Апельсиновый дождь

Нет в жизни любого человека более счастливых и более трепетных воспоминаний, чем самые первые, самые ранние. Ученые до сих пор спорят, с какого времени у человека начинает работать память. У меня же самые ранние воспоминания детства связаны с островом Сахалин, точнее с воинской частью, в которой мой отец служил заместителем начальника по вооружению полка.

Естественно, часть истории, которую я вам расскажу, сохранилась в моей памяти не полностью, но мама восстановила пробелы в ней, а часть информации я восстановила уже во взрослом возрасте сведениями из военных архивов, но это не так важно.
Звуки Сахалина для меня это вой ветра за окном, шуршание снега, ударяющегося во время бури в стекло, и тишина, кромешная тишина, окутывающая дом, когда его полностью засыпет снегом до крыши. Звуки Сахалина – это крики касаток, которых я наблюдала с берега у маминой станции хлорирования воды. Это топот копыт стадов оленей, шорохи крыс за стенами. Да. Крысы были даже на Сахалине. Их было столько, что наша кошка боялась ходить по полу.

В первый же день приезда на остров мы увидели крысу, сидящую на кухне и пьющую капельки воды, просачивающиеся из крана. На следующий день в дом пришли солдаты, они вскрыли все полы стали засыпать пол бутылками, которые тут же били. Бутылки были разного цвета и формы и это занятие меня очень радовало. Белые, зеленые и зелено-синии осколки заполняли полы и мне казалось, что это для украшения нашего не слишком красивого дома. Я и подумать тогда не могла, что делается это для того, чтобы крысы не заходили за периметр, очерченный стеклом. Осколки резали лапы, и они уходили туда, где не было опасности, так как такую роскошь, как битое стекло под полами себе могли позволить лишь некоторые обитатели острова.

Стекло было в дефиците. Минеральную воду в бутылках было не купить – ее сразу же выкупали японцы, еще в порту, наполняли ими полные трюмы и, отплыв совсем недалеко, тут же, на глазах у портовых рабочих и служащих били их, выливали минеральную воду за борт, а стекло и пробку укладывали в трюмы и возвращались обратно в порт Южно-Сахалинска за следующей партией минеральной воды. Пробка и стекло в Японии стоили огромных денег, а термальные воды у них самих были не хуже. Поэтому японцы экономили на закупках стекла и пробки, найдя такую прекрасную лазейку.

Другим поставщиком стекла были алкогольные напитки. Но стоили они существенно дороже и покупать водку и коньяки ради бутылок было финансово непосильно любой семье. Но зато офицеры как раз «родимую» с большим удовольствием употребляли. После алкогольных излияний бутылки хранились и собирались для понятных для вас целей.

Природа Сахалина разнообразна, флора и фауна невероятно роскошна, но из погодных условий я помню только зиму, бураны и снег. Бесконечный снег, хотя мама мне рассказывала, что лето было и она даже пыталась нам что-то выращивать в огороде. В мае месяце мама укрывала грядки листами рубероида и под ними высаживала клубнику. С ее слов она успевала что-то родить и дать несколько ягод, но я этого не помню. В моей жизни на Сахалине было очень много более интересного.
Добраться до Сахалина можно было двумя способами: на корабле или на самолете. Оба способа не из простых.

Я не могу вам рассказать о путешествии на Сахалин по воде, так как никогда такого путешествия не совершала, а придумывать мне не хочется: и так очень много событий, реально состоявшихся в моей жизни, которые должны быть описаны в этой книге. Совершенно нет надобности описывать моему читателю то, в чем я не участвовала.

Мы добрались на Сахалин на самолете. Из Москвы сначала нужно было лететь до Хабаровска. Без дозаправки мы летели 12 часов. Это был мой первый перелет и сразу такой длинный. Самолет был гражданский, это было понятно потому, что масса людей вели себя очень своеобразно, не так, как обычно себя ведут люди, среди которых проходила моя жизнь. А я с рождения жила только в военных частях и гарнизонах. В Калиниградской области мы жили на самой границе с Литвой, и я даже ходила в литовский садик и говорила по-литовски лучше, чем по-русски. Но я ничего не помню из этого периода моей жизни, так как была слишком мала. Начало моей памяти связано именно с эти перелетом. И вы поймете почему.

