Нет места хуже

Как на старом кладбишше
Не найдёшь места тише,
Не найдёшь неба ближе,
Чем над этой землёй…

«Кладбище Алых Парусов»



---------
Здесь женщины ищут, но находят лишь старость,
Здесь мерилом работы считают усталость,
Здесь можно играть про себя на трубе,
Но как не играй, всё играешь отбой…

«Скованные одной цепью»
группа «Наутилус Помпилиус»



---------
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Не пугайся, Читатель, у твоего покорного слуги не было, нет и, дай бог, не будет намерения живописать тебе всеми красками жёлтого очередную «сенсационную вбойку» о якобы обнаруженном ранее неизвестном концлагере или чём-то ещё подобного рода – ему видится совершенно излишним повторять то, что ты и так покорно сглатываешь со своего телевизора, телефона и других достоверных источников. Разумеется, заместо сабжа автор мог бы рассказать о чём-нибудь приятном и жизнеутверждающем, хоть бы и выдуманном. Многое мог бы автор, дай ему волю… однако ж вот с этим-то как раз и напряг, и оттого повествование будет посвящено именно тому, о чём так кликбейтно орёт пафосный заголовок. Так что не пугайся покамест… рано. Речь пойдёт о гораздо более страшной локации, и куда там нацистским докторам, калечившим тела – тут под скальпель ложатся души… причём на взгляд вроде бы даже без постороннего принуждения. Таки испугался? Ладно… уже можно. Поехали?

---------
ГЛАВА ПЕРВАЯ И ОНА ЖЕ ПОСЛЕДНЯЯ

Не найти места хуже, не сыскать места безнадёжней.

Твоя Колыма, твой почти что остров Русский с той лишь разницей, что с него по истечение срока службы матрос Гришковец всё же вернулся в родные края. А здесь только и остаётся твердить как мантру: «Хочу домой хочу домой хочу домой». Без эмоций и восклицательных знаков, без запятых пауз перерывов и выходных, без надежды быть услышанным. Вообще без ничего.

Уже давно не секрет, что большая часть лагерей Дальстроя находилась в удалённых областях северо-востока нашей Счастливой Империи – к примеру, тот же Береглаг на Колыме… да что ж такое, вот привязалась! Ох, неспроста! Местоположение же сего места – отнюдь не какое-то там непролазное замедвежье – готов, Читатель? – Самарская область, самый её восточек и чуть-чуть южок! Названьице тьмутаракани автор пока прибережёт в секрете, лишь эдак с хитриночкой намекнёт, что некогда её, в бытность плохонькой да брошенной ушед оборонять Оренбург рекрутами крепостушкой без боя взял со своими висельниками крестьянский сын Илюшка Арапов, один из атаманских ставленников Емели Пугачёва aka Петра III. Гисторическая глушь, етить её в корень! Видать, не в последнюю очередь «благодаря» тем событиям это место и стало таким, каким стало – затаив злобу на спесиво отламывающую хлеб-соль царственную длань самозванца и долее двух столетий подспудно лелея сладкий план реванша – нам ведь с тобою, Читатель, прекрасно вдомёк, что мстительность свойственна не только биологически живым организмам, но и городам тоже, а тут-то – и вовсе село! Ну вот, чутка проговоримшись… едем далее.

Это место – твой персональный город Зеро, твоя личная Гримпенская трясина, твой собственный одноместный поезд в Тёплый Край, падающий с загодя разрушенного моста и на который у тебя до поры до времени даже был припрятан обратный билетик. Это – твой Бермудский треугольник, твоя маленькая большая Система со всеми вытекающими и, соответственно, втекающими. Твоё ВСЁ.

Это – место оживающей на глазах народной складушки-нерифмушки про мир, солнце и баб, но, как правило, дальше солнца дело не идёт, ибо… ИБО НИ ХРЕНА НЕ ВИДНО ИЗ-ЗА ЭТОГО ***БАНОГО ФОНАРЯ!!! Воспетая Цоем звезда грохочет сквозь стекло как сварочный аппарат, мучаясь (не-е-ет – НАСЛАЖДАЯСЬ!) бессонницей, раз за разом, минуя стадию рассвета, вскакивая всё раньше и так же раз за разом с астрономической точностью подгадывая момент, когда ты приходишь на кухню сварить себе на день еду. Пар, исходящий от дуршлага с рожками, сияет до того ослепительно, что, промучившись слепым размешиванием, с матами занавешиваешь окно – И ВКЛЮЧАЕШЬ СВЕТ! – потому как кухню старой халупы проектировали, видимо, кроты-максималисты. Вот тебе, Читатель, смешно – а мне и посейчас толком не видно, что корябаю. Боже, упаси меня отсюда!.. Но расти борода, расти – нас некому больше пасти, как пел уже тогда начинающий гнить улыбчивый гуру аквариумистики и проповедник любимого самого себя…

Здесь рядом с заплёванным окаменевшей пылью окошком ты видишь присохшую и высохшую мумию мухи, легонько, чтобы не рассыпать, трогаешь её, думая стряхнуть, но трупик виснет на незамеченной в сиянии (см. предыдущий абзац) паутине, и на душе становится совсем тошно. Это знаешь… когда испаряются самые затейливые новоизобретённые ругательства, а взамен ничего не капает.

