Н. Гоголя - Шинель - в Лицах и Анекдотах

ИЛЛЮСТРАЦИЯ: Гоголь Н. В. "Шинель". Обложка (Спб.: А.Ф. Маркс, 1890-е гг.). И.Э. Грабарь


  НИКОЛАЯ   ГОГОЛЯ  «Ш И Н Е Л Ь» (1842 – 1843) — ОДНА   ИЗ  « ПЕТЕРБУРГСКИХ   ПОВЕСТЕЙ»   В  ЛИЦАХ  И АНЕКДОТАХ

Мнения критиков и современников Гоголя о его повести «Шинель» удивительно разные.  Достоевский увидел в «Шинели» «безжалостное издевательство <власти> над человеком». Белинский в первую очередь оценил мотивы сочувствия к «маленькому человеку» и социального обличения угнетателей, назвав «Шинель» «глубочайшим произведением Гоголя». Чернышевский нарёк Башмачкина "совершенным идиотом", так как в «Записках сумасшедшего» "нарушены границы нормы и безумия, так и в «Шинели» размыты границы между жизнью и смертью, между человеком и вещами".

Немало можно ещё найти мнений, и все они в какой – то мере справедливы – все «уложатся в гоголевскую «Шинель» хотя бы потому, что повесть эта наиболее открыто построена по принципу анекдота, а этот фольклорный жанр вмещает в себя что угодно. Правда гоголевский анекдот… ммм… как бы сказать?.. гоголевский анекдот сильно олитературен и размывает и свои собственные и так уже слабо прописанные рамки.

Не ошибёмся тоже, когда для начала согласимся, что повесть Гоголя «Шинель» в русской литературе – венец и одно из отправных начал темы «маленького человека» вместе с критикой существующей на то время в России формы правления с социальной и моральной точек зрения. Но ведь Гоголь хотя и писал «Шинель» в Риме, писал – то о России, хорошо представляя её на вершине власти главных персонажей. А про власть имущих всегда рассказывают анекдоты: своеобразная форма и преклонения и мести вмести. Их отражение точно должно быть если не прямо в тексте повести, то в её подтексте: в должных бы возникать у хорошего читателя ассоциациях, сравнениях.

Поэтому начать разговор о «Шинели» хочется начать разбор хочется с не всем известного анекдота о Николае I, в царствование которого творил Гоголь. О Николае Павловиче в 1905 году будет издан сборник изящных и литературно обработанных анекдотов, устно расказывыемых ещё во время царствования главного действующего лица. Всё в этих анекдотах показывает царя с выгодной ему точки зрения.

Известно, в Зимнем дворце Николай I  спал на узкой походной кровати, укрываясь шинелью. Известно, что в шинели прапорщика или ещё какого-нибудь не слишком высокого чином военного Николай Павлович любил один прогуливаться пешком по Петербургу. Любил не узнанным с кем-нибудь из народа поговорить. Вероятно, Николай Павлович так отдыхал от трудной царской должности. Правда всё это или нет? Да не особенно важно. Фактической правды добиваются в суде, а анекдот, в первую очередь, должен преображать- смехом подкрашивать «серую» действительность и тем нравиться. Тогда и поверят.

Один только вопрос возникает: коль скоро царь прогуливался один, то кто же мог подглядеть и записать эти истории? Уж не является ли их изустным автором сам Николай I? А уж что царь во дворце кому-то рассказал, то, конечно, будет многократно пересказано. Обладающему несколько солдафонским юмором, но всё же юмором обладающему Царю оставалось только довольно усмехаться себе в усы, когда занятные истории эти к нему возвращались, надо думать, приукрашенными.

В числе прочих анекдотов про Николая I  есть такой: прогуливаясь по Санкт-Петербургу зимой в изрядный мороз, царственный прапорщик встретил бегущего куда-то в одном сюртуке совершенно трезвого человека. «Куда же ты так одетый в мороз?! Замёрзнешь, дурак!» – воскликнул человеколюбивый прапорщик. Человек торопливо ему объяснил, что свою единственную тёплую шинель (так тогда называли любое мужское зимнее пальто) он отдал портному срочно до завтра починить, а другой у него нет: маленького жалованья не хватает.

Выяснилось, что он в казённом военном училище преподаёт русскую словесность. Тут прапорщик очень рассердился: подозвав жандарма (или того, кто, думается, всё-таки царя незаметно сопровождал) велел свести учителя словесности в полицейский участок и уложить до утра спать в тёплом помещении, дабы страна не лишилась полезного члена общества.

Вернувшись во дворец, Николай Павлович, во-первых, послал в полицейский участок в подарок бедолаге новую тёплую шинель. А во - вторых, учинил кому следует из министров разнос за то, что в военных училищах учителя словесности имеют такое мизерное жалованье. Как же они могут нормально работать? И что будет со страной, когда будущие офицеры останутся непросвещёнными и малограмотными?! Следует учителям словесности надбавить жалованье.

 Подобного рода анекдоты про сильных мира сего были популярны во все времена. А уж ехидный Гоголь такие анекдоты мимо ушей не пропускал. Их узнавать он мог очень просто: от Василия Жуковского, воспитателя Наследника престола — будущего царя Александра II. А сам Жуковский эти анекдоты имел возможность слышать во дворце даже из царских уст.

Приехавшему в Петербург безденежному Гоголю надо было на что-то жить, и в конце 1829 он вынужден поступить на службу в Министерство императорского двора и уделов* с самым низшим 14-го класса чином по табели о рангах: коллежского регистратора. Прослужил Гоголь полтора года и чиновником был плохим: нетворческая работа была для него каторгой. Зато из опыта службы получился материал для «Петербургских повестей».

По свидетельству П.В. Анненкова**, первый замысел «Шинели относится к 1834 году (П.В. А-в «Воспоминания и критические очерки», Т. 1»). Замысел родился из анекдота: «О д н а ж д ы  при Гоголе рассказан был канцелярский анекдот о каком-то бедном чиновнике, страстном охотнике за птицей, который необычайной экономией и неутомимыми, усиленными трудами сверх должности накопил сумму, достаточную на покупку хорошего лепажевского ружья…

В   п е р в ы й   р а з,  как на маленькой своей лодочке пустился он по Финскому заливу за добычей, положив драгоценное ружьё перед собою на нос… Ружьё было стянуто в воду густым тростником, через который он где-то проезжал, и все усилия отыскать его были тщетны. Чиновник возвратился домой, лёг в постель и уже не вставал: он схватил горячку.

