Диалог-7

Психологический отчет. Сессия 7. Пациент: Сирота

Чем больше времени мы проводили в беседах, тем глубже я погружалась в бездонный колодец человеческого подсознания, черпая знания, которые станут бесценным компасом в моей врачебной практике. Удивительные тайны, сокрытые в лабиринтах разума, открывались передо мной устами человека, которого толпа клеймила «психом» и «ненормальным». Случай с затворником, подобный легенде, доселе был мне знаком лишь понаслышке. Никогда бы не подумала, что судьба удостоит меня чести беседовать с тем, кто сотворил чудо — исцелил душу, что, казалось, навеки поглотила тьма. Усилия светил медицины оказались бессильны перед недугом генеральского сына, но теперь я знала мельчайшие детали этой истории, известные лишь двоим: самому затворнику и тому, кого, казалось, сам Господь послал на землю с миссией — возрождать души, погрязшие в отчаянии. И чудо свершилось: сын генерала, словно восстав из пепла, более не знал гнета депрессии, говорят, обрёл семью и стал обычным человеком, чье сердце забыло вкус былой горечи. Теперь я безоговорочно верила словам Сироты, и в какой;то момент с болезненной ясностью осознала, что его познания о человеческой природе превосходят мои собственные. По праву он мог бы восседать в моем кресле, но ирония судьбы распорядилась иначе — он мой пациент, пусть и самый необыкновенный из всех, и я с нетерпением жду каждой новой встречи, предвкушая беседу, полную открытий, где каждый вопрос — это ключ к новой, неизведанной двери.

— Я слышала о случае с генеральским сыном от доктора наук, у которого я проходила практику пять лет назад. Он осматривал затворника, но его лечение не принесло плодов. Позже он обмолвился, что некий случайный прохожий сумел вырвать больного из когтей безумия. И я не могла и помыслить, что судьба сведёт меня с этим человеком, сведёт меня с вами.

( Я чувствую, как нарастает предвкушение и вместе с ним  осторожность.)

Сирота услышал мои слова, и на его лице, словно после долгой зимы, распустился цветок надежды. Счастливая улыбка озарила его черты, но мгновение спустя он обуздал свой восторг, и глубоким вздохом ответил:

— Значит, сомнений больше не осталось в правдивости моих рассказов?

( Его вопрос заставляет меня испытать облегчение и смущение: мало того что я верю — я уже ищу объяснение этому феномену.)

— Нет. И зачем вы прячете улыбку? Она вам к лицу.

(Я удивляюсь: действительно ли сила столь простого жеста способна менять впечатление о человеке? Это противоречит моим представлениям о клинической дистанции.)

— Хорошего понемногу, доктор. «Все хорошо в меру», как говорится. -- Ответил он.

— Вам следовало стать врачом, чтобы еще больше помогать людям.-- Сквозь улыбку произнесла Я в след.

(Мысленно: я оцениваю вежливость как попытку перекинуть мост между нами; одновременно думаю о границах профессиональной скромности или этики. Я стала осознавать что начала путаться.)

— «Кому что на роду написано», доктор.

— Когда Затворник попросил вас протянуть руку, что вы почувствовали, прикоснувшись к нему?

(Мне важен был ответ на этот вопрос, поскольку ответ на него приоткрывал занавес душевных терзаний.)

— Дрожь… Дрожь, в которой рождалась свобода и жажда жизни, как первые ростки сквозь толщу мёрзлой земли.

— Как вы догадались противопоставить его болезни историю о страшном наказании и почему решили, что это сработает?

(Я попыталась данным вопросом проникнуть в логику его действия: был ли это спонтанный инстинкт спасения или продуманная методика наработанная временем?)

— Я не сомневался в этом, потому что давно проверил это на собственной шкуре. Я знаю, что человек, когда отдает себя в руки смерти, становится одержимым. И когда он начинает понимать, что не способен контролировать эту одержимость, его настигает страх. В эту пору одиночество становится ядовитым корнем беды и несчастья, и потому таких людей ни в коем случае нельзя оставлять одних.

