Собеседники

или дядя Коля и петух

1

На одной из улиц окраины города, где сплошь были частные дома, можно было увидеть необычную картину. Необычность была в том, что рядом с мужчиной, шагающим в магазин, шёл подпрыгивающей походкой обыкновенный петух, да самый настоящий живой петух. Ничего необычного, конечно, не было в самом петухе, но постоянное им сопровождение мужика составляло и необычность, и комичность, и виделась какая-то загадочность. Дело в том, что этот петух, кроме его красивой для петуха внешности, был он по-собачьему предан своему хозяину. Шёл за ним неотступно, заходил в помещение магазина и сколь бы с ним ни воевали, ни пускали внутрь, всё было бесполезно. Ничто не могли противопоставить пернатому другу. Если его не пускали, он изощрялся проникать в помещение между ног зазевавшегося посетителя и в мгновение оказывался рядом со своим хозяином. Тут и там раздавались усмешки, что мол надо давно сварить суп из петуха, чтобы он не морочил головы почтенным покупателям, а продавец и подавно была самой обыкновенной злюкой, пророчила петуху место в самом лучшем и вкусном холодце мира. Ещё одна была странность: петух старался никого не подпускать к своему хозяину, оберегал его от всякой твари, как четвероногой, так и двуногой. Местные шавки уже пытались «приструнить» бойца, но с визгом и скулящим воем, что есть мочи драпали от атакующего петуха. Знали, знали пришельца...

Странность эту испытали многие соседи и знакомые дяди Коли, так звали петушиного хозяина, физически, когда зазевавшись и забывшись, подходили поговорить. Тут же получали порцию птичьей ярости. Своими маленькими лапками петух бил так, что они казались железными прутьями. Происходило это молниеносно. Подвергшийся нападению, сразу и не мог сообразить в чём дело, инстинктивно отпрыгивал и ретировался на безопасное расстояние. Возмущению их не было предела, однако прибить петуха никто не решался, хорошо знали его хозяина. Некогда был крут и силён. Но всё по порядку...

— Да уйми ты своего цербера, — просил какой-нибудь встречный дядю Колю, — Прям спасу нет от его лап... И что ты вечно с ним ходишь, ни поговорить, ни покурить нельзя, так и опасайся его ярости. Возьми его на привязь что ли, как пса цепного...

Тогда дядя Коля строго говорил своему спутнику.

—Ты, это... Не петушись!.. Ослабни малость, — охранник, услышав строгий голос хозяина, прятал свою воинственность, — Хорошо... Так-то вот, — после слов этих, словно понимающе, петух склонял головку, внимательно смотрел на своего обожаемого хозяина и как будто вникал в смысл произнесённых слов. Прыть свою и петушиную бурность усмирял, стоял рядом, дожидался, пока его хозяин разговаривал с соседом.

Часто навстречу попадался старичок, дед Тиша, а попросту Тишка, старенький худенький, большой любитель поговорить, ему бы слово молвить, как покушать манны небесной, любил очень любил с кем-нибудь «погутарить». Жил он давно один в конце улицы, как раз около леса. Часто пропадал днями куда-то. Спрашивали:

— И куды подевался, дед, а...?
— А в леса ходил, милаи, в леса..., ой хорошо тама, прям душенька сугрелась.

Набирал трав, кореньев всяких, засушивал под крышей ветхой избёнки, не дед, а какой-то Дедвсевед. Лет ему было «на полтыщи», как о нём говорили соседи, но откуда бралась жизнь в этом истрёпанном тельце? - оставалось загадкой. Помнил времена переселений в Сибирь и на Дальний Восток, помнил выбросы народа с Украины в «энти самые места», и сам признавался однажды, что мол «гдента под Чернигородщиной хатына стояла». Он всё ходил, встречал соседей, заводил с ними разговор, помнил всё подробно, знал про всех всё, как будто стекалась вся информация вселенной сначала к нему, а уж он распределял ручейками «кажному» встречному. Уж многие завидя издали деда Тишу, старались юркнуть в подворотню к кому-нибудь или на худой конец, перейти на другую сторону улицы, абы не сболтнул лишнего чего и «откель только знал?». Но он и на противоположную улицу кричал, доставал словом. Навроде юродствовал перед некоторыми, а они и не любили его.

