Чем была сильна советская армия? Госпиталь

(Этот рассказ написан как продолжение рассказа "Учебка" этого цикла).

В дальнейшем, уже после «учебки», мы встретились с Владимиром Щербой на соревнованиях по самбо в Улан-Удэ, где я к тому времени служил. И он рассказал мне, что Фил попал в дисциплинарный батальон на максимальный срок в три года за отобранные  у молодых получки и попытку провести домой на дембель несколько боевых гранат. Видимо, кто-то настучал на Фила и вместо возвращения домой, он поехал отрабатывать плохую карму. В советском дисбате было гораздо хуже, чем в зоне строгого режима. И поэтому во всей советской армии и флоте ненавидели солдат Внутренних Войск, которые охраняли зеков на зонах и отбывавших сроки в дисбатах. Поэтому те и боялись ехать в отпуск или домой после службы, в своей форме с красными погонами, пришивая вместо них погоны других войск.
Щерба остался служить в той же части и имел в отличие от меня прекрасную возможность настучать по головам, лицам и другим частям тела от своей широкой красноярской души всем четверым сержантам, по очереди, что он и сделал весьма обстоятельно и мне об этом подробно отчитался. И поехали парни на дембель  с очень «красивыми» и «героически украшенными» лицами. И хоть были мы с ним знакомы всего то полгода «учебки», вспоминаю я своего товарища часто, до сих пор.

А теперь, собственно, о читинском военном госпитале, в инфекционное отделение которого я попал на четвертом месяце «учебки». Было это в 1984 году в Забайкальском-мать его-военном округе. В тот год, по всему Забайкалью и видимо еще в соседних областях, свирепствовала эпидемия болезни Боткина, в просторечии именуемая желтухой, так как из-за поражения печени кожа человека окрашивается в неприятный грязно-желтый цвет. Мне уже раз не повезло с этой напастью — переболел в тяжелой форме за два года до того, как угодил в армию. И соответственно, я хорошо знал симптомы — общая слабость, температура, тошнота, рвота, понос и т. д. В учебной роте, в которой я служил, уже половина личного состава отправилась в госпиталь. И во всей бригаде, где служило более 1800 человек, практически половина уже болела.

Причинами таких не боевых потерь в части были: отвратительное питание, повсеместная антисанитария, в том числе и в столовой, невозможность нормально соблюдать гигиену. В расположении роты была только ледяная вода в умывальнике и баня раз в неделю, где и помыться толком было сложно, так как времени на помывку давали очень мало и еще приходилось следить, чтобы не украли что-то из формы — шапку, ремень, сапоги, так как воровство в части было просто тотальным.
 
Кроме того, распространению этой мерзкой болезни способствовали такие не менее отвратительные вещи, как полное равнодушие отцов-командиров к здоровью солдат и офицеров, повсеместно процветающая коррупция и полное невежество офицерского и сержантского состава в отношении норм и правил гигиены. Поясню подробней. У меня с детства заложено повышенное внимание к порядку, чистоте тела, одежды и места обитания. Сам я, шутя, называю это «маниакально-депрессивным педантизмом», хотя такого отклонения от нормы не описано ни в одном из медицинских учебников.
Роте курсантов приказано строиться на обед или ужин. Я уже помыл руки с мылом, потому что в столовой попросту нет умывальника и времени на это мне никто не даст. Иной раз, сержант, который сам уже поел или может утолить голод в солдатском кафе на территории части, ленился ждать, когда мы управимся с обедом и давал на это несколько минут. Мой двухлетний студенческий опыт перед армией уже выработал у меня полезный рефлекс и я мог сожрать пищу очень быстро, а домашние ребята к этому готовы не были. И вот, они еще не доели первое, а сержант уже орет: «Задвигай скамейки! Строиться выбегай!» И не дай Бог, если он заметит, что какой-то недотепа сунул в карман пайку хлеба! За это следовало наказание.