«Т о л ь к о   о б щ е й   п о д п и с к о й   е г о   т о в а р и щ е й... купивших ему новое ружьё, возвращён он был к жизни, но о страшном событии он уже не мог никогда вспоминать без смертельной бледности на лице... Все смеялись анекдоту, имевшему в основании истинное происшествие, исключая Гоголя, который выслушал его задумчиво и опустил голову». (Из воспоминаний П.В. Анненкова. Санкт-Петербург, 1836 год) Аннеков – заслуживающий полное доверие мемуарист, но ведь он не мог знать все пути творческого процесса, ибо это не знал и сам Гоголь, и ни один гений не знал. Творческий процесс – наукой полностью до сих пор не объяснён, да и не подлежит полному объяснению.
___________________________________

* Министерство уделов управляло личным имуществом императорской семьи и обеспечивало её охраной, заведовало парками и садами, организовывало государственнные церемонии и раздавало очередные награды.

**Павел Васильевич Анненков (1813 — 1887) — литературный критик, историк литературы, мемуарист. П.В. А-в был свидетелем и участником многих культурных событий XIX века. Создал литературные портреты Гоголя, Ивана Тургенева, Белинского, Герцена. В том числе А-в записывал под диктовку Николая Гоголя первый том «Мёртвых душ» и другие его произведения.


С  ПЕРВЫМ  АПРЕЛЯ!  Над небольшой «п о в е с т ь ю  о чиновнике, крадущем шинели» Гоголь начал работу только в 1839  году и закончил в 1842. Но почему бы Гоголю не использовать оба анекдота: и про ружьё, и про царственного прапорщика?! Шинель в анекдоте про Николая Павловича и шинель в одноименной повести – простое ли это совпадение?!

А ведь есть ещё и третий, в тексте повести упоминаемый и на то время весьма известный анекдот. Только действующим лицом является не Николай I, а его старший брат Александр I. В «Шинели» описаны после службы развлечения чиновников. Собираясь у кого - нибудь на квартире, чиновники играют в вист и рассказывают «к а к у ю-н и б у д ь  с п л е т н ю, занесшуюся из высшего общества... или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента» (Медный всадник в 1768–1778 гг. созданный французским скульптором Этьеном Фальконе). Первые петербургские читатели повести этот анекдот прекрасно знали, современные могут и не знать, поэтому ниже помещён в повести не рассказанный анекдот:

— ГОСПОДИН   КОМЕНДАНТ! — СКАЗАЛ   АЛЕКСАНДР I   В  СЕРДЦАХ   БАШУЦКОМУ, — какой это у вас порядок! Можно ли себе представить! Куда пропал хвост коня Петра Великого на постаменте?
— Как пропал?
— Был да сплыл! Сегодня ночью подрубили. Поезжайте, разыщите! Башуцкий бледный уехал. Возвращается весёлый, довольный. Чуть в двери, кричит:
— Успокойтесь, Ваше величество. Хвост целехонек! А чтобы чего в самом деле не случилось, я приказал к нему поставить часового. Все захохотали.
— Первое апреля, любезнейший, первое апреля, — сказал государь…

На следующий год ночью Башуцкий будит государя:
— Пожар!
Александр встает, одевается, выходит к Башуцкому.
— А где пожар?
— Первое апреля, Ваше величество, первое апреля.
 Государь посмотрел на Башуцкого* с соболезнованием и сказал:
— Дурак ты, любезнейший, и это уже не первое апреля, а сущая правда. "
________________________________

*Павел Яковлевич Башуцкий (1771—1836) — русский генерал от инфантерии, участник Наполеоновских войн, Санкт-Петербургский комендант — с 1803 по 1805 и с 1814 по 1833. В 1826 г. был назначен в Верховный уголовный суд по делу декабристов.

               
Творческое наследие Гоголя показывает, что он блестяще использовал анекдотичные сюжеты. Но начатая в этом стиле довольно короткая повесть «Шинель» почему-то «не шла» - не писалась, хотя  в то же время бодро дописывался первый том «Мёртвых душ». Автора не удовлетворила первая редакция «Шинели» (так называемая Погодинская рукопись), более юмористическая, более анекдотичная, чем последующие варианты.

За полтора последних прожитых в Риме года с 1839 по 1841 Гоголь трижды брался за свою коротенькую повесть, но завершить её смог только весной 1841 года. Во второй редакции главный герой получил имя «Акакий Акакиевич Тишкевич», вскоре изменённое на «Башмакевич», в сравнении с какой фамилией «Башмачкин» — есть уже ещё нечто более мелкое. В третьей редакции комическая интонация стала причудливо переплетаться с сентиментально-патетической.

СЮЖЕТ  «ШИНЕЛИ»  настолько прост, что только в событийном повествовательном виде не годится для анекдота: не смешно. Главный смысл автором вложен не в сюжет, а как, каким языком с о б ы т и я   о п и с а н ы. «Маленький человек» чиновник 9 класса Акакий Акакиевич Башмачкин в департаменте занят перепиской бумаг:

«К о г д а...  о н   п о с т у п и л   в   д е п а р т а м е н т... этого никто не мог припомнить. Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели всё на одном и том же месте, в том же положении... тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове...».

Не человек, а просто миф какой-то! И выглядит этот миф чиновника смешно и жалко: «вицмундир у него был не зеленый, а какого-то рыжевато-мучного цвета… И всегда что - нибудь да прилипало к его вицмундиру: или сенца кусочек, или какая - нибудь ниточка».

А вот строки из письма молоденького Гоголя к своей матери: «...Я   е щ ё   до  с и х   п о р   хожу в том самом платье, которое я сделал по приезде своём в Петербург (в 1829)… фрак мой... довольно ветх и истёрся... между тем как до сих пор я не в состоянии был сделать нового, не только фрака, но даже тёплого плаща, необходимого для зимы. Хорошо ещё, я немного привык к морозу и отхватал всю зиму в летней шинели…» (Из письма Н. В. Гоголя к  М. И. Гоголь Санкт- Петербург. 1830 год) Шинель в анекдоте про Николая I — зимой носимая летняя шинель Гоголя — шинель в одноименной повести – очередное простое ли совпадение или нечто большее?!