Здесь ты пьян, глуп и… и свинья. Хвала небу – пока нерегулярно, в виде душевных и духовных вакаций, однако всё более и более хронически. Это без комментариев.

Здесь на улице, вздумав приубить времечка недалёким кольцевым моционом и пройдя с полквартала, видишь вентиляционный патрубок чьего-то погреба с коряво (хотя и старательно) намалёванным цинковыми белилами несмываемым штампом: «ГАВНО», после чего понуро шкандыбаешь дальше уже без прежнего напускного воодушевления, и по пути всё чаще «проваливаешься» и «плывёшь», напрочь переставая понимать где находишься, полностью при том отдавая себе отчёт, из какой точки А и в какую точку Б перемещаешься.

Здесь люди тупы как дверные ручки, и печать вырождения на их одутловатых харях проступает уже с младых лет – лица взрослых (за редким исключением – автор честен с тобою, Читатель), на ощупь найдя некую линию водораздела разума и инстинктов, застыли в самодовольной вечной правоте. Да, автор не описался – люди смертны, иногда и внезапно, но само клеймо интеллектуального полураспада именно что незыблемо и непреходяще. В здешнем супермаркете ты видишь восторженно вопящего карапуза, которому купили какую-то выклянченную вкусняшку и который обращается к мамочке, ДЕРЖАЩЕЙ ЕГО ЗА РУКУ – конечно, иначе же она не услышит! Автор так и видит, как эта орущая гнида через некоторое время окукливается и становится идентичной копией мамаши, чью сосископальцевую ладошку будет тискать точно такой же отпрыск. Все здешние люди толсты, но не ПРЕДСТАВИТЕЛЬНО КОРПУЛЕНТНЫ (не сочти за оскорбление, Читатель, буде ты и сам… ну ты понял, но автор ни в раз не будет извиваться новомодными эвфемизмами, извиняясь за свой нечаянный кем-то высосанный из чьего-то пальца бодишейминг), а именно ТОЛСТЫ И ОПЛЫВШИ, как глицериновые катыши. Им тяжело не просто жить, им невмоготу тихо разговаривать – ревут во все горла, даже стоя в шаге друг от друга, сплошь да рядом кладя свои толстые и оплывшие болты на окружающих и текущее время суток. На фоне этого стартующая в семь утра (!) брижка травы соседа через дорогу и раздирающие тебя на лоскуты до часу ночи (!!!) мотоциклы подростков и редкие, но чрезвычайно мощные гулянки соседа через забор смотрятся (вернее, слушаются) как забытая мелодия для флейты.

Здесь животные тупы как люди: городская побирушка бы увязалась за тобой с робкой надеждой на какой-нибудь кусочек (пусть и с пинком, она согласна заплатить!), шуганёшь её сдержанно – всё, поняла, вздохнула горестно и утрусила от греха подальше к более отзывчивому давальцу. Здешние же твари, как мухи на стене – уж пристанут, так будут доставать всю твою дорогу куда ни свернёшь, пока не… (тут возможны варианты). Демонстративных замахов рукой с несуществующим камнем – «у-у-у, пшла!» – не боятся ни на грош – видать, местный контингент настолько «одна большая семья», что и звери типа общие тоже, и к этому они, подвид здешнего венца эволюции, давно привыкли. Ещё и глядят там насмешливо: чё ты там размахался, штафирка городская? пустой кулачишка-от! а буишь бычить… (тут возможны варианты).

