Диалог-8

Психологический отчет. Сессия 8. Пациент: Сирота

Наконец я дождалась момента, когда в его рассказе забрезжил луч веры — той самой, с которой он начал было обретать долгожданный покой для своей измученной души. Но едва он прикоснулся к вере Христовой, как новое событие обрушилось на него, разбив хрупкое блаженство. Разочарованный, он вновь пустился в странствия, ища свободу, в которую, казалось, верил больше, чем в Господа.

(Мне было жизненно необходимо понять, как он почти познал Бога и какие трещины в церковном фундаменте разорвали его связь с небесами. Я врач, и в таких разговорах мне важны не только факты — я пытаюсь прочесть боль в словах, понять мотивы. В данном случае мне следовало лечить не тело, а душу.)

— В этом этапе нашей беседы мне  жизненно необходимо понять, — произнесла я, — как вы, почти познали Бога, и какие трещины в церковном фундаменте привели к разрыву вашей связи с небом. ( Мой вопрос не был неожиданным.)— Мне искренне жаль, что вы разочаровались в вере Христовой, — продолжила я. — Они убили его, отца Кирилла, и из;за этого вы возненавидели всё, что соприкасается с золотыми куполами?

— Он знал, что его ждёт, — ответил Сирота, — потому и спешил завершить работу в тронном зале. И, надо сказать, получилось воистину божественно. (Его глаза светились каким;то дурным огнём — то ли гордости, то ли безумной радости.)

— Что вы почувствовали, когда услышали от него фразу: "Если бы я знал, как выглядит Господь, я изобразил бы Его под этими куполами"?

— Люди одурманены какой;то злой силой, — тихо сказал он, — но отец Кирилл не был дураком. Потому и говорил: "Не жди, что Бог посмотрит в твою сторону за служение Ему. Просто найди умиротворение в нужных, праведных словах". Он служил не Богу, он служил людям.

— Вы думаете, вы смогли бы заново обрести умиротворение в святых стенах? — спросила я.

— Обрести умиротворение можно лишь там, где правит рай, — ответил он. — А святые в стенах от рая отреклись.

— Что вы имеете в виду? — я напряглась. (Я уже знала часть истории, но мне требовались детали. Как врач я привыкла копать глубже — за симптомами всегда стоит причина.)

— Совесть, — сказал Сирота. — Они продали свою совесть за деньги, торгуя в церквях святыми предметами от имени Его и запятнанной кровью Христа.

— Им необходимы деньги, — возразила я. — Наверное, Господь не был бы против заработка: люди, служащие Ему, тоже нуждаются в пище. И, возможно, часть вырученных средств идёт на помощь нуждающимся.

(Услышав мои слова, Сирота заметно занервничал. Он резко вскочил со стула и быстрым шагом направился к выходу. Не дойдя до двери, вдруг развернулся и вернулся на место. Это повторилось уже в третий раз — и я начала подозревать, что его душа по;прежнему балансирует на грани, а незримый мир подсказывает, что дорога туда ещё открыта. Он не мог решиться: страх и гнев боролись в нём. Мне хотелось мягко, но настойчиво вывести его на откровение.)

Снова опустившись на стул, Сирота, поглаживая затылок, откинул голову на спинку и, тяжело вздохнув, начал свой ответ словами отца Кирилла:

— "Там, где деньги, Бога не найдёшь". Эту фразу отец Кирилл произнёс в одной из построенных нами церквей. Когда работы были закончены, туда потянулись люди. Настоятель этого дома Господня хорошо подготовился к открытию и всю ночь не покладая рук расписывал ценники на те или иные услуги. (Я вспомнила свои первые визиты в храм — там тоже были кассы и списки услуг. Раздражение подступило ко мне бессознательно.) -- Увидев это, Кирилл пришёл в ярость и в гневе набросился на него. Между двумя "святыми" завязалась настоящая драка под куполом, над которым крест Христов безмолвно возвышался. Пригвождённый взирал на этот мордобой, в котором Кирилл был повержен. Разняв их, победитель стал выкрикивать в адрес праведного монаха:

— Где он, твой Бог? Я этот храм на свои деньги построил и буду продавать то, что считаю нужным — будь то крест с распятым Христом или поминки умершего человека!

— Как вы себе это можете представить, доктор? — с горечью спросил Сирота. — Если, не дай Бог, кто;то отойдёт в мир иной, родственники обязательно придут в эти стены, и они должны будут заплатить настоятелю за мольбу о человеке, отошедшем в мир иной! Как можно брать плату за то, что должно быть ненавистно Отцу Небесному?

— Вы злы на веру или на людей? — осторожно спросила я.

— (Он усмехнулся без надежды.) Я зол не на веру, а на людей, кто поработил её. Истинная вера должна быть бескорыстной и чистой: там правят справедливость, любовь и сострадание к ближнему. Но сейчас найти храм, где не прикасались бы к деньгам, почти невозможно. И потому вновь заставить меня погрузиться в религию, в которой я почти обрёл себя, нельзя — она пропитана лицемерием и корыстью.

