Цепные псы самодержавия. Глава 41

 
                Глава сорок первая

 Варвара, ничего не спросила, только засуетилась быстрее, чем обычно. Помогла ему снять одежду.
 - Идить в ванную, Николай Василич! Водичка горячая уже готова. Полотенчики на месте. Что на ужин будете? - только сейчас в её глазах Грабовский уловил жалость и сострадание.
 
 Рябые щёки Варвары тоже стали необычно красными.
 - Пельменей сделай! Водки, солёных огурцов и грибов! - попросил Грабовский.
  Он ужинал молча и сосредоточенно. Пил водку и не пьянел. Не отказался и от горячего крепкого чая, приторно сладкого, как сахарная патока.
 
  Николай долго не мог заснуть. Бессилие и злоба сжигали его. Он скрипел зубами, вздыхал, вставал с кровати и вновь ложился. «Как это проклятое быдло меня унизило!» - Грабовский видел себя со стороны в то время, как он бежал от «горчичников». Высокий, худой, неуклюже выбрасывая длинные ноги вперёд. Омерзительно! Просто омерзительно! А эти подонки  вдогонку  ему улюлюкали и громко смеялись. 
 «Твари! Быдло! Сволочи!»
 
К утру Николай впал в тяжёлое забытье. Потом подскочил с кровати. Глянул на часы-ходики, что висели на стене. Стрелки показывали пять часов двадцать минут.
 «Пойду на службу! Заснуть всё равно не смогу!» - он пошёл в ванную и начал бриться.
 
 Провёл острым лезвием бритвы по левой щеке, дошёл до подбородка, и ... совершенно неожиданно из него хлынула кровь. Алая густая она мгновенно полилась на шею, закапала на пол.

 Грабовский схватил полотенце и прижал его к подбородку.
 - Варя! Варя! - громко и отчаянно заорал он.
 - Чё случилась, Николай Василич? - в ванной появилась служанка в ночной рубашке. - О Боже! - запричитала Варвара, - полотенец от лица не убирайте! Крепче его прижимайте! Сильнее! - она выскочила в дверь.
 - Варя, да где же ты? - у Грабовского руки были в крови.
 Под ногами виднелась маленькая лужица крови...
  -Варя-я-я-я! - завопил он.
 - Тута я! Тута я! Держите, Николай Василич! - служанка сунула ему в руки маленькую склянку, наполненную густой жидкостью, а сама вырвала у него полотенце, вытерла им его щеку, подбородок и начала начала густо накладывать на порез толстый слой мази из стеклянной баночки.
 - Чичас остановится кровушка! Сейчас остановится она! - шептала при этом Варвара.
 В ванной сильно запахло мёдом, чабрецом и ещё чем-то горьким, похожим на полынь.
 
- Вот уже стала! Стала! Мазь, сделанная из трав по старинным русским рецептам. Вот уже всё! Смотритесь в зеркало, Николай Василич.
  - И правда не течёт! Чудненько! Просто чудненько! - обрадовался Грабовский.
 - Я вам чаёк крепкий заварю! А ещё чего вам, Николая Василич, на завтрак? - заулыбалась служанка.
 - Яичницу сделай, Варя!
 
Грабовский продолжил бриться. Провёл по правой щеке, полилась кровь!
 -Варя! Варя! Порезался! -заорал он.
 Вновь прибежала прислуга со склянкой.
 Варвара мазала его щёку чудодейственной мазью, а Грабовский думал:» Что это со мной? Пальцы трясутся? Омерзительно! Впервые за много лет я порезался да ещё два раза! Небывалый случай!»
 
Когда он закончил бриться, то на лице Грабовского появились ещё три пореза.
 Прежде чем  отправиться в управление, он посмотрел на себя в зеркало. «Какой кошмар!» На лице лежали слои мази, из под которых выступали розовые свежие порезы.
 «Придётся в таком виде находиться на службе!» - вздохнул Грабовский.
 Как всегда, он прибыл раньше всех. Сел за свой письменный стол, взял перо, лист бумаги и хотел было начать писать рапорт на имя полковника Сердюкова о необходимости приобретения нужных для управления канцелярских принадлежностей, как вдруг вспомнил, своё бегство от «горчичников».
  " Омерзительно! Омерзительно! За такой позор я обязан отомстить. Как? Убью парочку мерзавцев и всё! Только так! Никак иначе".
 