Добьём, пожалуй, звериную тему. Мыши. Ходят по ранжиру, строем и маршем, не особо и скрываясь (недавнорождённые мрази даже заигрывать пытаются). Апофигей мышизма: устроенная лёжка – где бы ты думал, Читатель? голову даю – не угадаешь! – В НЕДРАХ ГАЗОВОЙ ПЛИТЫ! КАКОВО? Да, купленная мышеловка пробоину в днище тонущего корабля на время затыкает, после трёх-четырёх с удовольствием вышвырнутых за окно жмуриков это ублюдочное семейство чуть притихает… но потом судно таки разламывается пополам: недовольно и враждебно насупливается сам дом, неуклюже поворачивается, роняет на пол штабель картонных коробок с мерзкосовковой росписью «ШАПКИ. ТЁПЛЫЕ», неизменно читаемой как «ШПАТЛЁВКА», сбивает набок собственную дымовую трубу, разворачивает по досточке крыльцо – и кряжисто становится на сторону безвинно убиенных жильцов, явно имеющих здесь больше прав, нежели ты сам. И так по сей день (вернее, ночь) что-то неразборчиво, но крайне злобно брюзжит половицами да засиженными мухами стенами, издаёт невнятные непонятные звуки и даже ни с того ни с сего начинает тянуть откуда-то сигаретным дымом (твой покорный слуга, Читатель, сего порока чужд).

Начинает дождь. Лежишь, в полнейшем умиротворении всем существом впитывая этот налитый спокойной красотою звук падающей воды… и тут из соседней комнаты доносится звук передвигаемого шкафа или новой старой коробки со «ШПАТЛЁВКОЙ», и эта ужасно пошлая какофония как ржавым ножом режет по живому эту – уже бывшую! – прозрачную и упоительную колокальчатость, и в этот момент мучительно больно хочется убить источник этой какофонии («Виновато солнце!» – сказал бы герой «Постороннего» Альбера Камю) – и тебя неимоверно пугает осознание того момента, что момент этот всё ближе и ближе.

– В какой магазин пойдём – в «Победу» или в центр? – спрашивает тебя некогда любимый, а ныне невообразимо далёкий близкий родственник, по несчастью являющийся хозяйкой твоей тюрьмы, что саму куму, кажется, ничуть не огорчает (поверхностный портрет парой штришочков: под сильным – терпила-мазохист, над прочими – самоуверенный ментор и неубиваемый нососуй – одним словом, классический представитель отрыжки Великой Эпохи, зачем-то выживший в постперестроечном лихолетье – а заодно и из ума – и продолжающий всё доживать и доживать наобум лазаря свой никак не скончаемый век в закопчённых розовых очёчках набекрень). И дело даже не в том, что этот вопрос тебе задаётся каждый, каждый, КАЖДЫЙ божий раз со скрупулёзно выдерживаемой как по трафарету интонацией вне зависимости от твоего ответа и реакции. Тебя умиляет другое: у них тут, ***ука, есть центр! Каждой жопе мира – по своему центру! Толерантность – так во всём! Долой крайности! Пусть будет жопа мира на любой вкус – и столько же, ***ука, центров!

И рано или поздно ты, мой милый, доходишь до логической точки (вернее, ручки), и квинтэссенция всех твоих страхов, густо замешанная перекипевшим гневом, выплёскивается наружу – и взрывает, пусть и на невыносимо краткий миг, эти сдавившие тебя оковы подлинной Симфонией Ненависти, безгранично чудесной – и столь же смертоносной… для одного тебя. Ха! А ты думал нанести урона кому-то ЗДЕСЬ? Муху помним? Про вопиющего пустынника читали?

Как можешь, спасаешься – чтением-писательством-музыкой, прочими эрзац-эскапизмами. Как первое и второе, так третье и пятое-десятое – совершенно бессмысленно, ты сам понимаешь – но даёт какую-то иллюзию иллюзии того, что ты (пока читаешь-пишешь-слушаешь-музицируешь) находишься где-то далеко-далеко отсюда – там, где всё понятно, где люди вокруг не совершают диких поступков, не укладывающихся в тебя не просто потому, что страшны, нет! – именно в силу своей дикой нелогичности. В этом мире – ты бог – и никто не думает смеяться тому, что ты, не кичась и лишь констатируя, говоришь это. В этом мирке всё исполнено смысла и тихой красоты, гармонии и любви, не режущего глаза света и ласкающей твой непрофессиональный слух мелодии. А потом тебя отпускает, и ты, ещё не веря, что сказка кончилась, протестуешь как можешь… и чем можешь… а можешь-то – мало чем: в большинстве случаев иного оружия окромя этих строк у тебя не находится.

