Судьба семьи Пантелея Перевалова, раскулаченного в

    Судьба семьи Пантелея Перевалова, раскулаченного в октябре 1931 года

    Моя бабушка Перевалова (Овчинникова) Вера Семеновна 1879 г. р., рассказывала о прошлом своих предков и о переселении их из Вятки в Сибирь. О том, что Егор Перевалов (мой прапрадед), вместе с ее дедом Поликарпом Овчинниковым и другими земляками, в поиске свободных земель уехали с Вятки в девятнадцатом веке. Не сложно догадаться, что причиной этого стала "реформа" Александра Второго 1861 года ("освободившая" крестьян от крепостной зависимости без земельных наделов), после которой молодые семьи россиян уже не могли создавать крестьянские хозяйства. Тогда Переваловым и их землякам пришлось коров на меже пасти!
    Егор Перевалов, осознав неподъемную тяжесть выкупа помещичьей земли для семейного хозяйства, предпочел воспользоваться предоставленной свободой и уехать на свободные земли в Сибирь! Несомненно Егор Перевалов имел настоящую деловую жилку (унаследованную и его сыном Никифором). Не исключено, что именно он и дал мысль своим землякам вместе переехать в Сибирь, так как понимал, что исполнить такое намерение одной семьей было невозможно! Потому на этот переезд вятичи смогли решиться не раньше, чем только в следующую после "реформы" весну 1862 года. Когда несколько семей земляков вятичей и отправились вместе на свободные от помещичьей собственности земли!
    Все лето ехали на лошадях на восток, с детьми, пожитками, с семенами будущих урожаев и запасами еды. Неизвестно где и как перебирались через большие реки Каму и Обь. Несомненно по дороге спрашивали о наличии лучших свободных мест, годных для земледелия и запасались провизией для предстоящей зимовки. 
    Наконец вятичи остановились в совершенно безлюдном месте, у небольшой чистой речки, на ее возвышенном пологом берегу, пригодном для огородничества и обещавшем защиту от весенних половодий. Пойменные луга речки годились для выпаса скота и для хлебных посевов.
    Не случайно это место вятичи выбрали, оно не принадлежало никому, примыкало к густому хвойному лесу, позволявшему строить добротные дома!

    Вера Семеновна мне малолетнему иногда говорила - "мы вятские", ребята хватские" и рассказывая о приезде в Сибирь вятичей, повторяла слова своего деда Поликарпа, прибывшего на место будущего села Яново - "кругом лес, только в небо дыра"! Она так же помнила, почему вятские переселенцы назвали свое село Яново. Построенное в безлюдных глухих местах они его поначалу называли - "Я ново"!
    Отец моего деда Пантелея - Никифор Егорович прибыл на место будущего села Яново восьми лет от роду.
    Отец моей бабушки Веры - Семен Поликарпович прибыл на место будущего села Яново, так же в малолетстве.
    По времени предполагаемого отъезда вятских переселенцев с Вятки (весна 1862 года) и по возрасту моего прадеда Никифора Егоровича Перевалова, приехавшего в Сибирь восьмилетним мальчиком, можно предположить год его рождения, отняв восемь лет от даты отъезда! И выходит, что мой прадед Никифор Егорович родился в 1854 году, а его отец Егор Перевалов, мой прапрадед, вполне мог быть ровесником Л. Н. Толстого!

    По моей просьбе мама написала про жизнь своего деда Никифора Егоровича, все что знала.

    *Отец моего отца Перевалова Пантелея Никифоровича (1881 г. рождения) - Никифор, приехал в Сибирь с Вятки, 8 лет от роду с отцом Егором Переваловым. Искавшем свободных пахотных земель. Ехали долго на лошадях, на телегах. Приехали в глушь, лесистую местность, на берегу речки. Место сплошь было закрыто глухим  хвойным лесом. «Только в небо дыра». Основали село Яново. Оно существует до сих пор в Алтайском крае, недалеко от города Заринска. Выращивали хлеб, лен, ткали льняное полотно, выращивали овец, коров, имели маслобойню. Сливочное масло зимой увозили в г. Томск, там, на вырученные от продажи деньги закупали рыбу и везли в Яново, где рыба пользовалась спросом во время Великого Поста. Была у них торговая лавка в Яново (перекресток улицы Пупова и ведущей на мост через речку). Жили в достатке. Имели редкую в быту вещь - граммофон.
    Дочери Никифора Егоровича - Анастасия, Евдокия, Дарья, Мария, Мария, Марфа, Ольга.
    Сыновья Никифора Егоровича - Афанасий, Иван, Никифор, Пантелей, Петр, Прохор, Филипп.
     Первая жена Никифора Егоровича - Ирина (мать моего деда Пантелея Никифоровича). Вторая жена - Василиса.*

    Я любил слушать рассказы своей бабушки Веры Семеновны, но по своему малолетству не догадывался спрашивать о составе семей ее отца Семена Поликарповича Овчинникова и ее тестя Никифора Егоровича Перевалова. Потому далее удивлялся, не видя в предложенном мамой списке детей Никифора Егоровича имени его сына Федора (от Василисы, мачехи моего деда). Которого моя бабушка Вера Семеновна иногда вспоминала по маленькой карточке из большого фото-альбома мамы (подаренного ей на 8 марта 1956 года учениками 7а класса 37 школы г. Ленинска-Кузнецкого). Мы любили рассматривать снимки в нем и обязательно смотрели с приезжавшими к нам родственниками.
    Только после нашей поездки в село Янова в 2002 году на моей старой "копейке" я догадался о причине отсутствия имени Федора Никифоровича в предложенном мамой перечне детей Никифора Егоровича, который она взяла из заздравных и заупокойных списков бабушки Веры Семеновны. Мама сама писала эти списки под ее диктовку, когда Вера Семеновна в родительские дни собиралась в церковь Ленинска-Кузнецкого. Где мы жили с августа 1949 года по август 1965 года. В церковь Ленинска-Кузнецкого Вера Семеновна ходила пешком (от улицы Центральная на шахте 7 ноября, до улицы Апрельской у центрального рынка, где была единственная наша церковь).
    После нашей поездки в Яново я понял, почему Вера Семеновна не вносила в поминальные списки своего деверя Федора - он оказывается председательствовал в сельсовете Яново! В год, когда колхозные "экспроприаторы" отняли все их имущество и выгнали из дома! (О председательстве Федора Никифоровича Перевалова мы узнали от пожилой местной женщины, согласившейся поездить с нами на моей "копейке" по Яново. Она не мало знала о прошлом своего села.)
     Вера Семеновна явно не желала упоминать Федора! Хотя всех детей Никифора Егоровича, разумеется хорошо знала во времена своей жизни в Яново.

    Наш семейный переезд из Ачинска, в августе 1949 года состоялся по причине отъезда моей бабушки в Ленинск-Кузнецкий для помощи Анны Пантелеевны в уходе за малолетними детьми Олегом и Олей. (Анна Пантелеевна работала врачем, а муж ее Петр Иванович Бутин попал в тюрьму). Бабушка позвала и нас к ним приехать, когда "квартиру" Анна Пантелеевна получила (приведенную в божеский вид хомутную конного двора шахты 7 ноября распоряжением председателя райсовета Вакарина Андрея Михайловича) .
    Я четырех летний малец помню некоторые подробности нашего переезда из Ачинска. Помню  помню как я напугался жуткого свистка паровоза, наш утренний выход из здания железнодорожной станции Ленинска-Кузнецкого. Помню станционную скамейку у вокзала, на которой я заснул, нагруженный обязанностью нести свой горшочек (эмалированный, с салатовыми разводами, обернутый бумажкой). Проснувшись забыл под скамейкой свой горшок и пошел за мамой и дедом. Они несли на дедовом железном посохе желтый дедов сундучек. Пройдя с полверсты заметили, что я иду без горшка. Возвращаться не стали, сундучек был тяжелый.
    Почему-то не помню тех десяти верст, которые нам пришлось пройти пешком от городского вокзала до улицы Центральной на "семерке". Но помню, как нас встречала Анна Пантелеевна на ближайшей улице. Ей кто-то сказал, что старик и женщина с ребенком ищут ее адрес.
    К квартире Анны Пантелеевны привыкали постепенно. Помню ощущение семейной тревоги по вечерам (дед поторопился сделать на окна ставни), под непрерывное завывание шахтовых вентиляторов и тоскливый рев паровозов.
    Печка наша зимой топилась постоянно и была исправна, но углы у потолка зимой промерзали до появления льда. Потому мама как-то на школьных каникулах собралась промазать с наружи стыки наших бревенчатых стен (в которых развелись злые осы). Для чего смешала принесенный в двух ведрах из конного двора конский навоз с глиной. Углы в доме перестали промерзать. Кроме того, все наши оконные рамы мы с мамой каждую осень заклеивали полосками газеты Ленинский шахтер. Которые приклеивали к раме мучным крейстером. После всего этого зимой дома, даже в жуткие сорокоградусные морозы, стало тепло.

