Диалог-9

Психологический отчет. Сессия 9. Пациент: Сирота

Сирота, словно затравленный зверь, шарахался от прямых вопросов, предпочитая скользить по поверхности своей биографии. Прежние беседы о вере и умиротворении рассыпались в прах, как карточный домик после яростной мести проповедника, возмездия, подкреплённого грозным словом Божьим за непокорность. Но можно ли было связать воедино истории с отцом Кириллом и этой "карой небесной"? Очевидно, в последнем рассказе скрывалась некая зловещая тайна, требовавшая пристального внимания. То был обрыв, зияющая пропасть беспамятства, разделившая прошлое и настоящее. Необходимо было возвести мост над этой бездной забвения, заполнить пустоту, которая, подобно ядовитому плющу, обвивала и без того израненную душу Сироты. Собрав воедино все обрывки информации, вооружившись терпением и сочувствием, я приступила к очной ставке с пациентом.

-- Чем вы можете объяснить столь жестокий поступок проповедника по отношению к вам? ( Я думаю над тем, как задать вопрос так, чтобы он раскрепостился перед нашей беседой и ещё нужно было услышать мотивы, не выводя его из равновесия.)

-- Безграничной властью, которую он возомнил себя облечённым от своего Господа.

-- Но что стало истинной причиной мести? Ваши убеждения, которые, как искра, могли разжечь пламя сомнений в устоях православной веры? (Нужно было уловить, зафиксировать наш краткий вступительный диалог и этим действием успокоить его, а в дальнейшем понять, что именно подтолкнуло священника к мести, что за действия за этим стояло.)

-- На мой взгляд… Вера, Бог и эти лицемерные священники не имеют ничего общего, кроме умения прикрываться небесами ради звонкой монеты. Деньги – вот истинный двигатель этого возмездия. Я осмелился открыть многим глаза, и они стали терять свой источник драгоценных подношений. ( Я не спешила делать выводы, хотела дать ему возможность выговориться, быть честным, даже если это разговор был не приятен для него.)

-- Те люди, надзиратели… Их действия, следует рассматривать как прямое следствие вашей "неприятной" беседы с проповедником? ( На этом месте нашего разговора я почувствовала, что важно не перегнуть палку, а легко подводить к неприятным эпизодом его истории.)

-- Вы спрашиваете, сомневаюсь ли я в том, что именно по указке этого монаха меня изувечили? ( С ответом его эмоциональное состояние возрастало.)

-- Да. ( С твердым ответом, я фиксировала его уверенность, но отмечала тревожность — может, наверно потому, что он сам не хотел признаваться в зависимости от чужой воли.)

-- Это очевидно. Интересно лишь, сколько им заплатили за эту "кару небесную"? (По всей видимости ему на деле было больно и сильно обидно, что порой оказывался в положении когда чужая воля была выше его свободы.)

-- Вы боитесь церкви после всего, что с вами произошло? Боитесь её сейчас? ( Этим вопросом я пыталась определить, не стал ли страх частью травмы, не слился ли страх с коварным недугом, став с ним одним целым.)

Сирота погрузился в пучину раздумий, лицо его искажала тень отчаяния. Он провел руками по голове, словно пытаясь удержать ускользающие мысли, закрыл глаза и надолго замолчал. Я наблюдала за ним, не решаясь прервать этот мучительный процесс самоанализа. Наконец, он вернулся к реальности.

-- Боюсь… Но не церкви, не веры, не Бога, а людей. Людей, воздвиг ших идолов в своих сердцах и поклоняющихся им с фанатичным рвением. ( Кажись мои подозрения в тревожности расстройства были не последовательны и разбиты его ответом. Страх ещё не успел укорениться в причины недуга.)

-- А тот период времени, о котором вы не помните… Сеет мрак в ваше сознание – это черная дыра, бездна неопределенности, давит на вас? ( Данным вопросом хотела зафиксировать, как именно могла память исчезнуть: что могло её стереть, под каким натиском этот процесс свершился, где в этом месте находится источник боли.)

-- Я часто размышляю об этом. Конечно, неприятно ощущать себя вырванным из собственной жизни, словно страница из книги. Возможно, где-то и остался отпечаток души, но, полагаю, это не смертельно. (Я терпеливо слушала ответ, не навязывая категорических выводов; моя задача состояло в том, что бы создать плацдарм для следующего более важного вопроса.)

-- Вы хотели бы узнать об этом времени? Если да, то почему? ( Я попыталась понять, если он хотел бы узнать о времени котором ничего не помнил, то почему из за — любопытство или необходимости заполнить пустоту в своей душе.)

-- Если и хотел бы, то лишь из любопытства, из желания заполнить пробел в памяти, узнать, чем были заполнены эти дни беспамятство.

-- Итак, вы хотите знать?

Я задала вопрос, на который, как мне казалось, знала ответ. И в этот момент, вопреки всем профессиональным канонам, я ступила на след Сироты, подобно следопыту, идущему по едва заметным отпечаткам. Узнав от бригады скорой помощи, доставившей его в нашу больницу, с какой крыши пожарные сняли пациента, я отправилась туда. И там, на продуваемой всеми ветрами крыше, словно осколки разбитого зеркала, начали проступать фрагменты его утраченной жизни. Шаг за шагом, ступая по его мятежным следам, встречаясь с людьми, чьи судьбы на мгновение пересеклись с его судьбой в тот роковой период, я собирала по крупицам информацию о времени, вычеркнутом из его памяти.