«Преступника» заставляли насыпать полные карманы песка и зашить их. И вот, бедный парень бегает в постоянно спадающих с него штанах, грязь из карманов просачивается через тонкую ткань, пачкая его нижнее белье и ноги и доставляя другие неудобства. Иногда это наказание растягивалось до нескольких дней.
Итак, я и некоторые другие ребята, приученные своей прошлой жизнью к соблюдению гигиены, помыли руки и готовы следовать в столовую. Но кто-то замешкался, вставая в строй или не застегнул ворот гимнастерки и старшина начинает наказывать всю роту, заставляя выполнять команды «вспышка с тылу», «вспышка с фронта» и мы падаем на грязный пол, опираясь вымытыми руками или заставляет нас отжиматься от пола, а потом, не давая больше ни секунды, кричит: «Считаю до пяти и роты на этаже нет!» Все восемьдесят курсантов, как стадо перепуганного скота ломятся в узкую дверь на выходе. Как правило, образуется пробка. Двухметровый садист старшина разбегается и демонстрирует нам свою подготовку в шотокан каратэ, которым он занимался на гражданке – с разбегу подпрыгивает, группируется в воздухе и бьет обеими ногами в чью-то спину. Вся пробка вылетает в дверь и кое-кто уже кубарем скатывается по каменной лестнице. Естественно, второй раз помыть руки в таких условиях можно и не мечтать!

При таких казусах я несколько раз отказывался есть грязными руками. Кто-то из сержантов заметил это и в очередной раз мне просто приказали есть. И как я не берегся, все же заразился! Когда я обратился к своему замкомвзвода и затем к старшине, с просьбой давать нам дойти до столовой с чистыми руками, потому что так распространяется болезнь, они оба отмахнулись от меня: «Что? Самый умный?!»
 Обнаружив у себя первые, уже знакомые мне симптомы, я пошел в санчасть. Капитан медицинский службы, на вид вполне интеллигентный человек, выслушав, на что я жалуюсь, даже не осмотрев меня, сказал мне, что я симулянт, так как слишком хорошо разбираюсь в симптомах болезни и приказал сообщить об этом моему командиру роты.

Расстроенный, я вышел из санчасти и пошел по протоптанной в глубоком снегу тропинке. И тут услышал грозный рык очередного надсмотрщика: «Солдат! Ко мне бегом, марш!» Подбежав к толстому красномордому подполковнику, который был явно пьян, я представился и получил ценнейший приказ по усилению обороноспособности страны: «Найти лопату и перекопать клумбу, которая коварно скрывалась под большим слоем снега и через которую с началом снегопадов, а они начинаются в Забайкалье с октября-ноября, протоптали к концу января уже оледеневшую тропу».
С большим трудом (ради Аллаха!) выпросив лопату у чумазых узбеков, что служили кочегарами, я сгреб снег со всей здоровенной клумбы и с огромным трудом расковырял окаменевшую от сорокаградусного мороза землю, создав видимость, что клумба перекопана. Уже давно стемнело, я доложил в штабе о выполнения задания дежурному по штабу офицеру, который посмотрел на меня, как на идиота и вернувшись в расположение роты, честно передал слова военврача о своем «симулянстве» капитану, командиру роты. Тот никак на это не отреагировал и приказал мне вернуться в расположение.

 Две последующих недели, «учебка» «тащила все наряды» по изрядно обезлюдевшей бригаде, весь не заболевший личный состав которой отбыл на учения в Бурятию и в Монголию. Из-за нехватки людей нам не давали положенного отдыха после каждого наряда. Одуревшие от усталости и недосыпа курсанты мотались из караула в караул, в наряд по кухне, по штабу, по клубу и еще «припахивались» на различные «высокоинтеллектуальные» хозработы. Например, вычерпать ведром из канализационного колодца полузамерзшую вонючую жижу из столовских помоев, которую насливали туда повара, ленясь бегать до помойного слива метров за сто от столовой.

По истечению двух недель, когда учения закончились и нам можно было наконец выспаться, наш добрый капитан решил лично заняться нашей физподготовкой. Самодовольная тварь в утепленном спортивном костюме, куртке и кроссовках, прибежала в казарму в пять утра и лично возглавила шестикилометровый марш-бросок до соседней сопки, которую «захватили китайцы» и ее требовалось срочно у них отбить! Полудохлая рота, где многие уже были больны также как и я, но симптомы не сильно у них проявились, были вынуждены экипироваться и выбежать на 40-градусный мороз. Марш-бросок мы бежали в полной выкладке, то есть в шинелях, сапогах, с касками, автоматами, шанцевым инструментом, противогазом, штык-ножом на поясе и т.д. «Весело повизгивая», мы трусили по дороге за нашим славным, подтянутым, отлично отдохнувшим дома и спортивным капитаном. Мы «отбили сопку у коварных китайцев», ползая в снегу среди окаменевших от мороза берез и вернули ее в лоно нашей Родины СССР! В общем, все выжили…

