О любви

За окном падает снег и тихо осыпается на задремавшие кусты в голубом квадрате уличного фонаря. На террасе вольера у своей уютной будки лежит мой добрый ребенчатый пес. Патрик, Патрюля, Дрюля, Дрюлюша, Люшечка. Снежная пыль припудривает ему нос и тут же на глазах тает, оставаясь мелкими прозрачными бисеринками на короткой бархатной шерсти.
 Я испытываю глубокую нежность глядя на своего Люшечку. Маленький он был очень слабеньким, плохо ходил и сильно отличался характером от своих брата и сестер. Все спят кучкой в жаркий полдень зарывшись в прохладный песок под дощатым настилом, а этот серый кудрявый ребенок – в своей специально вырытой ямке в тенечке под рябиной. Все стайкой вместе, а у этого личные апартаменты в вольере. Я не замечала, чтобы его обижали – он как будто умел обходить конфликты. Но кости и мясо брал только из рук – не любил, когда кусок лежал на земле, а терпеливо ждал, когда его ему подадут.  Вот и сейчас, когда в его пасти спокойно может уместиться моя голова, он очень любит брать еду из рук не прикасаясь зубами, а мягко по- лошадиному перебирая замшевыми губами. 
 Я сразу поняла, что этому слабенькому щенку я не смогу найти достойного хозяина, и начала его воспитывать вопреки всей логике и общепринятым правилам воспитания кавказской овчарки. Памятуя суровые разборки с его матерью, когда в борьбе за право быть вожаком мне приходилось в рукопашную гнуть ее непокорную подростковую глупую башку к земле, я отдавала себе отчет, что с годовалым кобелем, весом около восьмидесяти килограмм, претендующем на вожака стаи физически мне не удержать главенство. И тогда он может стать опасным для меня и всех моих членов семьи. И я стала его маленького носить на руках. Я втолковывала в его упрямый кудрявый лобик с короткими ушками что мои руки сильные и ласковые, руки дающие, а не отбирающие, руки нежные и защищающие.
Инструкторы на учебе восторженно смеялись: «Смотрите, этот кавказец дрессируется за похвалу и ласку!». «Смотрите, он же любит хозяйку до потери пульса! Невероятно!» Мне никто не верил, что этот яростный и беспощадный на караульной службе пес, пес, который подкидывал под себя здоровых фигурантов одним рывком, пес, которого на учебе по защите мы вдвоем с дочерью страховали на автомобильных фалах, потому что стальные кольца разгибались, поводки лопались как веревочки, а береза, к которой его привязывали, казалась вот сейчас будет вырвана с корнями, - никто не верил, что этот исполин способен на глубокую нежность. И только Светлана - кинолог с роскошными белокурыми волосами, только она говорила: «Не дай бог кому-то посягнуть на его территорию – он страшен в гневе, но он будет безгранично нежно любить вас всю жизнь».
- Патрюля, зайчик ты мой, - пес, не поворачивая головы скосил в мою сторону свои огромные влажные глаза, - вроде дает мне понять: спать хочу, не мешай. А хвост все же трепещет, подергивается огромное мохнатое опахало влево - вправо, туда-сюда. Знаю, чего хочешь –  чтобы я села на ступеньки крыльца, а ты как обычно подошел бы ко мне и сел рядом. Да, да как человек, а лапы свесить вниз – ты часто так любишь сидеть. А потом как всегда ты прижался – навалился бы на меня своим теплым косматым боком и положил бы свою огромную гривастую голову мне на плечо. Только сейчас не лето. Да и закат мы с тобой только летом так сидя на крылечке провожаем. Я смотрю в добрые глаза моему Люшечке и ощущаю уже невозможность — вот так взять и просто уйти, - ладно, посидим мы с тобой под тихо падающим первым снегом в свете фонаря, припудренные и замеревшие от глубокого ощущения взаимной сердечной теплоты.
Где-то неподалеку вздохнула горьким ревнивым звуком Женя – мать Патрика. За дверью в доме так же ревниво с тоской скульнула Ларка – немецкая овчарка – ее не взяли на улицу. И   с пронзительно острой резью кольнуло где-то внутри - век собачий намного короче нашего человеческого. Что же я делать-то буду потом без вас – мои нежные и преданные друзья.?
А вы знаете как уходят кавказы? Они просто засыпают и больше не просыпаются.