-- Откуда вам это известно? (Вопрос прозвучал взволнованно, словно сорвался с губ помимо его воли.)

-- Я провела небольшое исследование. Шла по вашим следам, встречалась с людьми, которые поведали мне о времени вашего забвения.

Мой ответ насторожил Сироту, но любопытство, как искра, пробилось сквозь броню сомнений. Обдумав мои слова, он робко вернулся к диалогу.

-- Все это ради меня? Вы ходили по улицам, расспрашивая незнакомых прохожих о человеке, который вам совершенно безразличен? (Я не могла позволить себе выглядеть слишком неравнодушной; и пользуясь случаем должна понять, как он воспринимает мой действия.)

-- Вы мне не безразличны. Ваше выздоровление – это суть моей работы, мое призвание. Я верю в ценность человека и его способности к исцелению. Многое зависит от доверия, которое мы строим между нами.

-- Почему? ( Его ответ был краткий, он смутился, наверно причиной было моя забота, которая на его взгляд выходила за рамки взаимоотношении врача и пациента. Я же видела другое, одинокое сердце -- которое склонилось перед распахнутыми объятиями. )

-- Я говорила вам, что тяжело переношу неудачи. Я привыкла выкладываться на максимум, и, в конечном итоге, это всегда приносит результат, который вдохновляет меня на новый день. И если вы еще не забыли, я врач. Беспокоиться о своих пациентах – моя прямая обязанность. ( Данными словами я стала обозначать границы моего беспокойства, снова возводя стены процедурного кабинета в нашем диалоге.)

-- Мало таких, как вы, доктор. Спасибо за внимание и за то драгоценное время, которое вы потратили на то, что не были обязаны делать. Я готов заглянуть в эти мрачные дни забвения моей души. ( Сирота был не прост, а его разум чист и непоколебим, и в который раз он схватывал все намеки на лету, умело возвращая диалог в привычное рабочее русло, что порой мне приходилось улыбаться в душе, не подавая виду.)

Судя по ответу пациента, Сирота не считал этот отрезок времени причиной своей болезни. Им двигало лишь скорее любопытство. Неужели во всех этих рассказах, во всех этих историях из его жизни не было той боли, которая послужила причиной болезни, в чьи оковы он попал? Возможно, каждый человек попадает в подобную ситуацию. Каждый из нас балансирует на грани безумия, тайно вынашивая мысли, которые не решается открыть никому, продолжая жить с этой тайной, прогрессирующей с немыслимой скоростью, все больше отчуждая своего носителя от реальности и приближая к пропасти безумия. Но многие просто игнорируют это смятение, переступают через него и продолжают жить дальше, не подозревая о той бомбе замедленного действия, которая тикает внутри них.

Я ощущала себя археологом, раскапывающим древний курган, слой за слоем обнажая артефакты прошлого. Каждая новая деталь, каждый обрывок воспоминаний Сироты был словно глиняная табличка с письменами, требующая расшифровки. Я знала, что один неверный шаг, одно неловкое слово может разрушить хрупкое равновесие его психики, вновь погрузив его во тьму беспамятства.

Память – это сад, который нуждается в заботе. И сейчас, я была садовником, бережно окучивающим почву его сознания, надеясь взрастить ростки утраченных воспоминаний. Мои расспросы, встречи с теми, кто видел его в те темные дни, были не просто сбором информации – это было путешествие вглубь его души, опасное и непредсказуемое.

И вот, настал момент истины. Я готова была поделиться собранными сведениями, открыть ему завесу над пропастью забвения. В моих руках была карта, ведущая к сокровищам его памяти, но и к тем потрясениям, что могли таиться в глубине его подсознания. Я колебалась, словно перед прыжком в бездну.

Вздохнув, я начала свой рассказ, стараясь быть максимально объективной, не привнося собственных оценок и суждений. Я видела, как меняется его лицо, как тени сомнений и боли сменяются проблесками узнавания. Он слушал, затаив дыхание. И в этот момент я почувствовала, что мост над пропастью забвения начал обретать свою незримую форму. Мои слова падали в благодатную почву его сознания, словно первые весенние дожди, пробуждающие спящие семена. Рассказ о скитаниях по городу, о случайных встречах, об обрывках фраз, подслушанных в толпе, становился для него нитью ведущей к свету из лабиринта забытья. В его глазах загорелся слабый огонек – робкий проблеск света.

— Это… кажется знакомым, — прошептал он, словно эхо, выползающая из глубин памяти. — Будто я уже видел эти лица, слышал эти голоса…

Я осторожно, передала ему фотографии людей, которые согласились запечатлеть себя на фото плёнку и всё ради его исцеления, не равнодушные и добрые создания с которыми он общался в тот период объятый забвением. Его пальцы дрогнули, коснувшись карточек. Взгляд, блуждающий в тумане растерянности, вдруг сфокусировался.

— Этот человек… кажется, он мне что-то сказал. Что-то… о чём я не помню.

Слова вырвались из него, словно птицы из клетки. В его голосе слышались отголоски страха и вины. Я почувствовала, как мост над бездной забвения обретает прочность, как рушатся стены, воздвигнутые амнезией. Но путь к исцелению только начинался.

Раскрывая правду, словно страницы давно покрывшейся от пыли и времени книги, я видела, как он меняется. Ужас и облегчение переплелись в его взгляде, где свет и мрак, сражались за власть над его душой. И не теряя время в пустую начала свой рассказ

-- Этот человек на фотокарточке. Его зовут Пантелей.