Окно в сарай

"Интересные дела…" — пробормотал Генка, вглядываясь через открытую дверь сарая в молодую сливу.

Сквозь густую листву проглядывали мелкие зелёные плоды. Он нахмурился. Не было там никаких слив, когда он проходил мимо полчаса назад — он это точно помнил.

Сначала раздражение сменилось досадой: ну, ключ спрятать или тачку перевернуть — шутка как шутка. Но сливы? Такое не провернёшь ради смеха.

Генка ещё раз оглядел двор. Пусто. Словно кто-то нарочно прятался, дожидаясь удобного момента.
Вчера Варвара Степановна снова обратилась к Генке за помощью — у садовой тачки отвалилось колесо. Оставила ключ от сарая и уехала на дежурство.

Человек она хороший, да вот замуж так и не вышла — всё с мамой вдвоём живут. А в доме без мужчины тяжело — то сифон в раковине потечёт, то дымоход почистить надо. На зарплату психолога в детском хосписе и мамину пенсию сильно не разгонишься — живут скромно, щи да каша. Ну как тут не помочь? Вот Генка и помогал по мере возможности.

От денег он упорно отказывался, но для Варвары Степановны «спасибо», не подкреплённое рублём, было не благодарность вовсе. Не отстанет, пока не возьмёшь. Тайком запихнёт в карман, а если выкрутиться всё же удастся — пополнит счёт на телефоне.

— С вами, Варвара Степановна, — смеялся Генка, — в рай не попадёшь. Я вам в следующий раз вообще ничего чинить не буду.

— Любой труд, Генка, должен быть оплачен, — отвечала она серьёзно.

Поначалу от этого было неловко, но со временем он смирился — пусть так, если ей спокойнее.

Вечерело. Яблони и дом отбрасывали нечёткие долговязые тени. Генка, взяв под мышку ящик с инструментами, отпер дощатую дверь сарая и вошёл внутрь.

В помещении было тихо, просторно и сухо. Сквозь единственное небольшое окно косо падали закатные лучи солнца, заливая красным светом верстак и стену напротив. Пахло древесиной и солидолом. В глубине сарая в полумраке угадывались полки с инструментами. На полу лежала перевёрнутая тачка — её колесо прислонили к ножке верстака.

Генка поставил ящик с инструментами на пол, но чинить не спешил. Снаружи завёл свою вечернюю трель соловей. Генка вышел в проём и прислушался, чуть щурясь от заходящего солнца. Потом сделал ещё пару шагов, сорвал с ближайшего куста крупную гроздь чёрной смородины и, запихнув её в рот, зажмурился от удовольствия. Сладкий сок с терпкой кислинкой щекотал язык.

Рядом что-то щёлкнуло. Генка дёрнул головой — дверь сарая захлопнулась. Он вернулся и с лёгкой досадой понял, что ключ, по всей вероятности, остался лежать на верстаке.

Кряхтя, он обошёл сарай и остановился возле окна — похоже, это был самый простой способ попасть внутрь, не испортив дверь. Вот бы Варвара Степановна обрадовалась. К счастью, раму довольно легко удалось вынуть, и Гена поставил её на траву и осторожно прислонил к наружной стене сарая, стараясь не разбить стекло.

Затем он встал на цыпочки, упёрся локтями в подоконник и, наконец, протиснулся внутрь.

Ключа на верстаке не было.

Вторая неприятная вещь, которую он обнаружил — исчез ящик с инструментами. Если это чья-то шутка, она совсем не казалась смешной. С раздражением Генка огляделся, взгляд его скользнул по подоконнику, верстаку, полкам с инструментом и остановился на тачке, которая теперь не лежала на полу, а была аккуратно прислонена к стене. И, что самое странное, оба её колеса были на месте!

С минуту Генка стоял, ошарашенно моргая, потом бесшумно подкрался к двери и, повернув ручку замка, одним резким движением открыл её, надеясь увидеть притаившегося за ней шутника. Никого.
Соловья тоже не было слышно — только цикады лениво переговаривались в высокой траве.

А потом он увидел сливу.

Молодое деревце стояло чуть поодаль, у забора, и его тонкие ветки сгибались под тяжестью зелёных плодов. Генка мог бы поклясться, что полчаса назад на этой сливе ничего не было — ни единого фрукта. Он помнил, как глянул на неё мельком, когда шёл по двору. Помнил, как отметил про себя, что урожая в этом году не будет.