— Ты, Марья, попей-ка такого-то отвару, оно и попустит тебя, а то извелася вся...

И кто слышал, тот вопросом задавался, а что с Марьей и вопрос нёс дальше на пересуды. Что поделаешь – деревня...

Зря не любили, свет нездешний исходил от «ентого» деда. Не замечали, как постояв, поговорив и вроде ни о чём, а становилось на душе легче и как будто здоровье крепчало. Не замечали!.. Вот и ходил по земле человек с виду ветхий, а душой великий, божий... Увидел дядю Колю с опаской подошёл, захотелось слово молвить.

— Ты ето, с магазину что ль бредёшь, а я смотрю Колян со своим пернатым. Придержи, придержи его малость... Да откель ты сыскал ету фурию, прям с того свету достал. Ну спасу нету от нёго людям. Пужает он их дюже, попридержи свого дружка, попридержи...

Говорил так, для отрастки, петух его не трогал, только поглядывал своими жёлтыми глазками, часто моргая белесыми плёнками.

— А чего это ён деда не трогат? — спрашивали дядю Колю.
— А тому, что человек он Божий, вишь даже петух чувствует, а вы дразните его. Эх вы! племя слепое.

2

Город недалёкий жил своею жизнью, гудел, сигналил и бешено мчался на автомобилях, автобусах, ревел «скорой помощью», полицейскими, пожарными, изнывал в сутолоке да суетливости. Жизнь пригорода не была похожа на городскую, здесь время текло не скачками и гонками, а размеряно и чинно, как в старое время, когда слышалось только конское ржание, да свист бича пастуха коров... Звуки города долетали до пригорода, но были рваными отрывочными и не беспокоили жителей Старо-трактовой улицы. Асфальта на улице не было, почва песчаная, не пролететь на мотоцикле, не полихачить на машине без глушителя и упиралась в самый раз в сосновый бор. Какое тут лихачество, простору нет для гонок. Здесь и грязи сроду не бывало, вся вода уходила в песок. Сосны, что окружали это ответвление пригорода стояли прямыми высокими корабельными стволами, кроны шумели, гудели на ветру и особый запах, особенно после дождя, кружил головы жителям. Привыкли к месту, прикипели да так, что и поколения молодых возвращались в дома родителей, отстраивались, возводили коттеджи – «катежи», не выговаривая сразу называли дома старые жители. На этой улице давно поселились родители дяди Коли и он, помотавшись по свету, вернулся в родные края, женился на местной красавице Насте, остался жить-поживать на своей земле. Так позже поступил и сын его, Анатолий.

Дом новый большой отстроили рядом со старым, но дядя Коля, как его все называли в округе, в новом доме жить не стал, он остался в старом, но добротном небольшом домике, какой ещё помнил хозяйку, не всё выветрилось со времени ухода её на покой. Домик располагался немногим глубже, подальше от улицы и перед ним уже раскинулся новый двор. Окнами другой стороны домик смотрел на огороды, далее на сосновый бор. Шумел вековой бор, раскачивал своими макушками, весело распевал залётными птицами. За ним, бором, раскинулась пойма реки, по весне затопляемая поводком. И где то там, вдалеке виделась другая часть города, его хвост, который раскинулся по берегу сибирской реки. Хорошо было здесь, тишина, покой... Заходил часто сын, но зная отца, старался не докучать. Осторожно и уважительно спрашивал:

— Привет, батя! Надо ли чего? — хотя заранее знал ответ, что всё хорошо и всё есть. После такой, уже установившейся церемонии, он подходил обнимал отца и уходил по своим делам. Вроде и ничего особенного не было в прикосновении сына, но на душе дяди Коли становилось легко и просто. Сын, будто снимал с него груз, оттягивающий плечи и придавливающий спину. Дядя Коля, после похорон своей подруги жизни, не то чтобы сник, а как-то чуть сгорбился, что-то придавило некогда стройного мужика. Сын его так и посчитал, что обязательно надо зайти к отцу и простыми прикосновениями снимать тяжёлые думы. Много ли надо человеку - ощущение необходимости, нужности. Не часто, но бывало Анатолий задавал вопрос, и «батя» словно оживал и спокойным голосом подробно отвечал и разъяснял. Два поколения, кровью спаянных, нужных друг другу и родных.

