Кольцо Саладина, ч 4. Последнее воскресенье, 51

КНЯЗЬ

- Я тибья замучию!..
Она грозит мне пальцем и заразительно хохочет. И всё в ней хохочет – брови, зубы, губы, ямочки на щеках. Глаза становятся игривыми щёлочками, и там, в их тёмной глубине, искрит огонь.
Её зовут Росита. По-русски – Роза.   
Волосы у неё роскошные, фигура пышная, стройная. Идеальная для танго – так считается.
- Я ти-ибья замучию, ста-ану самой лючию…
Это уже её тут научили нашей русской песне ребята-барды, и ей нравится. Конечно, какой девушке не понравится помучить парня, помахивая у него перед носом пальчиком с красным ногтем.
- Ну-ну, посмотрим, - я тоже смеюсь. - Это мы ещё посмотрим, кто кого замучает…
Официоз кончился, соревнования позади. Но фестиваль всё ещё цветёт. Через два дня всем по домам, но об этом никто не думает, побережье полыхает весельем… Уличные программы. Стрит-данс.
- Это я, я тьибя замучию… ты па-адажьди, - поёт Росита.

Вообще-то она меня уже порядком помучила. Вероника велела в оставшееся время танцевать с аутентичными партнёршами, чтобы почувствовать истинный нерв танго. С испанками, бразильянками, а лучше с настоящими аргентинками. Росита – победительница. Вероника с ней давно знакома. Поэтому теперь Росита знакома со мной.
- Ты-ы вкрадчивый кот, - втолковывает она мне. - Но я тьибя замучию…
У меня новое прозвище. Я не перечу. Я уже привык, что меня перевирают по-всякому – это началось ещё в родной школе, и с тех пор практически никто не зовёт меня по имени. Теперь это продолжается здесь. Конечно, меня назвали не котом, а как-то по-другому. Что-то было сказано про мою манеру или походку в танце. Что при моём росте я двигаюсь по-звериному пластично. Вроде барса или тигра. В общем, я не понял это высказывание, прозвучавшее через микрофон во всеуслышание, тем более, что оно было сказано на местном наречии. Мы только что оттанцевали последний танец, и я вообще плохо воспринимал окружающее. Но высказывание понеслось кругами, перевелось с болгарского на английский, с английского на испанский, потом обратно на русский, перевралось по дороге не раз и вернулось ко мне уже вкрадчивым котом.
Вероника посмеивается, но она довольна и счастлива. Всё прошло блестяще. У нашей делегации куча призов. Я даже запутался в них – здесь столько номинаций, что размывается радость победы. Я привык к простому: первое, второе, третье места – призовые. Остальные – до свидания. Здесь же оцениваются какие-то мелкие доблести, шаги, грация, постура и чуть ли не туфли партнёрши.
Нет, гран-при, конечно, не у нас. Гран-при, само собой, у аргентинцев, но у нас есть первое место где-то, и есть два вторых места где-то, и есть третье, и есть даже специальный приз зрительских симпатий. Собственно, после него я и стал вкрадчивым котом.

Я ещё не привык, что все волнения позади и странно себя чувствую. С одной стороны – восторг, радость победы, с другой – опустошение и неприкаянность. Ты как бы бежал-бежал несколько месяцев и вдруг – хлоп, шмякнулся об стену. И непонятно тебе, и пусто, и мучает чувство, что ты выбит из колеи.
Лучше всего такую прострацию снимают девушки. И чуткая Вероника отправила меня в последние дни к Росите - поправлять настроение и учиться аутентичному танго.

Последние дни - самое интересное. Стрит-данс. Это так официально называется в программе. На деле это просто балдёж и расслабон. Все отдыхают и танцуют, как хотят и в чем хотят. И при этом всё мощно, красиво, свободно. Ты вписан в целый город. Мимо тебя едут машины, автобусы, пассажиры высовываются из окон, кричат что-то ободряющее, машут руками. Вокруг тебя собираются горожане. Тебя фотографируют, тебе хлопают. Побережье превращается в один огромный танцевальный зал. У девчонок для «улицы» специальные наряды, не ранжированные, а какие захочешь, вопреки всем правилам. И я наконец-то с наслаждением отмыл голову от зеркального лака, которым намертво асфальтировался обязательный зализ на голове в программных танцах. Гель так до конца и не отмылся с моих длинных волос, я ходил романтично кудлатый, но всем нравилось. На этом, кстати, моя свобода кончилась, Вероника потребовала на «улицу» надеть всё белое. Я долго вопил, что белое –это вовсе не свобода, а где же та свобода, что мне тут обещана в последние дни, но Вероника умоляюще складывала руки, и я сдался. Потом я понял, почему она настаивала. Она снимала на видеокамеру, и ей было важно, чтобы меня видно было в темноте…