— Вы хотите сказать, что церквушка была построена тем священником на собственные средства и потому принадлежала ему лично? — уточнила я.

— Вы не знаете, что происходит на самом деле, — ответил Сирота. — Отец Кирилл делал ремонт в старом здании. Оказалось, это здание в будущем должно было стать университетом святой обители: место, где, заплатив немалые деньги, любой мог бы получить лицензию, стать священником и получить право от строить свою собственную обитель. Сооружение, попав в предприимчивые руки, стало бы инструментом обогащения за счёт простых людей.

(Слова были холодными, как расчёт. Я прислушивалась к паузам: в них слышалась и вина, и скорбь.)

— Значит, храм — это бизнес? — прошептала я. — А отец Кирилл пытался этому воспротивиться?

— Он пытался, — кивнул он. — Он бился о систему, где спасение превращается в товар. И за такое сопротивление расплачивались очень дорого.

Я была удивлена и как будто немного опозорена собственной наивностью. (Разве я не видела этого раньше? Но мне хотелось верить, что есть уголки, где всё ещё живёт искренняя вера.) Деньги решали многое: даже на священном алтаре, вероятно, без них не обходилось. Но даже в этом отравленном мире находились люди, которые, как отец Кирилл, жертвовали собой, пытаясь бороться с порочностью.

— И всё же, в стенах Его по;прежнему можно обрести покой, если обходить стороной все эти неприятности или просто не замечать их? — предположила я, стараясь сохранить нейтральный тон.

— Попав в волчью стаю, невозможно не уподобиться ей, — ответил Сирота. — А если не уподобишься — станешь овцой. (Его голос дрожал. В нём звучало предостережение и усталость. Мне стало ясно: для него компромисс невозможен.)

— Где же тогда, по;вашему, люди могут искать спасения? Если всё так мрачно, неужели в смерти, которая когда;нибудь станет свободой? — улыбнулась я обречённо. (Я не могла не попытаться поддержать разговор — тьма в его словах тяготила его душу в бездну мрака.)

-- Свобода, доктор, не в смерти, а в правде, как бы банально это ни звучало," – произнес Сирота, его глаза, казалось, прозревали саму суть бытия, словно он заглянул в колодец вечности и вынес оттуда крупицу истины. "Смерть – это лишь дверь, а что за ней – ведомо лишь мне. Но правда, даже горькая, словно полынный настой, освобождает душу от оков лжи."

Он замолчал, и повисла тяжелая тишина, нарушаемая лишь тихим тиканьем настенных часов, отсчитывающих мгновения, утекающие в бездну времени. Сирота смотрел в окно, на бушующую осеннюю стихию, на деревья, гнущиеся под напором ветра, словно под ударами судьбы. -- Люди ищут спасения в храмах, но зачастую находят лишь отражение своих собственных страхов и пороков – пробормотал он, словно обращаясь к самому себе. -- Храм должен быть маяком, а не болотом, затягивающим в трясину отчаяния --.

(Я чувствовала, как его слова проникают в самое сердце, как ядовитый плющ, обвивая душу. Его боль была осязаема, его разочарование – заразно. Он видел грязь под золочёными куполами, лицемерие за иконостасами. И в его глазах читался призыв – не молчать, не закрывать глаза на зло, даже если оно облечено в святые одежды.)

-- Мир погряз во тьме, и лишь немногие несут в себе искру света – продолжил Сирота, --- И наша задача не дать этой искре погаснуть, раздуть ее в пламя, как временами пытается сделать это Владимир Ленин, искра которое сможет разогнать мрак --. (Он снова посмотрел на меня, и в его взгляде я увидела надежду, слабую, но живую. Надежду на то, что даже в самом безнадёжном мире есть место для справедливости и милосердия.)

-- Понимаете, доктор, истинная вера не нуждается в посредниках, в золотых куполах и дорогих иконах. Она живет внутри каждого, кто готов открыть ей свое сердце. Отец Кирилл пытался донести это до людей, но его голос потонул в звоне монет и лицемерных молитвах.

Он замолчал, устремив свой взгляд в окно, словно выискивая там ответ на какой-то мучивший его вопрос. Я не стала прерывать это молчание, давая ему возможность собраться с мыслями. Казалось, он перебирает в памяти обрывки воспоминаний, пытаясь сложить из них цельную картину

Я улыбнулась, лишь пробормотав себе под нос одно имя -- Ленин?--. Уловив моё слова он ответил молчаливой усмешкой, и наши взгляды встретились. Вдруг мы оба расхохотались — смех получился неожиданно бодрым, живым. Это было облегчение: краткий проблеск света среди мрака. Поняв моё настроение, Сирота тут же унял своё веселье и плавно перешёл к продолжению рассказа о пережитых днях.

(Я делила с ним этот рассказ уже много раз и одновременно фиксировала мелочи: интонации, жесты, паузы. Как врач, я знала — в них часто кроется истина сильнее слов.)