Диалог-7

Чем больше времени мы проводили в беседах, тем глубже я погружалась в бездонный колодец человеческого подсознания, черпая знания, которые станут бесценным компасом в моей врачебной практике. Удивительные тайны, сокрытые в лабиринтах разума, открывались передо мной устами человека, которого толпа клеймила "психом" и "ненормальным". Случай с затворником, подобный легенде, доселе был мне знаком лишь понаслышке. Никогда бы не подумала, что судьба удостоит меня чести беседовать с тем, кто сотворил чудо – исцелил душу, что, казалось, навеки поглотила тьма. Усилия светил медицины оказались бессильны перед недугом генеральского сына, но теперь я знала мельчайшие детали этой истории, известные лишь двоим: самому затворнику и тому, кого, казалось, сам Господь послал на землю с миссией – возрождать души, погрязшие в отчаянии. И чудо свершилось: сын генерала, словно восстав из пепла, более не знал гнета депрессии, говорят, обрел семью и стал обычным человеком, чье сердце забыло вкус былой горечи. Теперь я безоговорочно верила словам Сироты, и в какой-то момент с болезненной ясностью осознала, что его познания о человеческой природе превосходят мои собственные. По праву он мог бы восседать в моем кресле, но ирония судьбы распорядилась иначе – он мой пациент, пусть и самый необыкновенный из всех, и я с нетерпением жду каждой новой встречи, предвкушая беседу, полную открытий, где каждый вопрос – это ключ к новой, неизведанной двери.

-- Я слышала о случае с генеральским сыном от доктора наук, у которого проходила практику пять лет назад. Он осматривал затворника, но его лечение не принесло плодов. Позже он обмолвился, что некий случайный прохожий сумел вырвать больного из когтей безумия. И я не могла и помыслить, что судьба сведет меня с этим человеком, сведет меня с вами.

Сирота услышал мои слова, и на его лице, словно после долгой зимы, распустился цветок надежды. Счастливая улыбка озарила его черты, но мгновение спустя он обуздал свой восторг, и глубоким вздохом ответил:

-- Значит, сомнений больше не осталось в правдивости моих рассказов?

-- Нет. И зачем вы прячете улыбку? Она вам к лицу.

-- Хорошего понемногу, доктор. "Все хорошо в меру," как говорится.

-- Вам следовало стать врачом, чтобы еще больше помогать людям.

-- "Кому что на роду написано," доктор.

-- Когда Затворник попросил вас протянуть руку, что вы почувствовали, прикоснувшись к нему?

-- Дрожь… Дрожь, в которой рождалась свобода и жажда жизни, как первые ростки сквозь толщу мерзлой земли.

-- Как вы догадались противопоставить его болезни историю о страшном наказании и почему решили, что это сработает?

-- Я не сомневался в этом, потому что давно проверил это на собственной шкуре. Я знаю, что человек, когда отдает себя в руки смерти, становится одержимым. И когда он начинает понимать, что не способен контролировать эту одержимость, его настигает страх. В эту пору одиночество становится ядовитым корнем беды и несчастья, и потому таких людей ни в коем случае нельзя оставлять одних.

-- Люди, одержимые этим недугом, легко признаются в своих намерениях? Они просят о помощи, как просил затворник?

-- Чтобы побудить их признаться, нужно найти страх, сильнее того, которым они одержимы, и тогда одержимость начнет отступать, словно прилив перед лицом надвигающейся бури.

-- Значит, по-вашему, страх возможно прогнать только страхом?

-- Нет, доктор. Страх можно прогнать страхом, наполненным надеждой. Затворник испугался наказания за необратимый грех. Испугался снова оказаться на земле, но уже в шкуре собаки. Этот страх посеял зерно надежды в его сердце и дал силу отказаться от ужасного поступка.

-- Но как понять?

-- Нужно затаиться и вслушиваться в каждое слово заблудшей души, как охотник, подкраподкрадывающисвоей жертве. И ни в коем случае не раскрывать себя, пока вы не сумеете прикоснуться к тайнам, которые они скрывают от всего мира, как драгоценности в сундуке под семью замками.

-- Прикоснувшись к тайне, что дальше? Как разглядеть мрак в поникшей душе?

-- Вы правы, доктор, но я думаю, вы справитесь. Учитывая ваш опыт, вы сумеете разглядеть ее, ибо та самая заблудшая душа реже всего будет о ней говорить. Порой не ум, а внимательность, служит залогом успеха в будущем. "Зорко одно лишь сердце," как сказал один мудрец.

Сирота говорил слова, которые могли бы стать моим врачебным кредо, поскольку его познания глубин человеческой души были безграничны. Я жадно внимала каждому его слову, пытаясь постичь непостижимое, проникнуть в сферы, недоступные моему пониманию. Постепенно, словно тающий лед, напряжение исчезло из нашего общения, и на лице Сироты впервые заиграла улыбка, а порой проскальзывал тихий смех, словно солнечный луч, пробивающийся сквозь тучи. Это животворно влияло на его состояние.

В его словах звучала музыка сфер, мелодия, которую я, врач с дипломом и опытом, прежде не слышала. Он говорил о душе, как о живом существе, способном на бунт и капитуляцию, о страхе, как о яде и противоядии одновременно. Его "клинический случай" - не учебник, а откровение. Я чувствовала себя не врачом, а паломником, пришедшим испить из источника мудрости, сокрытого от глаз детей адамовых.

Его улыбка, робкая и случайная, как первый подснежник после лютой зимы, вселяла надежду. Она была живым доказательством его исцеляющей силы, тем самым "лучом света в темном царстве". И я, как завороженная, наблюдала за этой метаморфозой, ощущая, как рушатся стены моих профессиональных догм, как рассыпаются в пыль вековые заблуждения.

В какой-то момент мне показалось, что я вижу не больного передо мной, а мудреца, философа, облаченного в рубище страданий. "Познать самого себя – самое сложное бремя". И Сирота, казалось, познал себя до дна, прошел сквозь горнило испытаний и вынес оттуда золото знания.

Я записывала каждое его слово, боясь упустить хоть одну драгоценную искру, способную разжечь огонь понимания в моей душе. Его слова стали моим новым врачебным кодексом, компасом, указывающим путь в лабиринтах человеческого сознания. И я знала, что наши встречи – это не просто сеансы терапии, а бесценные уроки, которые помогут мне стать не просто врачом, а врачевателем душ.

Будучи обятой неистовым любопытством его дальнейшей жизненной истории я без всякого уже смущения, попросила Сироту, продолжить рассказ о событиях его жизни. Вдохнув глубоко и сделав глоток воды он спокойным и уверенным голосом продолжил свой рассказ, уже привычными прозами стихов.