    Мой дед Пантелей Никифорович был грамотным, умел читать и писать (печатными буквами), чему обучился самостоятельно ("самоуком"). Скорее всего во времена своей воинской службы в Первую Мировую войну.
    Сохранились два старые снимка молодого деда в военной форме. На одном снимке дед без фуражки с настоящей саблей, а на другой он в полной форме - в фуражке, с саблей и с наганом в кобуре.
На обоих снимках грудь молодого красавца деда украшают три какие-то медали, которые дед не сохранил (возможно намеренно) и о которых ничего нам не рассказывал.
    В память о деде у меня сохранились его карманные часы, с заводным ключиком на цепочке (заметной на снимках, висящей из кармана дедовой воинской одежды). При мне дед не рассказывал о том, когда и как появились у него карманные часы, но в нашей семье знали, что часы деда были наградными, врученными ему за отличную стрельбу. Возможно и военные снимки деда, в те времена далеко не всем доступные и довольно дорогие, тоже были наградными. (Несомненно успехи молодого Пантелея давали повод для гордости его отцу Никифору Егоровичу. По рассказам моей бабушки он обещал "достать Пантелею жену с верхней полки". Однако этого не случилось. Возможно Никифор Егорович присмотрел такую невесту во времена своих торговых поездок в Томск, но она от Пантелея почему-то отказалась. И млему деду пришлось довольствоваться ровней себе - односельчанкой Овчинниковой Верой Семеновной.) 
    Дедовы часы долго висели у нас на стене, над нашим обеденным столом (другой стол стоял в другой комнате - на нем мама проверяла тетрадки своих учеников, а я готовил школьные уроки). Пока был жив дед, по его часам все мы и я, учащийся младших классов 25 школы Ленинска-Кузнецкого, узнавали текущее время.
    По дедовым часам мама собиралась утром на свою работу учителем. Сначала в 8 школу города Ленинска-Кузнецкого, а далее поближе, в 37 деревянную школу.
    По дедовым часам утром меня будила мама, я завтракал и собирал в свой портфель учебники, тетрадки и школьный дневник (с самыми разными оценками), получал от мамы одну рублевую бумажку. Столько стоила, обсыпанная мукой белая булка в школьном буфете, открывавшемся после двух уроков в большую перемену (20 минут). Эту булку я успевал всю съесть на большой перемене, запивая водой из алюминиевой кружки, привязанной цепочкой к питьевому бачку и наблюдая за нашими девочками, водившими в коридоре песенный хоровод. (Замечательно пели - Марш Буденновцев, Боевой восемнадцатых год, Сотня юных бойцов, Шел отряд по берегу).
    С первого класса по четвертый, я самостоятельно ходил на учебу в свою начальную 25 школу, за полверсты от дома. (Все три школьные здания поселка шахты 7 ноября - 25, 37 и ШРМ 2, в которых я учился с первого по десятый класс, не сохранились, остались только на снимках.)
    Загадочные дедовы часы меня очень привлекали. Помню, что они всегда были без верхней крышки, должной закрывать стрелки, которая не была съемной. Помню так же, что мой дед был очень бережлив и крышку на своих драгоценных часах отломать мог только сам, ввиду постоянного его опасения оставлять любые свидетельства о своем прошлом. Несомненно, что на верхней крышке его карманных часов была какая-то надпись, деда не устраивавшая!
    С кончиной деда его часы остановились, мама не умела их заводить и подводить на них стрелки по шахтовому гудку, раздававшемуся каждое утро в семь часов утра. (В те годы личные часы в Ленинске-Кузнецком считались роскошью! Потому наручные часы темными вечерами частенько и "снимала" у прохожих уличная шпана, отпущенная после кончины Сталина из лагерей. Вполне обычными тогда были встречи на темных улицах нашей "семерки" одиноких прохожих двумя, тремя отморозками под угрозой финки требовавших - "снимай часы"! На что самые сообразительные догадывались показывать им пустое запястье, загодя закрепив часовой ремешок у локтя!) 
    После кончины деда мама купила настенные часы с болтавшимся маятником и с гирькой, висевшей на цепочке ("ходики"). Стрелки часов крутились под потешной мордой кота, глаза которого постоянно двигались в обе стороны, вместе с маятником. Подтягивать каждый вечер опустившуюся гирьку на этих часах, я считал своей святой обязанностью! А так же любил, в отсутствии мамы и бабушки, втихушку доставать из дедова сундучка (до сих пор храню его в своем гараже) дедовы часы! Что бы очередной раз восхититься работой часового механизма, красным камушком четко отпускавшем зубчатое колесико на миг, что бы в следующий миг снова остановить его вращение. Крышка механизма плотно закрывалась красивой крышкой, которую я научился открывать столовым ножиком. На этой крышке красовались семь тисненных медалей, читались надписи - "Анкеръ", "На камняхъ" , "23",  и "Верный ходъ". 
    Это негласное мое увлечение продолжалось до тех пор, пока однажды на дедовых часах не выпало стекло, закрывавшее стрелки. Мои попытки поставить его на место - стекло сломали! Потому далее половинка незащищенной минутной стрелки отломилась и конец заводной пружинки выскочил из крепления! Возможно я ее перетянул ключиком. Дедовы часы с тех пор перестали ходить...
    В таком состоянии дедовы часы у меня и хранятся, до сего дня! 

    Моя бабушка Вера Семеновна, верующая православная христианка, была совершенно неграмотна - не умела ни читать, ни писать! И только после кончины 29.02.1956 г. ее мужа Пантелея Никифоровича обучилась кое как чтению Псалтыря, с его крупными буквами. Научилась медленно читать по складам с маминой и моей (четвероклассника) помощью, по сохранившемуся моему Букварю с девочкой на коричневой обложке из кожзама. Потому что Вера Семеновна очень желала продолжить обычай деда читать по церковным праздникам святые книги (Псалтырь и Евангелие). Хранившиеся у нас дома, в Переднем Углу, под старинной иконой Николая Угодника.
    Эту старинную икону мой прадед Никифор Егорович подарил моему деду и моей бабушке в день их Свадьбы. Очень печально, что после кончины Веры Семеновны, эту икону безнадежно испортила мама, по своему недомыслию! Показала ее какому-то сметливому умельцу, немедленно предложившему ее потемневшую "обновить", не подозревая о том, что оклад-то иконы был серебряный, а серебро со временем естественно темнеет. Икону следовало только почистить зубным порошком...
    Так дорогой подарок Никифора Егоровича на свадьбу сына Пантелея и Веры Семеновны Овчинниковой - дорогая икона Николая Угодника, обратились в подделку, оскорбленную блестящей фольгой! Ловко примастыренной на место серебряного оклада, открывавшей по прежнему только то, что на иконе было нарисовано - лицо Николая Угодника, благословляющее троеперстие правой руки и держащие Евангелие пальцы левой!
    В таком состоянии ограбленная наша икона до сего дня и висит в моей комнате (вместе с иконой Пресвятой Девы с младенцем Спасителем, покойной моей тети Анны Пантелеевны и с латунным старинным распятием), как память о моих предках - о моем деде Пантелее Никифоровиче, о моей бабушке Вере Семеновне, о маме Марии Пантелеевне и о моей тете Анне Пантелеевне, усердно молившихся на эти Святые Образа.
    Вера Семеновна по воскресеньям и по всем церковным праздникам зажигала подвешенную перед иконой Николая Угодника лампадку, дедова производства, догадавшегося ее сделать из стеклянной медицинской банки, наливавшейся постным маслом. Марлевый фитилек лампадки дед продел в жестяную трубочку от обычной в те времена деревянной ученической ручки. Трубочку закрепил на краях лампадки скрученной проволочкой. Помню как эта лампадка по воскресеньям и по Святым Праздникам подолгу светила тусклым красноватым огоньком на темный лик и троеперстие Николая Угодника.

    Грамотный Пантелей Никифорович вел постоянную переписку с ближайшими родственниками, с которыми делился своими новостями, спрашивал о жизни и делах родственников, оставшихся в Яново и в ближайших к нему селах (Хмелевке, Казанцево), о ценах на продукты. Письменные ответы деду не сохранились (думаю не случайно). Осталось только одно письмо из ближайшего к Яново села Казанцево, написанное в ответ на письмо о кончине Пантелея Никифоровича (29.02.1956 г.). Письмо написала из Казанцево дедова племянница Мария, дочь сестры деда Ольги. Которое мой дед Пантелей уже не мог сжечь (дед до последнего своего времени скрывал как мог свое кулацкое прошлое) в нашей печке, непрерывно всю зиму у нас топившейся.
    (Благо уголь в шахтерском Ленинске-Кузнецке всем доставался просто - следовало только выйти на дорогу, по которой самосвалы возили уголь от шахтных стволов ("шурфов") на погрузку, махнуть рукой и вместе с водителем можно было подъехать к своему дому, за десятку рублей вывалить прекрасный кусковой уголь прямо у дома (который я неоднократно большой шуфельной лопатой перекидывал в нашу дощатую углярку). Разумеется власти Ленинска-Кузнецкого про все это знали и смотрели на это как на неизбежную необходимость, справедливо полагая, что должное обустройство снабжения население углем, навлекло бы на них сложные обязанности, отвлекавшие от плановой добычи угля.)