 Появился Протасов.
 - Николай Васильевич, доброго утреца вам! - протянул он Грабовскому руку.
 - Доброго уже получилось! Видите мою физиономию, Михаил Юрьевич? Вся в шрамах! Впервые такое произошло со мною! - пожаловался Николай.
 - Всегда что-то происходит впервые! Не переживайте вы так! На вас лица нет! Только шрамы! Ха-ха-ха! - по-доброму рассмеялся Протасов.
 
- Ха-ха! - улыбнулся Граборвский. «И чего, действительно, переживать?» Михаил Юрьевич,  подскажите мне адрес самой лучшей в Самаре оружейной лавки?
 - Она в городе одна! Поэтому и есть самая лучшая! Ха-ха-ха! - вновь хохотнул Протасов. - На улице Дворянской, конечно! Почти на углу Панской. А чего вы бы мечтали там прикупить?
- Патроны для револьвера «Смит и Вессон» там можно найти?
- Конечно же да, Николай Васильевич! Только лавка эта закрывается на обед в час пополудни и открывается лишь только в пять тридцать. Странно работают господа продавцы оружия...
 - Спасибо, Михаил Юрьевич! - поблагодарил Грабовский.

 Николай ушёл на обед как-никогда рано, около половины первого пополудни. Однако он не пошёл домой, а взяв извозчика, отправился  в оружейную лавку. Хотел купить там сто патронов к револьверу «Смит и Весон», но потом передумал и взял двести.
 
- Я вам, уважаемый, дам ещё десять патронов бесплатно! Думаю, что ещё навестите нас!  Мне, пожалуйста, ваш паспорт для того, чтобы сделать запись в журнале, - попросил сам хозяин, тщедушный невзрачный мужичок лет пятидесяти.
 
 Грабовский начал шарить по карманам.
 - Неужели потерял? - вслух растерянно размышлял он. - Нет! Не может быть! Дома оставил. Не думал, что по пути попадётся такая замечательная оружейная лавка. Просто шикарная лавка! - с этими словами Николай положил на прилавок пять рублей и многозначительно посмотрел на хозяина. - На днях я вам обязательно занесу мой паспорт! Можете быть уверенны!
 
 Тщедушный мужичок ещё раз посмотрел на покупателя одетого по последней моде и быстро сунул пятирублёвую банкноту в задний карман своих брюк.
 - С вас двадцать рублей! Настоятельно вас... - он поднял глаза на Николая.
 - Меня зовут Иван Иванович! Осипов Иван Иванович! - представился Грабовский,  протягивая две ассигнации красного цвета.
 - Я надеюсь, Иван Иванович,что вы через неделю занесёте ваш паспорт? - у хозяина были колючие глаза.
 - А как же? Будьте спокойны! Приду покупать патроны, но уже обязательно с паспортом! - пообещал Николай.
 - Прекрасно! Тогда я запишу в журнале Осипов Иван Иванович, - хозяин оружейной лавки открыл толстую амбарную книгу.
 - Будьте так добры! Всего вам самого доброго! - Грабовский взял две коробки с патронами и вышел на улицу.
 
На следующий день Николай также ушёл на обед раньше на сорок минут. Также не пошёл домой, а на извозчике приехал на берег реки Самарки. Расплатился и пошёл искать безлюдное место.
 
 В рощице плакучих ив, склонивших свои ветви прямо в воду, он нашёл несколько бутылок, кусок ржавого железа от бочки, два ящика и устроил из них мишени для стрельбы.
   Тишина разорвалась выстрелами.
 - Бах! Бах! Бах! Бах! - вокруг разлетелись осколки бутылок, щепа от ящиков.
 Кусок железа превратился в решето.
 «Не потерял ещё навык!» - с удовлетворением подвёл итоги стрельбы Грабовский.
   Уже не пахло молодыми листочками ив: вокруг висело синее пороховое облачко.
 
Грабовский стрелять любил и умел. Правда в полку никогда не принимал участия в никаких соревнованиях по стрельбе среди офицеров. Зачем? Никто его, как полкового адъютанта, не обязывал.
 