Вернулись, аккурат к завтраку, который нас слегка взбодрил. И тут, наш славный капитан, уже переодевшийся в свою форму, решил закрепить военные успехи и объявил, что сразу после завтрака мы проследуем до стрельбища, до которого было несколько километров, опять же своим ходом. Четверым, самым здоровым парням из роты, еще пришлось попарно, по очереди, тащить железный ящик с патронами на всю роту, потому что раздавать солдатам патроны в казарме почему-то было нельзя.
На стрельбище, в ожидании своей очереди, наши «добрые и заботливые» сержанты, чтобы мы не замерзли, заставили нас отбить у китайцев очередную сопку, причем часть пути к вершине, мы должны были проделать гусиным шагом, держа автоматы на вытянутых руках над головой и дико орать! Вероятно, такой страшный прием должен был повергнуть наших воображаемых врагов в ужас!

Сил у меня почти не осталось и я, до службы легко бегавший марафоны и имевший спортивные разряды по нескольким спортивным дисциплинам, чуть не стер зубы от ярости, на которой  единственно и держался. Уже подбегая к воротам части и почти теряя сознание, я забылся и стал вслух материть все и всех, начиная от советской армии и заканчивая членами советского политбюро. Спас меня от такого святотатства довольно сильный удар острием сержантского сапога во внутреннюю часть бедра. От этого дружеского удара, нога моя полностью отключилась и я свалился на ледяную землю. Уже лежа, я еще раз послал всех на детородный орган и попросил дать мне сдохнуть, чтобы больше не мучиться!

Сослуживцы дотащили меня до казармы буквально волоком. И восстановив энергию чуть выше нуля, я припрыгал в туалет на одной ноге и волоча вторую по полу. Когда стоящий у соседнего писсуара сержант увидел, что моя моча практически черная по цвету, он очень удивился такому природному феномену. И когда я напомнил ему, что болею болезнью Боткина уже две недели и своевременно сообщал ему, старшине и комроты об этом, он сделал вид, что не помнит об этом. Также не вспомнил меня и интеллигентный капитан военврач, выписывая направление в инфекционный госпиталь.

 Инфекционное отделение госпиталя выглядело очень эпично! Это было трехэтажное строение из почерневших от времени бревен, огороженное таким же почерневшим, некрашеным забором с ржавой колючей проволокой поверх. В палате, рассчитанной по нормам на двадцать человек, лежало семьдесят восемь страдальцев. Спали на трех(!)ярусных железных койках. Представьте, больной, еле живой солдат, забирается почти под потолок и во сне может свалиться оттуда, свернув себе шею. В одной палате лежали больные не только желтухой, но и другими заразными заболеваниями. Некоторым не выдали больничную одежду и они лежали в грязных, иной раз обгаженных подштанниках.
 
В палате все располагались по «социальным» уровням. На первом ярусе спали дембеля и некоторые, особо авторитетные «дедушки». На втором, так называемые «фазаны» - отслужившие по году. А все остальные, то есть «духи» или «слоны» спали под потолком, на третьем ярусе. Представьте, каково было туда карабкаться измученному болезнью человеку! Позже, я узнал, что название «слон» перекочевало в армейский жаргон из сталинских концлагерей и представляло собой аббревиатуру от Соловецкого Лагеря Особого Назначения. Всё же невыразимо прекрасны были исторические традиции в СССР! Пребывание на «вершине» социальной пирамиды палаты осложнялось еще тем, что любой «дедушка» или «дембель» мог заорать «Слон один!» и по этой команде все «слоны», должны были быстро спуститься и построиться в шеренгу. Так делали не все старослужащие, а лишь некоторые ублюдки, вероятно из желания самоутвердиться и показать свое доминирование. Иногда, целью такого построения было простое желание негодяя, попить воды. И один из «слонов» бежал со стаканом за водой в туалет (других источников питьевой воды просто не было), а все остальные опять заползали в свои высотные логова.