Но плоды висели, отчётливо видные на фоне потемневших к вечеру листьев.
И ещё Генка вдруг осознал, что откуда-то со стороны окна до него по-прежнему доносится пение соловья — словно тот остался в другом мире, где слива была пустой, а тачка — без колеса.

Генка любил фантастику и в своё время перечитал её тонны, но по жизни был реалистом, а ещё однолюбом, и единственной фантастикой в его жизни было то, что вот уже много лет он безнадёжно влюблён в Лену Рябцеву. Он уже давно махнул на это рукой, решив, что проще поверить в параллельные миры, чем в то, что Лена когда-нибудь захочет с ним поговорить.

Движимый теперь уже любопытством, Генка принял вызов, который окружающая реальность бросала его здравому смыслу, и спустя несколько минут убедился, что происходящее — не плод его воображения.

Хорошенько подперев дверь подвернувшимся рядом обрезком доски и убедившись, что она не захлопнется снова, Генка осмелился выйти и исследовать пространство вокруг сарая. Далеко отходить он не решился — мало ли что. Поначалу всё казалось привычным, но вскоре он начал замечать мелкие отличия: трава у стены была чуть гуще, на горизонте маячила высокая водонапорная башня, которой точно не было в его мире, а самое главное — в небе светилась луна. Её большой бледный диск, низко повисший над верхушками деревьев, молча следил за ним, словно всевидящее око.

Когда Генка приблизился к окну, которое, как ни в чём ни бывало, стояло на своём месте, его посетила идея. Немного повозившись, он, как и прежде, снял раму и пролез в образовавшийся проём. Оказавшись внутри, он первым делом окинул взглядом интерьер, стараясь выловить в памяти детали из своего мира. Это напомнило ему детскую забаву с картинками, на которых нужно было найти отличия. Вот и здесь: верстак казался не таким древним, слой пыли был гораздо тоньше, а воздух наполнен запахом свежеструганной древесины и бензина.

Как Генка смог убедиться впоследствии, окно оказалось своего рода червоточиной, каким-то непостижимым образом соединяющей различные версии реальности, которые, к тому же, отличались и позицией во времени. Это было восхитительно и непонятно. Генка чувствовал себя будто коллекционером редких бабочек, аккуратно перелистывающим страницы энтомологического альбома — с замиранием сердца переходил от одного мира к другому, ожидая очередного сюрприза.

Он ёжился от сырости, наблюдая, как утренний сад тонет в молочно-белом тумане. Мельчайшие крупинки влаги бесшумно кружились в рассветном воздухе, оседая на листьях смородины и собираясь в крупные прозрачные капли, которые скатывались в траву.

До боли в глазах вглядывался он в белое безмолвие снежной равнины, что простиралась в бесконечность за дверью сарая. Невесомые снежинки плясали в морозном воздухе, искрясь на солнце, пока он пробирался к спасительному окну, утопая по колено в снегу. Холод колол тело иглами, а онемевшие пальцы едва держали тяжёлую раму. Вернувшись в знакомый полумрак сарая, он долго не мог избавиться от зелёных пятен перед глазами.

Здравый смысл подсказывал ему, что пора бы повернуть назад, но понимая, что подобное вряд ли когда-нибудь произойдёт с ним второй раз, Генка продолжал движение по спирали, всё дальше оставляя позади привычный мир с его укладом. От возбуждения он не чувствовал усталости и продолжал открывать дверь сарая снова и снова, наслаждаясь восхитительным видом и неповторимым ароматом вересковых полей, что были утыканы домиками, похожими на ульи и выглядели явно обитаемыми. Вместо облаков по изумрудному небу неспешно проплывали гигантские медузоподобные существа, проливающие на землю лиловый дождь. Сквозь их полупрозрачные тела просвечивали звёзды.

Встречались и вовсе странные, внушающие чувство тревоги, места, один вид которых мог привести в уныние даже видавшего виды путешественника. Сердце его сжалось, когда он в очередной раз распахнул дверь — повсюду, куда ни глянь, раскинулось унылое болото, из недр которого лениво поднимались пузыри. Они лопались с отвратительным бульканьем, наполняя воздух тяжёлым гнилостным запахом. Задыхаясь от омерзения, Генка постарался поскорее покинуть это место.