Да, Гоголь знал, о чём писал! 400 рублей в год едва жалованья Акакию Акакиевичу едва хватает на самый скромный образ жизни. И вот к великому горю этот чиновник замечает, что старая шинель его настолько поизносилась, что не защищает от резкого петербургского зимнего ветра и холода. Даже заплаты на истлевшем материале уже не держатся. Надо как-то выкручиваться.

Отказывая себе во всём, Башмачкин копит деньги и шьёт новую тёплую шинель, в которую влюбляется как в подругу жизни. В новой шинели прочие чиновники вдруг признали Башмачкина человеком: в гости пригласили. В тот же вечер у возвращающегося ночью из гостей Башмачкина грабитель отнимает новую шинель.

Робкий ограбленный «маленький человек» даже осмеливается пытается хлопотать перед высоким начальством, чтобы помогли вернуть шинель. На свою просьбу от «значительного лица» получив крикливую хамскую отповедь, то ли от холода, то ли от нервного потрясения заболевает и умирает. И тогда начинают ползти по столице слухи, будто некое привидение и по ночам отнимает шинели у прохожих: мстит за свою обиду. В итоге ограбив отказавшее ему в помощи «значительное лицо», привидение исчезает. Сюжет вроде вывернутого наизнанку анекдота про Николая I и учителя словесности. Но зачем такой перевёртыш?

После публикации согласно с Виссарионом Белинским прочие демократически настроенные критики восприняли «Шинель» как жёсткий социальный памфлет. Башмачкина нарекли жертвой несправедливой социальной системы, исполненной бюрократии и произвола. Какое толкование до сих пор преобладает в школьных учебниках по литературе. Но не все с этим полностью были согласны. Современник Гоголя — поэт и литературный критик Аполлон Григорьев (1822–1864) писал в 1847:

«В  о б р а з е   Акакия Акакиевича поэт начертал последнюю грань обмеленья Божьего создания до той степени, что вещь, и вещь самая ничтожная, становится для человека источником беспредельной радости и уничтожающего горя, до того, что шинель делается трагическим fatum в жизни существа, созданного по образу и подобию Вечного...» Мнение Аполлона Григорьва, так сказать, возводит верхний этаж смысла, при этом не исключая отражения в повести социальных проблем.

Николай Гоголь всегда был верующим – искренне не только по букве закона верующим. Так и толкование Григорьева тоже верно. И вообще одно другому не мешает: разве в целом мало в «Петербургских повестях» социальной критики?! Так почему же её на общем фоне не должно быть исключительно в одной повести?! А уж открытого или слегка отодвинутого на задний план «трагического fatum» хватает во всех произведениях Гоголя.

Проблема в том, что у нас любят копья ломать, настаивая на единственно возможном толковании сочинения, уже по уровню таланта автора вмещающего в себя многие смыслы. Так дельное высказывание Аполлона Григорьева со временем удивительным образом превратилось в утверждение, что «Шинель» есть духовная драма кроткого до святости человека. Имя Акакий Акакиевич – это вроде бы намёк на подвижника Акакия из «Лествицы» преподобного Иоанна Синайского.* А удвоение имени, Акакий Акакиевич — это ещё более приумноженное смирение в квадрате. И вот - де такой человек из-за привязанности к материальному предмету впал во грех, стал рабом своих страстей и погиб духовно.

*«Лествица» Иоанна Синайского — в конце VI века написанный духовно-нравственный трактат, руководство к совершенствованию из 30 глав, представляющих собой «ступени» добродетелей, по которым христианин должен восходить на пути к духовному совершенству.


ВОТ,  ПОЖАЛУЙСТА,  ЦИТАТА  из работы современного  исследователя: «...Акакий Акакиевич наделён чертами аскета-подвижника, “молчальника” и мученика... Убогость и “ничтожность” героя, его невзрачность предстают формами отъединённости от мира, его особой отмеченностью, знаком исключительности». С.А. Гончаров 1958 г.р., доктор филологических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ.

А вот русский литературовед и лингвист. Д. Н. Овсянико-Куликовский (1853 — 1920) — напротив считал, что имя  Акакий Акакиевич есть обобщение для всех нищих духом: «и м я  т а к и м   б е д н я к а м — л е г и о н», что и обобщено в двойном имени – отчестве Башмачкина. Ведь и начинается повесть с обобщения - анекдота:

 «В  д е п а р т а м е н т е... но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает в лице своем оскорбленным всё общество.

 Г о в о р я т,  весьма недавно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном виде. Итак, во избежание всяких неприятностей, лучше департамент, о котором идет дело, мы назовем одним департаментом. Итак, в  о д н о м  департаменте служил  о д и н  ч и н о в н и к...»

Можно сказать, что уже выше процитированное начало "Шинели" есть  исключительное, оригинальнейшее анекдотичное  обобщение. И если Башмачкин святой подвижник, тогда и все остальные чиновники тоже святые. Нет проблем ни в "одном департаменте", ни в городе, где департамент находится, ни во всей стране... И нет надобности писать повесть "Шинель". Да ведь Гоголь просто смеётся над некоторыми критиками! И на эту тему гоголевский смех остаётся актуален и в наше время.

Страстно верующий Николай Гоголь священные тексты знал не на общем обыденном довольно бедном уровне. Именно поэтому, думается, он не стал бы так издеваться над этими текстами. Что не исключает аналогию с подвижником Акакием из «Лествицы», вот только совершенно с другой целью: с целью на духовном уровне критики той же уничтожающей в человеке духовность социальной системы. Пребывая в которой граждане крестятся автоматически, но с молитвой не обращаются за помощью к богу.

 "Православие, Самодержавие, Народность" - такова была с 1833 года имперская идеологическая доктрина, иначе - государственный девиз Николая I. И Гоголь эту доктрину поддерживал. Но что можно было увидеть на деле?! Безверие тогда считалось государственным преступлением, поэтому все считали себя верующими. На деле же обязательная по букве закона вера нередко становилась внешним исполнением внешнего обряда.

