Странник 1

85-летию со дня рождения
великого русского поэта-философа
Иосифа Бродского
посвящается...


Странник
(жизнь, прочитанная в стихах Поэта)


Перед началом Второй Мировой войны в большом городе на Неве родился мальчик с душою странника. Окружающие - и взрослые, и дети - звали его «Йоськой». Прежде чем в нём обнаружилась упрямая тяга к странничеству, он казался самым обычным мальчишкой послевоенной поры: в серой кепке и тельняшке, конопатый. И только прищуренный взгляд карих глаз замирал порой, словно всматриваясь в горизонт, словно уже виделись ему смутные силуэты бредущих по земле людей, которые скоро поманят его за собой. Жил он с родителями в старинном шестиэтажном доме. Дом этот был знаменит тем, что с прошлого века в нём обитали тени великих поэтов и художников. Йоська знал о них из папиных книг, что теснились на полках шкафов, которыми был отгорожен крошечный уголок мальчика.  О, там среди книг ему не было ни тесно, ни скучно. Зато на уроках в школе он скучал. Не слыша учителя, он подолгу засматривался в окно. Там ворочалось тяжёлое балтийское небо. Тучи, сталкиваясь друг с другом, напоминали ему крупы скачущих  лошадей. И душа Йоськи устремлялась вслед за ними.
Как-то в пору белых ночей йоськин класс отправился в поход на Ладожское озеро. Когда одноклассники, набегавшись, уснули, мальчик  остался у огня, потому что был назначен костровым. Ночь была светлой, и уже выполз из-под земли туман, когда он заметил возле себя какое-то движение. Он увидел, как мимо скачут два всадника и жеребёнок. Из-за стелющегося по низу тумана, казалось, они плывут в воздухе.
На первой лошади сидел усталый человек с окровавленным лицом. Но где Йоська уже видел его? Когда всадник кинул взгляд на мальчика, в нём было столько тепла и света, что сердце Йоськи сжалось отчего-то. На другой лошади  сидела девушка. Язычки костра озарили на мгновение нежное лицо и золотую прядь, и глаза такой прозрачной зелени, какая бывает только в в весеннем берёзовом лесу. Но когда она оглянулась на Йоську, лицо её показалось значительно старше и печальней. За ними весело плыл чёрный жеребёнок. Сверкнув на мальчика звёздочкой глаза, он исчез в тумане. И сердце Йоськи - в необъяснимой тоске - поплыло вслед за ними… Может быть, это ночь и стала началом его страннического пути?
Утром, вернувшись домой, мальчик первым делом раскопал в шкафу старую толстую книгу с иллюстрациями. На одной из них в человеке с окровавленными лохмотьями на теле и колючим венком на голове он узнал ночного всадника. Никому - ни родителям, ни в школе - не рассказал Йоська об этой удивительной встрече. Но в следующую ночь он проснулся от звенящего над ним потока воздуха. Слова-птицы окружили его, скорбя и негодуя, смеясь и плача над чьей-то судьбой. Поток этот подхватил и понес мальчика в далекую пещеру Иудейской пустыни, где Рождественская звезда засмотрелась на младенца в ворохе сена. И в своем первом стихе, что сложился в душе Йоськи, он рассказал об этом. Теперь каждую ночь на волне волшебного потока мальчик странствовал по свету и творил новые стихи. То, что томило его прежде на скучных уроках, вырвалось наружу.
Именно эта тяга к странствиям вытолкнула Йоську за порог школы раньше, чем он её закончил. И он двинулся вперёд - навстречу своим рассветам и закатам…

Как все молодые сверстники, юноша мечтал о любви. Он придумал её прежде, чем встретил: у неё должен быть мягкий голос-шелест и весенние глаза - те самые, что уже мелькнули перед ним в мальчишеском детстве.
Как-то в начале марта, когда Нева ещё лежала в ледяном облачении, в толпе приятелей на Набережной увидел он девушку с глазами, уже в эту студеную пору наполненными зеленью Летнего сада. Это она - всадница из той памятной ночи у костра! Он был ошеломлен её красотой и на всю оставшуюся жизнь потерял покой. Продолжая свои странствия, он будет возвращаться к ней. В любую непогоду, минуя многочисленные арки, каналы и мосты, юноша будет бежать на заветную улицу, мчаться на предпоследний этаж…И, случалось, не раз, когда ему казалось, что она охладела к нему, наш странник помышлял о самоубийстве. Однажды посреди ночи, когда дождь за окном стучал назойливо, подобно швейной машинке «Зингер», юноше привиделся знакомый чёрный жеребенок. Только он уже подрос и превратился в коня, но без седла и всадника…
Так, бросив на одну карту жизнь и смерть, умеют любить только бродяги и поэты. Целых двадцать лет - с другого конца земли - он будет продолжать писать ей свои стансы. Но все-таки странник был земным человеком. Однажды, стоя на берегу океана в час отлива, уже седой, он поймёт, что и его чувство отхлынуло, оставив накипь боли и горечи…