Был в своё молодое время дядя Коля горяч и своенравен. Гроза местных парней, да зарвавшихся сверстников. Частенько «направлял на путь истинный» убедительным аргументом, своим кулаком, так сказать владел мастерски языком жестов, который хорошо понимали местные молодцы. Бывал и сам битым, однако спуску не давал, потом выслеживал и места было мало на земле обидчикам.

Годы шли, порою бежали. Чёрные волосы засеребрились, а с ними укрощался нрав дяди Коли. Он переплавился прожитыми летами и вошёл в свои годы уже со спокойным рассудительным характером, много повидавшем, немало пережившем. Удивительные метаморфозы совершаются в жизни. Вроде всё говорило, что где-то сложит свою буйную головушку тогда ещё Николай, неуёмный житель планеты, ан нет!.. Какая-то силушка сдерживала, направляла, защищала его и привела к пониманию прелести утра, алой зари, набегающего дня. И цветы приобрели в его глазах совсем другое значение, которых раньше не замечал, а как ушла его жена из мира живых, то не посерело вокруг, не утратило значения. Он, словно глазами своей подруги стал озираться вокруг и видеть то, что ускользало от него раньше, мимо чего проходил, как бы за ненадобностью. А вот весёлый нрав и любовь ко всему живому передалось от жёнушки теперь ему самому. Удивлялся себе, как ему удавалось не замечать всего вокруг, как много красивого рассыпано по полям и лугам, какая прелесть в утренней песне, если где долетало до него, останавливался, заслушивался. Однажды услышал по телевизору, который редко смотрел, песню:

Выйду ночью в поле с конём,
Ночкой тёмной тихо пойдём.
Мы пойдём с конём по полю вдвоём,
Мы пойдём с конём по полю вдвоём.

Он замер, вслушиваясь... Чем-то далёким и одновременно близким повеяло, коснулось лихой славы и ристалищ булатных, послышался бег табунов по степям и железный звон скрещённых мечей. Как такое могло быть? Откуда послышалось?.. Что такое? А далее вовсе сразили слова песни простотой и красотой своею:

Дай-ка я разок посмотрю -
Где рождает поле зарю.
Ай, брусничный цвет, алый да рассвет,
Али есть то место, али его нет.[1]

«Ай, брусничный цвет, алый да рассвет...» - ишь ты каково! — удивился дядя Коля, прослушав песню. «Ай, да песня! Какие слова!» И он увидел картинку этой песни, живо представил, и она вошла в него. Что-то перевернулось в представлении Николая, стал видеть глазами сердца, душа зарделась, запела вместе с певцом. Вошла той глубинной жизнью, какая стучалась к нему раньше, а он не пускал в себя, отворачивался, как от надоедливой мухи. Потом долго удивлялся, как же так просто можно дать миру свою душевную боль и чувство красоты словами, какие часто в отдельности слышал, но вот услышал в сочетании друг с другом и поразился! Он никогда раньше не обращал внимания, как и почему?.. «Это каким надо быть камнем, чтобы не замечать?..», — сокрушался он и долго повторял про себя слова песни, если забывал слова, то мелодия звучала в нём. Потихоньку наполнялся он чем-то значимым, важным и теперь слова его подруги: «Да посмотри же, Коленька, как всё прекрасно вокруг!» стали не просто понятными, а проникающими до души. Они птицей начинали парить и заставляли замечать прекрасное.

