МУЗА

           Этот дом ничем не отличался от близлежащих двухэтажек, построенных в начале шестидесятых и называемых в народе "хрущевками", с шестью квартирками, толстыми стенами и высокими потолками. Близнецами стояли они среди зелени старых высоких деревьев, полусгнивших деревянных беседок и лавочек.

           Но если в других домах граждане проживали так, словно их кто-то отсортировал по принадлежности к какому-либо роду занятий, то в этом доме народец подобрался разношерстный, противоречивый, начиная от бывшей учительницы немецкого языка, ныне пенсионерки Нины Ивановны из первой квартиры, и заканчивая жильцом из шестой - Петрухи, парнем без определенного рода занятий. Однако, не возраст, ни мировоззрение, ни благополучие каждого жильца не влияли на ту атмосферу слаженности и уважения друг к другу, которая царила здесь на зависть соседним домам.

           Но однажды старенькая баба Надя переселилась к детям в город, а в ее бывшей квартире поселилась молодая женщина, и это обстоятельство изменило устоявшийся образ жизни жильцов. Казалось, незнакомка не вписывалась в привычный мирок уютного дома уже тем, что выражение лица у нее было строгим, как будто вы забыли вытереть грязную обувь, а она напоминала вам об этом взглядом. Ее губы непрестанно двигались, словно она что-то напевала. В вечном движении находились и ее руки, точнее пальцы - длинные, гибкие, тонкие. Они то ласково поглаживали друг дружку, то беспокойно ощупывали края одежды, то короткими движениями разминали края сумочки, как если бы она перебирала клавиши.

           Новая жиличка была маленькой, аккуратной, с виду довольно независимой, чопорной. Не пользовалась косметикой. Всегда носила очки без оправы и длинные платья, а с ее плеча свисала неуклюжая плоская квадратная сумка, наводившая на мысль о медсестре, готовой оказать больному первую помощь. На гладко причесанных каштановых волосах сидела бесформенная шляпка. Очки делали ее похожей на библиотекаршу или учительницу, однако, знакомясь, она представилась музыкантом. Из окна ее квартиры зачастую звучала классическая музыка. Это и побудило соседей называть ее не по имени - Татьяной, а Музой, на что молодая женщина почтительно соглашалась.

           Первое весеннее тепло затопило истосковавшиеся по людям дворовые беседки и лавочки. Солнце заставляло умиленно жмуриться, слабый ветерок - глубже вдыхать свежесть новых запахов и как по мановению волшебной палочки улыбаться друг другу.
           Петруха ленивым движением поправил на лохматой голове затертую кепку, которая когда-то, возможно, была белого цвета. По-гусиному вывернув шею, он внимательно смотрел на окно Музы и, вслушиваясь в звуки музыки, дурашливо напевал:
          
           - О, выйди-и, Муза, скорей на ба-алко-о-он!
          
           - Ты что серенаду завел? - подсаживаясь к нему в беседку, хмыкнул Витек.
         
           Они дружно хохотнули.
          
           - Да потише вы, дайте послушать! - попросил незаметно подошедший Алик, прислонясь спиной к беседке и сцепив руки за спиной.

           - Чо? - откликнулся Петруха.

           - Тсс... - умоляюще попросил Алик.

           Сверху неожиданно, словно от резкого толчка, еще сильнее и громче густой плотной россыпью хлынула музыка. Плавные аккорды волнами пробежали по теплому воздуху.      

           -Что это? - уже шепотом спросил Петруха.

           - Бах... - помолчи минуту.

           Захлебисто закашлял Витек, посмотрел вверх на окно второго этажа и на белое выжженное солнцем небо. Все почему-то прятали друг от друга глаза. Петруха задумчиво тянул сигарету, и его тяжелое, кирпично-грубое лицо ничего не выражало. Но память утащила далеко в пору юности, когда он сам "замагничивал" девчонок игрой на гитаре. Хотя, конечно, совсем другие аккорды выдавал - попроще. После шквального подъема с мягкими, но гулкими ударами и легким перезвоном музыка затихла.

           - Значит, Бах, говоришь? - безразличным голосом спросил Петруха.

           - Иоганн Себастьян, - в тон ему ответил Алик.

           - Не наш, что ли?

           - Немец.

           - А-а... музыка какая-то церковная, но не сравнишь ни с чем. Другая - филонит, а эта нет.

           - Все одно - просто звуки, - зевая, возразил Витек. - Бездельники они, эти композиторы. Э-эх, храпнуть бы часок.