Уже закончились и бутылки, и ящики, а он, увлёкшись,  продолжал «рубить» ветви деревьев пулями крупного калибра револьвера «Смит и Вессон».
 Стрелял Грабовский метко, но довольно медленно. Ведь после каждого выстрела ему нужно было взвести курок большим пальцем правой руки, а затем уже указательным нажать на спусковой крючок.
   Также следовало прицелиться. Терялись секунды, которые ему могут стоить жизни.
 Тогда Грабовский стал взводить курок ребром ладони левой руки. Резко и быстро, стараясь при этом держать прицел.
 - Щёлк! Бах! Щёлк! Бах! - отлетела одна ивовая ветка, вторая, третья...
 » Просто чудненько! Вот так вот я быстренько прострелю тупые головы этого мерзкого сброда, который зовётся «горчичниками».
 
 В эту ночь он заснул сразу. Проснулся неожиданно, как от чьего-то толчка в плечо. Встал, посмотрел на часы. Половина второго. Тело стало то ли «гореть», то ли чесаться. Сильный зуд начался от груди и медленно спускался вниз. «Что это со мной? Что?» - испугался Грабовский.
 
Он сидел в кабинете, стараясь понять, что с ним происходит. » Нервничаю! Опять нервничаю! Так и с ума сойти можно! Нужно успокоиться! Как? Написать портрет! Прямо сейчас! Это вселит в меня уверенность и даст спокойствие! Вот оно что! - улыбнулся Николай.-  Сейчас мозг, нет скорее всего нервы, этого требуют!»
 Он нашёл кусок картона, затем, не спеша, аккуратно заточил несколько карандашей.
 - Варя-я-я-я! - негромко позвал Грабовский.
 - Иду! - по коридору зашлёпали босые ноги служанки. - Вам плохо, Николай Василич? - она стояла перед ним в ночной ситцевой рубашке до пола, с распущенными волосами и заспанным некрасивым лицом.
 
- Думаю, что мне хорошо! -улыбнулся Грабовский, - после долгого времени ко мне вернулось сильнейшее желание рисовать. Я должен, прямо сейчас, Варя написать твой портрет!
 - Николай Василич, а потом никак нельзя? Днём? - вздохнув попросила прислуга.
 - Никак нельзя, Варя! Никак! Тело у меня всё горит! Давай собирай на кухню все лампы, зажигай их. Да, у тебя шаль есть? - спросил он.
 - Щас соберу! Только сначала накину на себя платье! - вздохнула Варвара.
 - Нет! Нет! - остановил её Грабовский. - Накинь на рубашку шаль! Я тебя именно такой хочу видеть.
 
Прислуга снова вздохнула, впервые она видела всегда рассудительного и выдержанного хозяина таким нервным и взвинченным.
 Грабовский закончил писать портрет Варвары около четырёх утра. «Получилось! Неплохо даже, несмотря на освещение керосиновых ламп!» - умиротворённо подумал он.
 
- Держи! - протянул он ей картон.
 - Ой! Божичка! Ой! Я же здеся, на понтрете, как живая! -  воскликнула и принялась креститься Варвара.
 - Так ты и есть живая! Ха-ха-ха! - развеселился Грабовский. -  Забирай! Прости за то, что спать не дал!
 - Да вы что, Николай Василич! Грех такое говорить! Если вам ещё нужен мой понтрет рисовать, так вы мне говорите!
 
После этой ночи к Грабовскому вернулось  какое-то внутреннее удовлетворение  и спокойствие. Даже воспоминания о «горчичниках» не приводили его в ярость и бешенство.
 
В воскресенье он вернулся со службы в десять часов утра. С раннего утра Николай вновь работал с документами.
 Переоделся в «приказчика». В четверг он купил себе новые серебряные «купеческие» часы и очень широкий пиджак тёмно- синего цвета с длинными полами. Собрался тщательно.  Чёрную лакированную кобуру с револьвером повесил на ремень. Надел пиджак.
 
Грабовский, перед тем как выйти, долго смотрел на себя в зеркало. Даже намёка не было, что слева на поясе у него находился тяжеленный «Смит и Вессон». В карманы он насыпал патронов.
 Купил бутылку водки, вязку баранок, сладких сухарей, колбасы и сыру.
 
Потом долго ходил по грязным улочкам Солдатской слободы в надежде наткнуться на «горчичников», которые его унизили и ограбили  в прошлое воскресенье.
 Увы! Людей было много, а «горчичников» он так и не встретил.
 - Николай! Николай! - бросился к нему Вахрамеев и стал крепко жать руку. - Я сомневался придёшь сегодня или не придёшь! Меня в прошлый раз сморило. Спасибо за то, что меня на топчанчик положил и укрыл.
 