Уход его Настеньки встряхнул, вывернул на правильную сторону, дал толчок к размышлениям, глаза открыл на вокруг происходящее. Многое слышалось голосом его жены, на многое посмотрел её глазами. И ещё пуще прежнего заныло, заболело внутри... Крепко любил свою Настю, ласково называл её «Настенькой», но любил простой мужицкой любовью, принимая её любовь и преклонение перед красотой причудой женской, она вроде дополняла её, а Николай просто позволял себе смотреть на всё это, как на прихоти недалёкого женского каприза. А теперь ему открылась широта души его жены, её тонкое восприятие хороших сторон жизни. От этого становилось радостно и одновременно муторно на душе. И когда надломилась суровость характера, то побежала слеза из глаза, потом обильней пошла, полилась и он заплакал. Заплакал никогда не плакавший мужчина. Его рыдания усиливались, потом забили, забили его всего. Он плакал не слезами горя, а выплакивал и доставал наружу душу свою, какую сколь мог помнить, хоронил у себя далеко, далеко на задворках, в потёмках.

— Настя, милая Настенька, протяни руку мне, мне бы прикоснуться к ней, просто прикоснуться, а там я уже сам, сам... Дурак я чёрствый, камень неотёсанный, как я мог не замечать, не видеть то же, что видела ты, душа моя... Милая, протяни руку!

3

Однажды, как запланировано было жизнью, у сына дяди Коли, Анатолия, случился день рождения. Конечно, он был не первый, не второй, а несколько десятков пробежало. К виновнику торжества стекались гости в деревню, а пригород можно было обозвать деревней, своя жизнь, свой ритм... За длинным столом рассаживались они, наступал долгий поздравительный и утомительный ритуал. При этом все ждали ещё одного гостя.

Балагур и весельчак Родька, друг Анатолия, как всегда приезжал в разгар веселья, какая была причина опаздывать, никто не знал, но все привыкли и знали, что он появится попозже, появится да отчебучит что-нибудь. То нарядится стариком, то..., в общем скучно с ним не было, умел подать и себя, и то, что дарил. На сей раз привёз коробку, а в ней что-то беспокойно ворочалось и издавало какие-то звуки. Их сразу разобрать было нельзя. Поставив коробку на стул, он слегка постучал по стенке. Послышалось беспокойное кокотание, похожее на беспокойные петушиные звуки, какие в деревни конечно же знали. Кто в коробке? Петух?.. И действительно, вскоре из отверстия для воздуха показалась голова «подарка», с ярко красным гребнем, красивая, но испуганная и уже издававшая тревожное возмущение, а потом во всё петушиное горло провозгласившая «Кукареку!», то ли с испуга, то ли стараясь устрашить сидевших за столом... Было так неожиданно и громко, что все притихли и смотрели на обыкновенного петуха, как на чудо. Да, товарищ сына в подарок привёз живого петуха, так просто, по приколу, чтобы не было, как у всех, и чтобы «подарок» этот в дальнейшем послужил блюдом хозяевам.

— Пусть День твоего создания будет ярким и красочным, дружище! Пусть у тебя будет все, всё, о чем ты давно мечтаешь, и даже чуточку больше! — при этом он поставил коробку на стол и добавил стихами, которые видимо тут же и приготовил спонтанно, так как баловался ими давно и слыл неплохим стихотворцем при всём своём балагурном характере.

Поздравляю с днем рожденья!
Я желаю сил, везенья,
Не встречать в пути ненастья,
Пусть царит лишь смех и счастье!
Солнца, радости, удачи,
Пивня[2] белого в придачу.
Руки шире открывай,
Поздравления принимай!

Раздались сначала робкие хлопки, потом все вдруг спохватились, принялись хлопать и поздравлению, и виновнику торжества. После хлопков послышались редкие возгласы про суп, да про холодец, какие славно получатся из «пивня».

Дядя Коля при общем веселье неотрывно смотрел на петуха, который и вовсе потерялся при таком шуме, подошёл к коробке и сказал:

— Иш чё удумали, на холодец пустить тварь живую, не дам!
— Дядя Коля, ты его подкорми, подкорми, а то тощой больно. Будет тебе отличный холодец.

Народ продолжал веселиться и шуметь.