    Привожу содержание письма из Казанцево. Посланного в ответ на письмо мамы о кончине отца, Пантелея Никифоровича Перевалова.
    *Здравствуйте тетя Вера и дочь Маруся. С горячим приветом мама Оля (очевидно сестра Пантелея Никифоровича, золовка моей бабушки). Маруся во первых строках нашего письма сообщаем, что получили от вас письмо. Тетя Вера мама у нас часто болеет, ехать не может. Мама живет у Вари, у них трое детей. Я самая последняя у мамы. Маруся, мужа у меня звать Дмитрий и двое детей Тома и Нина. Живем мы в Салаире. Адрес наш я напишу. Кемеровская область, Гурьевский р-н, город Салаир, улица 2я Горная, № 11 Суминой Марии Родионовне. Мы сейчас у мамы в гостях.
    Тетя Вера и Маруся большой вам привет от тети Марфиды Вахрушевой (очевидно сестра деда Пантелея). Они тоже здесь живут.
    Тетя Вера и Маруся пишите нам письма как ваше здоровье и как живете, как у вас в огороде.
    У мамы и дома у нас хорошо все выросло. Насчет продуктов правда неважно. По сравнению тех годов стало хуже. Пишите как у вас.
    Тетя Вера может вам будет возможность приехать к маме, пожалуйста всегда.
    Но ладно пока досвидания. Остаемся живы здоровы, того и вам желаем.
    Пишите письма. К сему Маруся.
    26 августа 1956 года.*

    По этому письму можно догадаться, что мой грамотный дед поддерживал отношения со своими ближайшими родственниками, узнавал обстановку их жизни. Однако ответные письма не сохранились, дед их сжигал в нашей постоянно горевшей печке (на которой бабушка каждый день готовила еду), что бы не оставлять малейших следов своего кулацкого прошлого.
    Пантелей Никифорович до последнего своего времени, в каждое воскресенье, а особенно в церковные праздники, по утрам (когда в Храме шла Служба) читал вслух для нас отрывки из  Евангелия (старой потемневшей от времени книги, изданной до 1917 года). В хорошем кожаном переплете, с тисненным на обложке Распятием. Все пожелтевшие страницы Евангелия были разделены чертой по середине. Слева размещалась церковно-славянская печать, а справа то же содержание на старой грамматике, с твердыми знаками в конце слов с согласными буквами. Все буквы в Евангелии были мелкие, кроме первой, украшенной затейливым узором в начале каждого отрывка.
    Последние годы жизни Пантелея Никифоровича отяготились легочной болезнью, от чего дед постоянно кашлял и жаловался на одышку. Помню как он часто ссорился с бабушкой, жарившей выращенную на нашем огороде картошку и варившей на печке наш обыкновенно невкусный суп без мяса (картошка с капустой), заправлявшийся пережаренным на постном масле до коричневого цвета луком. Иногда Вера Семеновна по неосторожности допускала выкипание супа на печную плиту. Нагревом которой было сложно управлять. Все зависело от печной тяги, менявшейся с погодой и от открытия поддувала, влиявшего на горение угля, брошенного в топку шумовкой из стоявшей у печи углярки. Потому плита иногда неожиданно нагревалась до красноты. При такой оплошности бабушки ее суп сильно закипал, выплескивался на плиту, немедленно наполнял наш дом едким дымом! Бабушка сразу бросалась соскребывать ножом пригорание и засыпать место выкипания супа солью, что мало помогало. При чем форточек на наших окнах не было, а в трех шагах от печки стояла желтая железная кровать деда. Он немедленно с тоской заявлял бабушке - "смерти моей хочешь, вот увидишь мои холодные ноги..." Чем немедленно доводил Веру Семеновну до слез!
    Простейшая электрическая плитка, без переключателя мощности, у нас была, но пользоваться ей мы боялись. Включали ее вечером через ввернутый в ламповый патрон "жулик", всегда тайком и только летом, когда топить печь было жарко, обязательно закрывая при этом закладной жердиной входную дверь. После использования плитки немедленно прятали плитку и "жулик" за наш платяной шкаф ("шифоньер").
    В те времена электросчетчиков ни у кого не было, а за электрическими розетками и самодельными плитками постоянно охотились контролеры, накладывали при утере бдительности дорогой штраф!
 
    Я очень хорошо помню своего деда, его внешний вид, его привычки. А так же и то, что дед не питал ко мне необходимого мне дружелюбия (постоянную заботу о себе я чувствовал только от бабушки, меня всегда жалевшей). Дед не разговаривал со мной никогда, ничего мне о себе не рассказывал (возможно потому, что опасался оглашения сведений о своем прошлом) и обращал на меня свое внимание только во время моего нездоровья. Возможно потому, что приезд мамы  из Беларуси в Ачинск, без мужа и со мной двухлетним, не улыбчивым, тихим "Аликом" (я начал ходить только с полутора лет), его деда, любившего благопристойность во всем, очень деда огорчил. Помню, так же, как Пантелей Никифорович во время одного разговора с мамой назвал меня вы****ком.
    В добавок к чему деду явно не нравилось и мое детское поведение. Мое постоянное невольное внимание к нему. Потому что я чувствовал исходящее от деда внутреннее напряжение мысли (бабушка не привлекала к себе моего внимания). Помню как однажды, в дошкольном еще возрасте, когда никого кроме нас с дедом дома не было, я затеял ходьбу за дедом, разминавшемся ходьбой из угла в угол комнаты. Я тихонько пристроился за дедовой спиной и начал подражать его походке, с заложенной за спину левой рукой, а правой размеренно махая вокруг ноги, так же как и дед (явно не забывший строевой науки своих военных лет)! Что дед заметил не сразу, как обычно подходил к углу, останавливался, медленно поднимал глаза по углу на потолок и медленно начинал разворачиваться, что бы повторить следующую ходку в обратном направлении! Заметив меня, дед ничего мне не сказал и прекратил свою прогулку.
    Я так же не упускал случая с любопытством наблюдать как дед корчил смешные рожи, подстригая перед зеркалом свою бороду нашими старыми ножницами, которыми бабушка резала на тряпки обноски для плетения круглых половиков.
    Кроме того запомнился случай моего покусительства на сокровища желтого дедова сундучка, в котором он, кроме всех своих документов, хранил и мешочек с колотым сахаром. Который продавался тогда в Ленинске-Кузнецком длинным очередям в нашем "гастрономе" крепчайшими серыми кусками, с полкулака величиной. Дед немедленно затевал колку всех кусков сахара на мелкие ударами молотка по столовому ножу, постелив на стол очередной номер нашей газеты Ленинский шахтер. (Я не пропускал возможности подбирать с пола самые мелкие осколки сахара.) После чего тряпочный мешочек с колотым сахаром размещался в дедовом желтом сундучке, под замок. Вечерами замок открывался и все получали к чаю по кусочку.
    Осенние вечера тех наших лет мне почему-то казались бесконечно долгими. (Я заметил, что во взрослом возрасте время вдруг потекло с явным ускорением - тем быстрее, чем больше копился запас прожитых лет. Я вспоминаю, какими бесконечно длинными мне казались летние дни на даче, куда нас возили с детским садиком! Так же бесконечно длинными мне показались первые летние каникулы после первого класса. Настолько, что я напрочь забыл все, что мы в первом классе "проходили". Впрочем способность к чтению не утратил. Любил читать книжку Русские Сказки, которую мне купила мама.)
    Длинные осенние вечера наши освещались тогда двумя лампочками под потолком, в свете которых мама проверяла тетрадки своих учеников, я старался выполнить домашнее задание по трудному для себя чистописанию (мне долго не удавалось красиво написать двойку). Дед тогда обычно и молча лежал на своей желтой кровати, бабушка тоже молча пристраивалась на большом синем сундуке, на своей старой постилухе, приставив к сундуку табуретку. (Я знал, что в синем сундуке хранились заготовки для моих яловых сапог и зеленый отрез для моего будущего "кителя". Все это мама обещала сшить для меня взрослого.)
    Во время таких осенних вечеров у нас нередко внезапно гас свет! Мама ругалась. Но мы уже знали, что по нашей улице провезли очередной воз сена для конного двора и оборвали им электрические провода, низко висевшие над улицей! На другой день наши соседи Корман (немцы из Поволжья, дед которых работал конюхом в конном дворе), у которых тоже гас свет, заставляли своего сына Сашку, провода вновь натянуть.) Один такой случай со светом подвигнул меня к дерзскому покусительству на спрятанный в дедовом сундучке мешочек с сахаром! Я очень медленно прополз в кромешной тьме под столом к сундучку, но не остерегся и нечаянно звякнул его железной накладкой! Дед не проронил ни слова, а бабушка, выждав время,  тихонько заметила - кто-то у нас в темноте лазит! Мне было очень стыдно... 
    Дед молча терпел мои проделки, ни когда не пытался со мной разговориться. Что конечно с его стороны было неблагоразумно! Он явно не предполагал, что я уже подростком буду часто приезжать на велосипеде на его могилку, на Байкаимском кладбище Ленинска-Кузнецкого. Что бы просто постоять у дедовой могилы, вспоминая живого деда, не в силах поверить, что его уже нет...

