Семафорю глаголь добро!

Дню ВМФ

В детстве хотел стать моряком. В заполярном Норильске в бассейне научился плавать. Подарили тельняшку на день рождения. Я её всегда носил, не стеснялся, потому что знал, что это моряцкое, а мне сказали – это же бельё, вот так – бельё, неприлично.
Но я считал, что в вороте рубашки она должна быть всегда, маленьким, хотя бы, треугольничком. Мама всегда с меня её снимала, когда мы шли в гости. Особенно было мне неловко, когда мы шли в гости к дяде Боре Забрамному, который служил когда-то на Тихоокеанском флоте радистом.
Ти-ти-та-ти. Тётя Катя. Азбуку Морзе я знал с детства.
А дядя Боря был настоящим моряком. Они пытались завести буксир на другой, потерявший ход военный корабль, и никак не получалось, шторм был сильный. Баллов семь или восемь, вода холодная, зимняя. Двое попытались, их полуживых вытащили обратно. Нужно было несмотря ни на что доставить туда сначала тонкий фал, к которому был привязан толстый морской буксирный канат, по-морскому «конец» толщиной в руку.
Дядя Боря хорошо плавал, но командир не разрешил плыть ему в штормовом море, потому что у радиста не должны дрожать руки, когда он стучит на ключе «ти-ти-та-ти». Радист на корабле всегда в почёте, всегда освобождён от тяжёлой работы. Но дядя Боря вызвался сам и поплыл, - тот корабль мог и затонуть.
Дядя Боря буксир доставил, но его волной сильно ударило о стальной корпус.
Я слышал эту историю много раз, и очень хотел появиться у дяди Бори в тельняшке. Понятно, я хотел быть таким, как он.
Но… пришёл я в гости слушать дяди Борины морские рассказы без тельника, и моряком тоже не стал. Но книги-то о флоте мне никто читать не запрещал.
Организовал в школе кружок морского дела: морские узлы, международный свод сигналов, флажный семафор, гребное дело, паруса. Там столько премудростей! Не зря на флоте служили на год дольше, чем в сухопутной армии. После Великой Отечественной пять лет, а кто-то и по семь! Потом поменьше - четыре. Морская наука непростая, пока салаги её превзойдут.
В армии тоже три года служили, четыре, но - в сухопутной! И слово какое-то некрасивое, не родное – «сухопутная»!
Сколько же в море опасностей, сколько всего нужно уметь и знать. Мореходство – одна из самых древних и достойных на земле профессий.
А терминология морская: кливер, фор-стеньги-стаксель, шканцы, спардек… Музыка и романтика. Эти две музы просто так не даются, добиваться их нужно, трудиться до кровавых мозолей.
Работал в морской геологии. Спрашиваю у профессиональных судоводителей, что такое «кафердан»? Не знают. Это не в обиду им. И мне не в плюс. В каждой профессии есть знающие и сопутствующие.
Капитанами становятся знающие.
Тогда, в детстве, я думал, что на флоте все – знающие. И дрожало у меня внутри, когда читал я про великие парусные походы и битвы великих морских держав, про чайные клипера, про оборону Севастополя, слушал с замиранием сердца морские песни: «напрасно старушка ждёт сына домой», особенно «над пустынным рейдом Севастополя немцы расстреляли моряка…»
В Норильске сидим среди зимы, мальчишки, греемся после «сопки» в подъезде. Парень взрослый по лестнице идёт:
- Ну что, пацаны, моряками будете или лётчиками?
- Моряками!
Принёс бушлат с якористыми блестящими пуговицами, кинул мне в руки.
- Носи. И морскую форму не позорь.
Тот бушлат Северного флота больше двадцати лет в своих геологических полях и морях относил. Потом брату младшему, братишке, отдал, не поднялась рука выбросить. А брат морем бредил, и свой, Черноморского флота бушлат, заслужил и относил.
…Прислали в Норильск в те далёкие шестидесятые четыре путёвки в пионерский лагерь «Орлёнок», в «Штормовую» дружину, узнали, что есть в Заполярье в одной из школ морской кружок.
Вот тогда, в 1964 году, я стал юнгой, надел впервые настоящую морскую форму: чёрные суконные брюки с «форточкой» (это спереди, вместо «ширинки»), тельняшку, пахнувшую складом, баталеркой, тёмно-синюю «суконку», синий гюйс с тремя белыми полосками (на всех флотах мира на матросском гюйсе три полоски, - нет, не символ это трёх побед в морских сражениях, их гораздо больше было, а то, что моряку всего дороже – стихия морская, честь и мужество), и бескозырку с чёрной лентой, на концах которой золотые якоря.
«Эх-х, яблочко!» Катится-то оно, яблочко, потому что палуба поката.
Рабочая одежда, повседневная, из серой грубой парусины, - лучше неё ничего на свете не носил, разве только геологическую энцефалитку. Ну да похожи они чем-то, простором пахнут и п;том трудовым всегда пропитаны. Удобная это одежда, мужская.