— Э-э... Вам бы всем погоготать, зубоскалы недалёкие..., а здесь жизнь. Да она в петушином теле, а всё одно - жизнь. И сердце бьётся у него, и мир в глазах видится. Не можете разглядеть за дремучестью своею душу птичью, а она есть, есть. Вишь, как спугался бедняга – зашлося сердце... Э-э... Да что с вами языки точить, — дядя Коля махнул рукой, — Сказано, не дам! — взял петуха под мышку отправился к себе во флигель.

Ещё долго усмехались гости, сыпались шутки, остроты, вспоминали случаи с петухами, но потом прекратили... Отец Анатолия был в почёте и любим сыном. Любили его и друзья Толи. Любили за спокойный обстоятельный разговор, какой затевал дядя Коля, если его спрашивали по какой-либо надобности, за свойство незаметности, но и сразу замечали отсутствие, если не было поблизости. Удивительное свойство человека, быть незаметным и одновременно нужным. Такое редкое свойство пришло с годами, укрощением себя и выработкой трезвой, рассудительной мысли. Давно, тому лет несколько назад, попалось на глаза выражение: «Я Премудрость, обитаю с разумом и ищу рассудительного знания».[3] Сначала просто запомнил её. Она понравилась ему, ещё не понимая почему, зачем и не улавливая смысла её, а с годами стал вникать в глубинное толкование слов мудреца.

— Ишь, как ловко! - «обитаю с разумом», это что? Значит, всякий человек, на своём уровне должон жить с умом, по уму и выше, а ещё, значит, искать «рассудительного знания». Ишь ты!.. Век живи, век учись, по-простонародному, так выходит? — спрашивал себя и отвечал, — Так! Вот ведь сколь мудрёного рассыпано по земле нашей.

С тех пор, как у него поселился петух, жизнь обрела более беспокойный характер. Поначалу утрами резко вскакивал от раздирающего крика певца, возвещающего, что утро наступает, потом привык и было бы странным, если бы петух не прокукарекал. Затем смирился с почти постоянным «приговариванием» своего спутника, когда тот ходил на лапках по комнате и заводил свою одному ему понятную петушиную «речь». Потом дядя Коля привык к кококанью, а может и наоборот была очередность привыкания, кто мог сказать? - никто. Однако присутствие петуха под боком, помогало дяде Коли, как ему казалось, понимать язык петушиный, с одной стороны беспокойный, с другой убаюкивающий. С какой интонацией кочет произносил одинаковые звуки, которые сначала казались, что одинаковые, а потом явно различались довольные, голодные или радостные. И через какое-то время без петушиного «разглагольствования» быт дяди Коли трудно было представить.

Тёплыми летними вечерами дядя Коля любил выходить на крыльцо, садиться на ступени и выкуривать сигарету, при петухе он перестал в доме курить. Садился, затягивался дымом, запускал в небо взгляд и вёл беседу, с кем спросят? да с петухом!.. Петя тоже выходил, он не оставлял хозяина одного, прикипел к нему намертво и ничто, ничто не могло его остановить. Днём ли, ночью вставал дядя Коля, петух был при нём, нёс службу исправно, он и был похож на гренадёра, всегда на выправке «во фрунт!». Спал он или не спал, было непонятно. Словно пёс сторожевой держал вахту, только вместо гавканья, он владел своим «кукареку!»...

На крыльце дядя Коля заводил разговор, а получалось, что вёл беседу с петухом, забавная была картина для глаза со стороны. Кто знал, привыкли...