В мой первый вечер в госпитале мне как-то особенно не везло. Первое же построение «слонов» превратилось в избиение всех подряд невесть как попавшей в военный госпиталь гаишной дубинкой. В те годы их делали из дерева и были они намного больше современных пластиковых. Непонятно от чего озверевший дембель – невысокий и кривоногий грузин, орал на нас матом по русски и по грузински и бил дубинкой не разбирая, куда попало. Я получил сильный удар по уху и по рукам, которыми пытался прикрыться. Ухо сильно кровоточило и мне было разрешено пойти в туалет, смыть и остановить кровь. Умывшись ледяной водой и удерживая кровотечение полотенцем, я слегка пришел в себя и стал думать, как мне выбраться из этого кошмара? Драться с дембелями я еще не мог, так как был очень ослаблен болезнью физически и духовно. Решил сбежать из госпиталя и добраться до общаги политехнического института, где жили несколько моих бывших одноклассников.

После отбоя, я тихонько сполз с третьего яруса и спустился на первый этаж. Там, под деревянной лестницей, был свален грязной кучей всякий хлам. Я обнаружил два валенка, один из которых был армейским серым с галошей, а второй гражданским черным, да ещё обрезанным на манер ботинка. Их я и надел на босу ногу, потому что носков нам не выдавали. Кроме этого нашелся неимоверно грязный, местами прожженный, весь в смазке и мазуте «танкач» (куртка танкиста) и «пидорка» (старая, вываренная в кипятке по солдатской моде, шапка, ставшая от этого маленькой) с наглухо пришитыми ушными клапанами. Их я оторвал, но ушей они все равно не прикрывали, а шнурков, чтобы как-то подвязать их на подбородке просто не было.

Преодолевая омерзение, оделся в это жуткое рваньё и пробрался к черному ходу, который вёл во внутренний двор. Там, за помойными ящиками, был лаз в заборе, о котором я узнал позднее. А тогда, выйдя во двор и обойдя здание в направлении ворот, я был сильно озадачен, как же мне выбираться? К тому же, я мгновенно промёрз насквозь на ледяном ветру. Замок на куртке был сломан, а пуговиц вообще не было. Больничная пижамка на голое тело просто не ощущалась, как будто я был голым. В конце февраля в Забайкалье еще держатся сильные морозы. Было не меньше тридцати, а по моим ощущениям и все -50. Сотрясаясь от дрожи, я пробрался вдоль бревенчатой стены здания к окошку дежурных санитаров. Оно было рядом с забором. Как я тогда умудрился проскользнуть рядом с ярко освещавшим двор окном и перелезть через забор с колючей проволокой до сих пор не пойму! Тем не менее, мне это удалось и громко болтавшие о чем-то толстомордые санитары меня не заметили.

Хлопая себя руками по бокам, чтобы согреть ледяное тело, я подавлял свой ужас перед жгучим холодом и темнотой (Чита тогда была очень неблагоустроенным городом, как впрочем, и сегодня), я трусил по сосновому бору, где было старое, давно заброшенное кладбище. Местами виднелись ямы от разрытых местными вандалами могил. Такой жуткий пейзаж только прибавлял мне прыти и наконец, показались огни двух девятиэтажных общаг. Мне повезло,  несмотря на позднее время, было около полуночи, вход в общагу был открыт и вахтер куда-то отлучился. Я бегом забежал на седьмой этаж уже на пределе своих сил и когда я ввалился в комнату своих друзей, увидел испуганные или искаженные гневом лица! Они не узнали меня в этом жутком оборванце!

С трудом признав меня, они, еще боясь приблизиться, принялись меня расспрашивать наперебой: «Что со мной случилось? Не из зоны ли я убежал и как туда попал? и т.д. Дело в том, что еще летом, мы вместе «калымили» на стройке и я был тогда студентом, здоровенным и загорелым атлетом, который хвастаясь перед друзьями, легко разбивал красные и даже белые кирпичи кулаком, а сейчас перед ними стояло грязное и страшно худое, хрипящее от усталости полумертвое полуживотное, в невообразимо грязном и воняющем рубище!

