Несмеяна

- Анюта, улыбнись! Ну что тебе стоит?! Надо! – мачеха пихала Аню в бок, стараясь, чтобы этого не заметили гости.
А Аня смотрела на жениха, которого ей нашли, и ей хотелось закричать, позвать маму, а потом бежать куда глаза глядят. Без оглядки и так быстро, чтобы ни за что не догнали! Ни отец, который, казалось, напрочь забыл о том, как любил когда-то свою «малявочку», ни мачеха, ни родня. Все они глазели сейчас на Аню, ожидая, пока она скажет хоть слово. А она молчала. Не могла себя заставить заговорить с худосочным бледным юношей, который так же, как и она, прятал глаза, и, похоже, чувствовал себя не в своей тарелке.
- Ой, ну что мы в дверях топчемся?! Гости дорогие, проходите, пожалуйста! Стол накрыт! Прошу! – мачеха Ани, Татьяна Ивановна, раскланивалась с будущими родственниками, а сама бросала весьма красноречивые взгляды на падчерицу.
Послал же Господь испытание! Даром, что растила девчонку с малых лет, а ума дать так и не смогла. Глаз не кажет, стоит хмурая, будто не замуж ее пришли звать, а обидеть хотят. И в кого только такая блаженная уродилась? В мать, видимо… Та, говорят, все на пианино играла да книжки читала день и ночь, вот и понабралась пустого да ненужного. Вредно ведь это, книжками-то жить! Как-будто самой жизни вокруг мало! Поначиталась всякого, а потом взяла, да и отдала Богу душу! И все потому, что не приспособлена была к жизни-то! Бросила дочку на произвол судьбы на руках у отца! А какое у мужика воспитание? Чтобы сыта была да одета. И всех забот! А о том, что там в головенке лохматой делается, про то и заботы нет. На кусок хлеба заработать бы!
- Ну что же ты, Анечка! Привечай гостей! – ущипнула падчерицу Татьяна Ивановна.
Не проснулась Анюта. Глаз так и не подняла. Просидела, уперев взор в скатерть, которую накануне сама же стирала да крахмалила, и слова не молвила, когда отец спросил, пойдет ли она за Михаила. Кивнула только молча, да слезу обронила.
Впрочем, будущим ее свекрам такое поведение по нраву пришлось. Решили, что девица скромного нрава да хорошего воспитания. А потому, Татьяна Анюту ругать не стала, когда гости уехали. Вздохнула только:
- Ты бы, Анютка, повеселее глядела. Муж тебе за это спасибо скажет. На тоску да печаль любоваться – сам со скуки взвоешь! А милой улыбка всегда супругу сердце греет. Помни об этом! И не реви! Не по делу!
А Анюта и не плакала. Понимала, что лучше уж замуж, чем жить в доме, где ты всем мешаешь. У отца уж сыновей трое, а за ней и приданое дать надо, и договор хороший устроить. Одна докука… Что ж тут рыдать? Понимать надо! Отец же, какой бы он ни был, а не чужой дядька…
Но и радоваться сил не было. Михаила она знать не знала до того момента, как мачеха не сказала, что жениха подобрали и все уж решено промеж родителями. Глаз, когда сватать приходили, Анюта не поднимала, но исподтишка поглядывала и на жениха, и на его семейство. Михаил ей не понравился. Белесый какой-то, стертый, будто кто тряпицей его охаживал, пытаясь в достойный вид привести. Глаза цвета непонятного, то ли серые, то ли голубые – не разберешь. Подбородок безвольный, губы тонкие. Не красавец. Хотя, в ней, Анюте, тоже мало красивого было. Только глаза синие, да руки мамины, с тонкими длинными пальцами. Но та своими руками умела музыку творить, а Ане даже подойти к инструменту не дали. Продали почти сразу, как мамы не стало. Кому он нужен в рабочей семье, где каждая копейка на счету? Музыкантов-то больше не было…
А так, виду Анюта самого простого. Ни лица, ни фигуры, как мачеха говорит. Косица и та жиденькая, словно кто-то волоса пожалел для девчонки. Уж как только мачеха ни старалась, варя отвары всякие, да полоская Анюткины «три пера» в семи водах, а ничего не помогало. Отец, глядя на эту возню, посмеивался и по лысине себя похлопывал:
- Не в кого ей кудрявой быть, Танюша! Не трать ты время попусту!
