Глава 1. Мертвый хутор

 
  (Создатель  рисунка  Вадим  Камков)

 
  По-летнему жаркий, этот сентябрьский день быстро угасал,солнце клонилось к
  закату и с каждой минутой всё глубже погружалось в золотые кудрявые кроны
  старого лиственного леса. Дневной свет таял на глазах, а вместе с ним уходил
  изнуряющий зной, сменяясь свежей осенней прохладой. Очередной день закончил
  свой путь. И на усталую от дневных забот, выгоревшую от солнца донскую землю,
  сменяя прохладный вечер, неумолимо надвигалась холодная ночь. Сумерки быстро
  сгущались, растворяя в себе последние очертания яров и холмов правого берега
  Дона, погружая их, вместе с поросшей лесом рекой, в бесформенную черную массу
  бесконечности. Всё на мгновение вдруг замерло в этом мраке и тишине. Казалось,
  словно безвозвратно провалилось в какую-то мрачную, бездонную бездну.
  И провалу этому не виделось конца. Но вот глаза начали привыкать к темноте.
  Стали появляться грубые, еле заметные очертания леса и холмов. В небе забелели
  звезды. Мрак поблек и уже не казался таким гнетущим, всепоглощающим, как
  несколько минут назад. Ближе к лесу вдруг послышались людские голоса, хруст
  сухих веток, возня, мгновение — и вот яркий свет, словно ножом, разрезал эту
  мрачную картину. Освещая всё вокруг, он превратил ближайшие деревья в грозных,
  великанов которые нависли над огнем и безмолвно наблюдали за тем, что
  происходит там, внизу, у костра.
      А у костра, отбрасывая большие тени на деревья, суетились люди. Они
  поддерживали огонь и о чем-то оживленно беседовали. Свет от огня уже неплохо
  освещал местность растворяя сумерки, от чего было видно не только сам костер и
  людей возле него, но и всю ближайшую округу. Метрах в двадцати от костра, на
  возвышенности, стояли четыре внедорожника, покрытых брезентом. В стороне от
  них, шагах в пятнадцати ближе к костру, черным квадратом виднелась большая
  армейская палатка. Рядом, метрах в пяти от нее, стояла вторая палатка,
  размером немного поменьше. Возле этой палатки походная армейская кухня на
  колесах, тут же стол со всякой посудой, мешки, видимо, с картошкой, капустой и
  другими продуктами. Рядом передвижная бочка на колесах, на 200 литров воды.
  Еще один большой стол со скамейками. Всё это говорило о том, что вторая
  палатка была полевой столовой и кухней.
     - Кто эти люди у костра? Рыбаки? Рыбаки для Дона, конечно,явление нередкое.
  Особенно ранней осенью, когда нет нереста. А злобные инспекторы рыбнадзора со
  своими протоколами и линейками для замеров малой рыбешки, отловленной местными
  казачками, уже не так лютуют, как летом. Сами-то, эти «блюстители закона»,
  впрочем, ловят здесь рыбу сетями круглый год! И большую, и малую, никого не
  боясь и ничемне гнушаясь! Нет, в этот раз это были не рыбаки. Да и до самой
  реки здесь немало, 250–300 метров, а местами и больше. Лес здесь, на старом
  русле Дона, появился давно, еще до царствования Петра Великого. Река омывала
  эти высокие берега в старые времена, сотни лет назад. А теперь тут росли
  вековые дубы, тополя и осины. Нет, конечно, это были не рыбаки.
      Поисковый отряд «Сталинград;43» из 12 человек поисковиков, включая
  начальника отряда, уже больше месяца стоял лагерем у неизвестного заброшенного
  хутора в двадцати километрах от казачьей станицы Клетской и вел поиск останков
  павших советских солдат. Место и название этого хутора, где стоял поисковый
  отряд, уже давно нельзя найти и отметить ни на одной современной карте России.
  Люди, те немногие жители хутора, кто выжил во время войны, не захотели
  возвращаться на свое пепелище.
      Сгоревший дотла, искалеченный гусеницами танков, разорванный в клочья
  снарядами и минами, этот хуторок умер навсегда. Так как хутор бросили после
  войны и не стали возрождать, то тут практически всё сохранилось как после боя.
  Земля буквально изрыта воронками от мин и снарядов. Рваные уродливые раны и
  язвы земли поражали своим видом и будоражили воображение. Здесь на ее
  поверхности практически нет ни одного живого, ровного места!
      Курганы от сгоревших домов, поросшие бурьяном, полынью и кустарником, были
  единственными живыми свидетельствами того, что здесь когда-то жили люди. Жили
  и любили, возводили курени и бани, растили скот! Женились, рожали детей, сеяли
  и собирали хлеб. Строили планы на будущее и были счастливы. Пока страшная
  стальная машина вермахта, рыча моторами, под дикий скрежет гусениц своих
  танков, не ворвалась на их мирные земли и не прошлась огненным катком по их,
  куреням, и сараям испепеляя, уничтожая всё на своем пути, прорываясь
  стальной лавиной сквозь горящие поля и степи всё дальше и дальше на юг, к реке
  Волге и Сталинграду.