Болото сменил безжалостный пустынный мир, почти сплошь состоящий из раскалённого песка и камней. Жар бил в лицо, словно из печи, обжигая кожу, и Генка чуть не изжарился живьём. Изредка кое-где из растрескавшейся почвы торчали бледно-голубые цветы на тонких стеблях. Вдалеке, в пыльной дымке, он заметил вереницу измождённых людей. Осунувшиеся и высохшие, они обречённо брели, волоча на спинах тяжёлые деревянные кресты. Их конвоировали всадники на верблюдах, вооружённые длинными копьями.

Когда в следующий раз Генка выглянул за дверь, колени его подогнулись от вида величественного хаоса, состоящего из незнакомых созвездий и странных туманностей. Пространство кипело движением: мерцающие всполохи вспыхивали и гасли, извиваясь в безмолвии. Посреди этого безумного танца непостижимым образом парил крохотный островок с сараем. Он напоминал астероид, застывший в космосе, но воздух здесь был удивительно свеж. От безбрежной пустоты кружилась голова. Генка рефлекторно опустился на корточки и зажмурился, судорожно вцепившись в дверь. Он долго не мог заставить себя открыть глаза и разжать побелевшие от напряжения пальцы, но всё же осмелился и начал осторожно ползти по краю фиолетово-чёрной пропасти, прислонившись спиной к сараю, цепляясь за шершавые доски и избегая взгляда в бездну. Вместо окна в стене неровно зиял тёмный провал, в глубине которого смутно угадывались очертания интерьера. Влезая внутрь, Генка решил, что с него хватит впечатлений — он взглянет, что за следующей дверью, немного передохнёт и двинется обратно.

За дверью не было ни неба, ни горизонта, ни какого-либо узнаваемого пейзажа — только сплошная серая пелена. Это пространство не походило ни на улицу, ни на комнату. Странная зола укрывала низ ровным ковром, в десятке метров сливаясь с таким же серым верхом. Груды пепла уходили в никуда, словно мир оборвался и истлел в прах.

Генка шагнул было за порог, но замер, охваченный смутной тревогой. Что-то здесь было не так. Он не мог объяснить, но как будто чувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Нехорошее предчувствие всё сильнее сжимало грудь.

Он огляделся и нашёл рядом одну из длинных досок. Взяв её, Генка осторожно просунул её в дверной проём и начал шевелить серую золу, пытаясь определить глубину. Доска легко погружалась в пепел, почти не встречая сопротивления.

И вдруг произошло нечто, что, словно пощёчина, вернуло Генку к реальности. Когда он попытался вытянуть доску обратно, она вдруг подалась так резко, что он едва не упал. Потрясённый, Генка уставился на неё — часть, что была погружена в золу, исчезла. Исчезла так ровно, будто её срезали бритвой. На месте среза тлел тусклый оранжевый огонь, но вместо дыма с него осыпалась серая зола.

Доска продолжала стремительно укорачиваться. Генка застыл, загипнотизированный этим зрелищем, пока в его руках не остался жалкий полуметровый обрубок. Тогда он резко очнулся и, будто обжёгшись, отшвырнул его прочь, словно держал ядовитую змею. Обрубок бесшумно канул в серой золе, будто его никогда и не было.

Генка ещё несколько мгновений тупо смотрел на порог, а затем до него дошло, какой гибели он едва избежал. Руки его затряслись, сердце молотило так, что гул в висках казался невыносимым. Он захлопнул дверь, прижавшись к ней спиной. Ему больше не хотелось отдыхать. Нужно было уходить. Срочно.

Гонимый смутным чувством опасности, часть обратного пути Генка проделал почти на автомате. Ему не терпелось поскорее покинуть эти неведомые земли, которые, возможно, таили в себе ещё немало опасностей, оставшихся незамеченными в состоянии азарта. Он беспокоился, что где-то плохо подпёр дверь, и она могла захлопнуться, или сарай засыпало песком или снегом. Но, к счастью, всё обошлось.

Когда он увидел более знакомую вариацию двора — с той лишь разницей, что деревья были моложе, а дом и сарай Варвары Степановны выглядели почти новыми, будто их недавно построили — на глаза у него навернулись слёзы. Только тогда он осознал, насколько устал. Недавний дождь оставил траву холодной и мокрой, а половина неба была затянута тучами. Был вечер, солнце медленно садилось за горизонт.