Когда я начал рассказывать, что меня этой осенью забрили в солдаты, и я попал в «учебку» под Читой, а сейчас сбежал из госпиталя, некоторые не могли поверить в случившееся со мной и по-прежнему думали, что я сбежал из зоны!
Скинув лохмотья, я с наслаждением отмылся в горячем душе и оделся в чистую одежду, что дали мне друзья. Мои лохмотья они тут же унесли и выбросили в мусорку на улице. Три дня я наслаждался теплом, чистой одеждой, покоем и участием друзей. Они достали мне очень редкие и дорогие по тем временам лекарства, всякие лекарственные травы и ягоды и подарили теплую, зимнюю, спортивную форму и обувь. А самое главное, их добрая и сильная энергия снова вернула мне уверенность в себе и веру в то, что они меня всегда поддержат в трудной ситуации.

Как бы то ни было, а мне нужно было возвращаться в проклятый госпиталь! Была опасность, что меня объявят дезертиром и после лечения отправят в дисциплинарный батальон. Вернулся я ночью, тем же манером. Но черный ход был закрыт! И тогда я вскарабкался по шершавым старым бревнам прямо к окну своей палаты. Несколько очень удивленных лиц сразу замаячили за окном, как только я постучал. Мне открыли форточку, так как окно на зиму было заклеено и я вполз в вонючее пространство палаты. Здесь меня также долго не могли узнать и удивленно таращились на модно одетого парня в югославском, зимнем, спортивном костюме, фирменной курточке, шапочке «Адидас» и в кроссовках «Пума». Мои друзья вовсю подфарцовывали фирменными шмотками, которые они где-то умудрялись доставать и на мою экипировку не поскупились!
 
Оказалось, что за все три дня пока я отсутствовал, никто меня даже не искал! Дело в том, что из палаты, время от времени, увозили в реанимацию разных доходяг и некоторые оттуда уже не возвращались. Возможно, что они попадали в другие палаты или вовсе на небеса. Вот и про меня они подумали также, а выяснять никто и не собирался! А увидев меня живым, да еще прекрасно преобразившимся и вернувшимся ночью через форточку на третьем этаже, дембеля и деды сообразили, что парень я непростой и относиться ко мне, как к остальным «слонам» пока нельзя, а может и невыгодно!

Утром выписали одного из дембелей и я, ни у кого не спрашивая, тут же занял его койку на первом ярусе. Никто на это не возразил. Дембелей очень заинтересовала моя «гражданка» (гражданская одежда), которую я на следующий день заныкал во дворе. Некоторые из них спросили, могу ли я дать им ее сходить в самоход? (самовольная отлучка из части, в данном случае, из военного госпиталя). Выбрав из них самого авторитетного и уведя его из палаты, я заключил с ним договор, что буду давать ему и двоим его корешам «гражданку» и приносить из города сахар, чай, журналы и еще всякие ценные в госпитале штуки. А он за это, будет меня прикрывать от начальства и от других старослужащих, чтобы они меня не трогали. Улучшив, таким образом, свое положение, я спустился в вещевую каптерку и скорчив грозную рожу, потребовал у каптера сменить мою форму на новую! Видимо, моя уверенность и наглость убедили его достаточно. Каптер не стал испытывать судьбу и выдал мне абсолютно новую госпитальную форму и новые кожаные тапки.

Далее, я отправился к военврачам. Войдя в кабинет, где находились майор и капитан медслужбы, я представился и спросил: «Почему мы не получаем никакого лечения?» Майор вытаращил на меня удивленные донельзя глаза и обращаясь к капитану, сказал: «Смотри, какой наглый!» Тот послушно закивал и спросил меня, чем и как они должны нас лечить? Я довольно подробно перечислил, чем и как. Капитан скривился и переглянувшись с майором, спросил с явной издевкой: «Ты так сильно о себе заботишься? Пей воды побольше и всё пройдёт! Пшел наХ отсюда!» Оба громко захохотали.
 
Отсмеявшись, обнаружили, что я никуда не ушёл. «Я парень грамотный – меня в армию из института забрали! Напишу во все армейские и гражданские газеты, какой у вас здесь бардак и от вас тут всех клочья полетят после проверок! А еще я сам из Первомайского и у меня друзей много в здешних институтах учится! Все они спортсмены и вышибалы в местных кабаках, если что, могут и башку проломить, кому надо! Понятно вам?» - выпалил я и ждал реакции.