      Защищали хутор в тот последний день остатки трех батальонов из разбитого
  полка одной из отступающих стрелковых дивизий Сталинградского фронта. Всего
  этих солдат было 160–180 человек, и с ними опаленное огнем, рваное пулями
  полковое знамя. Всё, что осталось от погибшего полка. Измотанные беспрерывными
  боями и отступлением, плохо вооруженные, без обеспечения тыла и поставки
  боеприпасов, полуголодные, под палящим летним солнцем они таяли и сгорали,
  словно восковые свечи, поедаемые непрерывным огнем неприятеля! Все погибли в
  этом огне, но с места ни на шаг не отошли!
    — Бой был коротким, но до жути страшным! Рассказывал поисковикам дряхлый
  старичок из станицы Клетской, один из уцелевших и, видимо, последний житель
  этого мертвого хутора, в то время девятилетний мальчишка.— Бой в тот день
  закончился примерно за один час,— вел свой рассказ старичок.— Те из местных
  жителей, кто был попроворней, и уцелел под бомбами и снарядами, сразу убежали
  в лес к реке, чтобы перебраться на тот берег и там спастись! Мы же с мальцами,
  — вздыхал старик,— растерялись, перепугались до ужаса! Убежали в лес,
  попрятались за деревьями, под свистом пуль и градом осколков прижимались
  к земле, плакали и смотрели.- Смотрели, как рвались снаряды и горели наши
  дома! Как немецкие танки, лязгая гусеницами, наматывали на себя наших погибших
  и раненых солдат!
     - Как раненые, но еще живые наши ребята подрывали эти проклятые танки и
  бутылками сжигали в багровом пламени вместе с собой! Слушали, как где-то
  вверху, на окраине хутора, неугомонно строчили пулеметы! Гаркали одиночными
  выстрелами противотанковые ружья! Свистели крылатые мины, диким ревом ревели
  снаряды. Некоторые из снарядов влетали в лес и с бешеной, страшной
  силой, с грохотом, вырывали из земли деревья и, словно спички, ломали их!
    - Одна из крылатых мин со свистом пролетела над нашими головами и, ломая
  ветки, разорвалась за деревом прямо возле нас. Осколок от этой шальной мины
  попал в одного из наших мальчиков. Будто скошенная травинка, семилетний малыш,
  даже не вскрикнув, молча припал к земле и затих навсегда!- Кровавое багровое
  пятно, словно вода из дырявого ведра, большой лужей растеклось под его
  худеньким телом.
    - Испуганные и ошарашенные такой неожиданной смертью, мы в ужасе и с криками
  наперегонки бросились бежать в лес. Прорываясь сквозь кусты и буреломы, мы
  рвали на себе одежду в клочья, а тело в кровь! Падали, вставали и бежали,
  бежали, без оглядки и остановки, пока не вырвались к реке. На берегу Дона было
  очень много людей. В основном это были старики, женщины и дети. Обстановка
  здесь была посвоему накаленной. Суета, паника, плач детей, полная неразбериха!
  Одни бегали вдоль реки, разыскивая своих детей, родных и близких. Другие
  стягивали к реке тюки и мешки, горький свой скарб, всё, что смогли спасти и
  унести со своих домов. Третьи стояли и взволновано смотрели на воду, ожидая с
  нетерпением, когда одна из свободных лодок вернется с того тихого берега и
  подберет их. Пять или семь рыбачьих лодок с измученными от усталости гребцами
  без отдыха, непрестанно перевозили людей на левый берег Дона. Только
  бы успеть!
     - Оглядывались в страхе женщины и прижимали к себе перепуганных детей! Едва
  мы выбежали на берег, как я увидел свою мать и старшую сестру. Они в слезах и
  страхе бегали по берегу и искали меня! — улыбнулся старик.— Но тут я, конечно,
  получил от матки на леденцы. Дала мне таки оплеуху. Ну, в общем, собрались,
  лодка подобрала нас. И мы тоже, как все, благополучно перебрались на левый
  берег и так спаслись!
     - Да это просто удивительно,— воскликнул дед, остановив свой рассказ. На
  его овальном морщинистом лице появилась легкая улыбка.— Здесь, на правом
  берегу,— продолжил старик. — Рвутся снаряды, гибнут люди, земля горит! А там
  тишина! Хозяйский скот пасется, коровы, козы. Немца там нет! Просто
  поразительно! Конечно, бывали случаи, и нередко, когда и туда снаряды долетали
  и скот, и людей побивало, было и такое! Особенно это было в те дни, когда
  основное наступление вермахта на Сталинград было, немецкие самолеты тогда
  левый берег тоже бомбили, но не так массированно как наш! Поэтому и дома там
  более-менее сохранились, и скот, регулярных немецких войск там не было,
  вот и жили как-то люди.
       Тут дед замолчал на минуту, достал кисет с самосадом, своими желтыми
  пальцами закрутил цигарку, прикурил, испустил облако дыма и продолжил свой
  рассказ.