Войдя в сарай и плотно закрыв за собой дверь, Генка плюхнулся на стул у верстака. Некоторое время он бездумно смотрел в одну точку, не в силах пошевелиться. Постепенно привычные звуки и знакомая обстановка вернули его в реальность, а вместе с этим пришло и острое чувство голода. Желудок протяжно заурчал.

Забавы ради Генка начал заглядывать в ящики верстака. Маловероятно было найти там жаркое с курицей и тушёными овощами, но орехи или хотя бы семечки пришлись бы кстати. В первом ящике он нашёл отвёртки, молоток, плоскогубцы. Во втором — тяжёлый рулон тёмной ткани и моток сантехнического льна. А в третьем, рядом с аккуратной стопкой писем, стянутых резинкой крест-накрест, — какая удача — притаилась банка с солёными орешками.

Утолив голод и обретя способность мыслить ясно, Генка вернул банку на место. Взгляд его задержался на стопке писем. Он медленно провёл по ней кончиками пальцев, затем взял в руки. Писем было не меньше двух десятков, и они выглядели на удивление свежими, словно пролежали в ящике всего несколько недель.

Лицевая сторона каждого конверта была исписана аккуратным мелким почерком, обильно оклеена марками и усыпана штампами международной и местной почты с датой почти тридцатилетней давности. Отправителем неизменно значился некий Кирилл Знаменский. В графе «Кому» на всех письмах стояло одно имя: Варвара Михайлова.

"Варвара Степановна…" — догадался Генка.

Все письма были вскрыты, и в душе у него шевельнулось нехорошее подозрение. Словно в этих конвертах таилась какая-то тайна — важная и горькая, способная перевернуть чью-то жизнь.

Генка вспомнил историю, которую он слышал от мамы много раз и о которой знала вся округа без исключения. Варвара Степановна, а в те годы — ещё простая девочка Варя, в старших классах встречалась с мальчиком по имени Кирилл из параллельного класса. Вместе они строили серьёзные совместные планы на будущее, но их перечеркнул переезд родителей Кирилла в соседнюю республику — давно запланированный, но всё равно внезапный для Вари — который произошёл спустя месяц после выпускного.

Это стало настоящим испытанием для чувств молодой пары, но они верили, что справятся. Кирилл обещал сразу написать с нового места, и Варя несколько раз в день заглядывала в почтовый ящик в ожидании письма. Но проходили дни, дни сливались в недели, недели — в месяцы, а от Кирилла по-прежнему не было никаких вестей. Много раз Варя ходила на почту, но там только разводили руками и говорили, что не занимаются отслеживанием обычной корреспонденции, а заказных писем на её имя не поступало. Сначала она не теряла надежды и продолжала ждать, но потом понемногу начала уставать от этой тишины.

Так прошёл год, Варя успешно сдала сессию и перешла на второй курс университета. На предложения однокурсников сходить в кино или на дискотеку отвечала категорическим отказом, сосредоточившись на учёбе. Время шло. Ещё один год пролетел незаметно, затем ещё один, и вот вчерашние абитуриенты превратились в выпускников. Варя окончила вуз с отличием, получив красный диплом, после чего с головой ушла в работу, словно пыталась заглушить что-то важное, что не давало ей покоя…

Незаметно стемнело, а Генка всё так же неподвижно сидел в бархатном полумраке сарая, погружённый в мрачные раздумья. Он уважал чужие секреты и не имел обыкновения читать чужие письма, но тот, кто без зазрения совести вскрыл их и наверняка прочёл, явно не слишком тяготился вопросами морали. И этим человеком точно была не Варя.

Генка долго колебался, но мысль о том, что чужая тайна уже раскрыта, в конце концов заставила его решиться.
Нашарив выключатель стоящей на верстаке настольной лампы, он щёлкнул им, и уютный конус тёплого света пролился на край столешницы. Генка снял резинку со стопки писем, вздохнул и начал читать.

Это были письма любви, нежности и отчаяния. Кирилл ласково называл Варю — Варенька, Варюша, Варюня. Он писал, что тоже поступил в институт, но не может освоиться на новом месте, потому что безумно скучает по ней. Говорил, как ему не хватает её ямочек на щеках, их прогулок за руку.
Он тревожился, что от неё нет вестей. Признавался, что из-за этого почти забросил учёбу, и теперь его могут отчислить и забрать в армию. Потом сообщал, что сессию он всё-таки провалил. Но ему было уже всё равно — он не пошёл на пересдачу, и его вызвали в военкомат.

