О маме и о себе. Моя родословная

     Моя молодая мама, цокая каблучками своих остроносых, белых  туфелек, бодро шла впереди меня по улочке города Кургана.  Улочка эта состояла из старых деревянных домов, наполовину скрытых заборами из таких же старых досок с такими же калитками и воротами в них. За воротами прятались, как правило, огородики, редкие фруктовые деревья и какая-нибудь домашняя живность: куры, утки, коза или поросята. Сегодня такие дома называются частным сектором.

     Мне было четыре года, а маме двадцать три, и она куда-то торопилась. Я же намеренно замедляла шаг, демонстрируя свою обиду то ли на тот быстрый темп, заданный моей мамой, то ли на что-то ещё, о чём моя детская память не сохранила воспоминание.
     - Ну же! - подбадривала меня мама, смеясь,
     - Давай быстрее, возьми меня за руку!
Но я смотрела исподлобья и не собиралась ускоряться.

     Впереди нас по узенькому тротуару туда-сюда бегали двое детей. Мальчик лет пяти делал вид, что убегает от маленькой, по виду всего лишь двухлетней девочки, скорее всего, сестрёнки, которая носилась за ним и просто пищала, получая удовольствие от этой суеты. Головка девочки с очень белыми, редкими, но пушистыми волосами, напоминала одуванчик. Щёки её были грязны, под носом зеленели две полоски соплей, которые прочно заняли своё место, опустившись до самой верхней губы, а не первой свежести тонкие шароварчики подозрительно намокли в известных местах.

     - Если не будешь слушаться, - продолжила мама,
     - то я возьму себе другую дочку… вот хотя бы эту!
И мама подхватила на руки чужую девочку.
     - Будешь моей дочкой?! Какая ты синеглазая! - говорила мама девочке, которая совсем даже не испугалась, а радостно улыбалась маме во весь свой чумазый рот!
     - Она же сопливая! И описалась! - критично оценила я выбор мамы.
     - А ничего! - радостно сообщила мне мама,
     - Сопли мы вытрем и штаны поменяем! Да, малышка?! Будешь моей дочкой?!

    Это не укладывалось в моём сознании: моя мама готова меня, свою чистую и аккуратную дочку поменять на чужую, сопливую девчонку в мокрых штанах?! Это было очень обидно. Я стала быстрее передвигать ноги, тем более, что мама всё же взяла меня за руку. Вот только это воспоминание о том дне отчего-то всё чаще и чаще стало всплывать в моей памяти, несмотря на то, что минуло шестьдесят два года, а моей мамы нет уже в живых почти десять лет…
Я её не простила?

    Почему сегодня, когда у меня уже своих двое внуков, так ярко вдруг стали в голове всплывать воспоминания о том далёком дне?
Возможно, что моё сегодняшнее внутреннее чувство одиночества сродни тому детскому ощущению, которое по малолетству не смог проанализировать мой детский мозг и дать этому чувству точное название.

    Да, сегодня у меня есть дочь, которая заботится обо мне и помогает материально. Есть и двое внуков, одному из которых, старшему, я уже не нужна, а второй, рождённый во втором браке моей дочери, купается во внимании других бабушки и дедушки, и оттого строгая баба Лена не представляет для него особой ценности, вот только очень он любит «красный» суп, под названием «борщ», что я варю…

    У моих родных много собственных  очень важных дел. Чтобы всё в этих делах получалось, я пару раз в неделю забираю внука из детского сада и остаюсь с ним до возвращения  его родителей домой. А в выходные дни они все уезжают в загородный дом, который около трёх лет назад построил мой второй зять, и где сегодня живут его родители.