Но свобода, несмотря на белые туфли – это свобода. Пей вино, танцуй с девушками, горлань под гитару. Ты – моё дыхание, утро моё ты раннее… Всю себя измучаю, стану я самой лучшею…
И вот Росита меня мучает аутеничным танго. Да уж, это не то, к чему ты привык. Это настоящее. Плотное, жаркое, ломающее границы. Она сразу встала в близкое объятие и словно надела на меня своё тело, я в первую секунду даже смутился. Но пришлось соответствовать. Причём не только в танце, во всём остальном тоже.
- Приедешь ко мне? В Буэнос-Айрес?
Мы сидим на набережной со стаканчиками какого-то тоника, отдыхаем от бурностей, что мне учиняла Росита.
- Придёшь ко мне? Ночьевать?
У неё всё просто. Впрочем, тут у многих так. Тут, на фестивале, вообще всё вот так. А у меня и вовсе полный карт-бланш. Вероника сказала: ты победил, ты заслужил, отдыхай, как хочешь. И это прозвучало как «спи, с кем хочешь». Такие вот нравы у нас тут на фестивале…
- А у тебя муж есть? – спрашиваю я и чокаюсь с ней картонным стаканчиком.
- Есть, - радостно поёт Росита. – Но он давно!
Она машет куда-то в сторону, и я смеюсь.
- Далеко, - поправляю я.
- Далеко, - весело соглашается Росита. - И давно…
Мы смеёмся оба.
Мне всегда нравились хохотушки. И мне всегда нравилось, как хохотала пани…
Я вздыхаю. Наверное, взгляд мой меркнет, и Росита замечает это.
- Не иметь плохое! – командует она.
И я встряхиваюсь.
- А у тебя есть муж? – спрашивает Росита.
- Нет муж, - в тон ей отвечаю я. – Я одинокий вкрадчивый кот.
- Ой! – смеётся Росита и кивает на Веронику. – А она? Она муж?
Вот как они чувствуют, женщины? Откуда? Или правда, между нами что-то всё ещё есть. Но я-то не вижу. А все устраивают нас рядышком. Занимают нам соседние места в зале, в гримёрках, в кафе…

А Вероника сегодня звезда. В Болгарии много красивых девушек, это я уже понял, но Вероника и здесь звезда.
На ней потрясающее платье, я его ещё не видел – глубоко-лиловое, как ночь, а снизу, почти с полу, словно взмётывается костёр. Огненно-оранжевые языки пламени пляшут, когда она делает крутые повороты, юбка разворачивается во всю ширину, и кажется, она танцует посреди костра.
- Тут надо наделать звёздочек, - говорю я, вглядываясь в её лиф. - Тут и тут.
И нахальным пальцем показываю две точки, где по моему мнению должны быть звёздочки.
Если бы это была пани, я бы точно схлопотал по морде. Но Вероника только смеётся и говорит спокойно:
- Ты пьян.
Если бы это сказала пани, я бы немедленно спросил: это комплимент? Или порицание?
И мы вместе посмеялись бы нашей общей тайной шуточке, давней – ещё с тех дней, когда мы встретились…
- Ну, пьян, - киваю я согласно, - как и все вокруг.
Да, всё ещё не верится. Что после стольких месяцев нечеловеческих репетиций можно ни о чём не заботиться и просто отдыхать, танцуя. Я с чувством благодарности прижимаю её к себе. После Роситы Вероника кажется худенькой, хотя она вовсе не худенькая. А какой же тогда покажется пани?
Пани, опять пани… Как же дико её не хватает… именно здесь, сейчас, когда ты свободен и хочется только одного – обниматься и остро чувствовать красоту вокруг.
Варна утопает в цветах. Всё пышно цветёт и благоухает. Спиреи, иудино дерево, багряник. И, конечно, розы. Безумство роз… Завтра мы улетаем, а тут, в Болгарии, начнётся ежегодный традиционный фестиваль роз.
Здесь какой-то бесконечный фестиваль, и я понимал, что насладиться всем этим нужно на полную катушку, потому что в Москве этого не будет. В Москве этого просто не бывает.
И я уже совсем собрался присмотреть хорошее вино и отправиться к Росите-Розе, чтобы довкусить все тонкости аргентинского танго, которыми ещё не проникся.
Собственно, я уже шёл. Очень легкомысленно шёл, отщёлкивая такт пальцами:
Там были девочки, Маруся, Роза, Рая… Нет, надо так: там были девушки, Росита, Роза, Роза…
И вдруг увидел её.

Я её сразу узнал. Сердце остановилось на мгновение - я не успел себя осадить. Не успел сказать, что этого не может быть!

