Мать

     Учительница отпустила нас с последнего урока до звонка. Весь класс, не нарушая тишину учебного часа, потянулся к выходу в просторный коридор. Здесь невдалеке от классного кабинета, сразу у противоположной стены стояли шкафы, куда мы вешали одежду.  В каждом ряду, на дверце первого из шкафчиков, была наклеена картинка с цифрой и заглавной буквой.
     Почти всех детей из класса забирали родители. За мной приходила мама, и стоило только подумать об окончании уроков! я видел перед собой её и забывал о занятиях. Обычно мама ждала меня у класса. Помогала одеваться.  Тогда я был опрятным мальчиком. А если уроки заканчивались раньше, чем она приходила, тогда я сам пытался одеться – мне это удавалось из рук вон плохо, тогда я выглядел разгильдяем. Воспитатели в саду называли подобных нерях "онохами Бордовицкими".  Рукава задирались, одежда комкалась, а повязать шарф поверх воротника, хоть тресни, – не получалось. Не помогало даже, как учили в саду, перед зеркалом: я подолгу выстаивал, глядел пристально на своё неуклюжее отражение, всё это время колдовал с шарфом, но несчастное покрывало для горла так и оставалось не на воротнике куртки – им были заняты мои очумелые руки.  Иногда учительница видела, что кроме меня, копошащегося с одеванием, прилипшего к своему отражению, никого из её детей больше нет. Наскоро, порывисто, одевала незадачливого, отстающего ученика. «Горе луковое», - вздыхал я про себя.
     Вот и сейчас я нехотя побрёл к шкафам.  Хочешь не хочешь, а мне необходимо было одеть себя, и это изо дня в день повторяющиеся действие в школе меня снова заставало врасплох. Со шкафа я захватил куртку, подобрал боты, потянул вещи за угол, туда, где коридор самый широкий, самый светлый и весь тебе виден, туда, где через окна виден школьный двор, туда, откуда доносятся детские голоса, так манящие тебя на улицу порезвиться, когда идут уроки. Только я преодолел спрятанный от света закуток, ступил на общую площадку перемены, как тут же почти отпрянул от неожиданности, что подстерегала меня за углом.
     По центру освещенного из окон коридора стоял незадачливый школьник. Я не дружил с ним и даже не знал, как его зовут, но ученики примечают друг за дружкой всяких поведений, составляют общее представление. Глядишь, как будто знаком тебе этот мальчик, со всеми его изъянами, раскрытыми друзьями по парте. Косолапый, сундуковатый, молчун, никогда  не замечал его в компании сверстников. Очки на резинке подвязаны – это, наверно, чтобы не потерялись, одноклассники не отнимали – проказников хватает, особенно задирают тех, кто сдачи не может дать.  Чёрные, прилипшие ко лбу волосы, проступающие усики. Такому  могли дать  кличку таракан. Сам в тёмно-синем костюме с нашивкой сияющего букваря на рукаве. Вид у этого мальчишки частенько растерянный, насупленный, даже мрачный. Форма на нём разболтанная. Над таким могут позабавиться: шнурки на ботинках развязать или специально, связать шнурки вместе, чтобы упал, очки спрятать и давиться потом  от смеха, глядя на беспомощный вид одноклассника.
     Мальчуган с растрёпанными волосами, со съехавшими очками стоит, как ни в чём не бывало, а глаза – радостные, лучатся, совсем не растерянные, брови приподнялись дужками в удивлении, такие, точно парит в облаках он и никого не замечает.  И ещё, видать по всему, что ученик стесняется своего теперешнего положения…. Моё сердце громко колотиться.  Самое невероятное, что у ног этого шкета присела моя мать и завязывает ему шнурки! Как такое может быть, что товарищи по классу и школе потешаются, грубо обходясь с ним – а моя мама так просто помогает этому самому переростку одеться.  Пока ещё не понимаю, из-за чего мама так себя повела к нему? Мама никогда не научит плохому, она всегда поступает по правде. Скоро эта правда откроется мне.