Волос у Анюты особо не прибавилось, но заботу мачехи она оценила. А потому не обижалась, когда Татьяна шпыняла ее порой, заставляя приодеться понаряднее или на кухне себя показать.
- Найду я тебе мужа хорошего, Анютка! Чтобы, как за каменной стеной жила! И пусть ты мне не родная! Кому какое дело? Пристроить тебя – мой долг материнский. Я тебя в дочки не выбирала, но если уж так сошлось все, то сделаю, что смогу. Меси тесто-то! Что встала? Вкусная еда для мужа – это, считай, полдела в семейной жизни! Накорми его повкуснее, улыбнись ласково, и будет тебе счастье!
- Правда?
- А когда я тебе врала? Да и зачем мне это?
Это была правда. Мачеха с Аней хоть и строго себя поставила, но, чтобы обижать – не было такого! Не так, конечно, уму-разуму учила, как родных сыновей, но и спуску не давала, ежели что не так. Следила за тем, чтобы училась Анюта хорошо и по хозяйству умела управляться. И даже книги читать не запрещала, хоть сама и не любила этого.
- Ты, Анька, видать, в мать пошла. Свекровь моя, Царствие ей Небесное, говаривала, что матушка твоя была из ученой семьи и отцу твоему совсем не пара. Когда согласилась за него замуж выйти, всех удивила. А он, чтобы угодить невесте, пианино ей купил. Дом дедов продал, а пианино купил. Бабушка твоя очень на него из-за этого обижалась, но слова не сказала. Потому, как понимала, что такая любовь бывает раз в жизни и достается далеко не каждой. Ей, вот, не повезло. Да и…
Мачеха, понимая, что сболтнула лишнего, умолкала, но Аня догадывалась о том, что та хотела ей сказать. Жили они с отцом тихо, но без особой любви и нежности. Не до этого было. Уже потом, став старше, Аня поняла, что мачеха искала для себя семейного тепла и мужа понадежнее, а отцу нужна была женщина в доме и та, кто позаботился бы о ребенке. Каждый получил, что хотел, а о большем речи не было. У отца в комнате до сих пор висел портрет Аниной матери, и она не раз видела, как вытирая пыль с рамки, мачеха внимательно вглядывалась в лицо на старом фото, словно пытаясь найти ответы на свои вопросы. Почему ее так не любят, как любили эту женщину? Что было в ней такого особенного, если муж готов был отдать последнее, лишь бы сделать ее жизнь светлее и лучше?
Ответа не было. И мачеха лишь вздыхала тихонько, и пыталась, как умела, подарить мужу заботу и ласку, не прося ничего в ответ. Понимала, видимо, что не получит.
Нельзя сказать, что Анин отец плохо относился в своей второй жене. Баловал гостинчиком по праздникам, старался обеспечить всем необходимым. Детей любил и помогал с ними охотно, несмотря на то, что среди его друзей это было не принято и считалось бабьей заботой. А отец Анюты не считал зазорным ребенка искупать или пеленки постирать, чтобы помочь жене. И в этой малости рождалось то, чего так хотела, но не видела Татьяна. Любовь… Пусть не такая, о какой она мечтала украдкой, но она была. И Аня, несмотря на свой возраст, это видела.
- А платье тебе сошьем красивое. Чтобы не стыдно было! Ты у отца единственная дочка! Вот и выдадим тебя, как положено! – Татьяна, распахнув тяжелые дубовые дверцы шкафа, задумчиво перебирала белье, откладывая в сторонку зачем-то лучшее.
- А это зачем? – не выдержала Аня, когда мачеха вытащила на свет лучшую скатерть с ручным кружевом, которую берегла пуще зеницы ока.
- Приданое твое, - коротко бросила Татьяна, не глядя на падчерицу. – Что стоишь? Помогай!
А уж когда из шкафа появились две коробки с новеньким сервизом, который Аня видела лишь раз, когда мачеха с отцом привезли его в дом и перед тем, как спрятать, распаковали, чтобы полюбоваться на тонкий фарфор, девушка только ахнула:
- А это…
- Твое, девонька! Я отца уговорила купить. Негоже тебя с пустыми руками мужу отдавать. Или ты не дочь нам? Все справили! Все у тебя есть! Краснеть не придется!
И дрогнули губы у Царевны-Несмеяны, тая улыбку, а Татьяна сделала вид, что ничего не заметила.
- Дел-то еще! Успеть бы все! Придется побегать нам с тобой!