Она сидела на скамеечке на набережной. Совсем пацанка, школьница. В белых джазовках, в каких-то бурых штанцах, которые сейчас носят подростки – мешковатых, с огромными карманами. И в тельняшке. На ней была тельняшка! Та самая, моя! Поэтому я и узнал её издалека! И она была такая же просторная на ней, как та, моя… Светлые волосы были небрежно заплетён в косу. Издалека мне даже показалось, что косы две, потом я сощурился и увидел, что одна, перекинутая через плечо.
Но у меня всё равно успели высохнуть губы.
Я вдруг понял, что это она была в зале тогда, во время концерта. Я не ошибся, когда почувствовал её присутствие. Это она была! Может быть, я даже увидел её, когда зал озарялся вспышками цветомузыки. Увидел – и не осознал. И потом она всё время была незримо рядом в бушующей толпе…

Рядом с ней сидел какой-то долговязый пацанчик, он курил, иногда взглядывая на неё из-под огромного козырька бейсболки. О чем-то они там тихо беседовали, не обращая ни на кого внимания, этот пацанчик и моя Белка. В какой-то момент она взяла двумя пальцами его сигарету, немного затянулась и вернула обратно. Я смотрел, не в силах двинуться.
А потом меня объял страх, что она может уйти. Надо было что-то делать.
Единственное, что я мог сделать в такой ситуации адекватного – позвать её на танец. Она не могла не танцевать, иначе она была бы по-другому обута.
И я пошёл через дорогу сквозь музыку танго, которая заполняла собой всю площадь и весь город, пошёл, словно слепой, словно автомат. Шёл и думал: если она откажет – я умру.

Мы встретились глазами и несколько секунд смотрели друг на друга. Не проронив ни слова, она поднялась. Отшагнула немного от лавки, давая нам обоим пространство, и медленно, плавно подняла руку мне за плечо. Конечно, ей не хватало высоких каблуков, но она легко встала на цыпочки, словно так и ходила всю жизнь.
Я обнял её. Оказывается, у меня пересохли не только губы, а всё горло, было непонятно, как теперь дышать. Но оказывается, можно было не дышать. Потому что вся жизнь теперь была сосредоточена в этой маленькой девочке с простым лицом без капли косметики, грубовато, по-тинейджерски одетой, с небрежной причёской без всяких украшений.
С первого па я почувствовал крутой профессионализм. Скорее всего, балетное училище.
Не было в ней этой пышной, тягучей знойности, присущей латиноамериканкам. Да, это была балетная девочка - лёгкая, как дуновение, ломкая, но одновременно гибкая и сильная. И очень чуткая. Такую чуткость развивает только танго.
Конечно, я ошибся в её возрасте. Ей было, может, чуть больше, чем мне. У балерин вообще сложно отследить возраст. То, что она – балерина, я не сомневался.
Тело под тельняшкой было знакомое - тонкое, нежное, юное. Но, конечно, это была не Белка. Конечно, это была не пани. Это была девушка-загадка, и было ясно, что я не хочу её отгадывать. Всё, я завтра улечу. Хватит!
Но безотчётно я рисовал на её неброском лице то Белку, то пани, и каждый раз у меня сжималось сердце.
А когда смотрел ей в лицо ищущим взглядом, видел одно и то же – опущенные ресницы и спокойно сомкнутые губы. И только однажды, когда я, уже слегка задетый её бесстрастностью, начал становится дерзким, почти хищным, она вдруг подняла на меня глаза и блеснула улыбкой – короткой и понимающей.
И в этот момент музыка кончилась. Я подвел её к долговязому кавалеру, поцеловал против правил руку и побыстрее ушёл.

Больше ничего не хотелось. Я был полностью опустошён, выпит, выпотрошен. Все тридцать три удовольсивия для финала фестиваля.

Вино я всё-таки взял в какой-то круглосуточной палаточке, украшенной флажками и цветными лампочками.
На нашей пацанской половине ржали, и я даже не стал останавливаться на первом этаже, пошёл наверх, к Веронике. Комната была пуста. Поперёк кровати было брошено платье с пламенем на фоне ночного небо. Значит, она переоделась и снова ушла. Я аккуратно повесил платье в шкаф, открыл бутылку, сел на кровать. Чёрт, даже не спросил, как её зовут. Ну и к чёрту, и не надо, и чёрт с ними, пора уже кончать с этими видениями. Завтра домой – и конец!
Я выцедил содержимое из горла, ни о чём не думая и глядя в окно. Потом бухнулся, как был, одетым на постель и отключился.
И не видел никаких снов.

Конечно, вставать утром было невыносимо. Но я проснулся сам, просто от движения рядом. Я был раздет, разут, укрыт. Мои белые туфли аккуратно стояли на коврике, мои белые штаны аккуратно висели на спинке стула. Вероника стояла у шкафа и, стараясь не шуметь, надевала тренировочный костюм.
- Что? Уже пора? – с трудом пробормотал я. - Уже летим?..
- Спи-спи, - успокаивающе проговорила Вероника. – Никуда не летим.
- Как не летим? Что стряслось? – кряхтя и морщась я приподнялся в постели. – Небо закрыто над Болгарией?
- Ноборот, - отозвалась Вероника, застёгивая молнию. - Над всей Болгарией безоблачное небо* - Это мы не летим. Нас пригласили на съёмку.
- Как? - я озадаченно поерошил шевелюру. – Мы остаёмся? А ты куда?
- Я на разминку, потом в аэропорт менять билеты. Мы остаёмся втроём – Юля, ты и я. Остальные возвращаются. Спи. Отсыпайся хорошенько. В десять я тебя подниму.

*аллюзия в сторону крылатого выражения «Над всей Испанией безоблачное небо».