- Не за что меня благодарить, Петрович! Если выпил и появилось желание отдохнуть, то нужно - отдохнуть! - успокоил его Грабовский. - Я тут тебе гостинцы принёс: баранки и сухари. Будешь чай пить! Бутылочка для нас! Колбаска, сыр...
 
- Николай, ты опять потратился! Зачем? - укоризненно посмотрел  не него своими блёклыми голубыми глазами  Вахрамеев. -  У меня много запасов , что   надолго хватит. Я вот сомневался, что ты придёшь, а картошек  всё равно сварил! Садись за стол! Сейчас и пообедаем!
 
 Не успели они выпить, как послышался стук в дверь.
 - Тук! Тук!
 - Заходь! Нечего двери выбивать Ха-ха! - крикнул Вахрамеев.
 В комнату вошла высокая, с красной лентой в толстой косе волос цвета вороньего крыла, женщина. На вид ей было не больше двадцати двух - двадцати трёх лет.
 
- Здравствуйте, Акинфий Петрович! - поздоровалась она. - Ой! - воскликнула вошедшая, - у вас гости! Ой! Тогда я в следующий раз зайду...
 - Ты чего, Зинка! Проходи! - Вахрамеев поднялся из-за стола. - Вот знакомься мой друг, Николай! - старик двумя руками показал на Грабовского.
 - Разрешите представиться, Николай! - Грабовский резко подскочил щёлкнул каблуками сапог и сделал короткий и быстрый поклон головой. «Вот, дурак! Я же купец! Я же не офицер! Хорошо хоть руку не полез ей целовать!» - мысленно обругал он себя.
 
Было видно, что от такого поведения женщина очень сильно растерялась. Вахрамеев же вообще впал в ступор.
 - Зинаида! - сильно покраснев, произнесла гостья!
 - Очень приятно! Присаживайтесь с нами за стол! - Грабовский отодвинул свой стул и показал на него рукой.
 -Ой, спасибо! Спасибо! - смущённо произнесла Зинаида, - мне некогда! Акинфий Петрович, я вам свои туфли на высоком каблуке принесла. Вы мне набойки сделаете? - женщина протягивала сверток Вахрамееву, а сама смотрела на Грабовского.
 
«А она красивая! Грудь высокая, талия узкая. Ростом с меня. Брови широкие и чёрные, как уголь,» - думал Николай.
 - Дай, посмотрю! - старик вышел из-за стола и развернул тряпицу.
  - А здесь бы ещё и подшить! Видите, Акинфий Петрович? - Зинаида разговаривала с Вахрамеевым, а сама своими черными глазищами зыркала на Грабовского.
 - Сделаю! В среду можешь забрать! - старик завернул туфли в тряпку и положил на пол возле окна.
 - Спасибо, Акинфий Петрович! До свидания! - женщина задержала свой взгляд на Грабовском и вышла.
 
- Ну ты меня и удивил, Николай! - покачал головой Вахрамеев.
 - Чем же? - не понял Грабовский.
 - Повадки у тебя истинно офицерские! Надо же!
 - Получилось просто.... - пожал плечами  Николай.
  После второй стопки завязался разговор, из которого Грабовский уже знал о хозяине дома очень много.
 
 Жена у Вахрамеева умерла пять лет назад. Живёт он один, получает военную пенсию целых 56 рублей 75 копеек в год. Ремонтирует соседям обувь, за что они ему  платят дровами, керосином, картошкой, морковью, самогоном.
 
- Бабы бельё  ещё починят, постирают. Деньги редко дают... Откуда они у них. Да я и не прошу. Вот если сапоги кому пошью, тогда только деньгами беру. В цирульню не хожу, меня дома Нюрка подстригает, - не спеша, рассказывал о своей простой жизни Вахрамеев.
 - Петрович, пенсия маленькая у тебя! - вздохнул Грабовский, - неужели хватает?
 - Так живу я скромно... В свои бани помыться соседи приглашают. Каждую субботу. Так что я на помывку в городских банях тоже не трачусь, а там целый пятак нужно заплатить.  У меня соседи добрые все! Давай, наливай!
 - Я хочу у тебя помощи попросить, Петрович, - Грабовский внимательно посмотрел в морщинистое лицо старика. - Поможешь?
 - А как же! Николай, ты только скажи! Чем смогу... - теперь Вахрамеев уставил на него свои глаза, поглаживая правой ладонью короткие седые волосы.