    Я не люблю там бывать, потому что в случае моего приезда мне приходится делить спальное место в детской комнате на раскладном диване с моим старшим внуком семнадцати лет.
Поэтому я чаще остаюсь в городе, как собственно стал делать и  мой старший внук, рождённый в первом браке моей дочери. Он тоже не совсем стал в этом доме своим. Но и с ним мне рекомендовано общаться пореже, потому как это «очень странно», когда семнадцатилетний парень сопровождает бабушку в кино или на прогулке в парке. Так считает моя дочь, сообщая мне при каждом своём отъезде на выходные, что мне не стоит «няньчить» старшего.
Так и остаёмся мы с ним в одиночестве: я со своими мыслями, он со своими интернетными друзьями.

     Дочь зовёт меня за город, в дом, построенный её вторым мужем, куда каждую неделю на выходные увозят Лёву, моего младшего внука. Ей там было бы полегче со мной, потому как по приезду она единственная становится к плите и готовит еду на шестерых, а то и семерых членов семьи. К выходным туда же, в дом, приезжает брат моего зятя и почти всегда его пятнадцатилетняя дочь Вика, которая проводит там не только выходные, но и все каникулы.

    Свёкру моей дочери не слишком нравится, когда его старший сын с женой и внуком приезжают только отдыхать. К младшему, Александру, претензий никаких нет, он же не вкладывался в этот дом, хотя еженедельно по четвергам и выходным приезжает попариться в баньке и отдохнуть, пользуясь всеми благами этого дома. Младший работает на заводе, и это вызывает уважение у родителей. Фёдор Фёдорович считает, что раз приехали, надо всем работать, и не просто, а «ручками», но чаще касается это только женщин, мужчины же  пьют пиво, ходят в баню, валяются на большом диване с пультом от телевизора в руках. И если завтрак может быть организован для дедушки Феди его собственной женой, то обед и ужин по расписанию на всю компанию должна обеспечить моя дочь и я, если я решаюсь приехать.
 
    Я мою за всеми посуду после каждой трапезы, а родители зятя перед обедом уходят с младшим внуком на прогулку по посёлку. Казалось бы, можно тоже пойти прогуляться, но ведь кто-то должен готовить обед, после которого постоянные обитатели дома идут спать, как и младший внук, а я остаюсь мыть посуду,  и мы с дочерью думаем об ужине…

     В доме есть большая посудомоечная машина, но дедушка категорически против её использования!
     - Вы скоро и готовить разучитесь!
     - Ручками давайте!- говорит он.
     Справедливости ради надо сказать, что мы периодически пользуемся данной техникой, когда нас слишком много и кому-то из нас надоедает мыть вручную эту гору тарелок и столовых приборов. И любая техника должна работать, и никак иначе!

     Мне совсем не трудно ни помыть посуду, ни наварить огромную кастрюлю супа на всех, но когда так презрительно обесценивается женский труд, пропадает всякое желание вообще что-то делать. Куда легче помыть посуду лишь за собой или вообще остаться дома.

     В перерывах между пивом и телевизором дедушка Федя всё же иногда организовывает сыновей на помощь в решении каких-либо задач на участке.
Правда мой зять Евгений периодически исчезает, отъезжая на свои строящиеся объекты, которые находятся здесь же, на территории этого большого коттеджного комплекса под названием «Заповедник», состоящего из малых комплексов, здесь они зовутся парками: парк Ежевика, парк Кедровка, (в нём и находится наш дом), парк Совята, парк Орёл и другие. Ни при каком плохом своём настроении я никогда не скажу, что Евгений бездельник, он всегда работает, иначе не было бы этого красивого дома, бани с купелью на улице и ландшафтного дизайна на участке.  Но дедушка Федя почему-то на ответ моей дочери, что они, конечно же, приезжают отдыхать, потому что устали, отвечает так:
     - Да что вы там устали!
     И я мысленно продолжаю эту его фразу: - Вот Саша на заводе устаёт, осуществляя в смену контроль приборов!

     Но в общем-то, за два года плотного общения наших семей мы как-то притёрлись и живём достаточно мирно. Я вполне дружу с Галей, Галиной Александровной, мамой Евгения, у дочери с ней тоже сложились тёплые отношения. Года три назад благодаря стараниям Наташи и Евгения мы с Галей, Наташей и детьми отдыхали в Эмиратах и прекрасно провели время! Дедушка Федя не любит никаких выездов и мероприятий, и я очень удивлена, что в этом году летом он согласился отправиться с Галей в речной круиз!

