Вспомнил я деревню...

Все чаще вспоминается деревня. Сам городской, но порой доводилось пожить в старом доме с печкой. Летом топили редко, больше обходились газовой плитой. Но почему-то в памяти контраст между свежим уличным воздухом и теплым, осязаемо плотным внутри дома. Даже летом, хотя чему удивляться - как выпадет вечерняя роса, то уже зябко, особенно нам, городским, не знающим, что телогрейка вечером - лучшая одежка для «погулять с соседскими». Если не бегали на околицу или к пруду, то сидели у покосившейся завалинки, на покрытой зеленой краской и давно облупившейся скамейке. Или лавке, уж не помню, где как называли.

Почему-то не часто пили чай на улице, только в праздники, когда наезжало много городской родни. Тогда на врытом посредине двора столе из струганного тёса ставили самовар. Настоящий, медный, на шишках и щепках. Хотя гости привозили разные городские вкусности, их сразу к чаю не выкладывали, а гости и не настаивали. Пусть бабушка с дядей Сашей потом понемногу лакомятся, или внуков угощают.

Колотый сахар в старинной сахарнице, карамель, самая простая, в деревянной конфетнице, может еще времен царских. Конфеты совсем простые, «помадка» и что-то вроде «Школьницы». Дома такое и не видел, а в деревне самое вкусное! Чашки всех фасонов и калибров - у каждого своя, любимая. Кому какая нравится: побольше и повыше - чтобы хватало надолго, пошире - чтобы остывало быстрее. Кто запросто с блюдца пил, чтобы не обжечься. До сих пор помнится, что кипяток из самовара горячее, чем из чайника!

Но такое редко случалось, чаще пили чай в самой избе, на столе, что напротив русской печи, у самого окна. Окна держали открытыми, затянутыми марлей от мошкары. Но когда садились пить чай, их закрывали, чтобы тепло не уходило?

Вспоминается запах хлеба из сельской пекарни. Он хранился в деревянном ларе, и черный, и белый. Хотя в городе родители за это ругали, мол, портится, если смешивать. А в деревне отдельно лежали только пряники и печенье. И то, они скоро размокали, не такие сухие, что ли, как в городе? Держали их в шкафчике для посуды, отдельная дверца. Поставцы уже не застал, а вот городе, в детстве, на общей кухне как раз висели на стенах.

И то ощущение, когда с дворовой свежести заходишь в избу... В сенях еще не так, но уже ощущаешь не росистую прохладу, а древесную влажность. Но в избе - тяжелое, словно обволакивающее тепло. А уж когда печь протоплена... Вроде и тепло, даже жарко. Но все равно, ложишься под одеяло, чувствуешь сырость. Не ту, когда пролили что-то, а проникающую, словно всё пропитано. На вторую-третью ночь привыкаешь, потом в городе словно под невесомое одеяло ложишься. И спалось в избе иначе. Она живая, и не только от храпа дяди Саши или бормотания других детей. Дом дышал, похрустывал, иногда вздыхал. Поневоле задумаешься о домовом.

В пионерском лагере такого не чувствовалось. Может, потому, что там рядом еще десятки ребят? И вечерами не до вслушивания в темную тишину. Да еще и темнота... Ночью в избе очень темно, не как в городе. Не страшно, но... Дойти до ведерка, что в сенях, порой так жутко... А утром наоборот, солнце яркое, даже если не бьет в окна, все равно его чувствуешь! То тут, то там петух поет, как же это всегда нравилось. Встанешь, босиком по прохладному полу, покрытому ткаными половичками, в сени, там подхватишь чьи-то галоши и во двор, по росе погонять. Чтобы потом получить от бабушки нагоняй за сырую обувку...