— Люди, одержимые этим недугом, легко признаются в своих намерениях? Они просят о помощи, как просил затворник?

(Внутренне я фиксирую нюансы: ищу сходство с клиническими проявлениями суицидальных намерений и с тем, как пациенты обращаются за помощью.)

— Чтобы побудить их признаться, нужно найти страх, сильнее того, которым они одержимы, и тогда одержимость начнет отступать, словно прилив перед лицом надвигающейся бури.

— Значит, по;вашему, страх возможно прогнать только страхом?

(Я пытаюсь понять как Сирота нашел противоядия против недуга затворника, дабы в будущем самой использовать подобный инструмент для спасения объятых мраком людей .)

— Нет, доктор. Страх можно прогнать страхом, наполненным надеждой. Затворник испугался наказания за необратимый грех. Испугался снова оказаться на земле, но уже в шкуре собаки. Этот страх посеял зерно надежды в его сердце и дал силу отказаться от ужасного поступка.

— Но как понять?

(Я ощущаю профессиональную жажду: нужно не только услышать рассказ, но и уловить критерии, по которым метод применим и безопасен.)

— Нужно затаиться и вслушиваться в каждое слово заблудшей души, как охотник, подкрадывающийся к своей жертве. И ни в коем случае не раскрывать себя, пока вы не сумеете прикоснуться к тайнам, которые они скрывают от всего мира, как драгоценности в сундуке под семью замками.

— Прикоснувшись к тайне, что дальше? Как разглядеть мрак в поникшие   душе?

(Мне важно было понять, как после установления контакта он продолжал работать: какие техники поддерживал и каким образом закреплял результат?)

— Вы правы, доктор, но я думаю, вы справитесь. Учитывая ваш опыт, вы сумеете разглядеть ее, ибо та самая заблудшая душа реже всего будет о ней говорить. Порой не ум, а внимательность, служит залогом успеха в будущем.

Сирота говорил слова, которые могли бы стать моим врачебным кредо, поскольку его познания глубин человеческой души были безграничны. Я жадно внимала каждому его слову, пытаясь постичь непостижимое, проникнуть в сферы, недоступные моему пониманию. Постепенно, словно тающий лед, напряжение исчезло из нашего общения, и на лице Сироты впервые заиграла улыбка, а порой проскальзывал тихий смех, словно солнечный луч, пробивающийся сквозь тучи. Это животворно влияло на его состояние. В его словах звучала мелодия, которую я, врач с дипломом и опытом, прежде не слышала. Он говорил о душе, как о живом существе, способном на бунт и капитуляцию, о страхе, как о яде и противоядии одновременно. Его «клинический случай» — не учебник, а откровение. Я чувствовала себя не врачом, а паломником, пришедшим испить из источника мудрости, сокрытого от глаз детей адамова.

Его улыбка, робкая и случайная, как первый подснежник после лютой зимы, вселяла надежду. Она была живым доказательством его исцеляющей силы, тем самым «лучом света в темном царстве». И я, как замороженная, наблюдала за этой метаморфозой, ощущая, как рушатся стены моих профессиональных догм, как рассыпаются в пыль вековые заблуждения. В какой;то момент мне показалось, что я вижу не больного передо мной, а мудреца, философа, облачённого в рубище страданий. «Познать самого себя — самое сложное бремя». И Сирота, казалось, познал себя до дна, прошел сквозь горнило испытаний и вынес оттуда золото знания. Я записывала каждое его слово, боясь упустить хоть одну драгоценную искру, способную разжечь огонь понимания в моей душе. Его слова стали моим новым врачебным кодексом, компасом, указывающим путь в лабиринтах человеческого сознания. И я знала, что наши встречи — это не просто сеансы терапии, а бесценные уроки, которые помогут мне стать не просто врачом, а врачевателем душ. Будучи охваченной неистовым любопытством его дальнейшей жизненной истории, я без всякого уже смущения попросила Сироту продолжить рассказ о событиях его жизни. Вдохнув глубоко и сделав глоток воды, он спокойным и уверенным голосом продолжил свой рассказ, уже привычными прозами стихов.