  - Не повезло мне, в прошлое воскресенье, когда от тебя возвращался, - Грабовский внимательно наблюдал за реакцией своего собеседника. - Появились неизвестно откуда... Как из-под земли. «Горчичники» пять человек.
 
 Вахрамеев слегка побледнел, перестал жевать квашеную капусту и, не мигая, смотрел на Николая.
  - Хотели, сволочи, меня раздеть! Одежда моя им понравилась. Новенькая... Пришлось отдать «горчичникам» кошелёк с деньгами. Самое главное, хотели надо мной поиздеваться... Я бежал! Признаюсь тебе, Петрович, убежал я от них! Какое это унижение! Я до сих чувствую себя так, будто бы меня вниз головой в бочку полную дерьма опустили! - Грабовский замолчал.
 
- Вот псы поганые! Тунеядцы! - лицо у старика стало цвета молока. - Тебе, Николай, с ревОльвером нужно ходить, чтобы этих супостатов в случае чего отпугнуть.
 - Уже хожу! - Грабовский многозначительно постучал себя по боку, где на поясе висела кобура с револьвером.
 - Вот это правильно! Это правильно! А с «горчичниками» энтими чего сделать-то хочешь? -тяжело вздохнул поинтересовался Вахрамеев.
 
- Застрелить! - хмыкнул Грабовский.
 - Как это убить? - старик подскочил со своего табурета. - Этого нельзя делать?
 - Почему, Петрович? Они моё человеческое достоинство унизили!  Я обиду спустить не могу... - повысил голос Грабовский.
 
- Обиду спустить нельзя - это правильно, но вот убивать человеков нельзя! Ты же, Николай, не тать какой! Не убивец! - старик, стоя,  размахивал указательным пальцем правой руки. - Господь дал человеку жизнь, и только он имеет право забрать её у него.
 - Петрович, а ты что, разве не убивал? Или ты - Господь? - разозлился Грабовский.
 
- Николай, не кощунствуй! - Вахрамеев почти перешёл на крик. - Да, я убивал! Только на войне и врагов! Там неприятель тебя жизни лишит или ты его. А у тебя совсем другое! Обиду спускать нельзя, но без убийства!
 
- Хорошо, Петрович, я подумаю! Чего стоишь? Садись! -  примирительно произнёс  Грабовский. - Не буду я этих сволочей убивать! Только пугану и всё.
 - Обещаешь? - прошептал старик, перегнулся через стол смотря ему в глаза.
 - Слово даю, Петрович! - убедительно произнёс Грабовский.
 - Тогда говори, чем я должен тебе помочь? - Вахрамеев удобно устроился на табурете.
 
- Сможешь выяснить, где они живут? Одного кличут «Тараканом». Он рыжий и кудрявый. Главарь банды - высокий круглолицый лет двадцати трёх. Младшему на вид лет семнадцати. Он худющий, на морду страшный. Носит нож в голенище правого сапога. Вот что осталось в моей памяти.
 - У нас в Солдатской слободе таких нет! -  сразу же ответил Вахрамеев, - я всех у нас знаю! У нас здесь отродясь «горчичников, не водится. Они ведь там шарашатся, где люд богатый есть. А у нас здеся чё? Беднота кругом, но я разузнаю. К следующему воскресенью тебе всё расскажу.
 - Петрович, только ты как-нибудь это сделай не привлекая излишнего любопытства! - попросил Грабовский. - Дело это может быть весьма опасным.
 - Знаю как это сделать! Знаю! - Вахрамеев стал наливать гостю и себе водки.
 
- Да, Петрович, а паспорт ты случаем не можешь добыть? - выговаривая каждое слово спросил Грабовский.
 - А тебе он зачем?
 - Так револьвер ещё один нужно купить да патронов к нему!  В оружейной лавке ведь спросят,  а свой я показывать не хочу. - Объяснил Николай.
 - Да! Зачем тебе свой паспорт показывать? Не надо! - моментально согласился старик. - Есть у меня человек знакомый! Он сделает. Только вот заплатить ему придётся. Ты уж, Николай, не обессудь!
 - Конечно! Я заплачу! А сколько нужно? - Грабовский полез в карман за бумажником.
 - Не сейчас! Потом, как паспорт я тебе дам! - остановил его Вахрамеев.
 - Да, Петрович, на фамилию Осипов Иван Иванович, но с моими приметами. Сможешь?
 - Думаю, что да! Давай выпьем! - старик поднял свою глиняную кружку.
 - Давай, Петрович! - Грабовский с отвращением посмотрел на свою старую тёмную от времени стопку.
 -Хорошо! Ох, как хорошо! - одобрительно выдохнул старик и принялся нюхать колечко колбасы. - Ты, Николай, заметил, как на тебя Зинка смотрела? А? Или нет? - он принялся жевать колбасу.
 - А как она смотрела? - Грабовский сделал глупое лицо.
 - Понравился ты ей! Я её много лет знаю. Хорошая она баба, но невезучая, - Акинфий Петрович вновь взял бутылку и принялся наливать водку.
 Сначала Николаю в тёмную стопку, а затем себе в глиняную кружку.
 