     …Наверное, оставшись вдовой в свои сорок шесть лет, я ещё смогла бы устроить свою личную жизнь. Но отчего-то именно тогда мне показалось, что я смогу жить интересами своей мамы и своей дочери. В сорок восемь лет я стала бабушкой. Чтобы дочь смогла работать и делать карьеру, в свои  сорок девять лет я взяла на себя заботу о трёхмесячном  внуке, стала ему и няней, и второй мамой. Было забавно года через два, когда я заходила с ним по дороге из детского сада в местный магазинчик, то Ваня, потеряв меня среди двух полок с продуктами, кричал мне: - Лена! Лена!

     К тому времени мы уже жили одной семьёй в благоустроенном доме-коттедже, продав свои квартиры в городе: дочь с зятем, новорожденный малыш и я с мамой, больной диабетом.
     Ещё через год моей маме ампутировали ногу до колена,  и она стала передвигаться на инвалидной коляске. Я отказалась от мысли работать, ведь на мне был большой дом в триста восемьдесят квадратов с двумя жилыми этажами, мансардой и подвалом. Я готовила еду, занималась стиркой и глажкой белья, малышом и мамой. До личной ли мне было жизни?

    Мы принимали в гости друзей дочери и зятя, а так же родственников. К Новому году ставили во дворе живую ёлку, вторая устанавливалась в большом зале, через большие окна которого можно было видеть ту, уличную. Мы ходили в баню, построенную здесь же на участке из толстых, красивых брёвен. У меня была своя машина, на которой я делала закуп продуктов и бытовой химии на неделю вперёд. Дочь и зять хотели освободить меня от этой обязанности, но я категорически возражала, потому что это была единственная возможность для меня сменить картинку, изменить пейзаж за окном. Я объезжала несколько мест от Арамиля до Кольцово, уже изучив, где выгоднее купить мясо, где рыбу, а где картошку. Часа через два-три, полностью заполнив багажник моей шустрой «Хонды», возвращалась в дом и кричала со двора, приоткрыв входные двери:
     - Разгружайте!!!
     - Что ты так долго?! - недовольно говорила мне мама, выехав на инвалидной коляске из своей комнаты на первом этаже.
     - Опять читала все этикетки на банках?!

     Совсем недавно по телевизору прошла передача про вредные пищевые добавки, и с тех пор я действительно стала читать этикетки на всех продуктах, стараясь уменьшить наносимый этими добавками вред здоровью.
Я перестала покупать пакетики с сухими смесями для соусов к различным вторым блюдам. Вначале любое приготовленное без этих соусов мясо казалось всем пресным, но постепенно все оценили вкус натуральных приправ и специй.

    Иногда, вечерами, когда малыш уже спал,  мы собирались все в большом зале, смотрели какой-нибудь фильм, а в выходные ещё и пели по очереди под караоке. Пели все, включая маму. Думаю, что мой первый зять не всегда легко переносил наше пение, поскольку обладал исключительным музыкальным слухом!

    Наверное, это по-своему были счастливые шесть лет, или же первые пять из них. У меня были силы и желание заниматься бытом, и меня совсем не смущало отсутствие какой-то там личной жизни. Куда я должна была при таком ритме её всунуть?!

    Когда малыш засыпал, я спускалась в подвал, где забрасывала в стирку бельё в стоящие там две стиральные машины, привезённые из двух квартир, гладила высохшие вещи на широком, деревянном столе под уютное бормотание небольшого телевизора, удобно закреплённого на стене.

    Моё «пропадание» очень не нравилось моей маме.
    - Спряталась там! - ворчала она.
Моя мама вообще была довольна лишь тогда, когда я находилась в поле её зрения и занималась полезной работой.