Убегаешь в религию (это несложно), в эзотерику (ещё проще), либо… неожиданно открываешь в себе Истинную Веру (такое крайне редко, но всё же случается) – и результат выходит, мягко говоря, непредсказуемым, хотя и, по правде сказать, мало чем помогает: подсев на опиум для мозгов или народа, ты обнаруживаешь себя в эпицентре огромного – глазом не схватить! – Колеса, что летит в бескрайнем пространстве-времени мимо солнц, лун и других Колёс из ниоткуда в никуда, и ощущать себя хоть и сердцевиною, но всё-таки деталью льстит твоему обострившемуся здесь самолюбию не сильно – но так же не сильно его и ранит. Одно плохо: в один ужасный (сиречь обычный) день ты вдруг чувствуешь, что более не средоточие этого внекосмического объекта, а всего лишь пылинка, налипшая на одну из Колёсных спиц, отчего твой сутковорот превращается в зацикленную череду абсолютно одних и тех же мини-ритуалов. Конфуций, этот старый пройдоха, был бы безмерно рад твоей компании.

Биант Приенский, один из семи древнеэллинских мудрецов, сказал: «Всё своё ношу с собой», Цицерон одобрительно покивал, Будда негромко добавил: «Где я, там и дом мой». О неужели, Читатель, мы с тобой таки отыскали чудодейственную формулу счастья? Отрекись от внешнего, как это делает ползущая к вершине Фудзи улитка, отвяжись от места обитания, как это делает безприютное перекати-поле, забей на вавилон, как это делали хиппи и первые панки – и воздастся тебе… так? Бытие пусть определяет сознание всяких марксистов-ленинистов и прочих базис-надстройщиков, так?

Так, да не совсем. Хотелось бы, чтобы так… но не выходит. Несмотря на всю твою начитанность, написанность и наслушанность, ты совсем не похож ни на мудреца, ни на святого. Зато бытие твоё сознание определяет всё сильнее, всё убедительнее, всё необратимее – и увы, всё привычнее. Так что… снова мимо.

И лёжа в вязкой темноте нехотя наступившей ночи, под кладбищенскую бормотню проклятого дома, до тебя чёрным по белому доходит: твои молитвы из рода «да когда же я сдохну» улетят в корзину, даже не дойдя до Его приёмной, и из всех возможных вариантов дальнейшее будет происходить по максимально худшему из них – то есть всё будет тянуться БЕСКОНЕЧНО, не разрешаясь ни манной, ни катастрофой. Ведь, как известно любому опытному моряку, штиль – наиболее губительный для судна ветер.

«СВЕТА НЕ БУДИТ ДО ПЯТИ» – заявляет накривь прилепленная к воротцам мокрая бумажка. Как ты думаешь, Читатель, что это значит на самом деле? Что электричество дадут в начале шестого? А где там написано, что свет вообще дадут? Его не будет до 17:00 – так запросто не будет и потом. Кстати говоря, до сих пор НИ ОДНА из подобных бумажек НЕ СДЕРЖАЛА НИ ЕДИНОГО своего слова. «Вроде ж тогда живи да радуйся, не?» – недоумевает Читатель. Ну да, ну да, кивает автор, ложь штука вообще непрошибаемая, а уж двойная-тройная и подавно. Разряжу-то маленько, пошутю – знаешь, что самое страшное на свете? Это когда «ложь» – глагол. Но чёрт тебя упаси щегольнуть здесь этим незамысловатым гэгом – посмотрят как идиота, громогласно поставят диагноз и уедут на «ОДНЁРКЕ» в «Победу»… ну, или там в центр.

К слову сказать – насчёт сдержки слова. Здесь такое не то, чтобы не приветствуется – как сказали бы буддисты, не считается заслугой. Вполне нормально опоздать парочкой часиков на назначенную тобою же встречу либо вовсе не прийти, а потом сцедить сквозь зубы: «Ну, дела были, чё!» Совершенно допустимо (булыжничек в твой огородец, кумушка) что-то наобещать, а по прошествии несчастной тройки ночедней ничтоже сумняшеся похерить всё к лешему, снисходительно позволив себе – максимум! – отбояриться донельзя нелогичной отговоркой: «Я в СВОЁМ доме живу!»

– Ну, иди с Богом! – крестит дрожащей лапкой не к ночи встретившаяся соседка, не в зуб ногой не предполагая, что ты – вот новость-то! – можешь быть иного вероисповедания, и что её назойливая доброта может быть оскорбительной. Да и честно говоря – жутковато даже представить местного Бога, по аборигенскому-то образу и подобию.