Около 1842 года Гоголь окончательно пришёл к убеждению, что он свыше призван творить нечто провиденциальное для обличения и исправления людских пороков, для чего самому ему надо стремиться к внутреннему совершенствованию, которое даруется богомыслием. А «Шинель» — это как бы обратный вариант – притча о лишённом богомыслия и элементарного милосердия обществе, где и «смирнейшему пощады нет». Именно такое толкование может быть усилено контрастной аналогией образа Акакия Башмачкина с подвижником Акакием из «Лествицы». А контрастный «одному чиновнику» образ святого подвижника дан в повести «Портрет» (1835–1841 -2 редакция) тоже из цикла «Петербургских повестей».

Нарисовавший дьявольский - смущающий зрителей нечистыми мыслями портрет ростовщика художник в этом раскаялся и во искупление греха «у д а л и л с я  в  о д н у   у е д и н ё н н у ю   о б и т е л ь, где скоро постригся в монахи. Там строгостью жизни, неусыпным соблюдением всех монастырских правил он изумил всю братью. Настоятель монастыря, узнавши об искусстве его кисти, требовал от него написать главный образ в церковь. Но смиренный брат сказал наотрез, что он недостоин взяться за кисть, что она осквернена, что трудом и великими жертвами он должен прежде очистить свою душу, чтобы удостоиться приступить к такому делу...» 

Когда многолетним постом, отшельничеством и молитвами художник - монах очистил душу, то написал поразившую всех святостью икону на сюжет Рождества Христова: «Ч у в с т в о  б о ж е с т в е н н о г о  с м и р е н ь я  и кротости в лице пречистой матери, склонившейся над младенцем, глубокий разум в очах божественного младенца... святая, невыразимая тишина, обнимающая всю картину, — всё это предстало в такой согласной силе и могуществе красоты, что впечатленье было магическое.  ...У м и л ё н н ы й   н а с т о я т е л ь произнес: "Нет, нельзя человеку с помощью одного человеческого искусства произвести такую картину: святая, высшая сила водила твоею кистью, и благословенье небес почило на труде твоем"».

Со времени пострижения в монахи старого художника прошло 12 лет. Сын монаха - художника, тоже художник приезжает в обитель навестить отца: «Я уже несколько наслышался о суровой святости его жизни и заранее воображал встретить черствую наружность отшельника, чуждого всему в мире, кроме своей кельи и молитвы, изнуренного, высохшего от вечного поста и бденья. (тогда не был бы ли он чиновником в монашестве?..)

Н о  к а к   ж е   я  и з у м и л с я, когда предстал предо мною прекрасный, почти божественный старец! И следов измождения не было заметно на его лице: оно сияло светлостью небесного веселия. Белая, как снег, борода и тонкие, почти воздушные волосы такого же серебристого цвета рассыпались картинно по груди и по складкам его черной рясы... но более всего изумительно было для меня услышать из уст его такие слова и мысли об искусстве, которые, признаюсь, я долго буду хранить в душе и желал бы искренно, чтобы всякий мой собрат сделал то же». 

Старый художник даёт сыну заповедь сыну: «...Т а л а н т   е с т ь   д р а г о ц е н н е й ш и й   д а р   б о г а  — не погуби его... Пуще всего старайся постигнуть высокую тайну созданья. Блажен избранник, владеющий ею. Нет ему низкого предмета в природе..
<…>
Н а м ё к   о   б о ж е с т в е н н о м,  небесном рае заключен для человека в искусстве, и по тому одному оно уже выше всего... во сколько раз творенье выше разрушенья; во сколько раз ангел одной только чистой невинностью светлой души своей выше всех несметных сил и гордых страстей сатаны, — во столько раз выше всего, что ни есть на свете, высокое созданье искусства. Всё принеси ему в жертву и возлюби его...» Что общего между образом ставшего святы подвижником художника - монаха и Башмачкиным?

Другой вопрос, — мог ли Гоголь в образе несчастного нищего духом Башмачкина бичевать свои собственные духовные пороки примерно как художник - монах искупал свои грехи: что он не всё ещё принёс в жертву? Вероятность есть, а точно мы никогда не узнаем, да и не нужно это. Есть в литературоведении такое понятие: гений за письменным столом с пером в руке и вне этого в быту частное лицо – не во всём совпадающие варианты личности. Приходится согласиться с Белинским: когда Гоголь захотел поучать и проповедовать, то это начало убивать художника: «Избранные места из переписки с друзьями» как бы перекрывали свободному творчеству путь.

Биографию гения следует знать, но если биография автора в его произведениях перевесила художественность, то это уже не гений. В этом смысле важно, что «Шинель» не проповедь, а повесть, значит, художественный аспект и установка на массового читателя перевесили все на религиозной почве самокопания автора.

«Портрет» и «Шинель» создавались практически одновременно. Их автор был охвачен духовным поиском наивернейшего для него самого с высшей пользой людей пути творчества. Возможно, поэтому сравнение двух повестей богато крайними перевёртышами видения некоей проблемы с противоположных сторон. В «Портрете» образ искупившего грехи подвижника, в «Шинели» - несчастного убогого духом. Однако описание его духовного нищенства в начале повести есть одно из самых патетических, благотворно действующих на душу читающего мест. В департаменте Башмачкин был чем-то вроде для всех невольного шута:

«М о л о д ы е   ч и н о в н и к и... острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же пред ним разные составленные про него истории...  сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич... Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил:  “О с т а в ь т е   м е н я,   з а ч е м   в ы  м е н я   о б и ж а е т е?”

И что-то странное заключалось в словах и в голосе... В нём слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзённый, и с тех пор как будто всё переменилось перед ним и показалось в другом виде...

И  д о л г о   п о т о м,  среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: “О с т а в ь т е   м е н я,  з а ч е м   в ы   м е н я   о б и ж а е т е?” —  и в этих проникающих словах звенели другие слова: “Я   б р а т   т в о й”.  И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своём, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости...»

И читателю такого же перерождения! - будто наяву слышится голос автора повести. И упаси вас боже и от чёрствости чиновников, и от убогого "святого подвижничества" Башмачкина.