- Вышла она совсем девчонкой за старого и больного мужика. Родила от него мальчонку, а через год муж  и помер. Она сама поднимает сына. Правда мать ей помогает... А потом Зинка замуж выйти не смогла... Ладно замуж, даже приличного мужика приходящего найти не может. Прибивается к ней разная шушера: бездельники да пьяницы. А Зинка - она баба работящая! Красивая! Вишь, Николай, как в жизни бывает?
 
- Всё случается! На то она и жизнь! - Николай взял кусок чёрного хлеба и стал отрывать от него кусочки  и жевать их.
 - К чему я клоню? Улавливаешь? - Акинфий Петрович посмотрел на Грабовского своими блекло -голубыми глазами.
  Николай промолчал.
 - Ты недавно в Самару приехал. Молодой крепкий мужик. Не упусти свою возможность. Бери да пользуйся! Куда лучше, чем потаскух заразных искать. Выпьем Николай!
   
Они пили... Вахрамеев рассказывал о свой службе в полку. Вспоминал интересные случаи. Было видно, что одинокому старику нужно высказаться...
  Грабовский больше слушал и задавал вопросы. Они касались только Самары. Акиннфий Петрович с удовольствием отвечал. Знал он много о жителях этого города, об их пристрастиях. Давал советы где и что дешевле купить, в какие лучше бани ходить...
 
Николай слушал с интересом. Ведь это была для него очень ценная информация, которая ему обязательно когда-нибудь пригодится.
 Когда за окном стало сереть, Грабовский резко встал из-за стола.
 - Петрович, темнеть начинает. Идти мне надо!
 - Как хочешь, Николай! Можешь заночевать у меня... - с трудом пролепетал Акинфий Петрович, - если желаешь, конечно..
 - Спасибо! Я пойду. В следующее воскресенье обязательно буду у тебя, Петрович! Жди!
 
Не успел Грабовский пройти и десяти шагов, как услышал за спиной женский голос:
 - Николай! Николай! Подождите!
 Грабовский обернулся. К нему подходила Зинаида. «Откуда она взялась здесь?» - удивился он.
 Женщина переоделась. В последних лучах заходящего солнца она выглядела очень эффектно: в красном длинном платье, подпоясанная тонким кожаным ремешком. Толстая коса с широким бантом цвета спелой вишни. Высокая, с большой грудью, тонкой талией черноволосая Зинаида была похожа на цыганку.
 
- Николай, вы мне поможете? - она в упор смотрела на Грабовского своими чёрными глазами.
 - Что-то случилось? - попытался улыбнуться Николай;
 Улыбка не получилась, у него пересохли вдруг губы и не хотели растягиваться.
 - У меня в доме одна петля на двери оборвалась. Войти не могу. - Зинаида   выразительно посмотрела на Грабовского.
 - Конечно! Пойдемте! Это далеко?
 - Да, нет! Совсем рядом: за углом! - Зинаида так мило улыбнулась, что Грабовского бросило в жар.
 
 Домом оказалась покосившаяся на бок хижина из почерневших досок с осевшей посередине крышей.
 Оторванные ставни стояли у стены. Дверь и правда держалась только на одной петле.
 " Другая явно не сегодня оторвалась," - заметил Грабовский, осторожно поддерживая дверь, чтобы она не рухнула на землю.
  - Готово! Открылась! - с облегчением вздохнул он.
 - Так чего вы, Николай, стоите? Проходите внутрь! - прошептала почему-то Зинаида.
 
 Она вошла за ним.
 - Сейчас я лампу зажгу! - продолжала шептать хозяйка.
 Тусклый огонь керосинового фитиля осветил убогое жилище. Земляной пол, деревянную кровать застеленную грубым шерстяным одеялом, давно беленую печь, стол с посудой и пару табуретов. На вбитых в стену гвоздях висела какая-то нехитрая одежонка.
 - Самовар сейчас поставлю! Чайку попьём! - Зинаида бросилась к печи.
 - Спасибо большое! Я у соседа вашего  пообедал и поужинал. Домой идти нужно... - неуверенным тоном произнёс Грабовский.
 