Оставшееся время до свадьбы Анюта почти не запомнила. Что-то делали отец с Татьяной, куда-то бегала она сама с мачехой. И все это словно проходило мимо нее, мелькая черно-белой лентой изузоренной надеждой на то, что как-то все сладится. А лучиком этой надежды служил Михаил, который приезжал почти каждый вечер. Привозил то гостинцы, то цветы. Сидел в углу, молча глядя на свою невесту, но недолго. Уходил сразу, как только видел, что Анюта начинает теребить кончик косы.
Очнулась Аня только в день свадьбы, когда Татьяна расправила ее фату, заставила повернуться перед зеркалом, чтобы понять, все ли в порядке с нарядом, и чуть приобняла за плечи:
- Ничего не бойся, девонька! Все у тебя хорошо будет!
Эта скупая ласка словно пробудила Анюту от сна. Она увидела себя в зеркале и не поверила. Разве это она? Высокая, стройная, в белом платье, о котором и мечтать не могла.
Татьяна расстаралась. Платье и впрямь вышло очень красивым. Словно у принцессы из сказки…
А потом закрутилось все, завертелось вокруг, и не было даже мгновения, чтобы остановиться и подумать, а не ошибку ли она совершает, выходя за человека, которого едва знала. И слегка подрагивающие от волнения, тонкие, нервные пальцы Михаила, который держал ее руку, и его взгляд – счастливый и открытый, чуть ли ни первый, который он подарил ей вот так запросто, без утайки и стеснения. И смущение, жаркое, почти невыносимое, когда их оставили одних и Анне пришлось вспомнить все, о чем говорила ей мачеха…
А потом был небольшой домик с белыми занавесками на окнах, сквозь которые утром пробивалось солнце. Тишина, в унисон с которой тихонечко пел кот, подаренный Михаилом Анне. Муж решил, что жене в доме без такой песни будет немного скучно.
И радость…
Поначалу скупая, стеснительная, как невеста, которая хотела когда-то войти в этот дом, подобрав подол белого платья и перекинув через руку фату. Она шагнула было за порог, но ее остановили.
- Не так положено. Погоди!
И подхватив Аню на руки, Михаил шепнет ей:
- Вот так… Я готов… Всю жизнь…
И она улыбнется в ответ, еще несмело, едва заметно, и кивнет:
- Хорошо…
И с каждым днем ее улыбка будет становиться все смелее и шире. А после того, как на свет появится ее первенец, Татьяна, взяв на руки ребенка, с облегчением вздохнет:
- Ну слава Богу! Оттаяла…
Много лет спустя маленькая курносая девчонка ткнет пальчиком в старую фотографию, стоявшую на каминной полке в доме своего деда:
- А это кто?
- Это твоя прабабушка. Анна.
- Какая красивая…
- Ты очень на нее похожа.
- А почему она в таком странном костюме?
- Она была медсестрой. Женщиной смелости невероятной! Всю войну прошла, уйдя на фронт вслед за мужем, твоим прадедушкой, Михаилом. Он врачом был. Хирургом высшего класса. И бабушка твоя его очень уважала и любила. А потому не смогла остаться в стороне и последовала за ним. Доверила сыновей своей мачехе, и пошла на фронт. Знала, что бабушка сбережет своих внуков. Так и вышло. Татьяна Ивановна не только своих сберегла, но и двух соседских мальчишек. Их потом Анна и Михаил усыновили. Это твои двоюродные дедушки – Павел и Семен.
- Дед, а почему она так улыбается?
- Потому, что счастливой была. Знаешь, она мне рассказывала, что ее звали Несмеяной, когда маленькой была. А в госпитале дали другое имя – Радость. Всем улыбалась, всех ободрить старалась. Дед Миша рассказывал, что многие раненные обязаны были своим выздоровлением ни сколько удачно проведенной операции, сколько уходу и вот этому мощнейшему оружию – улыбке бабушки Ани. Она полумертвого поднять могла и с того света вытащить. Дана была ей такая сила.
- Какая же она Несмеяна, если так улыбаться умела?
- Вот и скажи! Странно, правда? Она всю войну вместе с дедом прошла. Ранена была дважды. А потом шестерых детей подняла, вырастила и в люди вывела. И все это спокойно, с улыбкой, и с такой любовью, что она все еще живет в тех, кого она так любила, хотя бабушки Ани самой давно уже нет.
- А я смогу так? – маленькие пальчики осторожно пройдутся по рамке. – Как она? Любить…
- Конечно! Ты же ее продолжение! Если захочешь, то кто тебе помешать может?
- Никто!