    Сколько себя помню, я всегда внимательно наблюдал за всеми со мной живущими. И мой молчаливый дед, в последние годы своей жизни мало выходивший на улицу, так же естественно занимал мое внимание. Помню как-то раз дед напугал всех нас среди ночи ужасным грохотом! Все соскочили с кроватей (у бабушки кровать уже была, стояла в дальней от входа комнате, рядом с печным "чувалом", вместе с нашей с мамой)! Мы испуганные увидели в дедовой половине (дом наш на улице Центральной когда-то был пятистенной хомутной конного двора) включенный свет, стоящую под лампочкой голую кровать деда, почти рядом с печкой (выключателя у на не было и мы выключали свет, выворачивая горячую лампочку из патрона тряпочкой). Видим, как дед очередной раз решительно замахивается топором и со всей силы бьет его обухом по соединению кроватной сетки со спинкой! Затем зорко осматривает пол, с остервенением давит выпавших из кровати клопов своими серыми валенками (пимами)!
    Помню последнее лето деда (1955 год, я окончил третий класс), пытавшегося облегчить свое состояние прогулками на воздухе. Жаркий летний день, уже отцвели и облетели одуванчики. Вера Семеновна в нашей ограде, около нашего крыльца, поставила нашу крашеную половой краской табуретку. Пантелей Никифорович невесело и молча сидит на ней в своей старой дубленой шубе и зимней шапке, примяв своими серыми валенками (пимами) свежую зеленую травку...
    Прошлое моих предков (естественно только по линии мамы, отца своего я не знаю) всегда увлекало меня нерядовыми событиями. Потому я и сохранил письменный рассказ мамы о жизни своей старшей сестры Анны Пантелеевны (16.02.1919 г. - 04.11.2005 г.). Который мама писала для Анны Пантелеевны, когда она в преклонном уже возрасте пожелала воспользоваться своим правом Ветерана Отечественной войны на денежную помощь. Анна Пантелеевна всю свою жизнь работала врачем легочником ("фтизиатром"). Была военнообязанной, имела звание капитана медицинской службы, потому что начале своего лекарства работала в госпитале г. Алма-Аты, лечила раненых военнослужащих во время и после Великой Отечественной войны. Где лечила и  Бутина Петра Ивановича, всего израненного, с тяжкой раной груди у горла, весьма привлекательного в молодости мускулистого парня, занимавшегося до войны гимнастикой. (Помню, как Петр Иванович удивил всех нас способностью свободно ходить на руках, вверх ногами!) За него далее Анна Пантелеевна и вышла замуж.

   В заказанном Анной Пантелеевной рассказе о ней, мама кое что добавила и о себе.

    "Анна Пантелеевна родилась в 16.02.1919 г. в деревне Яново, Чумышского района Алтайского края в семье крестьянина. Отец Перевалов Пантелей Никифорович 1881 г. р., мать Перевалова (Овчинникова) Вера Семеновна (1879г. р.). Анна П. была в семье 8-м ребенком. Родители были неграмотными, глубоко верующие крестьяне, труженики. Своим трудом наживали имущество. Имели скотину, землю которую обрабатывали всей семьей. Жили в достатке, даже купили жнейку. И вот в 1930 или 1931 г. семью раскулачили. Глубокой осенью все отобрали и выгнали из дома. Первое время жили у единственного наемного работника, кормились подаянием. Далее жили у родственников, а нас детей Анну и Марию (последнюю 8 лет) летом отдали в няньки на заимку, к дальним родственникам. Лето жили там и водились с детьми. В воскресенье и праздничные дни приходили к родителям. Хотя дома ели какие-то солодовые лепешки, да что дадут родственники. Домой надо было идти через паскотину (загороженное поле, где пасся скот). Бежали через нее с Анной так, что пятки сверкали потому, что в стаде коров был бодучий бык.
    Семью готовили к ссылке. Родители об этом знали. Однажды ночью муж старшей сестры Меланьи Павел Истомин увез нас тайно на лошади из деревни. Все наше имущество было в одних санях, где сидели мы с Анной, она была старше меня на 4 года. Остальные члены семьи шли пешком рядом с санями. Доехали до железной дороги, до какого-то жилого барака и стали в нем жить. Сейчас это станция Артышта 2 и барак этот и сейчас еще стоит. Отец и брат Павел стали работать на железной дороге. Отец путевым обходчиком, брат в ремонтной бригаде. Вскоре нас перевели на жительство и работу на станцию Артышта 1. Дали комнату в бараке. Но школы не было. Пришлось учиться нам в ближайшей железнодорожной станции Трудоармейка. Мария училась в первом классе, Анна в старших классах. Платить за наше проживание было нечем, поэтому жили у каких-то очень бедных людей, но добрых. Спали на полу, в углу, а в другом углу лежал новорожденный теленок. В комнате стояла одна койка хозяев. Хозяйка болела малярией, ее трясло, и тут же в люльке качался ребенок. Все это в одной комнате. Потолок был обклеен газетами. И мы, лежа на полу, читали заголовки на них. Весной потолок стал протекать, а газеты отрывались и падали на пол. Как мы питались неделю – ни чего не помнится. На выходные ехали домой. Учились хорошо. Марии за учебу даже дали премию – материал на платье – это в первом классе. Но видно разоблачили нас, что мы бывшие кулаки и пришлось уезжать. Уехали в Красноярский край, отец стал работать опять на железной дороге, на разъезде Улуй, где школы тоже не было. Зимой учились в г. Ачинске, жили у родственников, а на выходные дни ездили домой, к маме. В это время у нас уже была корова, огород. Ходили в лес, собирали ягоду малину, было очень много змей, но ни разу нас не укусили. Ходили вдвоем с Анной, никого не боялись, а к вечеру возвращались и шли к вечернему поезду продавать ягоду и всегда у нас ее разбирали. И так в ягодное время ежедневно на заработанные деньги себе что-нибудь покупали. Помогали  чистить железнодорожное полотно, чистили бровки от травы на участке, который был закреплен за отцом, путевым обходчиком. Приходилось и пасти свою корову вместе с пастухом, т. к. наша почему-то убегала из стада. Так мы жили года четыре.
    Наши родственники – брат и зять по какой-то статье (58) попали в тюрьму, и их семьи решили купить дом в городе (Ачинске), что и сделали, и наша семья туда же переехала. И вот в доме, где одна комната и большая белая кухня набралось три семьи, у всех дети разных возрастов, спали все на полу. Трудно было, тесно, но все как то уживались, и мы с Анной уже учились и жили дома. Анна закончила какое-то медучилище, немного поработала медсестрой и уехала учиться в мединститут в г. Томск. Началась Отечественная война, жить стало очень трудно. Анна еще училась, надо было и питаться и одеваться. Зимы были очень холодные и помощь из дома была плохая. Отец работал в артели «Пищевик», в проходной будке дежурил. Получал мало. И Анна из-за этих трудностей из  Томска перевелась в г. Алма-Ата, где все-таки потеплее, а может и посытнее. Стала работать в челюстно-лицевом госпитале медсестрой и продолжала учиться в мединституте. Там познакомилась с больным этого госпиталя – Бутиным Петром Ивановичем инвалидом войны 2 группы. Поженились. В 1946 г. закончила Казахский государственный мединститут по специальности – лечебное дело.
    Вот перечень мест, где она работала, по трудовой книжке. Начало работы – госпиталь в г. Алма-Ата. Переехала жить в Кемеровскую область, в г. Ленинск-Кузнецкий. С 7 мая 1949 г по 16 мая 1951 г. работает в Райздраве в качестве сангосинспектора. С мая 1951 г. врач терапевт в г. Белово Кемеровской области. С 1953 по 1954 станция Сары-Озек и станция Защита Томской железной дороги. С 1959 – Байкаимская больница в г. Ленинск-Кузнецке. В 1962 г. уезжает в Ставропольский край в г. Горячеводск – врач-педиатр детской больницы, госпиталь инвалидов Отечественной войны – ординатор туберкулезного отделения, врач-терапевт горячеводской больницы. С 1 мая 1964 г. до 1970 г. врач-педиатр в Георгиевской туббольнице. В 1970 г. едет в Барнаул, поступает в железнодорожную клиническую больницу станции Барнаул в качестве врача-методиста в оргметодическом кабинете. Работает два года. После врач противотубдиспансера, врач-фтизиатр в поликлинике. В 1976 г., в сентябре месяце уходит на пенсию по старости. Муж ее Петр Иванович Бутин умер в 1962 г. У них двое детей – Олег и Ольга. Анна Пантелеевна имела звание – капитан медслужбы, ветеран труда.
    Умерла 4 ноября 2005 г.
    Записала младшая сестра Анны Пантелеевны Переваловой – Мария Пантелеевна Перевалова, 2 мая 2008 г."  (Мария Пантелеевна скончалась 26 сентября 2015 г.)