Потом были письма из части. Они тоже были наполнены любовью, но теперь напоминали монолог. Кирилл будто уже не верил, что кто-то их читает, и просто говорил сам с собой. Он писал, что когда демобилизуется, не поедет домой — первым делом сядет в поезд и приедет к Варе.

Последнее письмо было другим. Оно напоминало послание в бутылке. Кирилл держался отстранённо, писал сухо, как человек, потерявший надежду. Он сообщал, что его вместе с другими ребятами отправляют в горячую точку. Что он не хочет, но должен — потому что дал присягу.

"Может, это и к лучшему, — писал он. — Но я знаю, что произошла какая-то чудовищная ошибка. Я уверен, что у тебя, Варя, кроме меня никого нет. И если я вернусь живым... мы обязательно поженимся."

В конце было нарисовано сердце и приписано:

"В этом мире или в том, моя радость, мы обязательно встретимся. Вместе навсегда. С любовью, твой К."

Больше писем не было.

По ощущениям, было уже далеко за полночь, когда Генка закончил читать. Он провёл рукой по лицу, пытаясь прогнать сонливость, но мысли всё равно путались.

Два голоса, два любящих сердца так и не сплелись в одну песнь лишь потому, что кто-то решил за них.

Генка аккуратно собрал письма, скрепил их резинкой и положил обратно в ящик. Ноги затекли от долгого сидения, и он встал, чтобы размяться.

Даже если бы он мог забрать эти письма с собой — и они не рассыпались бы в его руках, не исчезли бы, словно мираж, — показать их Варваре Степановне он не смог бы. Это убило бы её. Она не выдержала бы такого удара.

Ему стало грустно.

Из оконного проёма тянуло ночной прохладой. Где-то вдали лениво перекликались лягушки, а в глубине леса ухнула сова. Генка стоял в темноте и слушал эти звуки, словно надеясь уловить в них хоть какое-то утешение.

В этот момент со стороны двери раздались шаги. Кто-то приближался к сараю. У Генки внутри всё сжалось, и он быстро погасил настольную лампу.
Спрятаться было негде. Генка лихорадочно соображал. Выход был только один. Почти не дыша, он с поразительной ловкостью протиснулся в окно, больно ударившись головой о доски проёма. Ключ уже поворачивался в замке.

Едва Генка успел приставить раму на место, как дверь распахнулась.
С колотящимся сердцем он прижался к стене. По подоконнику скользили дрожащие тени. Внутри кто-то медленно передвигался, держа в руках лампу или свечу. Когда свет наконец перестал дрожать, Генка осторожно заглянул в окно.

На верстаке он увидел керосиновую лампу, рядом с ней — коробок спичек. В глубине сарая возле полок, спиной к свету, копошилась женская фигура.
Когда она повернулась, у Генки перехватило дыхание. Лицо, искажённое тусклым жёлтым светом лампы, казалось зловещим, но он всё равно узнал её. Баба Люба. Мать Варвары Степановны. Только лет на тридцать моложе.

Поверх серого растянутого свитера на ней была телогрейка. В руке — банка растворителя. Женщина поставила её на верстак. Потом нагнулась к нижнему ящику, достала стопку писем и сунула её за пазуху.

Взяв растворитель, лампу и спички, она двинулась к выходу.

По спине Генки пробежал холодок. До него дошло, что она собирается сделать.

Прямо в эту минуту он был свидетелем трагедии, разыгравшейся здесь тридцать лет назад. Когда дверь за бабой Любой закрылась, он понял, что медлить нельзя. Генка вскарабкался обратно в окно, не обращая внимания на уже надувшуюся и пульсирующую на голове шишку, и побежал к двери, в темноте с грохотом сшибив стул.

Он распахнул дверь как раз в тот момент, когда баба Люба, присев на корточки метрах в пяти от сарая, возилась с банкой растворителя, пытаясь открыть крышку. На земле, прямо перед ней, лежали письма. Всю сцену хорошо освещал свет керосиновой лампы, что стояла рядом на дорожке.

— Стойте! — завопил Генка, и баба Люба от неожиданности подскочила, как ужаленная. — Не делайте этого!

