Птенец на краю гнезда

 Ханс уходил. Долговязая худая фигура скрылась за поворотом, но Анна Мария всё стояла в дверях лачуги, защищая глаза от полуденного солнца.

"Чего же я жду? Надо стирать", – думала она.

   И не двигалась с места. Смотрела и смотрела, словно надеялась, что сын передумает. Вдруг – вот сейчас! – он поймёт, что что не может оставить мать. Что он слишком молод для самостоятельного путешествия: всего-то четырнадцать...

"Конечно, он, вернётся, – думала Анна Мария. – Да, точно, он непременно скоро возвратится назад! Попытает счастья в городе, поймёт, что никто не будет его любить больше, чем мать, да придёт обратно. Получит приличную специальность – кожевенник... Или плотник... И останется навсегда здесь, в Оденсе."

Анна Мария немного успокоилась и вернулась к корыту, где мокло в мыльном растворе бельё богачей Йёргенсенов.

Она ожесточённо тёрла бельё, а перед глазами стояла картина: её мальчик уходит – ссутулившись, машинально заслоняя рукой длинный острый нос. Привычка закрывать лицо появилась у него недавно – после того, как негодник Йенс, соседский мальчишка, начал изводить юного Ханса Кристиана Андерсена дразнилками собственного сочинения.

– Все дети — зло, – сказал как-то Ханс Кристиан в сердцах.
На ноге у него наливался здоровенный лиловый синяк – Йенс швырнул камень и резво спрятался в своей лачуге, под защиту отца-сапожника.

   – Какое же зло, Ханс? Ведь ты сам ещё ребёнок! – растерянно пробормотала Анна Мария.

   – Я не ребёнок. Я родился взрослым, – отрывисто ответил тот.
Анна Мария ничего не поняла – как это так, почему он родился взрослым? – но переспрашивать не стала. Она совсем не понимала подросшего сына, чувствовала себя глупой и очень расстраивалась.
Да уж, недаром покойный муж хвастался своим происхождением: дескать, в его жилах течёт кровь датских королей. А иначе откуда бы у сына взялось такое чувство собственного достоинства, ощущение особой миссии?

  – Я стану известным на весь мир, мама, – говорил Ханс Кристиан. – Вот увидишь!

  Мать чувствовала, что это не пустые слова. Сын словно всегда был таким – уже знаменитым...

   В нем странно сплелись самоуверенность и удивительная, непостижимая застенчивость. Анна Мария никогда не могла предугадать, как сын отреагирует на то или иное событие. Она давно чувствовала, что Хансу Кристиану неуютно в маленьком городке, среди шумных и неотёсанных сверстников.
Доброта, отзывчивость и покладистость сочетались в нём с крайним своеволием. Иногда он мог соглашаться на всё — а иногда упирался так, что, казалось, даже всемирный потоп не заставил бы его спасаться бегством.

..Анна Мария полоскала бельё – и вспоминала.

  ...Вот отец читает малышу Хансу сказки – про Алладдина, Синдбада-морехода, царя Шахрияра... Глаза мальчика горят, он с нетерпением прыгает на кровати, подсказывает слова. Все сказки он давно знает наизусть, но просит отца читать их вновь и вновь...

  ...Вот учитель в школе отлупил Ханса розгами за опоздание – и сын отказывается ходить в школу. Утром лежит, не открывая глаз. Тормошить, ругать, поливать холодной водой бесполезно – Анна Мария перепробовала все способы. Наконец она сдаётся и отправляет сына в еврейскую школу – там детей традиционно берегут, никогда не бьют...

  ...Ханс уходил – словно птенец расправил крылья и собирался спрыгнуть с края висящего на обрыве гнезда. Беззащитный, неоперившийся. Желторотый. Рвалась ниточка, связывающая мать и сына. Анна Мария бросила бельё в корыто и стояла, теребя фартук распухшими от стирки руками.

"Он ушёл навсегда"

   У Анны Марии защемило сердце, она без сил опустилась на табурет. Свесила голову на грудь, прикрыла глаза.

"Нет, он не вернётся. Не вернётся."

  Измучившись, Анна Мария на минуту задремала – и увидела сон: сын превращается в величавого орла и, расправив могучие крылья, улетает всё дальше и дальше от неё – к горизонту...