Зинаида подошла к нему с самоваром,  да так посмотрела в глаза , что у Николая задрожало что-то внутри.
 - Да как же вы пойдёте? Разве можно? - с испугом выдохнула она.
 - А почему нет? - удивился Николай.
 - Дак темно уже! На улице ни одного фонаря нет! Ноги можно переломать... - Зинаида поставила самовар на пол. - Оставайтесь у меня переночевать. Я одна. Мать сынишку на несколько дней забрала к себе.
 
 Грабовский молча стоял и не знал что же ей ответить. Тогда Зинаида сильно прижалась к нему  всем своим дрожащим телом и жарко зашептала в ухо:
 - Коленька, оставайся! Прошу тебя!
 Её дрожь передалась ему. Грабовский поднял Зинаиду и понёс к кровати.
 Потом он потерял счет  времени. Но разве  это было важно?
 
- Коленька! Коленька! Поднимайся мой родной! Светает уже, мне идти убираться нужно! Коленька! - нежно гладила Грабовского по груди Зинаида.
 Он открыл глаза. На кровати сидела уже одетая Зинаида.
 - Встаю! - Грабовский притянул женщину, обнял её и принялся жадно целовать в губы. - Зина, ты самая сладкая на свете!
 - Придумал тоже, засмущалась она. - Вставай! Я самовар поставила. Тебе покушать надо.
 - Спасибо, дома позавтракаю! - он быстро оделся, затем достал бумажник и вынул из него десять рублей.- Это тебе! - протянул Грабовский Зинаиде ассигнацию красного цвета.
 - Зачем? - испуганно спросила она.
 - Наймёшь плотника, чтобы он в доме двери починил и ставни поставил! Бери!
 - Спасибо, Коленька! - женщина с какой-то опаской взяла деньги.
 
Потом они  вдвоём вышли из дому.
 Вдоль дороги, по тропинкам,  брела вереница бедно одетых мужиков и баб. Это жители Солдатской слободы  шли на работу .
 Не было слышно ни смеха, ни разговоров. Все шли молча..
 - Коленька, тебе здесь прямо, ну а я сворачиваю. Я почти уже пришла. Здесь уже недалеко  лабаз, - вдруг с тоской в голосе сказала Зинаида.
 -До свидания, красавица! - Грабовский хотел обнять женщину и поцеловать её на прощание.
 - Не надо! Что ты! Увидят же! Народу вон сколько! -  испуганно отстранилась она. - Скажи, Коленька, ты ко мне ещё придёшь? - Зинаида опустила свои большие чёрные глаза.
 - Конечно! Что же я без тебя такой сладкой делать буду? Как жить? - серьёзно ответил он.
 - Я страдать без тебя буду, родной! Приходи быстрее! - Зинаида повернулась и быстро пошла по какой-то боковой улочке.
 
"Всю жизнь был уверен, что выражение «сладкая женщина или как говорят в простонародье «сахарная баба», «медовая девка» - это метафора. Фигура речи. Увы, Николаша, ты был неправ," -рассуждал Грабовский.
 
Впервые ему попалась такая «сладкая» женщина. Он вспоминал прошедшую ночь до мельчайших деталей, и ему хотелось вновь увидеть Зинаиду и быть с ней. Женщина из самых низов, зарабатывающей на жизнь уборкой в каком-то вонючем лабазе. Она, наверное, ни читать, ни писать не умеет. А сколько в ней искренней страсти! Сколько нежности!
 
Ночью он быстро поужинал нехитрой едой, приготовленной Варварой, и мгновенно уснул. Думал, что не проснётся до самого утра. Но в полночь открыл глаза. Сон улетучился. Грабовский начал вновь вспоминать своё постыдное бегство от «горчичников». «Чего ты, Николаша,  ждёшь? Чего ты тянешь? Нужно их искать каждый день! Не ждать информации от Вахрамеева, а искать! Сейчас солнце не заходит рано, поэтому каждый вечер, после службы, нужно приходить в то место, где и случился со мной  этот позор. Они должны когда-то там появиться или где- то рядом. Пораньше приходить на службу, и раньше её заканчивать".
 