— А чтоб тебя! — вид у неё был испуганный и одновременно пристыженный, как у человека, которого застукали под неблаговидным занятием. Но тут же она взяла себя в руки. — Не надо мне указывать, что мне делать, а чего — нет. Что ты забыл в моём сарае? И как ты в нём оказался? — спросила она раздражённо.

— Я… — оправдываясь, начал было Генка, — пришёл Варваре Степановне тачку чинить. Она попросила — колесо отвалилось.

Понимая, как это бредово звучит, он быстро добавил:

— Она дала мне ключ.

— Не говори ерунды. В сарае стоит старый дедовский замок, к которому подходит один-единственный ключ. И этот ключ сейчас у меня! И что это за клоунада с "Варварой Степановной"? Варя приехала уставшая с учёбы и давно спит. Я требую объяснений.

— Я бы объяснил, но вы всё равно не поверите. Пожалуйста, не жгите письма, последствия будут весьма печальными. Ведь ваша дочь любит Кирилла.

— Перестань совать нос не в своё дело. Он ей не пара, я знаю, что делаю. Ей нужен настоящий мужчина, а не этот... — она замялась, подбирая слово, и наконец выпалила с презрением: — салобон! Замуж за него выйдет — и поминай, как звали, останусь тут одна, как перст. Моя дочь достойна большего. Кто бы ты ни был, убирайся отсюда немедленно, пока я не вызвала милицию.

И тут Генка почувствовал, что слова сами так и рвутся из него. В порыве искреннего отчаяния он прижал руку к сердцу и заговорил:

— Как же это парадоксально! Вы носите такое прекрасное имя — Любовь. Зачем же вы идёте против него, убивая эту самую любовь? Остановитесь, умоляю вас! Если вы сожжёте эти письма, ваша дочь может так и не выйти замуж. Она останется одна, и её жизнь превратится в череду пустых, горьких дней. А вы... вы проживёте долгую жизнь, данную Господом, чтобы на собственной шкуре почувствовать, что значит смотреть на её одиночество и знать, что именно вы стали его причиной. И тогда уже ничего нельзя будет исправить... Ничего.

— Вдумайся в то, что ты несёшь! С какой стати я должна верить твоим бредням? — сказала баба Люба уже тише, растерянно. Её сбили с толку не столько сами слова, сколько та искренняя горячность, с которой они были произнесены.

Генка нащупал в нагрудном кармане что-то твёрдое. Достав предмет, он замер: пропавший ключ! Оказывается, он всё это время был при нём, а он и не замечал. Генка протянул ключ бабе Любе.

— Вот. Вы правы, это не дубликат, а оригинал. Можете в этом убедиться.
Баба Люба с недоверием взяла ключ и, поколебавшись, извлекла из кармана ещё один, точно такой же.

Наклонившись к свету, она внимательно изучала оба ключа, поворачивая их в пальцах. Они казались совершенно одинаковыми, разве что Генкин экземпляр был темнее и блестел гладкой, отполированной от частого использования поверхностью. На ушке обоих ключей виднелась одинаковая вмятина — словно на них когда-то упало что-то тяжёлое. Видно было, что это её потрясло.

— Это невозможно... — пробормотала она. — Двух таких отпечатков не сделать дважды. Дед уронил этот ключ в зубчатую передачу, а потом долго показывал нам эту вмятину, как примету...

Она перевела взгляд на письма, потом на Генку.

— Всё это очень странно.

— Знаю, — пожал плечами Генка, будто извиняясь. — У меня самого голова идёт кругом. Но поверьте, уничтожив эти письма, вы окажете Варе медвежью услугу. Впрочем, решать вам, а мне пора.

Он забрал ключ у застывшей в глубокой задумчивости бабы Любы и направился в сторону сарая. Звук захлопывающейся за ним двери привёл её в чувство, и она крикнула ему вдогонку, чтобы он подождал. Но Генка молча и уверенно прошагал к окну, за которым уже занималась утренняя заря. Оказавшись на другой его стороне, он приделал раму на место и двинулся дальше. Он возвращался домой.

Генка очень обрадовался, когда увидел плоды на сливе и водонапорную башню. Это означало, что он почти на месте. Следующая остановка — его. Сев на подоконник, он окинул взглядом внутреннее убранство сарая, как бы прощаясь с чудом, и шагнул в свой мир.