    В описании мамы следует уточнить дату раскулачивания ее отца. Она помнила свой возраст, когда все это происходило. Маме, родившейся 17 марта 1923 года, в ту несчастную осень было восемь лет и она уже ходила в первый класс школы села Яново. Следовательно раскулачили их осенью 1931 года!
    Кроме того, мама написала о прошлой их жизни в Яново - "жили в достатке, даже купили жнейку" явно по причине своего тогда малолетства. У моего деда Пантелея не было деловой хватки отца Никифора Егоровича (видимо своим нравом он пошел в свою мать Ирину), потому он и не смог продолжить былое большое хозяйство своего отца. К тому же времена НЭПа уже закончились.
    Потому Пантелею Никифорович жил довольно скромно, хотя он имел и жнейку и маслобойку (с граммофоном!), доставшиеся ему по наследству от покойного отцая, по праву старшего сына, вместе с обычным пятистенным отчим домом. Что заметно не выделяло его среди собственников Яново, так же имевших обычные в крестьянских семьях скромные дома, пару лошадей и несколько голов скотины, составлявших тогда все имущество и Пантелея Никифоровича, наблюдавшего за началом общей "коллективизации". Которая моего деда явно не вдохновляла успехами.
    Потому Пантелей Никифорович и не поспешил вступать в колхоз. Предпочел приберечь часть отцова имущества, доставшегося ему по наследству.

    Мужем тети Ани был Петр Иванович Бутин (1923 - 1962 г.) среднего роста, привлекательный внешности мужчина, на удивление мощно по мужскому сложенный, родом из семиреченских казаков (мой крестный), нравился мне своим дружелюбным добродушием. Которое однако могло внезапно вспыхнуть прямо таки звериным бешенством. Что, в виду его внушительного телосложения былого гимнаста, могло и напугать людей, его не знавших. Я помню и наставления Петра Ивановича мне, обращавшего внимание на мое кроткое поведение, при моем довольно большом для тех времен росте. "Олег, не уступай ни кому, ни в чем - бей первым!"
    Петр Иванович окончил строительный техникум. Научил меня и своего сына (моего двоюродного брата) Олега играть в шахматы. После лечения военных ран в госпитале "вербовался" на Камчатку. Однако вдруг залетел в тюрягу - на семь(!) лет, за ненадлежащую охрану картошки в грузовом вагоне. Которую не должным образом сопровождал к месту назначения, втихушку на остановках меняя ее на водку. После кончины Сталина был освобожден.
    Семейная жизнь Петра Ивановича с Анной Пантелеевной протекала неважно. Потому что Петр Иванович вернулся с войны со склонностью к выпивке, от чего и не смог удержаться на своей работе техником строителем, а далее и на других работах, где от него избавлялись. Перебивался случайными шабашными заработками. Тогда как Анна Пантелеевна была востребованным врачем, ей всегда давали квартиру, куда бы она с семьей не переезжала (любила менять места жительства). Дом 1 на улице Центральной, где мы с дедом, бабушкой и мамой прожили 16 лет, после отъезда из Ачинска в августе 1949 года, был по началу квартирой Анны Пантелеевны, во времена начала ее работы на "семерке" (шахте имени 7 ноября).
    Припоминается случай, когда тетя Аня приехала из Риги в Ленинск-Кузнецкий (в другую замечательную квартиру, с теплым туалетом и ванной, около шахтового начальства) и привезла багажом шикарный "мебельный гарнитур". Естественно в разобранном состоянии. Который дядя Петя или не смог, или почему-то отказался собирать. Я восьмиклассник, пришел как обычно к ним домой (мы двоюродные с Олегом и Ольгой постоянно и дружески общались), увидел плачущую тетю Аню и веселого дядю Петю, потешавшегося над ней - "привезла дорогие дрова из Риги!" По простоте своей душевной, не заморачиваясь сутью семейного раздора, я начал вникать в их семейную задачу. Нашел необходимые шурупы и винты, стал помаленьку соображать о местах соединения частей "гарнитура" и отверткой прикручивать их друг к другу. Часа через три, с помощью брата Олега и Анны Пантелеевны, приметивших мой явный успех, я все собрал! К несказанной радости тети Ани, начавшей угощать меня шоколадными конфетами! Которые мне до того дня пробовать никогда не приходилось. Но более всего меня радовал собранный моими руками "мебельный гарнитур", лакированный и украшенный замечательной резьбой, меня просто восхитивший! Особенно мне понравился маленький "пуфик", с шелковым зеленым верхом.
    Припоминается и случай, когда дядя Петя меня спас от неминуемой гибели!
    Анна Пантелеевна в один из жарких дней попросила меня отвести их всех на нашу речку Иню. Она знала, что я тайком от мамы убегал с приятелями на речку купаться (потому в 9 лет самостоятельно и научился плавать).
    Привел их всех на ближайший удобный пляжик - "первые пески" (кроме того мы с приятелями любили купаться и на известных нам "вторых" и "третьих" песках). Анна Пантелеевна возложила свое женское великолепие на песочке под солнышком, дядя Петя сидел неподалеку и приглядывал за нами (Олег Бутин восторженно окунался в воду с головой, маленькая Оля плескалась у бережка). У этого, ближайшего к городу пляжа, было многолюдно и шумно от весело брызгавшихся ребятишек. А я, как старший и умеющий плавать (лет двенадцати), посягал на заплывы до середины Ини (шириной не более 30 метров)! Вдруг, после очередного заплыва, стоя у берега по грудь, был кем-то схвачен и силой опущен в воду до дна! Попытки вырваться ни к чему не приводили, я уже начинал задыхаться. И вдруг, так же неожиданно, был кем-то отпущен! Повернувшись назад успел увидеть залитыми водой глазами уплывавшего от меня старшего брата моего одноклассника Генки Оводкова. Это он меня чуть не утопил! Вылившаяся из ушей вода позволила мне услышать далее и громкий мат Петра Ивановича, стоявшего у кромки воды с поднятыми кулачищами. Оказалось мой крестный заметил нападение на меня и подскочив к берегу, угрожая Борьке Оводкову, спас мою жизнь! За что я ему благодарен до сего дня. (Я знал обоих братьев Оводковых и удивлялся их заведомому высокомерию в отношениях со всеми. При чем до наших дней мне припоминаются частые слухи тех времен об очередных утонувших подростках из нашей "семерки". Что меня, уверенно плававшего, тогда удивляло.)
    Припоминается и несчастный случай с дядей Петей, когда семья Бутиных жила в Сары-Озеке. Где старший брат дяди Пети, Геннадий Иванович Бутин (здоровенный мужчина, говоривший густым басом, привез нам в Ленинск-Кузнецкий целую кастрюлю вкуснейшего винограда) работал директором конного завода. И однажды устроил с братом Петром верховую прогулку в окрестностях Сары-Озека. Наверное Петр Иванович в седле чувствовал себя неуверенно и потому обмотал кисть руки ремешком узды. Возможно сильно перетягивал удила, что коню не понравилось и он внезапно рванул в галоп, сбросил дядю Петю с седла. Которому просто свалиться на землю было не суждено! Намотанные на кисть руки удила не отпускали Петра Ивановича несколько верст, пока дядя Гена верхом догонял его жеребца. После этого вывиха плеча я уже не видел ходящего на руках дядю Петю!

    Моему деду Пантелею Никифоровичу в несчастную для него осень 1931 года исполнилось пятьдесят лет (родился в 1881 г. в селе Яново). Что было уже довольно много для мужчины, оставшегося единственным кормильцем своей семьи. В которой у Пантелея Никифоровича кроме него тогда было шестеро едоков (Вера Семеновна с тремя несовершеннолетними дочерьми и двумя грудными мальчиками). К тому времени трудоспособных мужчин в семье Пантелея Никифоровича уже не было! Старшие его дети обзавелись семьями и отделились.
    Старшая дочь Маланья Пантелеевна вышла замуж за крепкого хозяина Павла Истомина (удачно расторговавшегося во времена НЭПа - имел магазин). 
    Сын Павел женился и занимался торговыми делами с Павлом Истоминым.
    Дочь Ирина вышла замуж за крепкого хозяина Александра Ильича, жила в другом селе.   
    Потому моему деду и пришлось принять в свое хозяйство одного наемного работника, немедленно став от того "классово" чуждым колхозникам Яново! Которые прекрасно знали о наличном имуществе Пантелея Никифоровича - о приведенной его отцом из Томска конной жнейке и маслобойке (молочным "сепаратором"), в чем колхозники Яново, разумеется, нуждались. Кроме того первых колхозников Яново заведомо раздражал собственный "граммофон" Пантелея Никифоровича, доставшийся ему от отца Никифора Егоровича, удачно расторговавшегося сливочным маслом во времена НЭПа. "Граммофон" несомненно  заводили дочки Пантелея Никифоровича (Наталья, Анна и Мария) и их соседи, слышавшие эту музыку.