Они сразу поняли о ком идет речь – люди из поселка, в котором я заканчивал школу, было широко известны по области и в области спорта, и в мире криминальном. Улыбки сползли с их самодовольных рож. Капитан закашлялся, а майор, сделав суровое лицо, позвал дежурного санитара из соседней комнаты. Тот прибежал и с любопытством на меня уставился. «Вот этому все назначенные процедуры с сегодняшнего дня! Понял?» - пробурчал майор не поднимая глаз от журнала на столе. «Так точно!» - ответил санитар и с уважением открыл передо мной дверь. И меня начали лечить образцово и показательно, к удивлению всех в палате.

Честно говоря, я умею неплохо устраиваться даже в самых сложных обстоятельствах. Жизнь всему научила. И оставшееся время в госпитале я провел весьма неплохо. Спал, сколько хотел. Ходил в самоходы в город. Друзья помогали мне деньгами и я мог позволить себе походы в кино и покупку всяких вкусностей. Кое-что приносил в палату и делился с теми, кто был мне симпатичен и с прикрывающим меня палатным авторитетом, конечно. К выздоровлению, даже стал немного заниматься спортом – делал упражнения из йоги и тягал пружинный эспандер, который принес из общаги.
Я не был Робином Гудом и не прогибал систему, а просто в нее вписался, как и многие другие тогда, в СССР. Некоторые солдаты, попав в госпиталь в самом начале службы, умудрялись «прослужить» в нем до самого дембеля старшими по палате или по этажу, санитарами и т.д. Госпитальному начальству было выгодно, чтобы кто-то, а не они сами, в чьи служебные обязанности это входило, занимался наведением порядка и подавлением недовольства, если оно у кого-то возникало. Военврачи продлевали таким госпитальным полицаям их больничные листы и они еще служили им средством давления на таких «косарей». Ведь могли их и выписать в любой момент! Конечно, бывало, что всяческие моральные уроды, получив власть над такими же бедолагами солдатами, как и они сами, реализовывали свои больные фантазии и удовлетворяли комплексы.

Еще в карантине, до принятия присяги, я уже понял, что вступаться за всяческих униженных и обездоленных, в просторечии именуемых «чмо», в советской армии, как и в ее брате-близнеце советской зоне, не стоит и себе дороже. Им не поможешь и сам из-за них офоршмачишься. Это закон выживания в стае двуногих тварей, населяющих любую страну с тоталитарным и тираническим строем, где человек ничто, особенно человек маленький! Это неприятно, но это так.

Поэтому, нисколько себя не оправдывая, я опишу некоторые случаи из жизни этих обездоленных, которые я наблюдал в том госпитале. Каждый, вновь прибывший в нашу палату, сразу проходил калибровку оценок и занимал соответствующее итогам проверки положение. «Экспертов» обмануть было практически невозможно! Любой бывалый солдат, сразу разглядит, кто перед ним, сколько прослужил, какое положение занимает в армейской среде и т.д. А так называемые «чмо», были видны сразу, невооруженным глазом, по неопрятности, неумению себя держать и поставить перед чужими, патологической трусостью, как правило, еще и сильной зависимостью от еды и не умеющие контролировать голод.
 
В советской армии, из-за коррупции, тотального воровства офицеров, прапорщиков с продскладов и самих солдат, которые тащили всё, что плохо лежит, питание во многих частях было отвратительным. А старослужащие еще усугубляли нехватку питания тем, что отбирали у молодых солдат часть еды: масло, сахар, мясо, если оно и попадалось в пище и т.д.
 
Бывали случаи, когда курсанты учебных частей или молодые солдаты из так называемых б\ч (боевых частей) во время разводов падали в голодные обмороки. Даже в 90-е годы, после распада СССР, такие случаи, уже в российской армии, тоже не были редкостью. В то время, стали широко известны факты голодания и даже смертей от голода молодых солдат и матросов на Русском острове близ Владивостока. И это не было исключением! Когда я, слегка выпив, предался воспоминаниям и рассказал моему нидерландскому зятю Нильсу, что во время службы в советской армии, мы несколько раз ели мясо собак с голодухи, он не поверил и посчитал это проявлением моей необузданной фантазии, совершенно не понимая того, как государство может не кормить своих солдат?!

