Диалог-9

Теперь мне стало понятно, почему Сирота, словно затравленный зверь, шарахался от прямых вопросов, предпочитая скользить по поверхности своей биографии. Прежние беседы о вере и умиротворении рассыпались в прах, как карточный домик после яростной мести проповедника, возмездия, подкрепленного грозным словом Божьим за непокорность. Но можно ли было связать воедино истории с отцом Кириллом и этой "карой небесной"? Очевидно, в последнем рассказе скрывалась некая зловещая тайна, требовавшая пристального внимания. То был обрыв, зияющая пропасть беспамятства, разделившая прошлое и настоящее. Необходимо было возвести мост над этой бездной забвения, заполнить пустоту, которая, подобно ядовитому плющу, обвивала и без того израненную душу Сироты. Собрав воедино все обрывки информации, вооружившись терпением и сочувствием, я приступила к очной ставке с пациентом.

-- Чем вы можете объяснить столь жестокий поступок проповедника по отношению к вам?

-- Безграничной властью, которую он возомнил себя облеченным от своего Господа.

-- Но что стало истинной причиной мести? Ваши убеждения, которые, как искра, могли разжечь пламя сомнений в устоях православной веры?

-- На мой взгляд… Вера, Бог и эти лицемерные священники не имеют ничего общего, кроме умения прикрываться небесами ради звонкой монеты. Деньги – вот истинный двигатель этого возмездия. Я осмелился открыть многим глаза, и они стали терять свой источник драгоценных подношений.

-- Те люди, надзиратели… Их действия, следует рассматривать как прямое следствие вашей "неприятной" беседы с проповедником?

-- Вы спрашиваете, сомневаюсь ли я в том, что именно по указке этого монаха меня изувечили?

-- Да.

-- Это очевидно. Интересно лишь, сколько им заплатили за эту "кару небесную"?

-- Вы боитесь церкви после всего, что с вами произошло? Боитесь её сейчас?

Сирота погрузился в пучину раздумий, лицо его исказила тень отчаяния. Он провел руками по голове, словно пытаясь удержать ускользающие мысли, закрыл глаза и надолго замолчал. Я наблюдала за ним, не решаясь прервать этот мучительный процесс самоанализа. Наконец, он вернулся к реальности.

-- Боюсь… Но не церкви, не веры, не Бога, а людей. Людей, воздвигших идолов в своих сердцах и поклоняющихся им с фанатичным рвением.

-- А тот период времени, о котором вы не помните… Сеит мрак, в ваше сознание – это черная дыра, бездна неопределенности?

-- Я часто размышляю об этом. Конечно, неприятно ощущать себя вырванным из собственной жизни, словно страница из книги. Возможно, где-то и остался отпечаток души, но, полагаю, это не смертельно.

-- Вы хотели бы узнать об этом времени? Если да, то почему?

-- Если и хотел бы, то лишь из любопытства, из желания заполнить пробел в памяти, узнать, чем были заполнены эти дни беспамятства.

-- Итак, вы хотите знать?

Я задала вопрос, на который, как мне казалось, знала ответ. И в этот момент, вопреки всем профессиональным канонам, я ступила на след Сироты, подобно следопыту, идущему по едва заметным отпечаткам. Узнав от бригады скорой помощи, доставившей его в нашу больницу, с какой крыши пожарные сняли пациента, я отправилась туда. И там, на продуваемой всеми ветрами крыше, словно осколки разбитого зеркала, начали проступать фрагменты его утраченной жизни. Шаг за шагом, ступая по его мятежным следам, встречаясь с людьми, чьи судьбы на мгновение пересеклись с его судьбой в тот роковой период, я собирала по крупицам информацию о времени, вычеркнутом из его памяти.

-- Откуда вам это известно?

Вопрос прозвучал взволнованно, словно сорвался с губ помимо его воли.

-- Я провела небольшое исследование. Шла по вашим следам, встречалась с людьми, которые поведали мне о времени вашего забвения.

Мой ответ насторожил Сироту, но любопытство, как искра, пробилось сквозь броню сомнений. На его губах мелькнула едва заметная улыбка. Обдумав мои слова, он робко вернулся к диалогу.

-- Все это ради меня? Вы ходили по улицам, расспрашивая незнакомых прохожих о человеке, который вам совершенно безразличен?

-- Вы мне не безразличны. Ваше выздоровление – это суть моей работы, мое призвание.

-- Почему?

-- Я говорила вам, что тяжело переношу неудачи. Я привыкла выкладываться на максимум, и, в конечном итоге, это всегда приносит результат, который вдохновляет меня на новый день. И если вы еще не забыли, я врач. Беспокоиться о своих пациентах – моя прямая обязанность.

-- Мало таких, как вы, доктор. Спасибо за внимание и за то драгоценное время, которое вы потратили на то, что не были обязаны делать. Я готов заглянуть в эти мрачные дни забвения моей души.

Судя по ответу пациента, Сирота не считал этот отрезок времени причиной своей болезни. Им двигало лишь скорее любопытство. Неужели во всех этих рассказах, во всех этих историях из его жизни не было той боли, которая послужила причиной болезни, в чьи оковы он попал? Возможно, каждый человек попадает в подобную ситуацию. Каждый из нас балансирует на грани безумия, тайно вынашивая мысли, которые не решается открыть никому, продолжая жить с этой тайной, прогрессирующей с немыслимой скоростью, все больше отчуждая своего носителя от реальности и приближая к пропасти безумия. Но многие просто игнорируют это смятение, переступают через него и продолжают жить дальше, не подозревая о той бомбе замедленного действия, которая тикает внутри них.

Я ощущала себя археологом, раскапывающим древний курган, слой за слоем обнажая артефакты прошлого. Каждая новая деталь, каждый обрывок воспоминаний Сироты был словно глиняная табличка с письменами, требующая расшифровки. Я знала, что один неверный шаг, одно неловкое слово может разрушить хрупкое равновесие его психики, вновь погрузив его во тьму беспамятства.

"Память – это сад, который нуждается в заботе". И сейчас, я была садовником, бережно окучивающим почву его сознания, надеясь взрастить ростки утраченных воспоминаний. Мои расспросы, встречи с теми, кто видел его в те темные дни, были не просто сбором информации – это было путешествие вглубь его души, опасное и непредсказуемое.

И вот, настал момент истины. Я готова была поделиться собранными сведениями, открыть ему завесу над пропастью забвения. В моих руках была карта, ведущая к сокровищам его памяти, но и к тем потрясениям, что могли таиться в глубине его подсознания. Я колебалась, словно перед прыжком в бездну.

Вздохнув, я начала свой рассказ, стараясь быть максимально объективной, не привнося собственных оценок и суждений. Я видела, как меняется его лицо, как тени сомнений и боли сменяются проблесками узнавания. Он слушал, затаив дыхание. И в этот момент я почувствовала, что мост над пропастью забвения начал обретать свою незримую форму.