Герои и жертвы
Начался разговор с обсуждения моего поста о том, почему экзистенциальный Сартр, на которого молится определенная часть нашей творческой элиты чуть ли не как на великого гуманиста, после просмотра "Иванова детства" Андрея Тарковского уравнял с барской руки цивилизованного европейца, сдавшего свою страну Гитлеру за 100 дней, русского разведчика Ивана с безумцами и чудовищами.
По ее мнению, нельзя заменять героическую историю идеей травмы.
Тема геноцида должна нести прежде всего память о Героях и Сопротивлении.
На уничтожении памяти о героизме, подмене его жертвенностью, сломали не один народ.
В свою очередь дополняю этот разговор впечатлением о страницах книги В. Огрызко о становлении Юрия Бондарева как писателя. Эта тема очень важна, ибо сейчас многие ждут новой "лейтенантской прозы".
В 1946 году, пишет Вячеслав Огрызко, кроме Бондарева, Тендрякова, Сафронова в Литинститут были приняты Эдуард Асадов, Владимир Бушин, Виктор Гончаров, Григорий Поженян, Владимир Солоухин, Григорий Фридман ( потом он взял псевдоним Бакланов), Семен Шуртаков. При этом ректор Литинститута Федор Гладков весьма скептически относился к бывшим фронтовикам, он опасался их самостоятельности. Еще бы. Поженяна представляли к званию Героя Советского Союза, но военный совет флота отозвал документы, поскольку в ходе Эльтигенского десанта Поженян выбросил за борт политработника. А уже в институте он хранил несданный боевой пистолет.
Итак, Юрий Бондарев летом 1946 года пришел в приемную с тремя рассказами. "Во всех рассказах Юрия Бондарева, - написал критик Дроздов, - живет чувство обреченности несчастью, мир его героев страшен и тяжел, они не видят выхода из страданий. В первом рассказе боец, изуродованный войною, калека, лежит в госпитале и, по его ощущениям, нет ему возврата домой. Ни к матери, ни к любимой девушке. Кому он нужен? Его томят тяжелые сны, и маниакальная идея владеет им: выброситься из окна. Довольно сильно описано, как этот калека забирается на подоконник. И ужас перед самоубийством.
Второй рассказ - о фронтовике, вернувшемся в опустошенный дом, где он никого не находит из семьи.
Третий - о девушке, которая любит другого, недостойного. Смысл: страдание пришло с мир. "Он ощущал себя невероятно опустошённым, с невыразимым чувством тоски и обиды, словно кто-то отнял у него святое чувство меры. Ему хотелось обнять руками фонарь, прислониться лбом к его холоду и заплакать". "Девушка поворачивает лицо к молодому человеку с обиженным внутренним огнем в больших глазах". Это уже что-то от леонид-андреевщины в ее нарицательном смысле что, впрочем, и отвечает намерениям молодого автора. Литературные способности у него несомненно есть, но они направлены в ложную сторону ".
Тот, кто сегодня ждет новой "лейтенантской прозы" должен понять, что она состоится только при наличии крепкой культурной парадигмы. Если ее не строить, никакого духовного развития наши фронтовики не получат, к тому же они вернутся домой с тяжёлым поствоенным синдромом.
Я очень не хочу упоминать в данном контексте о тех молодых ветеранах, которые возвращались домой из Афганистана и Чечни и тех деструктивных процессах, куда они встраивались. Но придется. Потому что большого пласта военной литературы в этом диком хаосе, в котором пребывало наше государство, создать было
невозможно.
Более того. Именно государство должно формировать образ народа-победителя, а сегодня у большинства россиян есть непраздные вопросы, нужен ли этот образ руководству нашей страны.
Свидетельство о публикации №225032100471