Некоторые молодые солдаты морально опускались и попадали в разряд «чмо» именно из-за слабости к еде. Могли подобрать кусок хлеба с земли и начать его есть, втихую жрали объедки в столовой во время дежурства по кухне или заметно жадничали в столовой при распределении, например, каши «шрапнель» (из перловой крупы), которую другие солдаты из-за глупого гонора отказывались есть и отдавали таким вечно голодным, следя за их реакцией.

Некоторые остряки расшифровывали слово «чмо», как «человек Московской области», потому что слабовольных, трусливых и неприспособленных солдат из тех краев было больше всего и ненавидящие Москву и ее окрестности провинциалы стремились на москвичах всячески отыграться. Когда, уже в конце 90-х, я переселился в Москву и получил Московскую прописку, то написал друзьям с Дальнего Востока в Фейсбуке, что они могут меня поздравить – я теперь «чмо!» Это весьма их развеселило – они все и всё сразу поняли и принялись меня всячески подкалывать!

Вернемся же в тот злополучный и мрачный военный госпиталь, в далёком уже 1984-м. Когда к нам в палату попадал очередной больной солдат из категории «чмо», ему присваивали кличку. Какой-то начитанный циник из дембелей придумал давать чмырям клички по названию нацистских концлагерей. Так в палате оказались Юра Майданек, Вася Освенцим, Равиль Равенсбрюк и даже Юзик Саласпилс! Юзик – еврейский паренек из Харькова, тоненький как спичка, был худощавым по своей конституции и чья худоба еще усилилась из-за болезни. Как его бедного занесло с филфака Харьковского универа в танковые войска Забайкальского военного округа было одному Богу известно!
 
Шовинизм в Советском Союзе всегда пышно процветал на всех уровнях, от кулуаров политбюро до самых дальних окраин совка, давая свои отвратительные, дурно пахнущие плоды бытового антисемитизма! Пара таких стихийных антисемитов, конечно же, мгновенно проявилась и в нашей палате, в тесном и вонючем пространстве которой, я напомню, постоянно находилось около 80 человек. Если кто не знает, в концлагере Саласпилс содержались в основном дети, над которыми нацисты проводили чудовищные эксперименты. 
По злой иронии, Юзик, при его субтильности еще обладал обликом ребенка с большими, карими глазами, правильными чертами лица и пухлыми, ярко пунцовыми детскими губами. Войдя в палату, он натолкнулся на улыбку кого-то из дембелей с первого яруса, лежащего прямо напротив входа и вдруг, так широко и радостно улыбнулся, обнажив в улыбке ряд белоснежных, идеально ровных и как бы даже сияющих зубов, что кажется, в палате стало намного светлее! Никогда больше я не встречал такой шикарной улыбки, даже у голливудских звезд!

 Сходящие с ума от скуки в переполненной палате, где не было даже радио, книг, а во всем отделении госпиталя единственный телик был в кабинете начальника отделения – того самого майора, тут же узрели развлечение – они стали заставлять Юзика улыбаться! Это происходило десятки раз на день и даже ночью! Представьте себе, каково было бедному больному парнишке целыми днями улыбаться своим мучителям!
 
И однажды, он отказался улыбаться по приказу очередного недоумка. Тот, не долго думая, влепил Юзику оглушительную пощечину! И вдруг, прямо посреди ярко запунцовевшей от удара левой щеки и мраморно бледной правой, расцвела и засияла самая прекрасная, солнечная улыбка! Это было страшно! Чтобы человек так широко и радостно улыбнулся, его надо было ударить по щеке! Пара, относительно приличных ребят-дембелей рыкнули на ударившего Юзика идиота, а Юзику велели идти умыться и ложиться спать. После того случая, его как-то перестали трогать и больше не заставляли улыбаться. Мне до сих пор мучительно стыдно за себя, что я не посмел тогда вступиться за него!

В обязанности всех духов также входило четыре раза в день мыть с мылом полы в палате. И я поучаствовал в первый свой госпитальный день в этой унизительной процедуре. Мы ползали под кроватями, на которых валялись дембеля, с кусками хозяйственного мыла и тряпками, а надзирающие за нами «фазаны» громко и повелительно на нас покрикивали. В дальнейшем, после того, как я улучшил свое положение в этом зверинце, под моей койкой также четыре раза в день ползали молодые солдаты с обмылками и тряпками.

