Гедонезия

В мастерской, заваленной холстами, тюбиками краски и пустыми чашками из-под кофе, царил творческий хаос. Два студента художественного училища — Костя и Лиза — сидели на полу, окруженные разбросанными эскизами. Костя, высокий парень в берете, который он носил исключительно ради "атмосферы", размахивал кистью, как дирижер, пытаясь объяснить Лизе свою новую концепцию. Лиза, рыжеволосая и вечно скептически настроенная, слушала его, скрестив руки на груди.
— Понимаешь, Лиза, — говорил Костя, возвышенно поднимая глаза к потолку, — я хочу создать что-то по-настоящему гедонезийское. Чтобы в картине был воздух, вибрация, звучание! Чтобы зритель чувствовал, как фактура холста дышит, как будто это не просто краска, а живая материя. Это должно быть нечто большее, чем просто искусство. Это должно быть откровение.
— Гедонезийское? — переспросила Лиза, подняв бровь. — Это что за стиль такой? Новое течение в искусстве? Или ты просто решил скрестить гедонизм с абстракцией и назвать это модным словом?
— Лиза, Лиза, — вздохнул Костя, смотря на нее с легким снисхождением, — ты мыслишь слишком узко. Гедонезия — это не просто стиль. Это философия. Это состояние души. Это когда ты чувствуешь, как воздух на холсте вибрирует, а фактура звучит, как симфония. Это когда ты понимаешь, что искусство — это не просто краски и холст, а нечто большее. Нечто... возвышенное.
Лиза смотрела на него, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно. Костя, однако, выглядел предельно сосредоточенным. Он даже надел очки, которые обычно носил только для вида, и теперь смотрел на нее через них с видом великого учителя, объясняющего ученику основы мироздания.
— И как это должно выглядеть? — спросила Лиза, подбирая с пола тюбик с краски. — Ты уже начал?
— Конечно! — воскликнул Костя и с пафосом схватил один из холстов. — Вот, смотри. Это я назвал "Гедонезия №1". Видишь, здесь я использовал технику импасто, чтобы передать текстуру удовольствия. А эти красные мазки — это символ страсти, которая, как известно, является важной частью гедонизма. Ну, или гедонезии. Неважно. А вот здесь, — он указал на размытые синие пятна, — я добавил воздух. Чтобы картина дышала. Чувствуешь вибрацию?
Лиза прищурилась, пытаясь разглядеть в хаотичных мазках хоть что-то, напоминающее "вибрацию". Ей показалось, что это больше похоже на то, как выглядит салат "Оливье" после новогодней ночи.
— А это что? — спросила она, указывая на желтое пятно в углу холста.
— Это символ солнца, — с важным видом объяснил Костя. — Солнце, как известно, — источник жизни и, следовательно, удовольствия. А еще это отсылка к Ван Гогу. Ты же знаешь, как он любил желтый цвет. Я хотел, чтобы этот цвет звучал, как аккорд в симфонии. Но, конечно, ты, как человек, не погруженный в глубины гедонезии, можешь этого не понять.
— Ван Гог? — удивилась Лиза. — Ты уверен, что он был гедонезийцем?
— Ну, не буквально, — задумчиво ответил Костя. — Но он точно понимал, что такое удовольствие от искусства. Вот и я хочу, чтобы мои работы вызывали у людей гедонезию. Чтобы они чувствовали, как воздух на холсте вибрирует, а фактура звучит, как музыка. Но, увы, не все способны понять это. Не все готовы принять гедонезию как новое слово в искусстве.
Лиза не могла больше сдерживаться и рассмеялась.
— Костя, ты сам-то понимаешь, что говоришь? Гедонезия — это вообще не слово. Ты его выдумал!
— Ну и что? — пожал плечами Костя, смотря на нее с легким презрением. — Все великие художники что-то выдумывали. Дали, например, придумал сюрреализм. А я придумал гедонезию. Может, через сто лет про меня будут писать в учебниках: "Константин Иванов — основатель гедонезийского направления в искусстве". Но, конечно, ты, как человек, не способный понять гениальность, можешь этого не оценить.
Лиза покачала головой, но в ее глазах мелькнула искорка интереса. Она всегда считала, что Костя — странный, но в его странности было что-то притягательное. Возможно, именно это и заставило ее согласиться на его предложение.