    Однажды дочь с мужем уехали в город, прихватив ребёнка. Я, переделав все дела на кухне, поднялась на второй этаж к себе в комнату, вытянулась на кровати и тихонько включила телевизор, чтобы не было слышно моей спящей, как я считала, маме, комната которой находилась прямо под моей.

    Каково же было моё удивление, когда минут через двадцать мама на коленках заползла в мою комнату, чтобы проверить, чем я тут занимаюсь!
Она ради этого смогла выбраться из инвалидной коляски и на коленках преодолеть два пролёта лестницы с межлестничной площадкой! Той лестницы, к которой мы так и не заказали перила, потому что они сделали бы её гораздо уже.

    Когда внуку исполнилось пять лет, его папа и мама развелись.
У них была пятнадцатилетняя разница в возрасте. К моменту покупки дома мой зять решил, что всё для этой жизни он уже сделал, теперь можно почивать на лаврах. Моя дочь развивалась, строила карьеру, зарабатывала, содержала нас всех, улучшала дом, на её деньги была выстроена та самая баня. Зять вышел на работу месяцев через восемь после нашего переезда в дом под давлением неудобных  для него обстоятельств. До этого он раз в месяц брал из тумбочки ощутимую сумму денег и увозил прежней семье, где его сын от второго брака учился в частной школе. Случился скандал, когда дочь не нашла денег в тумбочке у кровати, где они лежали в свободном доступе. Я уже было собралась поехать за продуктами, оставалось только получить от дочери деньги…

     Зятю было поставлено условие: хочешь отвозить прежней семье, иди и заработай!
     Думаю, что это был один из немаловажных факторов, испортивших их отношения.

    Мы продали дом и вернулись в город, где купили две квартиры: в одной поселилась я с мамой, в другой, на этом же этаже, моя дочь с внуком.

    Во всей этой суете, связанной с переездами и ремонтом, ни о каком чувстве одиночества не могло быть и речи!

    Когда пятилетний внук пошёл в детский сад, я побежала работать в один из двух офисов, которыми руководила моя дочь. Работа офис-менеджером пришлась мне по душе, а молодой коллектив бодрил и придавал моей жизни новые краски. Мама днём справлялась сама, в новой квартире для этого было всё оборудовано для её удобства. А вечером я неслась с работы к станции метро, чтобы проехав через весь город, забрать внука из детского сада.

    Одиночество?! Как бы не так! Какое было счастье упасть в своей комнате на кровать и остаться сама  с собой наедине.
    Но, за стеной раздавался плач мамы и её выкрики:
- Я не хочу так жить! Боженька, почему ты меня не заберёшь?!
    Часто она плакала там, за стеной, а я у себя в комнате, плакала и тоже просила облегчения для неё в виде смерти.

    Я, как могла, помогала переносить маме её болезненное состояние, выполняла все просьбы, даже те, которые наша родня считала капризами. Мы сохраняли всеми силами чувствительность во второй ноге: капельницы, шерстяной чулок, лекарства. Но нога всё равно мёрзла. 

     Мне было тяжело морально, но это не шло ни в какое сравнение с тем, насколько тяжело было моей маме. Всю свою жизнь и даже в какой-то степени нашу, мою и дочери, она держала под контролем, принимала решения и несла ответственность за эти решения, а заболев вдруг поняла, что этот контроль ускользает. Принять это в полной мере было невозможно. В прошлом остались и  многолетняя работа руководителем, достаточно большие зарплаты на Крайнем севере, уважение коллег и родственников. Сёстры и братья знали, что их Люся - кремень!

     Во время болезни мама всеми доступными способами ещё пыталась самоутвердиться, высказывая неудовольствие, если её желания не исполнялись сию минуту.  Я после работы приводила внука из детского сада домой и бежала, а иногда ехала в другой район города, чтобы купить всё по списку, составленному мамой в течении дня, который абсолютно не требовал срочности. Я предлагала перекинуть этот список дочери, чтобы она заехала на машине, возвращаясь с работы, в нужное место и купить, к примеру, таблетки, которые ещё понадобятся через неделю, или шоколадку для диабетиков, которая не продавалась в магазинах рядом с нашим домом, потому что в них не было организовано полки с продуктами для диабетиков. Но мама была против, мотивируя своё сопротивление тем, что Наталья «не то купит».
     - Почему не то?! - спрашивала я закипая, но уже видела по лицу мамы, что лучше не спорить, одевалась и выходила из дома.