Наши места были в самом хвосте самолета, а прямо перед нами сидели трое мужчин с бородами и разговаривающих на непонятном языке. Таких мужчин летело много и как мне рассказала мама, это были торговцы фруктами, которые летели в Хабаровск. Там фрукты стоили огромных денег, так как в СССР выращивали фрукты только там, где это позволял климат: это было в Крыму, на Кавказе, в Молдавии и на Украине. Но цитрусовые росли только в Армении и Азербайджане. Вот именно из этих мест мужчины и везли полный самолет апельсинов.

Фрукты и овощи стоили баснословных денег, и жители южных регионов необьятного Советского Союза без смущения взвинчивали цены на все, что хоть как-то напоминало съедобные растения. Строители коммунизма из дружественных республик понимали, что русские купят за любые деньги и не стеснялись выжимать по рублю, а то и два за апельсин, в то время как средняя заработная плата по стране была 130 рублей для инженера.

Но такие цены были в Центральной части России. На Сахалине все стоило в 5-10 раз дороже. И даже лететь на самолете с апельсинами было выгодно: все окупалось с лихвой. На Кавказе и Причерноморье уровень жизни был как в Италии или Юге Франции, только советские граждане об этом тогда не знали. Выехать из СССР было невозможно, а сравнивать по фильмам и книгам очень сложно. Только после развала СССР население исчезнувшей страны узнало, как они жили на самом деле.
Но в те времена мы были уверены, что за границей деньги сыплются с неба, все жители Европы богаты и не работают, так как каким-то волшебным образом построена экономика, что все красивое и богатое без труда. В новостях рассказывали о забастовках и кризисах, о массовых увольнениях целыми регионами. Но все были уверены, что это красная пропаганда и все на самом деле прекрасно и спокойно. Какие же мы были наивные.

Мужчины с бородами в салоне самолета сидели не рядом, а по разным рядам. В полете они достали ящик апельсинов и стали их есть. Чтобы не подниматься и не передавать через чужие руки фрукты собратьям, сидящим далеко от ящика, они перебрасывали апельсины через сиденья. Мужчинам, сидящим прямо перед нами, тоже кидали апельсины. Но кидавшие иногда промахивались. Тогда апельсины летели через наши головы, ударялись в перегородку самолета, разбиваясь и брызгая во все стороны соком.
– Мама, а что это? – испуганно спросила я, проснувшись в кресле от неожиданно закапавшей на меня жидкости.
– Это апельсиновый дождь, – пояснила мне мама и увильнулась от следующего попавшего в нее апельсина, укрывая головку моей младшей сестры, спавшей у нее на руках. Фрукт упал прямо на нас и не разбился.
– Эй! Воровка! Отдай мой апелсын! – на русском языке с сильным акцентом заорал бородатый человек, сидевший перед нами, увидев, что мама поймала апельсин. Мама и не собиралась его есть, она только успела его поймать в миллиметре от головки своей младшей дочери, а человек уже успел повернуться к ней. Он резко выхватил апельсин у матери из рук, бросил на пол и раздавил ногой на наших глазах.
– Все равно после русских свиней его есть нельзя! – пояснил он своим соседям свое действие и они все трое засмеялись. Он это сказал на русском языке, чтобы мы поняли, о чем он говорит. Потом он что-то сказал на своем языке и все бородатые мужчины засмеялись и в нас полетели со всех сторон апельсины. Апельсиновый дождь продолжался, пока не закончился ящик с фруктами.
Папа сидел рядом, но ни слова не сказал.
Ничего не сказали ни стюардессы, ни пилоты, ни другие пассажиры, многие из которых, как и папа, были в военной форме.