Девчонок в «Штормовом» не было. Всё по-серьёзному устроено. Вплоть до настоящих увольнительных, на танцы ходили в соседние дружины, а там пионерки в галстуках, в голубых шортах и белых блузках, в пилотках с эмблемой «Орлёнка». Дети.
Мы-то тоже пионеры были, но галстук алый поверх «суконки»…не то что-то. Снимали мы его, и в карман.
Повод гордиться морской формой был. Вожатые, сами моряки, флотские парни, учили нас тому, что знали, а знали много, как все корабельные.
Когда гребёшь на шестивесёльном яле, лопасть весла не вся должна в воду опускаться, а на сколько? «Беска» набекрень, а сколько от брови? Автомат Калашникова за сколько секунд разбирается и собирается? Чем «плоский штык» от «горбатого» отличается? Сколько полосок на тельнике, и сколько на гюйсе, и почему? Зачем у бескозырки концы ленты вьются? Можно ли на военном корабле на леер опираться, когда с дамой беседуешь (это, скорее, из романов)? Сможешь отличить профиль крейсера от профиля корвета ВМС США? Какова скорость торпедного катера «Комсомолец» времён Великой Отечественной? Из чего корпус его сделан, сколько человек в экипаже? Что такое редан? Что такое шкентель, и что с ним делать, если он отстаёт? А на марсе неужели марсиане живут?
На все эти вопросы отвечу тебе, читатель. Но ты самостоятельно попробуй.
День военно-морского флота я всегда праздновал. А у нас, в России, празднуют его даже на Куликовом поле, в Монастырщине, в полустепях, и в зыбучих песках тоже, где нет воды, даже пресной, и в горах, и в тайге и тундре, и в… Моряки есть везде, и традиции, уставы, порядки морские распространяют справедливо на сухопутную жизнь.
Как же иначе? Это же образ жизни. Изменить его невозможно, он в поры, в кровь моряков впитался.
Кто-то меня спросил недавно:
- А ты-то, геолог, с какого-такого наш военно-морской праздник празднуешь?
- В морской геологии служил. И форму носил.
Или другой вариант ответа, для своих: душа морская.
Не буду же я о «Штормовом» рассказывать. Засмеют.
И не спрашиваю у капитан-лейтенанта в запасе, сможет ли он в океане, в море ледовитом, сделать прокладку курса, умеет ли с лоцией работать, знает ли, чем навигационная карта отличается от обычной топографической, в смысле картографической проекции. Не спрашиваю. Потому что он наверняка это знает, у кап-лея тоже душа морская, и если придётся нам вместе штормовать, то спина к спине и встанем… По-флотски разберёмся.
Вот, Арктику кто осваивал? Офицеры русского военно-морского флота. Не одеяло на себя тянули, а дело государево делали. Купцы экспедиции снаряжали, а имена на картах сплошь штурманские, и могил их не счесть.
Преклони, россиянин, главу свою…
В Кронштадте, в соборе Николы Морского, покровителя моряков, записаны их имена золотом на чёрном лабрадорите.
Имена всех морских офицеров, погибших на службе, с начала XVIII века. Вот какая у него память, у Николы Кронштадтского!
Сколько загадок в истории русского военно-морского флота.
Два примера.
Высшие военные моряки, командиры кораблей и соединений, когда профессионально разбирают действия Руднева, командира «Варяга», считают, что решения его были не совсем правильны, не соответствовали его действия реалиям. Послал кап-раз Руднев людей на смерть, сделал из них легендарных, но не живых героев. Песня «Гибель «Варяга» символом стала… геройской смерти. Может, и не нужно было делать такой «поворот все вдруг»?
Если погиб, допустим, геройски взвод пехоты на своём рубеже, отвоевал три пяди, придёт поддержка, успех закрепит. А на флоте, если придётся погибать, - так уж всем, всему экипажу.
Всем БЧ, боевым частям, вместе со стальной коробкой.
Командир эскадры за всех решает, но и ему погибать в бою придётся, если что. Ну а уж кингстоны открывать… Они же насмерть задраены, и закипели, заржавлены. Да и не открывали, думаю, кингстоны на «Варяге». Затонул от пробоин ниже ватерлинии.
Банку «кильки в томате» не зря на флоте называют братской могилой…
А японцы сами моряки отменные, Андреевский флаг с погибшего «Варяга» подняли и России подарили.
Нет, вернули. Доблесть, благородство, отвага, честь и совесть на всех флотах уважают, и соблюдают.
Флаги, между прочим, раньше льняные были, их моль не ела…
Второй пример.
Так и не смог выяснить, в каких временах была морская война между Чили и Перу, но корабли уже стальные были, бронированные.
За что бились две эскадры? Государства эти – две полоски земли вдоль побережья Тихого океана, песок и скалы, пустыня, одним словом. Вот потому и бились за «птичье гуано», дорогое и эффективное удобрение.
И надо же, первым чилийским выстрелом лидер перуанской эскадры был поражён насмерть. Потонул. Баталия стихла, перуанцы хвосты поджали, что делать, - проиграли. Побиты, военно-морскую славу потеряли.
