Малосемейка

Вы когда-нибудь жили в муравейнике? Не знаю, как эти дома именуются в документах, но мы их называли малосемейками. Строить их начали в пятидесятых. Это был приемлемый вариант, чтобы расселять людей из бараков и землянок в более комфортные условия проживания. Вплоть до шестидесятых годов в Барнауле в районе Потока люди еще жили в землянках. Место это называлось «копай-город». Ну а бараки можно встретить еще и сейчас. Жизнь в них не самая удобная. Нет там ни водопровода, ни других благ цивилизации… Кто-то скажет: «Что такого? У нас в деревнях тоже до сих пор не у всех вода в доме». Согласен. Но, при этом и возражу. В деревне хотя бы у семьи свой отдельный дом, в бараке же два этажа густонаселенного пространства. Вот уж где действительно муравейник.  Про землянки тем более говорить нечего: там вообще ничего не было, даже электричества. Поэтому люди были безмерно счастливы, заселяясь в малосемейки.

   Итак, малосемейка. Для тех, кто не представляет, что это за зверь, поясню. Это секция на шесть комнат. Общая кухня, общий туалет и общая умывалка. Комнаты разных размеров: от шести до семнадцати квадратных метров. В двух самых больших есть балконы. Мы жили в семнадцатиметровке. В каждой комнате изначально были устроены угловые шкафы. Почему-то их называли «собачниками». В них помещались матрасы, одеяла, верхняя одежда… и я в периоды наказания. К слову сказать, мне было там вполне комфортно. Устроившись на матрасе, я частенько использовал это время для сна. Со временем кто-то разбирал эти шкафы, добавляя дополнительное свободное пространство. Оно и понятно, когда всей площади всего шесть квадратов, то дорог каждый сантиметр.

   Коридор в малосемейке заслуживает отдельного внимания. В нем каким-то чудесным образом размещались стиральные машинки, полки для обуви, детские коляски и даже наш велосипед. Именно там кипела детская жизнь. Особенно длинными зимними вечерами коридор наполнялся разновозрастной ребятней. Моя сестра была старшей среди всей детворы нашей секции. Она уже была школьницей и поэтому мы часто играли в школу. Не трудно догадаться, что учительницей она и была. Мы выстраивали все табуретки в ряд и усаживались перед ними, как перед партами, а Марина что-то нам преподавала. Родители, маневрируя между нами, а порой и перешагивая через нас, пытались передвигаться по коридору. Вся эта суета сопровождалась криком, смехом, падением табуреток и еще каким-то шумом…

   Когда кто-то получал квартиру и освобождал комнату, в секции был всеобщий праздник: мы, детвора, на какое-то время перебазировались из коридора в освободившуюся комнату. Тогда взрослые имели возможность свободно курсировать по коридору. Но уже через пару-тройку дней приходили новые жильцы и мы снова возвращались всей гурьбой в коридор.

   На кухне кипела другая жизнь — взрослых. Конечно, это мамы с кастрюлями, сковородами, шумовками, веселками и всякой снедью… Из кухни всегда тянулся запах чего-то вкусного. Учитывая, что орудовало там шесть хозяек, было трудно распознать, что же готовится. Запах борща смешивался с запахом жареной картошки, котлет, макарон и еще чего-нибудь. Мы по очереди бегали к своим мамам и спрашивали: «Что будет на ужин?». Чаще всего ответ был одинаковым: «Что дам, то и будет». Мужская же часть населения играла в шахматы, обсуждала глобальные события в мире или очередной хоккейный матч наших с канадцами. Нас во взрослые разговоры не допускали, только время от времени чья-нибудь мама подзывала из кухни своего дитятку, чтобы дать поручение, поскольку нам приходилось быть курьерами между кухней и холодильником.

   Мы с родителями прожили в этом муравейнике десять лет. Столько семей за это время поменялось в нашей секции. Каждая семья — это своя уникальная судьба, со своими интересами, традициями, со своим характером. Большинство соседей были доброжелательными людьми. С некоторыми из них родители долгое время дружили, поддерживали отношения. А кто-то незаметно исчез из жизни, оставив в памяти еле заметный след. Так бывает. Это не значит, что с этими людьми что-то не так. Просто они совсем другие, и, кроме нашей малосемейки, общего у нас с ними больше ничего не нашлось.

   Я с теплотой вспоминаю годы, проведенные в малосемейке. С этим временем связано многое в моей жизни. Мы взрослели, учились дружить, быть снисходительными друг к другу. Учились любить. В соседнем подъезде жила взбалмошная и непредсказуемая Наташка Муравьева — моя первая любовь — детская, смешная, неуклюжая… но любовь. Сейчас, воспоминая, как мы целовались, я улыбаюсь. Но тогда нам казалось, что это всерьез и навсегда.
 
   Там же я впервые столкнулся со смертью, когда девочку, мою ровесницу, жестоко убила мать. Весь дом провожал её в последний путь… Нам, пацанам, было стыдно плакать, но мы плакали, безуспешно стараясь скрыть свои слезы… В моем, тогда уже подростковом, разуме не могло уложиться: как мать могла это сделать со своей дочерью!? Впрочем, я и сейчас этого не понимаю.

   Такая вот незамысловатая жизнь в подобных малосемейках, несмотря на все неудобства, имела свою прелесть. Мы были всегда на виду. В каком-то смысле мы были одной семьей: радовались с радующимися и плакали с плачущими. Дружили, ссорились, мирились и продолжали дружить…

   После переезда в деревню через несколько лет я вернулся в нашу секцию. К тому времени там все поменялось. Да и я стал другим. И это был уже новый этап моей жизни, как говорится, — совсем другая история.