                             

Да, Гоголь жаждал, чтобы им написанное так же действовало бы на читателей, как слова Башмачкина на молодого человека. Но сам Акакий Акакиевич если и подвижник, то этой самой бездуховной чиновничьей системы. Хотя бы потому подвижник, что ни разу не задумывался о её несправедливости. Про Башмачкина далее в повести сказано:

«В р я д  л и   г д е   м о ж н о   б ы л о   н а й т и   ч е л о в е к а, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, — нет, он служил с любовью. Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его.
 <…>.
Н и   о д и н   р а з   в   ж и з н и   не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице… <…> Акакий Акакиевич если и глядел на что, то видел на всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки... <…> Приходя домой, он... переписывал бумаги, принесенные на дом. Если же таких не случалось, он снимал нарочно, для собственного удовольствия, копию для себя, особенно если бумага была замечательна не по красоте слога, но по адресу к какому-нибудь новому или важному лицу...». Неужели для святого подвижничества обязательно некоторое тупоумие?..

Вообще судьба настоящих подвижников должна бы вызывать благоговение перед святым духовным подвигом, но никак не жалость к даже трагически погибшему, потому как жалеют слабых. А Башмачкина жаль. Даже не дослушав ограбленного просителя, вместо помощи «значительное лицо» отрепетированным грозным голосом кричит:
 
« — З н а е т е  л и  в ы,  к о м у  э т о  г о в о р и т е?  понимаете ли вы, кто стоит перед вами? понимаете ли вы это, понимаете ли это? я вас спрашиваю.
Тут он топнул ногою, возведя голос до такой сильной ноты, что даже и не Акакию Акакиевичу сделалось бы страшно. Акакий Акакиевич так и обмер, пошатнулся, затрясся всем телом и никак не мог стоять: если бы не подбежали тут же сторожа поддержать его, он бы шлепнулся на пол; его вынесли почти без движения... На другой же день обнаружилась у него сильная горячка...»

В бреду Башмачкин «д а ж е  сквернохульничал, произнося самые страшные слова... Далее он говорил совершенную бессмыслицу... можно было только видеть, что беспорядочные слова и мысли ворочались около одной и той же шинели. Наконец бедный Акакий Акакиевич испустил дух.
<…> 
И с ч е з л о   и   с к р ы л о с ь   с у щ е с т в о,  никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное... существо, переносившее покорно канцелярские насмешки и без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу, но для которого всё же таки, хотя перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели... и на которое так же потом нестерпимо обрушилось несчастие, как обрушивалось  н а   ц а р е й   и   п о в е л и т е л е й   м и р а».

В повести о бедном чиновнике зачем бы высокопарным слогом упоминать по сюжету не являющихся царей, с которых по ночам грабители не снимают шинелей, ибо цари поздно вечером в одиночестве по улицам не бродят... Но Николай I якобы именно бродил в одиночестве по улицам. Для догадливого читателя автор повести "бросил" намёк: когда-нибудь и с царя могут шинель "содрать".

На первый взгляд может показаться странным, что виртуозно владеющий русским языком Николай Гоголь далее вместо приличного вызывающего благоговения конца даёт «Шинели» такую – простите! – ёрническую в стиле анекдота или самопародии чёрной готики фантастическую концовку, которой мог бы позавидовать сам Теодор Амадей Гофман.

«Т а к   с л у ч и л о с ь, что бедная история наша неожиданно принимает фантастическое окончание. По Петербургу пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели и под видом стащенной шинели сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели: на кошках, на бобрах, на вате, енотовые, лисьи, медвежьи шубы – словом, всякого рода меха и кожи... Один из департаментских чиновников видел своими глазами мертвеца и узнал в нем тотчас Акакия Акакиевича...»

 «П о с т у п а л и   б е с п р е с т а н н о   ж а л о б ы,  что спины и плечи, пускай бы ещё только титулярных, а то даже самих тайных советников (2 класс, выше только канцлер, и далее – государь), подвержены совершенной простуде по причине ночного сдёргивания шинелей. В полиции сделано было распоряжение поймать мертвеца во что бы то ни стало, живого или мертвого, и наказать его, в пример другим, жесточайшим образом...».

«П о й м а т ь   м е р т в е ц а   во что бы то ни стало,  ж и в о г о  или  м ё р т в о г о» – эта ярко представляющая начальственное чиновничье тупоумие фраза вообще без комментариев! В пример другим мертвецам или в пример живым наказать? и как мертвеца или привидение можно наказать? Вся повесть «Шинель» построена на перевёртышах. Поэтому не мертвеца поймают, а он поймает своего обидчика.

После смерти несчастного Башмачкина «значительное лицо» как-то поздно вечером ехало в санях домой:  «В д р у г   п о ч у в с т в о в а л   значительное лицо, что его ухватил кто-то весьма крепко за воротник. Обернувшись, он заметил человека небольшого роста, в старом поношенном вицмундире, и не без ужаса узнал в нем Акакия Акакиевича. Лицо чиновника было бледно, как снег, и глядело совершенным мертвецом.

Н о   у ж а с   з н а ч и т е л ь н о г о   л и ц а   превзошёл все границы, когда он увидел, что рот мертвеца покривился и, пахнувши на него страшно могилою, произнес такие речи: “А!   т а к   в  о т   т ы   н а к о н е ц!  наконец я тебя того, поймал за воротник! твоей-то шинели мне и нужно! не похлопотал об моей, да еще и распек, — отдавай же теперь свою!” Бедное значительное лицо чуть не умер.  <…>  Он сам даже скинул поскорее с плеч шинель свою... <…>  с этих пор совершенно прекратилось появление чиновника-мертвеца: видно, генеральская шинель пришлась ему совершенно по плечам; по крайней мере, уже не было нигде слышно таких случаев, чтобы сдергивали с кого шинели».

Правда один коломенский будочник, увидев привидение, пошёл было за ним, то привидение «остановясь, спросило: “Т е б е  ч е г о  х о ч е т с я?” — и показало такой кулак, какого и у живых не найдешь. Будочник сказал: “Н и ч е го”, — и поворотил тот же час назад. Привидение, однако же, было уже гораздо выше ростом, носило преогромные усы и, направив шаги, как казалось, к Обухову мосту, скрылось совершенно в ночной темноте». К о н е ц   повести «Шинель»...

Нет, это только конец, напечатанного текста! В отношении исторических аналогий не совсем ещё конец! Так в предсмертном бреду «маленький человек» Башмачкин оказался способен на бунт против всей бесчеловечно уничтожающей человека системы власти.