И вдруг из тумана, который до десяти часов утра не сходит в тех широтах над океаном, появляется русский корабль, под Андреевским флагом. Крейсера в одиночку не ходят, это мелочь кусачая вроде миноносца может бороздить, куда хочет. Русские моряки то ли за водой к чужому берегу шли, то ли за ромом.
Командир эскадры перуанской, вместо того, чтобы кингстоны открывать, поднял флаги, соответствующие по международному своду сигналов «прошу помощи».
Русские, не врубившись особо, сделали один выстрел. Может и холостой, без снаряда.
Чилийская эскадра ретировалась.
В Перу есть даже праздник такой, Одиннадцатое октября, когда всё это случилось. Праздник единения перуанского и российского флотов. Год событий тех, увы, история не сохранила, но думаю, это конец XIX века.
…Возвращаюсь в морское детство.
Сажают нас, юных морячков, в автобусы, и едем мы в Крым, в город русских моряков Севастополь. Прошёл наш юный взвод по севастопольским улицам парадным шагом, да с песней:
…Вдали виднеется она,
Широкая дорога,
Родная сторона…
А мы уже хорошо строем научились ходить и петь. С шиком морским.
Увидели Малахов курган, диораму поля боя. Узнали, кто такие адмиралы Корнилов и Нахимов.
На качающемся вельботе, в глубоком кокпите, где кроме шпангоутов и неба над головой ничего не видно, привезли нас на рейд, на тогдашний флагман Черноморского флота крейсер «Михаил Кутузов», последний клёпаный крейсер Советского Союза постройки 1952 года. На следующих крейсерах уже броню не клепали, сваркой шили.
Разместили по кубрикам без переборок, где отдыхали матросы не только на деревянных рундуках, но и в подвешенных к подволоку гамаках. Воздух спёртый, душный… Разговоры тихие, и к нам, мальчишкам, отношение особое, заинтересованное: курсанты какие-то непонятные, вместо бескозырки пилотка голубая.
Не помню имени, и в каком звании был мой наставник корабельный, но с усами, - значит, старослужащий, а служили в те времена четыре года.
- Вот тебе, - говорит, - чайку матросского, настоящего, с адмиральскими сухарями чёрными.
А сам смотрит внимательно. Не поперхнулся я, добро чувствовал.
Вкуснее тех сухарей ничего в жизни не едал, ни до, ни после.
Потом прошли по кубрикам наши вожатые, выдали нам паёк пионерский: яйца варёные, сгущёнка, колбаса, белый хлеб… Да не мог я и не хотел есть то, чего усатый старшина три года не пробовал!
Пятьдесят с лишним лет прошло, а как помнится палуба стальная, леера, солидолом смазанные (потому и опираться на них нельзя, и тем более в белых перчатках), рельсы узкие на юте, в палубу вваренные, по которым тележки с глубинными бомбами ездят.
Покурил старшина на ночном ветерке, глядя с тоской на огни морского города и отблески их на неспокойной волне, говорит:
- У меня братишка есть, такой же, как ты… Ну, пошли отбиваться?
Это значит по-корабельному – спать. Отбиваться, потому что «склянки» пробили. Рында – блям-блям, блям-блям!
Быстро папироска у старшины сгорела.
Утром построение на главной палубе, под орудиями главного калибра. Непогода, дождь, свежий ветер, гюйсы и вымпелы вьются, флагман же. Крейсер на бочке стоит, не покачнётся махина стальная, а на нём всё живое: и флаги, как чайки, на ветру лежат, и ленты на бескозырках трепещут, бьются, и мужчины в морской форме, мальчишки и повзрослее, те, служивые уже.
А главное – вот оно, море, шаг ступи, и ты уже в нём.
Сколько же можно о Родине говорить! С чего она начинается?
Для меня – с той палубы.
…После победы в Великой Отечественной войне прошло на тот момент меньше двадцати лет. Сколько же тогда было моряков, прошедших войну!
Стою в «Штормовом» в спортзале, где одна стена стеклянная. Через стекло видно – группа туристическая идёт по тропинке, выбранной в скале. И я, мальчишка в морской форме, подхожу к стеклу, поднимаю красные флажки вверх, сигнал: «внимание, хочу говорить». И дальше: аз… буки… веди… глагол… добро… - это буквы старославянского алфавита. В парусном флоте кроме огня, звука и морской азбуки не было других средств связи.
И вижу, от той группы мужчина отделяется, треугольничек у него полосатый в развороте рубашки виден, и тоже руки вверх поднимает: «отвечаю»! И пошёл мелькать руками. Мне показалось, что это тот самый усатый старшина с «Кутузова» отрепетовал мне:
- Глаголь добро!

Спустя много лет шёл в маршруте по северному берегу Большого Ляховского острова. На осушке, где полно швырка и лесин, вынесенных с юга великими сибирскими реками Леной, Индигиркой и Колымой, в луже увидел кораблик, выструганный детской нетвёрдой рукой. Маленькая мачта кивала нестрашной, но солёной волне.
Сколько же миль прошёл ты, Кораблик?
Где твой капитан и команда?
Мы обязательно встретимся.
Семафорю!