— Ладно, — сказала она, поднимаясь с пола. — Давай я помогу тебе с твоей гедонезией. Только объясни мне, как это должно работать.
Костя оживился.
— Отлично! — воскликнул он. — Вот смотри. Мы берем холст, наносим на него краску толстым слоем, чтобы передать текстуру. Потом добавляем элементы кубизма — например, разбиваем изображение на геометрические фигуры. А потом... — он сделал паузу для драматизма, — добавляем немного романтизма. Чтобы воздух вибрировал, а фактура звучала.
— Романтизма? — удивилась Лиза. — А при чем тут романтизм?
— Ну как же! — воскликнул Костя. — Романтизм — это ведь про чувства, верно? А гедонезия — это тоже про чувства. Только про чувства удовольствия. Так что романтизм тут как раз кстати. И не забудь про воздух — он должен быть легким, почти невесомым, но при этом вибрировать, как струна.
Лиза смотрела на него, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно. Но Костя выглядел настолько вдохновленным, что она решила не спорить.
— Ладно, — сказала она, беря кисть. — Давай попробуем. Только если у нас получится полная ерунда, виноват будешь ты.
— Не получится ерунда, — уверенно заявил Костя. — У нас получится гедонезия.
Они начали работать. Костя с энтузиазмом размазывал краску по холсту, объясняя Лизе, что каждый мазок — это "символ наслаждения жизнью". Лиза, хоть и скептически относилась к его идее, не могла не улыбаться его энтузиазму. Она добавила на холст несколько геометрических фигур, которые, по ее мнению, должны были символизировать "структуру удовольствия".
— А теперь романтизм, — сказал Костя, добавляя на холст несколько нежных розовых мазков. — Чтобы зритель почувствовал, что гедонезия — это не просто удовольствие, а что-то возвышенное. И не забудь про воздух — он должен вибрировать, как будто картина дышит.
— Возвышенное? — усмехнулась Лиза. — Ты уверен, что это не слишком пафосно?
— В искусстве не бывает слишком пафосно, — с важным видом ответил Костя. — Главное — чтобы это трогало душу. Чтобы фактура звучала, а воздух вибрировал.
Когда они закончили, перед ними стоял холст, который выглядел как нечто среднее между детским рисунком и абстрактной композицией. Костя с гордостью смотрел на свое творение.
— Вот она, гедонезия, — сказал он, с пафосом разводя руками. — Шедевр. Чувствуешь, как воздух вибрирует? А фактура звучит? Это не просто картина, Лиза. Это откровение. Это новый этап в искусстве. И я стою у его истоков.
Он сделал паузу, чтобы его слова прозвучали с должной торжественностью, а затем, как будто силы покинули его, опустился на пол, словно выжатый лимон.
— Но, боже, как это выматывает, — прошептал он, закрывая глаза. — Быть гением — это тяжелый труд. Никто не понимает, через что мне приходится проходить, чтобы создать нечто столь великое. Никто не понимает, как это — нести на своих плечах бремя гедонезии.
Лиза смотрела на него, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно. Но Костя выглядел настолько изможденным, что она не могла сдержать улыбку.
— Ну что, — сказала она, улыбаясь. — Может, назовем это "Гедонезия №2: Романтический порыв"?
Костя открыл один глаз и посмотрел на нее с легким презрением.
— Да, пожалуй, — сказал он, снова закрывая глаза. — Но помни, Лиза, это только начало. Гедонезия — это не просто стиль. Это состояние души, а я — его проводник.
Лиза рассмеялась, но в ее глазах мелькнула искорка нежности. Она поняла, что, несмотря на всю нелепость его затеи, Костя был искренен. И, возможно, именно это делало его таким особенным.
— Ладно, гений, — сказала она, поднимаясь. — Давай уберемся здесь, а то твоя гедонезия начинает пахнуть краской и кофе.
Костя слабо махнул рукой, не открывая глаз.
— Убирайся, если хочешь. Я останусь здесь, чтобы почувствовать вибрацию. Это важно для моего следующего шедевра.
Лиза покачала головой, но улыбка не сходила с ее лица. Воздух в мастерской вибрировал, фактура звучала, а гедонезия, пусть и выдуманная, на мгновение стала реальностью.