В антисоциальных сообществах, а СССР был из них самым большим в мире, еда, кроме своего основного назначения, выполняет роль социального маркера. В советской армии роль еды была доведена до сакральных значений. То, что едят генералы, даже и не снилось низшим офицерам, а уж они, в офицерских столовых ели то, о чем солдаты могли только мечтать! Старослужащие повсеместно объедали молодых солдат, считая своим правом отбирать у них пайки сахара, масла, мяса, если оно попадалось в пище.
 
Также было и в госпитале. Дембелям еду подавали прямо в постели, ставя тарелки на табуретки возле кроватей. «Дедушки» и «фазаны» ели за столом, в то время, как все «духи» стояли в ожидании. Они ели последними. Естественно, что им оставались только суп и каша. Если на обед были котлеты или мясо в другом виде, то молодым оставались только суп и гарнир от второго. Если давали на третье компот или кисель, то духи не получали и его. Надо заметить, что больным Боткина, как впрочем и другим больным, полагалась особая диета – нельзя было есть жирное, жареное, печеное, острое, яйца и т.д. В том госпитале, как будто специально, больных кормили очень жирной пищей. Видимо, мясо разворовывалось военврачами, поварами и их шакалами санитарами и поэтому в супе преобладало одно сало и кости. Если на обед были котлеты, то мяса в них, как правило, было очень мало и состояли они из сала, картошки и хлеба. Каждое утро давали варенные яйца и часто - уникальный советский эрзац – ячменно-желудево-цикориевый кофе! И всю эту вредную для их здоровья пищу сжирали «дембеля» и «деды», а что оставалось – вчистую добивалось «фазанами».
Таким образом, «духи» («слоны») вынужденно соблюдали положенную диету, а старослужащие ее нарушали, что не способствовало их быстрому выздоровлению, учитывая и тот факт, что их почти не лечили!

Через пару дней, после моего «триумфального» возвращения в госпиталь через форточку, меня навестили друзья. Они ходили за разливным пивом и  возвращаясь, зашли меня поддержать. Услышав, как они орут на улице, я выглянул в окно – мои друзья-товарищи стояли большой группой, не меньше двух десятков. Некоторые из них держали большие стеклянные бутыли с пивом.

Увидев меня, стали «повышать мой авторитет и безопасность». «Братка, тебя там не обижают?» - «А то мы эту халабуду по бревнышку раскатаем и бошки всем расшибём!» - «Пивка тебе передать?» Я, оглянулся на дембелей в палате, которые с любопытством прислушивались к нашему разговору, а некоторые даже подошли и выглянули в окно, увидев там плотно стоящую «банду» здоровенных ребят. Почти все они активно занимались спортом – боксом, борьбой, тяжелой атлетикой, хоккеем и выглядели весьма внушительно и даже угрожающе. «Нет! Никто меня тут не обижает! Всё нормально! Пива нам нельзя! Спасибо парни, что навестили!» Мы еще немного поорали друг другу – они с улицы, а я в открытую форточку. И рандеву завершилось.
Санитары, чье окно на первом этаже выходило прямо на улицу – надо полагать, тоже слышали нашу беседу и конечно же, передали ее содержание госпитальному начальству, тем самым, подтвердив мои им угрозы. В общем, до самой выписки, я провел время в относительном комфорте – лечился, ходил время от времени в самоходы в город, стал выходить во двор, на солнышко, когда на улице значительно потеплело и предаваться другим незатейливым для солдата радостям.
 
Более половины тех моих товарищей уже нет на свете! Сгинули в бандитских разборках девяностых, спились, пропали без вести или погибли в бесконечных войнах, которые вел Советский Союз в Афганистане, Африке и в других странах мира, а затем продолжила Российская Федерация против своих соседей и взбунтовавшихся колоний. Двое из них оборвали свои жизни в автомобильной аварии, а один просто застрелился. Впрочем, некоторые, из тех, что остались живы и здоровы, преуспели в бизнесе или спорте и ныне живут, вполне себе неплохо, насколько это возможно в сегодняшней России, а некоторые, как и я, в других странах.