     Когда недовольство мамы всей своей жизнью и нами, самыми близкими ей людьми, накапливалось, я звала в гости к нам её младшую сестру Тоню с дочерью Ириной.
     - Приезжайте! - говорила я своей тётушке,
     - Я схожу в магазин, а в это время пусть мама вам на нас пожалуется! Ей это нужно! Мы виноваты, что можем вообще ходить, а она нет, что можем смеяться и пытаемся её развеселить, что покупаем себе одежду, что живём не так, как она себе это представляет!
     - Но так нельзя! - говорила мне тётушка, она капризничает, а ты потакаешь!
     - Так проще, - сообщала я тётушке, чем мамин плач и демонстративное нежелание разговаривать!

     Ровно через десять лет после смерти моего мужа мамы не стало.

     Возможно, что её жизнь продлилась бы ещё на какое-то время, но мы с дочерью и коллегами из двух офисов дочери, которыми она руководила, решили на майские праздничные выходные съездить в Санкт-Петербург, побродить по городу и посетить несколько экскурсий. С нами были дети, поэтому поехали поездом, от этого поездка стала длиннее.

     Обычно на время каких-то поездок с мамой оставалась её сестра Тоня. Но в этот раз мама не захотела, чтобы с ней кто-то жил.
Да, в квартире было всё сделано так, чтобы ей было удобно. Большая кухня позволяла маме пользоваться плитой, микроволновкой, стиральной машиной, тостером. По её просьбе для мамы был куплен  свой холодильник, вдвое меньше того, что стоял в одном ряду с кухонным гарнитуром, и маме было удобно, что там находились продукты, которыми она часто пользовалась: упаковочка сливочного масла, сыр, кусочек курочки, кефир, молоко, а так же таблетки, требующие хранения в холоде. Маме не надо было тянуться к высокой полке нашего большого холодильника, чтобы обнаружить нужное среди того, что она не ест.

     В ванной комнате были установлены поручни, которые помогали при необходимости производить все гигиенические процедуры самостоятельно. Для мамы было очень важно оставаться самостоятельной, любое обращение за помощью казалось ей унижением собственного достоинства. Она отказывалась от прогулок на улице, хотя для этого у нас была вторая инвалидная коляска,чисто уличная, благодаря надувным шинам которой происходила амортизация неровностей дорожного покрытия. Мама считала, что глядя на её инвалидность люди будут думать, что она «пропойка» какая-то, которая потеряла ногу, замёрзнув пьяная где-то под забором. Семейных мероприятий она тоже избегала, потому и не хотела,  чтобы сестра наблюдала её состояние, закрываясь ото всех в своей душевной и физической боли.

     Я звонила ей из Петербурга, и по голосу мамы понимала, что не очень всё хорошо. Но сделать из другого города ничего не могла. На приезд к ней сестры она по-прежнему не соглашалась.

     Вернувшись в город, застали маму в подавленном состоянии, она словно вся отекла и страдала больше обычного. Я очень надеялась, что моё присутствие и забота улучшат её состояние, но этого не случилось. Двадцать третьего мая утром мы вызвали «Скорую помощь», и врач настояла на госпитализации. Мы с дочерью и внуком поехали в больницу следом.

     Прежде чем оформили маму в палату, мне пришлось отвезти её, лежащую на каталке, на флюорограф, которых находился в подвале. Помогать при этом мне никто не собирался. Дочь оставалась с внуком и документами в приёмном покое. Ване было семь лет и он был напуган. Путь в подвал с лежащей мамой на каталке, потуги самостоятельно её, беспомощную, переместить на место, где был рентген аппарат, без возможности уйти из комнаты, был похож на фильм ужасов. Это было настолько непросто, что моя память выключила все подробности этого пути.

