Диалог-6

Внимательно выслушав очередную, словно сотканную из лунного света и теней, историю Сироты, я погрузилась в зыбкое болото сомнений. Не разыгрывает ли меня мой пациент, этот юродивый, танцующий на грани яви и бреда? Как возможно, чтобы мертвец, вкусивший хлад могильный, позвонил в свою собственную квартиру, избрав связным мальчишку-беспризорника, чьи сны – врата в потустороннее? Или это правда? Если да, то передо мной разверзалась бездна неизведанного, жизнь, о которой я знала лишь понаслышке.

– Воскрешение мертвых, – произнесла я, стараясь удержать ускользающую нить рациональности. – Мифологический этюд, отголосок древних религиозных течений… Но оставим это. Гораздо важнее то, что вы спасли человеку жизнь. Очевидно, в вас горит искра божья, дар, ниспосланный свыше. Видимо, вам открыты тайны жизни и смерти, непостижимые для смертных. Как вы объясните этот телефонный звонок? Как такое вообще возможно?

– Я не могу объяснить, – ответил Сирота, и в его голосе прозвучала нота искреннего недоумения. – Что значит воскрешение из мертвых?

Он всё чаще позволял себе задавать встречные вопросы. И мне, как врачу, всё сложнее становилось придерживаться прокрустова ложа профессионального этикета. Я была вынуждена вступать с ним в полноправные дискуссии, балансируя на тонкой грани, понимая, что нарушаю все мыслимые правила.

– (Анастазис), – произнесла я, словно заклинание, – концепция возвращения к жизни после смерти. В мифах и легендах на это способны лишь божества, небожители. Простому смертному подобная процедура не подвластна.

– Вот как, – тихо промолвил Сирота. – Но он не был Богом, тот человек лежащий в гробу.

– Нет, не был. Судя по вашему рассказу, это произошло с вами впервые. Были ли в будущем подобные контакты с потусторонним миром, наяву?

– Это было в первый и последний раз. Вы мне не верите. Сомневаетесь в моих словах, не так ли, доктор?

– Почему вы так решили?

– Вы подумали, что я вас разыгрываю.

Удивительно. Эта мысль действительно промелькнула в моей голове. Но откуда он мог знать? Неужели это всего лишь словесная ловушка? Или он решил придать нашим беседам пикантности, превратить допрос в некое подобие дискусии? Люди, страдающие шизофренией, зациклены на себе, на своих галлюцинациях. Сирота же, напротив, жадно ловил каждое мое слово, стремясь прикоснуться к непознанным тайнам.

– Как вы узнали? – спросила я, не в силах скрыть удивления. – Я действительно подумала, что вы меня дурачите.

– Вам покажется это странным, доктор, – ответил он, – но я видел этот миг. Я слышал голос, похожий на ваш, видел силуэт, окутанный божественным светом, но безликий. Теперь я понимаю, что во сне я разговаривал с вами. И вы не решались задать мне важный вопрос, опасаясь за мою безопасность.

Снова сон! Сон, который теперь читал мои мысли, словно раскрытую книгу. Мысли, о которых ему лучше бы не знать. Я насторожилась. И всё же, помня о врачебном долге, о благополучии пациента, я не стала переходить в словесную атаку, а продолжила разговор в умеренном ключе.

– Как вы думаете, о чём я хотела вас спросить во сне? – поинтересовалась я. – У вас есть предположения?

– Я думал об этом, – ответил Сирота, – но никаких предположений в голову не приходит.

– Должна признаться, – начала я, стараясь подобрать слова, – я осторожна с вами. Да и не только с вами, со всеми, кто переступает порог этого кабинета. Такова наша профессиональная этика. Вы необычный пациент, совсем не похожий на остальных. Вы – другой. И поэтому я позволю себе вступить с вами в полноправную дискуссию. Если, конечно, вы позволите.

Он не оставил мне выбора. Отбросив сомнения, я перевела допрос в русло равноправного диалога, надеясь, что нить, ускользающая в наших беседах, восстановится и станет прочнее, надежнее.

– Возможно, это и к лучшему, – произнес Сирота. – Быть может, это и есть тот самый путь, который выведет мою душу из мрака на свет.

– Я очень на это надеюсь. Скажите, кем вы себя считаете? Кто вы?

– Кто я? Бог или дьявол? Быть может, я творец, сотворивший того и другого? Что за ерунда! Я просто человек, в ком заключены все трое.

– Ответ достойный внимания, – заметила я. – Вы хотите сказать, что человек – это подобие Бога? Ему присуще любить, боготворить, прощать. Но он также способен проявлять лик дьявола: строить козни, ненавидеть, оскорблять и даже убивать себе подобных. И, разумеется, творец, способный порождать себе подобных в лице новорожденных детей. И все эти три сущности заключены в человеческой натуре? Я правильно поняла ваш ответ?

– Да, правильно. Закольцованный круг: от высшего создания к низшему и наоборот.

– Кто он, или они, кто приготовил людям этот коварный смысл бытия? И зачем было всё так усложнять?

– Путаница в наших сознаниях, черты характера, совпадающие с образами мифических богов, порождают симбиоз идеального заключения души.

– То есть, по-вашему, все эти трое выполняют определённые функции, функции надзирателей. И душа, мечась в глубинах своего сознания, от одного страха к другому, навечно заперта в этом злополучном круге?


– Знаете, доктор, – промолвил он вдруг, – я часто вспоминаю слова одного старика, бродяги, как и я. Он говорил: "Жизнь – это танец на краю пропасти, и каждый сам выбирает, с кем танцевать – со страхом или с надеждой". Я долго танцевал со страхом, но теперь, кажется, пришло время сменить партнера.

Эти слова, словно эхо, отозвались во мне. Неужели этот блуждающий во мраке человек, прошедший через ад, способен на такую мудрость? Или это лишь маска, скрывающая безумие? Я чувствовала, как во мне зреет желание вырвать его из этого порочного круга, стать той самой нитью, что выведет его из лабиринта теней.

– А что потом? – спросила я, затаив дыхание. – Что было после? После его танца у бездны?

Сирота улыбнулся, и в этой улыбке я увидела отблеск солнца, пробившегося сквозь густую чащу. – Потом, доктор, – ответил он, – потом я понял, что даже в самой темной ночи есть звезды. И моя задача – найти их, чтобы осветить свой путь. И, возможно, помочь другим увидеть свет.