Иди с Богом, бог… «Ну так и иди себе! – восклицает в сердцах задолбавшийся уже вусмерть Читатель. – Что тебя здесь держит-то, коли всё так хреново? Ошейник на тебе, рук-ног нет, в рабство продали, паспорт отобрали?» Да всё проще, чем волку перекусить горло косуле – тебе попросту некуда. У тебя давным-давно нет ни дома, ни дороги к нему. «Но позвольте! – чешет в затылке сбитый с толку Читатель. – А как же тогда ты здесь оказался?» Всё ещё проще, милый мой: ВСЛЕДСТВИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ, НИКАК НЕ ЗАВИСЯЩИХ ОТ <ИМЯРЕК>. Согласен, очень удобная отмазка любого заигравшегося в «творческого анархиста» диванного лузера, мнящего себя непризнанным гением (что неизлечимо) и самооправдывающего свою бездеятельность «доходящей до кондиции идеей, которая свернёт горы» и заплесневевшим лозунгом «завтра будет лучше, чем вчера». Одначе, тем не менее, факт остаётся фактом, упрямее коих, как известно, в мире ничего не бывает. Забавно, что бы ты сказал, узнай во время своей детской летней гостёвки здесь, что очень и очень нескоро в сём так радующем и даже чарующем сегодня местечке ты окажешься на правах арестанта? Верно, даже не посмеялся бы.

Ты давно забыл, что значит извиняться. Не потому, что плохо воспитан – с этим всё в порядке. Просто, с одной стороны, правда всегда выглядит как оправдание, а оправдываться тебе не в чем и тем более не перед кем, а с другой – до смерти не хочется врать. С третьей же стороны ты отчётливо понимаешь, что извинения канут в ту же мусорную корзину рядышком с молитвами и не изменят ровным счётом ничегошеньки – тебя даже толком не услышат, привычно отключатся в начале твоего пламенного и искреннего спича, задумаются о чём-то своём, значительно более важном, и, еле дождавшись, когда ты, наконец, выдохнешься, милостиво отмахнутся: ла-а-адно, кто старое помянет! И назавтра… хорошо, через три дня – всё по новой.

В каком же из своих прошлых ты так накосячил, что заслужил ТАКОЕ пожизненное настоящее? Что за грех ты умудрился вытворить, коему положена ТАКАЯ расплата? В какую из религий теперь удариться, ибо ни медитации, ни бесчисленные попытки сострадания ни к чему не приводят и лишь делают ещё хуже, ведь упомянутый гнев – это единственное, что ещё пока даёт тебе силы хоть как-то барахтаться, что, понятное дело, ни разу не выход? Каким ещё зельем вытравить свой тянущий ко дну начитанный втуне багаж, единственная «польза» от которого сейчас – живое доказательство поговорки «горе – от ума»? И главый вопрос: в какую сторону белого света посмотреть, дабы увидеть того, кто хотя бы услышит все эти вопросы?

Уловив вибрацию постороннего шума, подходишь к окну. Из непроглядной мозглой хмари, играющей здесь роль Прекрасного Далёка, наплывает густой гул транзитного товарняка. Мимо дома тащится выразительный, прямо-таки хрестоматийный бомж, останавливается, от души прокашливается, смачно сплёвывает густою как дождевой червяк слюной и ковыляет дальше. Ободранный пёс задирает лапу и обильно мочится на столб. И на внутренней стороне черепа вспыхивает нестираемое: «ЭТО – КОНЕЦ». Даже как-то… облегчает, что ли. Некоторые выжившие в пожаре говорят, что после отгорания нервических окончаний уже почти не больно.

Иногда напоследок мир сжаливается над тобой и производит контрольный «удар милосердия» в голову: в след клошару по той же самой всепогодной песчаной грязи, с незапамятных времён заменяющей бывшей пугачёвской крепости нормальную почву, неторопливо прогромыхивает большой жёлтый грейдер, забрызганный ГАВНОМ до крыши, за рычагами которого сидит до того невменяемое нечто, что становится понятно – рычаги нужны не для управления транспортным средством, а дабы не вывалиться в распахнутую навстречу светлому будущему дверь.

И всегда в этом есть что-то настолько сильное, что ты с невыразимой ясностью понимаешь – ЗДЕСЬ Я И СДОХНУ. Как подзаборная ТУПАЯ собака.

---------
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

– Ничего, – сказал Корнелиус фон Дорн, скрипнув зубами. – За глупость и легковерие надо платить. Как-нибудь продержусь четыре года, а потом назад, в Европу.

– Какие четыре года? – удивился полковой начальник герр Кристиан Либенау фон Лилиенклау. – Какая Европа? Неужто вы ещё не поняли? Приехать сюда можно, уехать – ни за что и никогда. Вы навсегда останетесь здесь, вас закопают в тощую русскую землю, и из вашего праха вырастет главное русское растение лопух.

=========
В тексте произведения использованы фрагменты романа Виктора Пелевина «KGBT+», романа Сергея Лукьяненко «Сумеречный Дозор», повести Александра Бушкова «Анастасия», романа Владимира Набокова «Лолита» и романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», а также романа Бориса Акунина «Алтын-толобас».