Здесь вовсю светило солнце и стоял гул работающей техники. Раздался страшный грохот ломающихся досок, и Генка едва успел отпрыгнуть прочь от сарая, как огромный оранжевый грейдер смял строение, превратив его в груду трухи.

На углу он столкнулся с тётей Зиной, соседкой Варвары Степановны.
— Генка? Ты чего носишься, как угорелый? — поинтересовалась она.
— А что тут вообще творится? — спросил он, переводя дыхание.
— Так ведь Варвара Степановна наконец-то забрала маму к себе. Дом продала, — с нажимом на последнее слово сказала тётя Зина, будто осуждая эту сделку. — Говорила, что место на дачный участок отдадут.

Генка стоял молча, глядя в сторону того, что ещё недавно было старым сараем. На душе было странно — словно была поставлена точка в какой-то важной истории.

Придя домой, он первым делом открыл ноутбук и ввёл поисковый запрос: "Варвара Степановна Михайлова". Выскочило с десятка два результатов. Он узнал знакомое лицо и кликнул по ссылке. Со страницы профиля соцсети на Генку смотрело знакомое немолодое лицо Варвары Степановны. Она выглядела очень хорошо, а лёгкие морщинки в уголках глаз выдавали человека, привыкшего встречать жизнь с улыбкой.

Дальше были фотографии детей — дочь на выпускном, сын получил диплом. Генка пролистнул дальше: на фотографии, сделанной в старом парке, на фоне цветущих магнолий Варвара Степановна обнимала сзади сидящего на скамейке немолодого мужчину, а он крепко держал её за руку, словно боялся отпустить. Мужчина смотрел с фотографии тёплыми, спокойными глазами — глазами человека, который прошёл через многое, но сохранил веру в счастье. Надпись под фотографией гласила: "Мы с Кирюшей в ботаническом саду".

Генка ощутил одновременно радость и сильную усталость, словно груз вдруг свалился с плеч. Веки отяжелели, он еле проковылял до кровати и тут же провалился в глубокий сон.

Когда Генка проснулся и открыл глаза, в комнате было тихо и солнечно. Он потянулся, потом сел и протёр глаза. Пять минут спустя он вернулся в комнату с большой кружкой ароматного кофе, когда заметил на кровати ключ. Старый, потемневший от времени металл с глубокой, рваной вмятиной на ушке, будто его зажевала шестерёнка. Генке он показался знакомым, хотя он не мог вспомнить, от чего этот ключ. Повертев в руках, он положил его в ящик стола, и, усевшись за компьютером, отхлебнул кофе. Тот был восхитительным.

С фотографии на экране на Генку смотрела приятная женщина, в заголовке профиля значилось: "Варвара Знаменская (Михайлова)". Это была мамина школьная подруга. Видимо, мама с его аккаунта разглядывала фотографии одноклассников, иногда она так делала в порыве ностальгии. Генка помнил эту скандальную историю, которую он много раз слышал от мамы — парень Вари переехал и та долго не получала от него писем, из-за чего впала в тяжёлую депрессию, а впоследствии оказалось, что всё это время её мама прятала письма, боясь, что дочь уедет и оставит её одну. В конце концов, всё закончилось хорошо и все друг друга простили.

В мессенджере мелькнуло уведомление. Сообщение было от Лены Рябцевой:

"Привет, радость моя! Сегодня встречаемся, как и договаривались? Соскучилась по тебе очень. Маме, кстати, очень понравился букет роз, который ты мне в прошлый раз подарил. Она сказала, что это не букет, а целый куст! И что, если молодой человек дарит девушке больше пяти роз, значит, он готов ей сделать предложение!"

В конце сообщения красовались поцелуй и подмигивающий смайлик.

Генка улыбнулся.

— Удивительные эти женщины, — подумал он. — Ничего от них не утаишь.

Март, 2025

Все персонажи и события в данном произведении являются вымышленными. Любые совпадения с реальными людьми или обстоятельствами случайны.

#vitali_pazdniakou #рассказ #проза #приключения #фантастика #драма#тайныпрошлого #семейныесекреты #историявписьмах #атмосфера #ретронастроение #старыйсарай #воспоминания #судьбаниточка #чудесаслучаются #неожиданныйповорот

Иллюстрация: Unsplash•com | Joe Dudeck