 По свидетельству А.И. Герцена, прочитавший повесть попечитель Московского учебного округа богатый вельможа граф С. Г. Строганов говорил журналисту Е. Ф. Коршу: «В е д ь   э т о   п р и в и д е н и е   на мосту тащит просто с каждого из нас шинель с плеч» («Былое и думы»). Графу Строганову фантастический конец «Шинели» отчего-то казался не смешным или анекдотичным, а пророческим.



             А*Н*Е*К*Д*О*Т,  И*С*Т*О*Р*И*Я   И   Л*И*Т*Е*Р*А*Т*У*Р*А.

А н е к д о т — обычно передаваемая изустно короткая реальная или вымышленная история с разной степенью забавного преувеличения. Анекдот всегда преподносится как рассказ о происходившем в определённом месте с участием реальных людей реальном событии. Отступления в виде анекдотов — распространённая черта литературных произведений, что особенно наглядно являет творчество Гоголя, в чём мы только что имели удовольствие убедиться на примере его повести «Шинель».

А н е к д о т у  свойственно неожиданное смысловое разрешение в самом конце, которое и рождает смех или улыбку. Это может быть игра слов или ассоциации, требующие дополнительных знаний: социальных, литературных, исторических, биографических и т. д.

Тематика анекдотов охватывает практически все сферы человеческой деятельности. И за пределами человеческой деятельности сферу анекдот тоже охватывает, как явлено в конце «Шинели»! Раз так, давайте ещё раз ненадолго вернёмся к анекдотам про Николая Павловича и к его методам правления.

Про Николая I записано гораздо более анекдотов и вполне реальных, но анекдотичных историй, чем про его старшего брата Александра I. Вот анекдотичная история опять про шинель: узнав, что в Париже собираются играть близкую к скабрёзности пьесу из жизни бабки царя Екатерины II, Николай I через посла требовал представление запретить. Получил ответ: это-де невозможно. Франция-де страна свободная, и искусство в ней тоже свободно. Тогда Николай I  просил передать правительству Франции, что на премьеру он пришлёт 300 тысяч зрителей в серых   ш и н е л я х... Скандальная пьеса была снята.

Есть и такой анекдот, как в пылу спортивного азарта упрямый кучер создателя на Аничковом мосту конных групп барона Петра Карловича Клодта два раза перегнал царскую карету, отчего государь всегда бывал в ярости. В первый раз государь погрозил нужному скульптору пальцем, а второй раз грозил уже кулаком... Но обошлось.

А вот этот недурно отражающий характер и юмор Николая I  анекдот Гоголь мог и не знать. «О д и н   у м н и к   в царствование Николая I как-то написал на одном из коней (на Аничковом мосту):

Барон фон Клодт представлен ко кресту
За то, что на Аничковом мосту
На удивленье всей Европы
Поставлены четыре жопы.

Николай I прямо на полицейском рапорте написал поручение:

“Сыскать мне сейчас же пятую жопу
И расписать на ней Европу!”»*
           *************

*Из книги «История Петербурга в городском анекдоте» известного петербургского историка и писателя Наума Синдаловского.

 
Анекдоты весело рассказывают о событиях не всегда весёлых, а иногда создаются не на основе каких-то событий, а на совершенно выдуманном примере верно раскрывают характер исторических лиц. Поэтому вкупе с анекдотами хорошо бы для сравнения знать и историю. Царствование Николая I началось с трагедии — с пяти повешенных декабристов. Сей факт смыть было нельзя. Оставалось только сочинять милые анекдотцы про гуманность царя, прилагавшего все усилия своей недюжинной воли, дабы превратить страну в военно-бюрократическую и полицейскую машину со множеством из Третьего отделения шпиков.

Университетские программы были урезаны до минимума, для разночинцев поступление в университет затруднено. Преподавание философии было вообще запрещено в 1850-м. Цензура лютовала. Шла яростная борьба против того, чтобы вообще у граждан имелось собственное мнение. Такой образ правления казался царю наилучшей защитой от возможных революций. А что оказалось на деле?

НЕКОТОРЫЕ  ИТОГИ  ЦАРСТВОВАНИЯ  НИКОЛАЯ ПАВЛОВИЧА.   А. И. Герцен охарактеризовал итоги царствования Николая Павловича как в корне уничтожение свободной мысли: «М о р о в а я   п о л о с а,  идущая от 1825 до 1855 года, скоро совсем задвинется; человеческие следы, заметённые полицией, пропадут, и будущие поколения не раз остановятся с недоумением перед гладко убитым пустырем, отыскивая пропавшие пути мысли, которая в сущности не прорывалась. По-видимому, поток был остановлен, Николай перевязал артерию, но кровь переливалась проселочными тропинками». («Былое и думы», часть 4)

В государственной николаевской машине каждый чиновник был только винтиком. Каждый чиновник знал только свой отрезок общей работы. Но не интересующийся как его работа вписывается в общее целое (на это где-то там есть министр), не рассуждающий об общих проблемах страны (на это есть царь!), к этим проблемам равнодушный зачем, для чего служит? Не за идею, для себя служит за жалованье, за чины, за награды - ордена. И служит некто часто как из «Горя от ума» Фамусов, говорящий про деловые бумаги: «О б ы ч а й   м о й   т а к о й: Подписано, так с плеч долой». И какая беда, если некто за ведение дела на своём участке возьмёт с просителя что-то лишнее (взятку)?!

Всё это росло, росло. Бюрократическая система крепла и крепла, и к концу царствования Николая I уже не вполне ему подчинялась. Известно, что Наследнику Александру Николаевичу его царственный отец скал, что, кажется, в этой стране не крадут только два человека: он сам и Наследник. Так в переносном смысле в повести «Шинель» привидением чиновника не была ли сдёрнута шинель с самого царя?!

Здесь ещё можно бы не без иронии задать риторический вопрос: почему это Гоголь с 1836  по 1842  предпочитал жить и творить в Риме, подалее от всего такого им критикуемого в России? Почему по возвращении из Италии поселился в Москве подалее от северной столицы? Да потому что так было спокойнее и безопаснее. Восторг Николая Павловича по поводу гоголевской пьесы "Ревизор" был недолог. Так на смерть Гоголя известный прозаик Тургенев напишет некролог, по недосмотру нечаянно непропущенный петербургской цензурой. После чего председатель Петербургского цензурного комитета М. Н. Мусин-Пушкин сказал, что «о таком писателе преступно отзываться столь восторженно». Вмдать, не оправдалась надежда русского государя Николая  павловича, что Гоголь будет "его писателем".