     После капельницы мама словно немного ожила. Она поплакала, прощаясь с внуком-первоклассником, сказав пророчески:
     - Ванечка, наверное, я тебя больше не увижу…
     Мы находились в больнице уже несколько часов, и дочь попросила одну из коллег забрать ребёнка к себе, пока мы решим все вопросы.

     В больничной одиночной палате, куда поместили маму, было по-казёному неуютно. Поэтому мы с дочерью поехали домой, чтобы собрать все необходимые и привычные мелочи, которые маме понадобятся, включая постельное бельё, тёплый плед, маленький электрический чайник, воду и обогреватель, на что было получено разрешение медперсонала.

     Пока ездили, в палату принесли обед. Мама поела немного и казалось, что ей стало легче. Мы с дочерью перестелили постель, расположили все вещички в тумбочке, действуя по указаниям мамы. Она всегда любила порядок, в её комнате никогда не было ни малейшей свалки из вещей или лекарств. Всё необходимое ей имело своё место, и убиралось туда по мере использования.

     Мы даже шутили, что палата приобрела домашний вид, что маму подлечат, и нам придётся делать пару ходок в больницу, чтобы все эти вещи вывезти домой, поскольку за раз в машину всё не войдёт, учитывая инвалидную коляску.

     День клонился к вечеру, когда всё необходимое было сделано,  и мы с дочерью уехали. Вечером я ещё поговорила с мамой по телефону. Она попросила привезти ей сливочное масло. Потом я отправилась на кухню, оставив телефон в комнате на зарядке. Так случилось, что в этот день что-то произошло с телевидением, какой-то сбой или технические работы, и оно не работало. А мне уж очень хотелось посмотреть какую-то музыкальную церемонию с награждениями и вручением призов. Я принесла из комнаты ноутбук и нашла нужную передачу на первом канале телевидения. Поужинала, перемыла посуду. Во время приезда из больницы за вещами мамы я сварила куриный бульон для неё, и остатки его в кастрюльке так и остались стоять на плите, как и другие продукты. В тот момент было не до уборки.

     Когда вновь вошла в комнату, где был телефон, было начало первого ночи. Я увидела пропущенный звонок от мамы. Хотела перезвонить, но подумала: а вдруг она уже уснула? Я разбужу, потом не уснёт?

     Подумала было позвонить на сестринский пост в отделении, где лежала мама, и поняла, что у меня нет телефона. Он у дочери, если мы вообще его взяли. Звонить ей в половине первого ночи после такого тяжёлого дня?

     Так, помаявшись в сомнениях, уснула.

     Проснулась от телефонного звонка. Бесстрастный женский голос мне сообщил, что Людмила Тимофеевна умерла.

     Два месяца после похорон я не могла жить в своей квартире. Она словно выгоняла меня, отторгая… Жила два месяца у дочери, забрав туда же нашего осиротевшего кота Ваську.

     Подруга и однокурсница Люба из Челябинской области звала меня к себе в гости, и к началу августа я поехала к ней. В небольшом городке с названием Аша мне не то чтобы стало легче, но боль притупилась. Надо было продолжать жить дальше и каким-то образом заполнять освободившееся пространство.

     Вернулась из поездки я уже в свою квартиру, забрала кота и стала привыкать к жизни без мамы. Правда я не могла спать, засыпала лишь когда за окнами начинало светлеть. А до этого, устав бороться со своими страхами, просто читала книжки, чтобы не думать, не вспоминать подробности, от которых разрывалось сердце. Именно с этих пор уснуть в три часа ночи для меня почти норма.

    Прошло десять лет.
    Сегодня, даже если у меня и остались какие-то детские обиды, я стараюсь их отпустить, но в минуты, когда я чувствую себя одиноко, воспоминания о той маленькой чумазой девочке почему-то нет-нет, да всплывают в моей голове, хотя я и не испытываю к ней никаких отрицательных эмоций…