— Видишь ли, душа твоя в перьях, какая жизнь настала..., — петух уже учёный, весь уходил в слух, прекращал кокотание, только изредка менял местами глаза, в смысле поворачивал свою головку одной стороной, потом разворачивал другой и слушал, слушал, — Я тоже думал, что жизнь это просто пробежка на длинную дистанцию, ан нет! не того... Жизнь, брат, такая штука, что кроме пробежки, есть такие остановки, какие могут пристолбить тебя к одному месту и ты, что жук перевёрнутый, только лапками сучишь, знаешь жука, видел? как он перевёрнутый старается опять стать на эти, лапки свои. А-а знаешь... Хорошо!.. Так вот эти остановки надо быстро скорачивать, чтоб не засосали болотами своими, а у меня много было таких остановок с болотами. Да, брат, были, покуралесил по свету белу... Я, душа твоя петушиная, всё искал такие остановки, где бы мне было хорошо, комфортно... А-а не знаешь, что такое комфортность? ну да ладно короче, где хорошо и уютно... Теперь понятно? И часто в этих самых остановках идёт обман, потому как болото любит обманывать путников, стараясь заманить в свои бездонные пропасти, так и остановки в жизни стараются сбросить с ритма её, чтобы не было взмахов крыльев твоих, знаешь, подрезать их стараются... Должны быть у человека, вот как у тебя крылья, чтобы был простор в мыслях, было куда взлететь ими, озирнуться, повидать дали степные, да леса бескрайние, а ещё что? А ещё поглядеть красоту земную, без которой душенька не разворачивается, слушаешь? Хорошо! Душенька не разворачивается и поживает в коконе, а может и задохнуться, вот как у меня было, да мне помогла развернуть моя Настенька. Может трудно понять голове твоей петушиной, ну всё одно слушай, — и петух, не шелохнувшись, слушал словно понимал всю сложность заковыристость жизни человеческой.

В большом доме послышалась какая-то возня, видимо расшумелись ребятишки, все уже знали эти минуты, когда дедушка курил на крыльце, а рядом бдил его бессменный гренадёр-петух. Анатолий шикнул на них:

— Не мешайте деду поговорить, потом сбегаете к нему и побудете, но чур уговор! не шуметь и не кричать, знаете петух не любит, да и дедушке шум мешает. Уговор?

— Так вот, о чем я?.. А-а, о дороге и остановках. Была такая остановка, когда мне пришлось очень горько пожалеть, что остановился, был молодой горячий, знаешь каково это? Знаешь!.. Рядом со мной были дружки, головы такие же горячие, бесшабашные, даже забубённые. Опять не знаешь? Ой, да это одно и тоже почти - разгульные... И подбили они меня на разбой пойти, так как я был самым бесстрашным. Так вот уговорились, разработали план, раскинули своими мозгами, как и что и сколько на брата денег выйдет, а дело-то было, я сказал, разбойное. Значит - велик риск был во всё мероприятии таком, нехорошее замыслили. Да меня вовремя спасла другая «остановка» та, где была моя Настя. Она, понимаешь, спасла меня, увернула от соблазна лёгких денег, будь они неладные. Мои дружки, было хотели мстить мне, да не с тем связались, «уговорил» я их по отдельности оставить меня в покое... А дальше уже было меньше остановок, только одна, да такая, где мне дыхание перехватило, понимаешь, там даже воздуха не хватало, это ты разумеешь? Дальше не то что бега не виделось, я и шага не видел, куда ступить. Тогда умерла моя Настя, понимаешь, это такой человек, какой был дороже меня, выше меня. Она должна была дальше идти по жизни, а мне бы остановиться и вместо неё... Почему так, а? Можешь ответить? Не можешь, и я не могу, до сих пор не могу... Выходит, что дальше мне идти надобно за двоих, за себя и за неё. Вот какая сложность и порою непонятность жизни человеческой.

Дядя Коля умолк, задумался, по лицу пробежало воспоминание о Насте, туманом легло. Посуровело выражение, а взгляд убежал мимо дома, леса и куда-то вдаль, туда, где были звёзды, которые рясно усыпали небо. Со своих высот, подмигивали людям на земле и сидящим на крылечке. Среди них, казалось дяде Коли, была звезда и его Насти, не могла не быть. От этого становилось легче на душе, жизнь новая, без неё, приобретала всю серьёзность, значимость и ответственность. Она видит его!.. Тихо, не шелохнувшись, рядом сидел петух. Вечер тихо входил в ночь, ребятишки, какие шумели тоже притихли, не прибежали. Засиделся он в своих думах, а они, помня наставление их отца, не решились тревожить.