И согласно утверждению графа Строганова не мелькает ли тогда в «Шинели» оттенок смысла, что сам её автор в образе привидения Башмачкина с наслаждением срывал шинель с перепуганного «значительного лица»? И кто же это лицо? 

«Н у ж н о  з н а т ь, что одно значительное лицо недавно сделался значительным лицом, а до того времени он был незначительным лицом...» - третий младший сын Павла I Вел. Князь Николай Павлович - будущий Николай I  при двух старших братьях шансов на русский престол не имел, но по воле истории и случая престол получил. Можно ли было  предполагать, что Александр I  умрёт бездетным, а Константин Павлович по доброй воле от престола откажется?!

«П р и ё м ы   и   о б ы ч а и  значительного лица были солидны и величественны, но не многосложны...  <…>  Главным основанием его системы была строгость. «С т р о г о с т ь,  с т р о г о с т ь   и — с т р о г о с т ь», — говаривал он обыкновенно и при последнем слове обыкновенно смотрел очень значительно в лицо тому, которому говорил...» — весьма похоже на Николая Павловича, гордившегося тем, что никто не выдерживает (или делал вид, что не выдерживает) его пристального взгляда.


М н о г о п л а н н о с т ь, м н о г о с л о й н о с т ь  в рассказе не мешала, а помогала Гоголю... В этом и сказывается своеобразие и необычайность реализма у Гоголя... внешний рисунок не стеснял Гоголя ни в его психологических анализах, ни в различных идейных мотивах, «подпольно» живших под оболочкой внешнего рисунка. В этом отношении наиболее важно остановиться на том, в чем Гоголь был непревзойденным мастером... — Василий Васильевич Зеньковский (1881 — 1962) — русский религиозный философ, богослов, культуролог.

                ***************************************************

«МАЛЕНЬКИЙ   ЧЕЛОВЕК»   БАШМАЧКИН   И   ТАБЕЛЬ   О  РАНГАХ   РОССИЙСКОЙ  ИМПЕРИИ.  Разберёмся с чинами. «Маленький человек» Башмачкин  вовсе не такой уж маленький по чину: Он «в е ч н ы й   т и т у л я р н ы й   с о в е т н и к,  над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться».

Но титулярный советник это чиновник из 14 классов 9 класса: даже ближе к вершине пирамиды, а в переводе на военные звания – капитан или ротмистр. Башмачкин и Поприщин из «Записок сумасшедшего» оба титулярные советники. То есть они по рангу могли бы исполнять более высокого уровня работу, но не могут: нет способностей. Ведь приводится же в «Шинели» очередной (какой по счёту?) анекдот про  некоего другого титулярного советника:

 «...К а к о й - т о   т и т у л я р н ы й   с о в е т н и к,  когда сделали его правителем какой-то отдельной небольшой канцелярии, тотчас же отгородил себе особенную комнату, назвавши ее “комнатой присутствия”, и поставил у дверей каких-то капельдинеров с красными воротниками... которые брались за ручку дверей и отворяли её всякому приходившему, хотя в “комнате присутствия” насилу мог уставиться обыкновенный письменный стол». А что над титулярными советниками «наострились вдоволь разные писатели», так это потому, что на этом звании, действительно, многие застревали до конца жизни.

«З н а ч и т е л ь н о е   л и ц о», к которому за помощью пошёл несчастный ограбленный Башмачкин, «б ы л  в  д у ш е  д о б р ы й  ч е л о в е к... но генеральский чин совершенно сбил его с толку. Получивши генеральский чин он как-то спутался, сбился с пути и совершенно не знал, как ему быть...» Генералы начинаются с 4 класса: генерал - майор - действительный статский советник, на пять чинов выше Башмачкина. А на деле абсолютная пустота: чин «подмял» человека, а тот в свою очередь не знает, что делать с чином.

Серьёзное в чиновничьей сфере жизни различие по чинам оказывается ничего не значащим при встрече в реальной жизни «значительного лица» с привидением уже покойного Башмачкина. На Том Свете не действует с Этого Света государственный Табель о рангах. Вопрос только в том, где – смысловой перевёртыш? Какая сторона коромысла перетягивает? События в повести качаются то Туда, то Сюда как ванька - встанька. Перевёртыш смысла хорошо иллюстрирует очередной вне повести анекдот про Николая I:

"О д н а ж д ы, прогуливаясь по Невскому проспекту, император Николай Павлович встретил пьяного студента, одетого не по форме (студенты должны были носить мундир), возвращавшегося, как впоследствии оказалось, домой с приятельской попойки. Шинель накинута была у него на плечи, шляпа ухарски надвинута на затылок, и неряшливость была заметна во всём. Государь, остановив его, спросил:
        – И  н а  к о г о  т ы  п о х ож?

       Узнав Императора, студент растерялся и робко произнёс в ответ:
        – Н а  м а м е н ь к у!"

      ***************************

Многие пересекающиеся смысли повести «Шинель» и прочих гоголевских произведений находятся как бы в состоянии неустойчивого, готового в любой момент «свихнуться» равновесия, тем рождая дополнительные смыслы: литературные аналогии, исторические догадки, на основе вставленных в текст анекдотов припоминающиеся на ту же тему и т.п. Таким образом, смысл произведения становится практически бездонным и надолго на одной точке не удерживается. Психологически это незаметно заставляет читателя для удержания смысла  концентрировать внимание и на сюжете, и на возможном подтексте. А это, в свою очередь, толкает к активной личной моральной оценке прочитанного.

 В повести Гоголя «Невский проспект» поручик Пирогов по Табелю о рангах всего лишь низког ранга чиновник 11 класса: Корабельный или сенатский секретарь, но при этом ведёт себя безмерно нагло. Потерявший нос майор Ковалёв на самом деле – 8 класса коллежский асессор только на один класс выше Башмачкина, но пропавший нос его оказывается «в   м у н д и р е,  шитом золотом, с большим стоячим воротником; на нем были замшевые панталоны; при боку шпага. По шляпе с плюмажем можно было заключить, что он считается в ранге статского советника»: 4 класса чиновник соответствующий генерал-майору и на 4 ступени выше Ковалёва. И так далее, и тому подобное: вместо людей чины, а за ними невидимая власть. Но и это ещё не все подмены и подстановки.