    Несомненно, что отец моего деда Никифор Егорович, во времена своей молодости был весьма успешным хозяином, добился весьма приличного по сельским меркам благосостояния, которое нажил своим трудом и зимней торговлей в Томске.
    Все основное имущество Никифора Егоровича составляло большое коровье стадо (Вера Семеновна рассказывала, что Переваловы поили простоквашей молодых телочек из колоды. Коровье стадо после кончины Никифора Егоровича было разобрано его многочисленными чадами (поминальный список моей бабушки, включивший в себя четырнадцать имен, в этом удостоверяет). Так что, ко времени раскулачивания моего деда, имущество его не могло быть большим. Включало в себя только небольшой пятистенный дом, маслобойку, жнейку, небольшую бревенчатую лавку ("завозню"), телегу и сани с упряжной лошадью, с коровой и парой овец. Известными мне наследниками всего имущества Никифора Егоровича по рассказам моей бабушки Веры Семеновны были -
        Пантелей Никифорович, мой дед, взявший в жены Овчинникову Веру Семеновну (мою бабушку);
        Дарья Никифоровна, выданная замуж за крепкого хозяина Михаила Алюнина в селе Боровлянка;
        Федор Никифорович, сын мачехи моего деда Василисы, ставший председателем сельсовета Яново.
    Свободных посевных площадей для жителей Яново было достаточно в его округе и все распахивали столько, сколько могли обработать.

    Торговлей по примеру своего отца Пантелей Перевалов не занимался возможно и потому, что намаялся в отрочестве с отцом в его зимних поездках в Томск. Возможно потому торговая завозня и оказалась в распоряжении его сына Павла и мужа старшей его дочери (моей тети) Маланьи Пантелеевны (1900 г. р.). По некоторым сведениям мне стало известно, что и Вера Семеновна однажды побывала в Томске с Пантелеем Никифоровичем. О чем нам сама бабушка не рассказывала. Рассказала об этой поездке приехавшая как-то к нам в Ленинск-Кузнецкий из Гурьевска жена Павла Пантелеевича тетя Варя. (Павел Пантелеевич тогда ушел из своей первой семьи и поделился впечатлениями об этой поездке с другой своей женой, тетей Варей.) Которая и рассказала нам как Вера Семеновна посетила один из магазинов Томска. О том, как они смотрели с Пантелеем Никифоровичем в большом магазине товары, как Пантелей Никифорович сказал ей - ну все, пошли! А Вера Семеновна, нигде не бывавшая кроме села Яново, приметила большое ни когда не виданное ей большое зеркало, посчитала его за вход в другую часть магазина и второпях попыталась еще и туда зайти. Создалась конечно очень неловкая обстановка. Потому сама Вера Семеновна никогда и не рассказывала о том, как она в зеркало полезла... 
    Муж старшей дочери деда Маланьи Пантелеевны Павел Истомин оказался весьма успешным в торговле, добился с ней весьма приличного достатка. Что заметно по оставшемуся со времен НЭПа снимку. На котором молодой Павел Истомин, в окружении своей семьи и семьи своего брата, выглядит очень прилично и уверенно, в добротных кожаных сапогах, с деловой папкой в руке. А его жена (моя тетя) Маланья Пантелеевна смотрится настоящей барыней в длинном до пят шелковом платье! Крайним слева в заднем ряду этого снимка стоит молодой мой дядя Павел Пантелеевич, явно не случайно держащий  в правой руке счеты

    Я думаю, что случившемуся в 1931 году несчастью с моим дедом Пантелеем Никифоровичем более всего способствовало его редкое в быту селян Яново имущество, доставшееся ему от покойного отца - конная жнейка, маслобойка (молочный "сепаратор"). И разумеется личный "граммофон", раздражавший завистливые настроения колхозников Яново. Который вероятно любила слушать и моя бабушка Вера Семеновна, обладавшая хорошим музыкальным слухом (я удивлялся верности воспроизведения ею мелодий известных молитв - Верую, Достойная, Отче наш, которые я слышал в церкви Ленинска-Кузнецкого, куда меня лет до десяти Вера Семеновна водила и которые она всегда охотно напевала на Рождество и Пасху). Ну а торговая лавка-завозня, с товарами Павла Истомина, привезенными из Томска и тем более раздражала завистливые настроения скромно живших колхозников Яново!
    Все же прочее имущество, доставшееся многочисленным наследникам покойного Никифора Егоровича и моему деду, по своим объемам тогда не могло быть более обычного в Яново и не могло вызывать зависти колхозных "экспроприаторов".

    У меня, любившего слушать рассказы моей бабушки Веры Семеновны о прошлом Переваловых, давно возникло намерение побывать в Яново. Что бы самому увидеть кулацкий дом моего деда Пантелея и что бы старая уже мама смогла на последок увидеть свой родительский дом и свои родные места, о которых и она мне рассказывала.
    Сложность задуманной поездки была в том, что до добраться до Яново и вернуться в Барнаул мне нужно было успеть в один день (в свой выходной). Я тогда работал электриком на Оптовом рынке Барнаула сутками, через двое. Дорога же из Барнаула (по Заринской дороге до своротка на поселок Смазнево, а далее по грунтовке до Яново) была дальняя (верст сто пятьдесят в один конец). Причем я мог ехать только на своей старой, видавшей виды "копейке" (ВАЗ 2101 1973 года выпуска, госномер 19 - 04 АБК).
    Но моя "копеечка" нас не подвела! И 13 августа 2002 года мы съездили туда и обратно вполне уверенно, без дорожных происшествий. Я и "кулацкие дочери" - мама (17.03.1923 г. р.) и ее сестра Анна Пантелеевна (16.02.1919 г. р.), уже почти не ходившая и мало что помнившая (но вспомнила, что родная ее улица в те несчастные времена называлась Пупова).
    Мама тогда бодро еще ходила, даже ездила одна на электричке из Барнаула на свою далекую дачу в селе Демино Первомайского района (старый деревенский дом по адресу Соколин 13, который я купил за 750 рублей маме под дачу, вынужденно повременив с приобретением кирпичного гаража в ГСК 154, бокс 86). А вот Анна Пантелеевна была уже совсем плоха, ей было тогда 83 года.
    Помню, как в год нашей поездки в Яново (до нее), я подвозил на своей "копейке" Анну Пантелеевну в Сберкассу, что бы она перевела свои сбережения на сберкнижку своей дочери Ольги Сушковой (Бутиной).
    Подъехали к Сберкассе на улице Антона Петрова, недалеко от дома. Я отстегиваю ремень безопасности Анны Пантелеевны, сидевшей справа от меня на переднем сидении, обхожу машину и открываю переднюю правую дверь с намерением взять на руки Анну Пантелеевну и вынуть ее из машины. Взял на руки, поднял, но к своему удивлению вдруг убеждаюсь, что вынуть Анну Пантелеевну из машины не могу! Что-то жестко ее держит! Не пойму что. Посадил обратно, пригляделся. Оказалось, что правая нога Анны Пантелеевны каким-то образом оказалась в петле ремня безопасности. Который прикрытый подолом платья и правой рукой Анны Пантелеевны - держит ее за пах!
    Ничего не поделать, пришлось не способную к движению Анну Пантелеевну, снова подвигать на сидении обратно на место, что бы освободить ее ногу из петли ремня безопасности. После чего я на руках занес ее прямо в помещение Сберкассы. Взяли стул от общего для всех стола и поставили у окошка для Анны Пантелеевны. Довольно много очередных у кассового окошка молча смотрели на все это и молча ждали, пока Ольга с мамой не разобрались в своих денежных делах.
    Был еще не менее впечатляющий случай с Анной Пантелеевной, в тот же год, но уже после поездки в Яново. Когда она оставшись дома одна, вознамерилась помыться в ванной. Залезла в нее, намылась, а вылезть из ванны уже не смогла! И сидела голая в ванне полдня, пока ее дочь Ольга не вернулась вечером с работы в детском садике!