Между тем тучи судьбы сгущались над его головой. Юноша остро ощущал отчуждение окружающего мира. «Не выходи из комнаты», - написал он себе на листочке и прикрепил его на обратной стороне шкафа. Говорят, до сих пор листочек там, только буквы выцвели и слова каждый раз прочитываются по-разному... На самом деле, он давно открыл, что может странствовать и оставаясь в четырёх стенах. Его стихи-песни делались все более непонятными. Они пугали городские власти: калеки и уроды шли по земле, неистовствуя в своем упрямом и увечном фанатизме, и сверху глаз отца небесного провожал их.
В один холодный февральский день странника привлекли к суду. В ожидании приговора в одиночной камере он ночами шептался с собственной тенью, не подозревая, что делает её бессмертной. Некто тёмный - без лица и имени - коротко распорядился по телефону:
- В психушку! Пусть полежит - подумает.
В клинике, куда бросили юношу, последовали телесные муки - истязания тупых санитаров, и унижения человеческого духа. Однако странник выстоял и сохранил свой дух вечного сопротивления не-свободе. То же безымянное лицо вынесло следующий приговор:
- Выслать на север!
И странника отправили в далёкую деревушку, затерянную в снегах Архангельского края. Здесь он открыл для себя удивительную истину: бог разлит всюду - в стылом воздухе и мерзлых стогах сена, в чёрных бревенчатых избах и вдовьих песнях. Его хозяйка баба Настя и соседка тетя Лиза долгими зимними вечерами при тусклом свете крошечной лампочки тянули свою послевоенную песню-судьбу: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина-а…» Иногда, устав бродить по опустевшим полям, заросший бородой, странник подолгу лежал с книгой в руках. И был почти счастлив: ничто не мешало ему в его странствиях. Он с упоением углублялся в мировую историю и поэзию. Огонь гудел за ржавой дверцей печи и, вырываясь из щелей, кидал на стену свет и тени. И чудились в них силуэты проповедника Донна и великого современника поэта Одена. Их имена, подобно набату колокола, будили совесть человечества. И падал с небосвода, скользил по бревенчатой стене нагой мальчик и с отчаянным криком уходил в море. А мимо равнодушно плыл корабль…

Прошли годы, прежде чем власти позволили страннику вернуться в родной город. Из северной ссылки он привёз песни, сотворённые в одиночестве, - все те же странные стихи - вне времени и пространства.
И в жаркий летний день почти в возрасте сына небесного он снова был принудительно выслан из города и страны. Любимая женщина не решилась уехать с ним. Вместе с горечью впервые пахнуло на него ощущением абсолютной и опустошительной свободы.
- До свидания, - пожал ему руку один из немногочисленных друзей.
- Прощай! - поправила друга пожилая таможенница, чем-то неуловимо похожая на бабу Настю.
В ожидании самолёта странник сидел в зале вылета. Возле него стоял старый чемодан, ещё не подозревавший, что через полвека ему предстоит окаменеть и стать памятником своему непоседливому хозяину. И уже в салоне, пристёгнутый к креслу, странник задремал и во сне снова увидел таможенницу, но с лицом - не то его собственной матери, не то подруги с весенними глазами, не то Богородицы. Все они звались одним именем «Мария».
И он понял, что это сама судьба, резко качнувшись в другую сторону, попрощалась с ним.
Отпущенные ему ещё четверть века он продолжил свои странствия. Проживая в больших и малых городах другого континента, странник часто пересекал океан и бродил среди  древних развалин Старого Света. Но это был уже другой человек. Он стремительно старел. Жизнь его сжалась, подобно пружине, и он спешил рассказать о новом узнании мира. Его песни-стихи теперь складывались в огромное панно мировой культуры - панно из мрамора с драгоценными вкраплениями личной памяти. В Шотландии в Люксембургском саду он встретился со статуей Марии Стюарт, оплаканной им ещё в детском кинозале, и в глазах её снова увидел незабываемую зелень глаз прежней возлюбленной. Бродя ночами по брусчатке Венеции и слыша шелест одежд проходящих мимо женщин, он вспоминал знакомый скрип крепдешина. Или посреди жаркой римской ночи вдруг его будил запах мороженой клюквы… Но все эти мелочи остались в той жизни и с годами гасли, бледнели, теряя свою реальность. Здесь он постепенно становился холодным созерцателем своей и чужой жизни. Он открыл, что камень - сильней человека, а время - сильней камня: оно рушит все. Но сильней времени - слово. Он провозгласил, что родина его - русский язык, из которого никто, даже сам Бог, не в силах изгнать его. Стало быть, родина его осталась с ним…
Странник получил мировое признание. И даже новая большая любовь улыбнулась ему на закате жизни. И её - неизбежно - звали Марией.

Но как-то в январскую ночь послышался страннику приближающийся стук копыт. И вот он замер под его окнами. Чёрный конь припал к стеклу и взглянул ему в глаза. Утром, когда Мария зашла в рабочий кабинет мужа, она увидела его лежащим на полу. Он был одет с ног до головы. Как и подобает страннику.

Март, 2025