           - Ну, не скажи, звук звуку рознь, - возразил Петруха. - Вот, к примеру, жена в щеку чмокнет или пятерней за что влепит, звук вроде и похож, а ощущение разное. Или петух закричал, а ты его в суп определил, и не стало звука - будешь грустить без утреннего будильника.

            - Да-а, музыка, звуки. Меня вот сын попросил купить магнитофон, я купил, и началось - рев истошный на весь дом, а он сидит и слушает. А ведь бывает же песня хорошая. Как выходной костюм или вино - стакан в праздник, ну и с горя если. Включил, послушал и настроение мало-мальски наладишь. Чего скалишься! - прикрикнул Витек на смеющегося Петруху.

            - Ерунду вы мелете! - уходя, обиделся Алик.

            - Баха ему слушать помешали, - хитро прищурив глаза, умилился Петруха.

            - Иегана, - добавил Витек и неожиданно крикнул вслед: - Алик, Бах твой жив?

            - Умер, двести с гаком лет назад. Трагическую жизнь прожил и, между прочим, став после неудачной операции слепым, продолжал творить.

            - Ну да. Оно чувствуется, - в замешательстве задумался Витек. - Не "филон" был! Скажу сыну, чтобы такую музыку для меня включал. Вот я человек простой, а душа у меня где-то за тридевять земель, была, когда слушал вот этого, как его? Баха! Слушал и заслушался, как туман нашел на меня, приятно.

           Муза, незаметная соседям, тихонько сидела в тени деревьев и с любопытством наблюдала за происходящим в беседке. Она понимала, что подслушивать неправильно, но не уходила. "Мне просто интересно и непонятно, что же с этими людьми не так?" - мысленно рассуждала она. У себя в консерватории она умела просто и доходчиво объяснять студентам и полифонию, и септаккорды, и прочие сложные звуковые построения. Здесь же, перед теперь уже близкими соседями, она сама себе казалась беспомощной. "Чем же убеждать таких вот? Классику они не понимают, легкую музыку и вовсе ненавидят. Частушки и шансон еще признают, но не более того."

           Невольно пришли на ум строки Роберта Рождественского: "Уважьте пальцы пирогом, в солонку курицу макая, но умоляю об одном - не трожьте музыку руками! Нашарьте огурец со дня и стан с правосидящей дамы, даже под током провода - но музыку нельзя руками."

           Однако, хорошо подумав, она уже вечером собрала в беседке всех жильцов, будто бы для более близкого знакомства. Сидели душевно, судачили о житье-битье, вспоминали всех чудаков, когда-то живших в их доме, а когда первые звезды засветились на ночном небосклоне, Муза вынесла скрипку, и волшебная музыка Вивальди разлилась по дворам. И столько было в ней чувства, что кое-кто украдкой смахивал слезу. А потом она рассказывала о чудотворных свойствах музыки, об уникальных способностях музыкантов, композиторов и их жертвенности во имя своих произведений.  А когда из соседних дворов подтянулись люди послушать Музу, она, упоенно музицируя, поняла, что им на самом деле очень не хватало живого звучания инструментов.

           В своем стремлении найти среди соседей единомышленников Муза, видимо, слегка перестаралась. Уже с наступлением настоящего весеннего тепла ее соседи и несколько человек из соседних домов добились от руководства городка разрешения на строительство возле своего дома площадки под летний театр. Процесс продвигался стремительно, и вскоре деревянная сцена с яркой надписью "Муза" и множеством лавочек привела в восторг не только жильцов, но и старожилов города, помнивших, что в былые времена такие летние деревянные сцены устанавливали повсеместно. И вот в праздничный день 9 Мая, около дома, который характеризовали "все никак у людей", состоялся первый концерт Музы и ее учеников из консерватории, играющих на различных музыкальных инструментах. Никогда она еще так отчаянно и вдохновенно не играла и была настолько удивлена громким аплодисментам и одобрительным, душевным выкрикам огромного количества людей, что не скрывала невольные слезы радостной удовлетворенности, выражая одобрение глубокими поклонами. Это был триумф маленького дворика, где чувствовалось взволнованное биение сердец, подстраивающихся под ритм музыки.

           - Ну что же, как говорил Остап Бендер, лед тронулся! Наш народ начинает выходить из состояния затянувшейся апатии, - протягивая Музе огромный букет первых полевых цветов, с радостной улыбкой прокричал сквозь затянувшиеся аплодисменты Петруха.

           "Как он узнал, что это мои самые любимые цветы?" - смутившись, подумала Муза. "А все она - моя музыка! Это она смогла поведать людям все мои секреты и пристрастия! Только она!"