    Вот что старость с нами делает! А ведь я помню Анну Пантелеевну еще молодой, весьма привлекательной женщиной, когда она на редких в нашем доме застольях (начавшихся после кончины Пантелея Никифоровича), заводила купленный ею патефон с прекрасными песнями (Эх, дороги. Смуглянка молдаванка, Матросские ночи и другие), купленный явно в память о граммофоне из Яново (Только недавно я понял, почему Вера Семеновна во время игры патефона всегда плакала - очевидно вспоминала свою семейную жизнь в Яново до раскулачивания.) Во время одного из застолий Анна Пантелеевна удивила меня прекрасным исполнением песни о погибшем бойце из буденновских войск. Голос ее тогда, меня школьного троечника, прямо восхитил!
    И вот наступило время, когда в совершенно беспомощном состоянии Анна Пантелеевна поехала со мной и моей мамой Марией Пантелеевной в село своего детства, в Яново! Во все время нашей поездки (весь день!) сидела на заднем сиденьи, смотрела в окна моей "копейки", ничего не говорила.
    Мама же напротив, была очень воодушевлена возможностью побыть на местах своего детства. О которых и сама не мало помнила. Во время нашей поездки 2002 года она была еще вполне дееспособной, хотя ей тогда уже и было семьдесят девять лет.
   Потому, когда мы, после неоднократных дорожных расспросов приехали наконец в Яново, мама немедленно начала расспрашивать проходящих селян о месте нахождения былого кулацкого дома Переваловых. Разговорилась с пожилой женщиной (лет за пятьдесят, внимательно всех нас оглядевшей), помнившей рассказы о несчастных для семьи Переваловых событиях. Женщина села в нашу "копейку" и поездила с нами по селу Яново. Показала нам былой "кулацкий" дом моего деда, родной дом мамы. Который удивил меня своим скромным видом и который мама со слезами на глазах еле узнавала, так как дом был основательно перестроен. Разговорилась с его пожилой хозяйкой, назвавшейся Ковязиной Вассой Ефграфовной. По моему испугавшейся нашего прибытия.
    Мама со мной зашла в дом своего детства. Постояла в нем задумавшись, успокоила взволнованную Вассу Евграфовну. Сказала ей, что мы приехали только посмотреть на родные нам места. Потому Васса Евграфовна и разговорилась, сообщила, что живет она в этом доме уже сорок лет. Дом перестроил ее муж, ныне покойный и она здесь живет уже одна. Васса Ефграфовна сказала, что родную улицу мамы называют - Нагорная. Слышавшая их разговоры Анна Пантелеевна вдруг подала голос и сказала, что раньше эта улица называлась Пупова.
    Ковязину Вассу Ефграфовну вместе с мамой я снял своим Киевом во дворе былого родного дома мамы.
    Мне показалось очень странным, что самый обыкновенный (хотя и былой кулацкий) дом, стоящий в ряду с другими, имеет номер - 2а. Это и натолкнуло меня на догадку, что он раньше долго был нежилым. Очень возможно потому, что не все жители Яново одобряли выселение многодетной семьи Переваловых в октябре на улицу. Потому брать грех на душу, вселяясь в былой кулацкий дом, никто в Яново не захотел! А колхозному начальству скромный кулацкий дом не понравился и непригодился! Похоже на то, что дом кулака Пантелея  не менее тридцать лет стоял свободным. Пока муж Вассы Ефграфовны не взялся за основательную его перестройку в начале семидесятых годов прошлого века. После чего и началась сорокалетняя жизнь в этом доме Вассы Ефграфовны, тогда еще молодой.
    Васса Ефграфовна в своем уже преклонном возрасте сохранила следы былых женских достоинств молодых лет. Впечатляющая грудь и общий ее крепкий женский облик несомненно привлекали в свое время внимание мужской половины села Яново. При чем из числа заведомо на самых последних его представителей. Потому возможно она и оказалась удачливой владелицей былого кулацкого дома, долго остававшегося нежилым. Некто полномочный смог закрыть неприятную страницу прошлого села Яново, начав основательную перестройку казенного (былого кулацкого) жилища!

    Внимательно приглядевшись к бревенчатым стенам былого кулацкого дома я заметил, что до его перестройки (во время "социалистической экспроприации") он представляла из себя самый обычный пятистенный сруб из толстых бревен. Накрытый обыкновенной тогда двускатной крышей, с примыкавшими к нему сенцами, с крышей плоской.
    Последующая пристройка к нему была заметна по разной толщине бревен. Пристроенные к дому помещения собрали из наличных тонких бревен, добавивших к дому еще два жилые помещения. Одно небольшое, продолжившее ряд двух старых помещений и смежное с ним, образованное двумя бревенчатыми стенами, заполнившими пустой угол между последним помещением и сенями. И все это вместе накрыли общей крышей, придав домовладению вид "круглого".
    Перестройка была заведомо необходимой, ввиду явно малой жилой площади былой "кулацкой"!
    Перед возвращением домой я подъехал к кладбищу Яново. Где лежали все наши предки - Егор Перевалов, Никифор Егорович, Поликарп Овчинников и их ближайшие родственники. Кладбище было не ухоженным, густо заросло большими деревьями. Мама зашла на кладбище, никаких могил родственников естественно ни нашла. Я эту неудачу предвидел и на кладбище не заходил. Однако до сего дня об этом жалею.

    Для меня, часто слышавшего от моей бабушки о событиях несчастной для них осени 1931 года, оказалось несложным догадаться о причинах с ними тогда произошедшего. Особенно после того, как поездившая с нами по селу Яново местная жительница, рассказала, что в 1931 году председателем колхоза был младший брат моего деда Федор! Рожденный от Василисы, мачехи Пантелея Никифоровича, на которой женился Никифор Егорович после кончины своей первой жены Ирины - матери моего деда.
    Потому у меня и возникло подозрение, что младший брат деда Федор неважно относился к своему старшему брату Пантелею, что подогревала его зависть к нему за лучшее наследство от весьма зажиточного отца Никифора Егоровича. Федор получил свою долю от большого поголовья молочных коров отца, но лишился отцовского дома, конной жнейки, маслобойки и граммофона!

    Поездившая с нами по селу Яново женщина показала нам былой кулацкий дом моего деда и дом былого председателя сельсовета Федора, родного (по отцу) брата Пантелея Никифоровича. Дом этот внешне выгодно отличался не только от отцова "кулацкого", но и от всех прочих домов на своей улице! Был собран из прекрасно обработанных толстых бревен, с "мансардой" на жилом чердаке, украшенной красивым балконом!
    Естественно, что дом Федора Никифоровича я тоже снял своим Киевом 4а, захватив в кадр и нашу рядом стоявшую "копейку", в которой на заднем сидении видна голова молча сидевшей Анны Пантелеевны, уже утомившейся от поездки. 

    С кончиной Никифора Егоровича в собственность моего деда Пантелея перешло редкое в крестьянском хозяйстве имущество (конная жнейка, маслобойка), которое он отдавать в колхозную общину не спешил. Кроме того, мой дед по праву старшего заведовал и отцовой "завозней" (торговой лавкой на углу улицы Пуповой и ведущей вниз на мост через речку), которую Никифор Егорович в свое время наполнял товарами, привезенными зимой из Томска. Куда он каждый год уезжал на санных подводах с грузом сливочного масла, а возвращался оттуда с мороженой рыбой (имевшей хороший спрос в Яново во время Великого Поста). Таким образом Никифор Егорович доходно оправдывал обе дороги - до Томска и обратно в Яново!
    Младшему же Федору и сестре Дарье и прочим мне неизвестным братьям и сестрам моего деда (по поминальным спискам Веры Семеновны - четырнадцать душ) из отцова наследства достались только малые части былого большого молочного стада и лошади, что не было диковиной жителям Яново. Излишки скотины все наследники разумеется пустили на мясо! Потому Федор без затруднений и вступил в создававшийся колхоз села Яново, поддавшись на обещания большевиков обустроить для всех "культурную" и зажиточную жизнь.

    (На заманчивые обещания большевиков  во времена Первой Мировой войны клюнул и мой дед Пантелей! Пославший в молодости с фронта Вере Семеновне сделанные в Бобруйске два своих снимка, в военной форме, с тремя медалями на груди, с наганом в кобуре на поясе и с настоящей саблей! Написав Вере Семеновне, что бы она "держалась партии большевиков"!