     — Сам я не помню, конечно, много лет прошло, да и малой я тогда был. Но
  старики намного позже, уже после войны, гутарили. Едва последняя лодка
  причалила к левому берегу, как бой в хуторе стих. А еще через 30 минут на
  берегу появились первые немецкие мотоциклы и машины. Люди, скрываясь на
  том берегу в кустах, камышах, со страхом и любопытством смотрели на этих
  отборных немецких солдат. Одетые в хорошую новую форму с крестами и знаками по
  всей груди, они о чем-то разговаривали между собой и посмеивались, а потом
  разделись догола и бросились в прохладную воду, спасаясь в ней от нестерпимо
  палящего зноя.
    — Управились, гады! Перебили наших солдатиков! — воскликнул с ненавистью
  один высокий худой мужчина лет пятидесяти пяти. Он со скорбью в глазах смотрел
  на черный большой дым, который поднимался и стелился над макушками леса в том
  месте, где когда-то стоял их любимый хутор.
    — Подождите, сволочи! Будет еще под вашими ногами земля гореть!
    — А вдруг они к нам переберутся?! — застонали неожиданно бабы, поглядывая,
  как немецкие солдаты, словно хозяева, плещутся в Дону.— Побьют ведь всех! Нас-
  то ладно, мы пожили свое! А деток наших как жалко! Ведь не пощадят! Окаянные!
  Расшумелись бабы.
    — Цыц вы, дуры оглашенные! — фыркнул на них один рябой хуторской дед, лет
  семидесяти, с седыми пышными усами и окладистой бородой. По всему видно, в
  прошлом он был лихой казачок.— Чего раскрыли свои курятники! — продолжал
  материть баб дед.— Переберутся да переберутся! Не переберутся. Не бойтесь,
  нужны вы им как горбу ухват! А вот услышат коль, то враз пальнут из пушки, и
  будь здоров!
      Бабы присели и притихли, всматриваясь в родной берег.
    — Сейчас охлынутся да и уйдут отсель! Они на Клетскую идут, а там на
  Сталинград! Туды рвутся, проклятые!
      Дед тот был прав. Немцы недолго купались в Дону. Там, вдали, в двадцати
  километрах вверх по реке, уже грохотала канонада, шло ожесточенное сражение за
  станицу Клетскую! Немцы быстро собрались и ушли. А к вечеру, как стемнело,
  стихла и замерла сама станица! Канонада громовыми раскатами откатывалась всё
  дальше и дальше вверх по Дону, пока совсем не стихла за горизонтом!
      Оставив у себя в тылу на захваченных территориях своих сателлитов,
  румынские войска и итальянские моторизованные части, немцы покинули наши края
  и все ушли в Сталинград, на свою скорую и неминуемую погибель!
    — Так как наш хуторок сгорел полностью, —продолжал свой рассказ дед,— то
  румынских солдат на постоянном постое у нас не было. Штаб их дивизии был ниже
  по Дону, в станице Распопинской! А в станице Клетской стоял один из их
  моторизованных полков.
      Узнав, что в ближайшей округе румынских солдат нет, несколько наших
  пожилых казаков, смельчаков, ранним утром, на зорьке, когда было еще немного
  темно, на нескольких рыбачьих лодках переплыли реку и ушли в сторону хутора!
      Это они, когда вернулись назад, рассказали нам о той страшной, ужасной
  картине, которую они увидели там! Весь хутор, от нижних домов до самой верхней
  окраины, превратился в черное, покрытое сплошным пеплом, мертвое поле!
      Семь сгоревших, развороченных танков с рваными гусеницами и разбитыми
  башнями навсегда застыли черной грудой металла в разных уголках хутора. Запах,
  невыносимый трупный запах от наших павших солдат, выворачивал и всё
  нутро наизнанку! Некоторых здесь же тошнило и рвало.
      Немцы и румыны своих солдат похоронили образовав два громадных кладбища
  вверху, на выезде у дороги! Только немецких могил казаки насчитали там около
  двухсот! Румын никто не считал, их было раза в два больше! Наши же бойцы, те
  немногие, кого не засыпало взрывами снарядов в одиночках и окопах, те, кто не
  сгорел в огне погибшего хутора, так и валялись повсюду, в воронках, у
  разбитого орудия, под танками! Разорванные, обгорелые, подавленные танками,
  они несчастным видом своим довели до слез пожилых казаков!
    — Не, братцы, так дело не пойдет! Не варвары же мы, чтобы оставить своих
  братьев так гнить! Похоронить бы наших солдат надо,— сказал один из казаков,
  когда они вернулись назад.
    — Как же мы их похороним?! А вдруг румыны увидят, побьют нас! — опять
  запричитали бабы.
    — Ночью будем хоронить! Ночью не увидят! — единогласно решили пожилые
  казаки. Так и хоронили ночью старики-казаки, бабы и мы, подростки! Пока всех,
  кого нашли, не похоронили, хутор не бросили!
    - Тогда же и мальца, того, который от осколка мины погиб, тоже нашли и
  похоронили! — Мать его шибко убивалась по сыночку своему!
    — Ох,— заканчивал свой рассказ старик.— Сколько же ужаса и страха
  натерпелись мы тогда! Сколько горя! Не дай вам Бог, сынки! Не дай Бог!