.
   "Эх-хе-хе... И за что тысячу рублей отдал? Хорошо хоть, что кошка Марфа не дожила до этих времён. А то чем бы было её кормить? Сухие корма-то таких деньжищ стоят, что выбирай: то ли на себя, то ли на животинку свою тратиться"...
   В холодильнике, который тарахтел, как трактор, когда выключался, набрав холоду (советский), к счастью, лежали четыре яйца, стояла баночка квашенной капусты, приготовленной заботливыми руками соседки Клавдии Алексеевны, а в поддоне - сырая картошка и две луковицы.
   "Ещё не завтракал", - сообразил Пётр Николаевич.
   "Надо это... Чайник что ли поставить".
   Сахар в пузатой сахарнице с отломанной с одной стороны ручкой ещё оставался. Лимон? Ну, это больно жирно, чтобы мёд да  ложкой...
   Пётр Николаевич нарезал на ветхой разделочной дощечке колбасы, сыру. Это громко сказано: отрезал от основных кусков по два тонких ломтика. Потом - от батона. Сливочного масла в холодильнике не оказалось. То ли забыл купить, то ли кошелёк не позволил... Заварил чай, чем-то напоминавший индийский советских времён в антикварном своего рода заварнике, и сел кушать. Что-то надо было кинуть в желудок после длинной, почти бессонной ночи.
   В наружную дверь неожиданно позвонили.
   "Кого там ещё несёт? Поесть не дают", - чертыхнулся про себя возмутившийся было пенсионер и потащился осведомиться.
   На пороге стояла Клавдия Алексеевна с тарелкой горячих, только что испечённых блинчиков, которые лоснились от масла, как и улыбка немолодой, но не утратившей првлекательности женщины.
   - Это я Вам принесла, дорогой соседушка, - загадочно улыбнулась Клавдия. - А то напекла много. А дети не пришли, дела. Сыночка с невесткой в гости ждала. Обещали проведать да сын позвонил, что срочно надо на вокзал ехать. Их доченька без предупреждения приезжает. Решила сделать сюрприз.
   - Как-то и неудобно, - смутился Пётр Николаевич. Сама на пенсии.
   - Да не переживайте, Пётр Николаевич. Сын - айтишник. Чай, не забывает маму поддержать. Жаль, муж не дожил, чтобы увидеть, каким наш единственный мальчик вырос! Говорят - воспитание... А кто его воспитывал? Мы с мужем всё время на работе. А мальчишка такой добрый, такой ласковый вырос, в отца, видно. Есть, наверное, и в правду ген доброты! Так это про моего Димочку!
   Пётр Николаевич растерялся, как всегда терялся, вступая в общение с Клавдией Алексеевной.
   - А тарелку? Тарелка-то, поди, Вам нужна?
   - Не к спеху. Отдадите как-нибудь, - расплылась в широчайшей улыбке соседка. - Кушайте на здоровье!
   "Ген доброты... Ген доброты" - повторял в уме одинокий человек. "А, может, и зря я... это, не сумел в молодости преодолеть себя?"
   Он посмотрел на себя в зеркало, висевшее в прихожей столько, сколько он себя помнил.
   "Побриться надо! Неприменно! И помолодею сразу. А то совсем себя запустил".
   Наевшись горячих и таких вкусных, что язык проглотишь, блинов, Пётр Николаевич бодренько так взялся за ворох немытой посуды, даже капнул на мочалку пару капель моющего средства. Потом начал, сам не зная почему, отмывать газовую плиту. Потом подмёл пол и, собрав мусор на совок, пошёл бриться...