Так Грабовский и делал. Теперь он до глубоких сумерек бродил вокруг Молоканского сада, в окрестностях Солдатской слободы.
 
В субботу, когда солнце стало закатываться за горизонт, он их увидел.
  Совершенно случайно, в проходной улочке, возле зарослей зацветавшей сирени он заметил  две знакомые фигуры в черных пиджаках, которые справляли свою естественную нужду, громко при этом матерясь.
 
Грабовский остановился, а потом тихо приблизился к ним на расстояние пяти- семи шагов.
 - Эй-й! - негромко крикнул Николай.
 Они, как по команде, повернулись. У коренастого из под лакированного козырька фуражки лезли наружу нестриженые кудрявые волосы. «Таракан!» - с удовлетворением отметил Грабовский.
 
Другой, высокий круглолицый, не застёгивая ширинки, осклабился и полез в карман пиджака, » А это сам главарь этой гнусной шайки!» - почему-то обрадовался Николай.
  Захрустели ветки сирени, из  куста появился тот:  молодой  с прыщавым лицом.
 Он торопливо затягивал ремень на своих штанах в белую полоску.
 - Чаво стоишь, дядька? Скидавай свою одежонку! Не вздумай бечь, как в прошлый раз! - продолжая нехорошо улыбаться, главарь вынул из кармана пиджака полуфунтовую гирьку на проволоке и принялся угрожающе крутить её перед собой.
 - Попался! Козлина! -  молодой быстрым движением вырвал из голенища правого сапога нож.
 Лезвие блеснуло в лучах заходящего солнца.
 
- Ты слышал, дядька? - Таракан сделал короткий шаг к Грабовскому.
 - Слышал! Слышал! - Грабовский расстегнул полу пиджака и медленно вынул свой Смит и Вессон из кобуры. Взвёл курок. - Вы -ублюдки! Ублюдки!
 
«Горчичники» застыли на месте.
 Николай прицелился и нажал на спусковой крючок.
 - Бах! - грохнул револьвер.
  Куски правого уха главаря со сгустком крови ударили в левую щёку »Таракана».
 - А-а-а-а! Сука-а-а! - заорал высокий горчичник.
  Он бросил гирьку на землю, прижал рану правой ладонью и громко завыл:
 - У-у-у-у-у!
 -Ой! Ой! Ой! - «Таракан» размазывал по щеке чужую кровь и жалобно скулил, - Ой!Ой!Ой!
 
Молодой растерялся. Он попятился назад и громко матерился, сжимая в руке нож.

 Грабовский,  не целясь, выстрелил в молодого.
 Пуля попала в верхнюю часть его ладони и раздробила два пальца. Нож сразу же камнем упал на землю.
 - Ой! Ой! - »Таракан» развернулся и бросился наутёк.
 - А-а-а-а! - за ним бежал главарь, прижимая ладонью дыру, где совсем недавно было ухо.
  Кровь обильно текла на пиджак. Её крупные капли плюхались на землю.
 
Грабовский вновь взвёл курок и начал нарочито долго целиться на стоящего на коленях молодого "горчичника".
 - Дядень-ка! Дяде-нька! Не надо прошу тебя! Не убивай! Христом прошу ..- разрыдался он. - Я у мамки один! Дяденька...
 - Ублюдок, ты! - процедил Николай, - и мать свою сразу вспомнил.
 
- Да! Да! Дяденька, я ублюдок... - молодой стоял на коленях, прижимая окровавленную ладонь с ранеными пальцами к груди, и как собака, скулил  от боли.
 - Слушай меня, ублюдок! Передай своим подельникам, что  если я вас встречу ещё раз, то пощады уже не будет! Перестреляю вас всех!  Понял? - Грабовский был почему-то спокоен и говорил негромко, не срываясь на крик.
 
- Я понял, дяденька.... Понял! Можно я побегу, дяденька? - молодой глазами, полными боли и отчаяния, смотрел на Николая.
 - Давай, сволочь, проваливай! - разрешил он.
 - Ага! Ага! Ага! Так я побегу? - прошептал молодой, поднимаясь с колен.
 - Да! - закричал Грабовский.
   Молодой, оглядываясь на Николая, почему-то пригнулся и бросился бежать.
 Грабовский подобрал нож, гирьку на проволоке и спрятал их в карман пиджака. «На память!» - усмехнулся он.
 Впервые за много дней Николай спал крепко и спокойно,а снилась ему «сладкая женщина» Зинаида.