4

Жизнь так же и бежала бы, не быстро и не ползком, а шла и шла. Шла пока не вскочила в неё «остановка», да такая, после которой надо было опять приходить в себя и пускаться в путь, через не могу, через не хочу. Конечно это было не так, как в ранешней «остановке», где осталась любимая жена, а ему пришлось продолжать без неё путь по жизни, но...

В один из дней, когда всё светилось, пело, когда солнце продолжало свой бег, дядя Коля пошёл в магазин, рядом с ним шествовал неизменный страж и друг, красивый петух, с гребнем красным, при красных серёжках и с довольным звуком «ко-ко-ко». Было всё, как обычно, дядю Колю останавливали, приветствовали, но издали, он не любил останавливаться, когда шёл к цели, в магазин. Потом, пожалуйста, останавливайте, разговаривайте, милости прошу! Навстречу из проулочка вывернул сосед, товарищ Тольки, с доберманом на привязи. И всё бы хорошо, но когда поравнялись пёс, который был на привязи, просто на ошейнике, без удавки, вдруг вывернулся, выскочил из ошейника и чрез мгновение был возле петуха. Реакции доберманов можно позавидовать, никто не успел рот открыть, как пёс схватил петуха за шею и с силой сдавил челюсти.

Только хрустнуло в зубах собаки, голова петуха обвисла, а хозяин его не успел среагировать, спасти своего друга. Однако в следующее мгновение собака повисла в руках дяди Коли, беспомощно и обречённо. Некогда сильные и цепкие пальцы обжали горло добермана и сдавили стальной хваткой. Ничего нельзя было сделать, не спасти собаку, как не кричал ему хозяин её.

— Дядя Коля, не надо, пожалуйста, не надо!..

Это «не надо», не спасло бы пса... Дядя Коля слов не слышал, он тяжёлым взглядом смотрел на извивающегося на весу добермана и вдруг!.. Увидел глаза собаки жалостливые и кроткие. Они не то чтобы молили, а были растерянными, непонимающими «За что? Я ведь собака, у меня инстинкт...». Так и смотрели друг на друга в упор.

Хватка ослабла, ещё раз посмотрел на собаку, отдал его хозяину, взял на руки бездыханное тельце петуха и бережно понёс домой. Не сразу сообразили в чём дело сын и внуки, а когда увидели серое без кровинки лицо их родного человека, вопросов не задавали. Сын подошёл молча обнял его и помог присесть на его любимое крыльцо. Рядом положили петуха. Смотреть на друга своего дядя Коля не мог, не мог видеть заплывшие белесым глаза, не мог он слушать тишину без понимающего петушиного кококания. Потерялись красота цвета гребня, серёжек, они стали мертвенно бледны, оранжевыми, бескровными.

— Нет! на холодец я его не отдам, сказано, не отдам! — сказал ни к кому не обращаясь, потом добавил глухо, — Толя, заверни его во что-нибудь, я позже схороню пойду...

Позже дядя Коля вышел за околицу, далеко ушёл, подальше от людских глаз, чтобы здесь в лесу схоронить своего спутника последних лет. Вырыл ямку, положил в неё трупик и накрыл землицей. Сел подле холмика, и посмотрел с пригорка вдаль. Лес над головой шумел, что-то говорил ему, может быть утешал. Даже птицы приглушили пение, горе чужое почувствовали. Прошло какое-то время, кто-то тронул за плечо, нежно, участливо тронул и послышался голос деда Тиши:

— Ён был тебе другом, може больше... Тварь бессловесная, а иш ты - всё понимал, собеседовал с ним, как с людыной. Не убивайся милок. Вся жисть наша сплошь состоит из потерь, я почитай всех схоронил, а меня Господь держит ишо на земле ходить. Зачем? Знать надо так Ему, а моих родных давно косточки погнили, а я вишь, ташшусь по земле-матушке, ишо ташшусь... И ты, милок, ишо ташшись, живи покуда!..

Март 2025 год, Калгари
-------------------------------------
Иллюстрация: Художник Инесса Морозова

[1] Музыка И.Матвиенко, стихи А.Шаганова
[2] Петух (укр.)
[3] Книга Притчей Соломоновых 8:12