ЛЮДИ  И  ВЕЩИ  И  АНЕКДОТ  И  ИСТОРИЯ. В «Петербургских повестях» Гоголя вещи – материальные неживые предметы и части тела подменяют – фактически функционирую вместо людей: шинель и нос, и как в «Невском проспекте» «прекрасные усы и удивительно сшитый сюртук», «бакенбарды единственные», «талии, какие даже вам не снились никогда». Не кажется ли господам читателям, что в этой живущей по чиновным рангам стране точно было не всё в порядке: было за что наводить и социальную, и духовную критику?!

Решайте сами, ведь лукавый Гоголь, как выясняется, с того света не шлёт подсказок и докторам наук. А вот есть один известный русский писатель, не то, что могущий дать конкретную подсказку, но ярко в мемуарах живописующий в столице обстановку около 1842 года – времени последней редакции «Шинели», действительно превращённой в притчу, но только не религиозную, и не о святом подвижнике.

Александр Герцен (1812–1870) в четвёртой части мемуарного романа «Былое и думы» (1852—1868) вспоминает, как его отец в конце 1839 года посылает сына – самого молодого Герцена по делу из Москвы в Петербург: «м о й   о т е ц,  простившись со мною, ещё раз повторил:

– Бога ради, будь осторожен, бойся всех, от кондуктора в дилижансе до моих знакомых, к которым я даю тебе письма, не доверяйся никому. Петербург теперь не то, что был в наше время, там во всяком обществе, наверное, есть муха (стукач, шпик) или две».

В Петербурге в гостиницу к Герцену заходит родственник: «Поговоривши с ним о том, о сем, я, не думая, коснулся до Исаакиевской площади и до 14 декабря... Родственник... одними зрачками телеграфировал мне... совет, предостережение; зрачки его, косясь, заставили меня обернуться – истопник клал дрова в печь; когда он затопил её... вышел. Родственник мой принялся тогда меня упрекать, что я при истопнике коснулся такого скабрезного предмета, да еще по-русски.

Уходя, он сказал мне вполголоса:
 – Кстати, чтоб не забыть, тут ходит цирюльник в отель, он продаёт всякую дрянь, гребенки, порченую помаду; пожалуйста, будьте с ним осторожны, я уверен, что он в связях с полицией... <...>
– ...Ну, а прачка тоже числится по корпусу жандармов?
 – Смейтесь, смейтесь, вы скорее другого попадетесь; только что воротились из ссылки – за вами десять нянь приставят. <...>  "Приятный город", – подумал я».

С весны 1840 Герцен служит в Петербурге и уже в мае 1841 ему грозит новая ссылка.  Его пригласили в III отделение собств. Е. В. канцелярии", где один из чиновников выговаривает:
«– ...В м е с т о   т о г о,  чтоб первое время показать усердие, смыть пятна, оставшиеся от юношеских заблуждений… Всё политика да пересуды, и все во вред правительству… Почём вы знаете, что в числе тех, которые с вами толкуют, нет всякий раз какого-нибудь мерзавца, который лучше не просит, как через минуту прийти сюда с доносом… слышали вы, что у Синего моста будочник убил и ограбил ночью человека?  …И, может, повторяли…С рассуждениями, я чай?
<…>
 – Помилуйте, – сказал я, – какое тут сознание, об этой истории говорил весь город, говорили в канцелярии министра внутренних дел, в лавках. Что же тут удивительного, что и я говорил об этом происшествии?
 – Разглашение ложных и вредных слухов есть преступление, не терпимое законами.

 – Вы меня обвиняете, мне кажется, в том, что я выдумал это дело?
– В докладной записке государю сказано только, что вы способствовали к распространению такого вредного слуха. На что последовала высочайшая резолюция об возвращении вас в Вятку.

 – ...Как же это возможно за такое  ничтожное дело сослать семейного человека за тысячу верст, да и притом приговорить, осудить его, даже не опросив, правда или нет? <…>
Такое наглое, бесстыдное беззаконие удивило даже в России…» Вот ведь не только в произведениях Гоголя нет равновесия – качающееся коромысло смыслов. То же самое нашлось и в зафиксированом мемуарами реальном событии.

               
Если весь город говорил, что будочник (сотрудник полиции) убил и ограбил человека, то это как раз могло подкорректировать анекдоты про копившего на ружьё деньги чиновника и про доброго, раздающего бедным учителям шинели царственного прапорщика. И замысел повести склонился в философско социальную притчу, с подтекстом о том, как в человеке высшее  божье начало тщательно и систематически уничтожается всем ходом жизни в стране. Можно и так сказать.

Не мог же Гоголь при такой «милой» в столице обстановке наводить критику не эзоповым языком литературной притчи?! Напрямую Гоголь с Николаем Павловичем не только ни ссорился, но через Жуковского не стеснялся выпрашивать денежные пособия на бедность. Ведь писатель нигде не служил.

Кстати, Синий мост – это арочный мост через реку Мойку в Адмиралтейском районе, в одном из красивейших мест Санкт-Петербурга напротив Исаакиевского собора. То есть по слухам печальное событие имело место не где-то на глухой окраине, а в центре столицы – в его официозной правительственной части, не слишком далеко от Зимнего дворца. Как же там могли стерпеть такие анекдоты?!

Привидение Башмачкина являлось в тогда довольно окраинной части Питера в районе Коломны около Калинкина моста через Фонтанку. Опять-таки не мог же Гоголь прямо ткнуть пальцем в так не понравившееся государю происшествие у Синего моста!

И вообще художественные методы Гоголя, его бесподобные язык и юмор интереснее возможных аналогий со священными текстами, какие аналогии у изучавших в детстве Закон Божий творцов 19 века всегда можно отыскать. Гоголь не был бы Гоголем, когда бы художник в нём до времени не брал верх над всеми идейными религиозными самокопаниями. А когда верх взяла религия и морализирование, то ничего из создания второго тома «Мёртвых душ» не вышло.