    Однако будни колхозной жизни столкнули колхозников Яново с неизбежными сложностями общественного сельского производства, опыта ведения которого ни у кого не было, к тому же и отягощенного "классовой идеологией" колхозного руководства. На вершину которого Федора Никифоровича поставили явно потому, что колхозники Яново не по наслышке знали о хозяйской хватке моего прапрадеда Никифора Егоровича. Возможно еще и потому вручили молодому тогда Федору Никифоровичу колхозное председательство, что знали все и об имуществе сташего брата председателя, единоличника Пантелея Перевалова. Естественно высказывали Федору пожелания заиметь в колхозном хозяйстве и конную жнейку и маслобойку (молочный "сепаратор"), которые находились в единоличной собственности брата председателя Пантелея. Который проявлял неспособность по прежнему продолжать доставшееся ему наследное хозяйство отца. С которым Никифор Егорович до последнего своего времени справлялся совместно со своими сыновьями Пантелеем и Федором.
    Кончина Никифора Егоровича пресекла жизнь его большого частного хозяйства, которое его дети разобрали на части. Но даже со своей частью былого хозяйства мой дед Пантелей Никифорович в одиночку не справлялся. Так как после женитьбы сына Павла остался в свои пятьдесят лет единственным кормильцем своей семьи! И потому вынужден был нанять одного работника из местных. Чем и подставил себя под "классовое" определение мудрых колхозников Яново - как кулака! Понимавших очевидную выгоду раскулачивания Пантелея Перевалова. Потому сельсовет Яново очень естественно и принял такое решение! Осуществить которое обычными тогда средствами "классовой" борьбы задачи не составляло!
    Изъятие кулацкого имущества "активисты" сельсовета Яново произвели расчетливо. Дождались, когда кулацкий урожай был собран. А Пантелей Никифорович с Верой Семеновной убыли из дома в гости в праздник Покрова! Я в свои молодые лета не догадывался спросить у бабушки Веры Семеновны подробности об этом событии. (Бабушка часто рассказывала только о своих близких и знакомых в близлежащих от Яново селах - Казанцево и Хмелевка.) Потому знаю о раскулачивании своего деда по рассказам мамы. Которой тогда было всего восемь лет.
    Узнав об убытии из дома Пантелея Никифоровича и Веры Семеновны в праздник Покрова к родственникам, колхозные "экпроприаторы" и прибыли без лишнего шума описывать кулацкое имущество! Управились вовремя, поскольку и считать-то особо было нечего! И к возвращению кулаков домой - уже все было готово!
    (Мама рассказывала, что во время колхозной "экпроприации" она, восьмилетняя девочка, лежала дома на печке и у нее из под головы выдернули сверток домотканных холстов, домашнего производства. В котором принимала участие Вера Семеновна и все ее подраставшие дочери - сучили пряжу из кудели на прялке, скручивали ее веретенами в нитки и на станке ткали холсты).
    Дождавшимся приезда кулака Перевалова Пантелея колхозным "экспроприаторам" оставалось только взять под уздцы его кулацкую лошадь, высадить кулака из кулацкой телеги с кулацкой супругой Верой Семеновной и объявить им об изъятии всего их имущества в колхозную собственность - без какого-либо возмещения! (В другом случае "граммофон" пришлось бы оставить Пантелею Никифоровичу и щадящее изъятие излишков кулацкого имущества у "эксплуататора" наемного батрака предполагало бы водворение былого кулака Пантелея Никифоровича в колхоз села Яново!)
    Чего наущение большевистских "комиссаров", блюдущих неотвратимость "исторического материализма", не предусматривало! Дабы легко создавая колхозы везде, не только в Яново, всю семью моего деда надлежало просто выгнать  из родного дома на улицу, в октябре, этим же вечером! Как "классовых" врагов! Слава Богу в верхней одежде.
    От чего Пантелею Никифоровичу с женой и пятью несовершеннолетними детьми (Натальей, Анной, Марией и с двумя грудными мальчиками) пришлось Христа ради просить приюта у своего единственного работника. Так как сельсовет Яново никакого жилого помещения лишенным имущества кулакам не считал себя обязанным предоставить!
    Потому Вера Семеновна следующим уже утром пошла по своему селу просить милостину...
    Тогда же восьмилетнюю Марию Пантелеевну (мою восьмилетнюю маму) выгнали из первого класса школы села Яново, вместе со старшей (12 лет) сестрой Анной, там же учившейся, как кулацких дочерей "классового" врага - кулака!
    Тогда же семья сына Пантелея Никифоровича, удачно расторговавшегося в отцовой завозне стала "классово" чуждой колхозникам Яново и развалилась.
    Неизбежное в таком положении душевное потрясение привело к тому,что у Веры Семеновны пропало молоко (колхозные "экспроприаторы" корову изъяли в колхозную собственность), от чего двое грудных братиков мамы вскоре и умерли.
    До изгнанных из дома Переваловых доходили слухи, что их как кулаков собираются выслать в Нарым. Однако странно, что этого не случилось и почему-то моему деду с семьей удалось тайно ночью из Яново уехать. (Мама об этом написала.) Возможно потому, что не все колхозники Яново, хорошо знавшие друг друга, одобрили изгнание семьи крестьянина на улицу, в октябре! С грудными детьми! Осознавали заведомую греховность этого решения сельсовет Яново!

    Моя поездка в Яново с мамой и тетей Аней натолкнула меня на некоторые догадки о неизвестных подробностях раскулачивания моего деда, о которых ни Пантелей Никифорович, ни Вера Семеновна не рассказывали. Пришлось догадаться, что причиной удачного отъезда Переваловых из Яново было близкое родство деда Пантелея с председателем сельсовета Яново! Его тогда возглавлял младший брат моего деда - Федор Никифорович, сын мачехи Пантелея Никифоровича Василисы (мать моего деда Ирина умерла). О председательстве Федора Никифоровича нам сообщила поездившая с нами по Яново на нашей "копейке" местная пожилая женщина.
    Федор Никифорович оставшись недовольным распределением наследства отца Никифора Егоровича (не получив в собственность конную жнейку и маслобойку), тем не менее не смог взять грех на душу и загубить семью старшего брата!
    Несомненно, что о несчастье Пантелея Никифоровича узнали и его ближайшие родственники - старший его сын Павел Пантелеевич и его зять Павел Истомин, муж старшей дочери деда Меланьи Пантелеевны. Торговые дела обоих после отмены НЭПа пошли на убыль и они стали для колхозников Яново "классово" чуждыми ("буржуями"). Оба уже думали о необходимости смены жительства. А случившееся несчастье с Пантелеем Никифоровичем только подтолкнуло их к действию!
    Таким образом и явилась возможность для  Пантелея Никифоровича уехать из Яново с семьей! Увезли их зять деда Павел Истомин и его сын Павел Пантелеевич. Которые уже не могли вести свою частную торговлю с окончанием НЭПа. Денежными делами Павла Истомина заведовал тогда Павел Пантелеевич, старший брат мамы, наследник торговой завозни покойного Никифора Егоровича.
    Семь Павла Пантелеевича после раскулачивания отца распалась (крутая жена его выгнала). Пресекся и торг Павла Истомина (мужа старшей сестры мамы Маланьи Пантелеевны). Оба они имели хороший опыт дальних торговых поездок и знали подходящие места для временного пристанища для себя вместе и для семьи ограбленного Пантелея Никифоровича.
    Потому однажды зимней ночью, на двух санях все они и уехали из Яново по хорошо знакомой им, со времен их былой торговли в Томске, дороге! Ехали потому разумеется не на угад, явно знали о возможности укрыться в ближайшем от Яново месте, на железнодорожной станции Артыште!
    После этого побега из Яново маме пришлось на следующий год еще раз пойти в первый класс школы, когда ей исполнилось уже 9 лет. При чем не в Артыште, где они по началу укрылись, а на ближайшей от нее железнодорожной станции - Трудоармейке. Училась очень старательно, в награду за примерную учебу получила замечательное платье! (Учителя Трудоармейки как могли помогали старательной ученице, не имевшей приличной одежды. Сохранились два снимка мамы школьницы - с плохо одетыми одноклассниками четвертого класса и с учителями школы после седьмого класса, в подаренном замечательном платье.) 
    В Артыште Пантелей Никифорович и его сын Павел окончили курсы железнодорожников (сохранилось свидетельство Пантелея Никифоровича о сдаче им "государственного экзамена" на должность путевого обходчика). А деятельный Павел Истомин с Маланьей Пантелеевной и детьми уехали дальше - в город Ачинск.
    Оба Переваловых были на хорошем счету начальства станции Артышта. Однако и там Переваловым долго задержаться не пришлось. По прошествии четырех лет их жизни в Артыште, от кого-то стало известно, что Переваловы-то - сбежавшие кулаки!

    Несомненно доносы исходили от бдительной "партийной" черни, ни на что более не способной, кроме как радостно пользоваться халявными своими полномочиями, допускавшими их к доходной "классовой экспроприации"! Не прощавшей "классовым" врагам их прошлого, даже после изъятия у них всего их частного имущества! Даровавшего халявное счастье "революционным" блюстителям, воспрянувшим из "социального" дна "большевицкой" черни! Которая в умственной простоте своей полагало истоки общественных неурядиц не в государственных пороках Отечества, а в породных свойствах "классовых" врагов! Чему "партийную" чернь, приобыкшую к обычной выбраковке сельской скотины, всегда пускаемой на мясо - обучать было не надо!
    Эта марксистская пакость и не позволила лучшим сельским производителям возглавить создававшиеся колхозы. Необходимость которых для нашего сельского производства была несомненна. Но что "революционная технология" большевиков (чем хуже, тем лучше!) привела не к успеху сельского производства СССР, а к голодным его временам! Уже в следующий за повальной "коллективизацией" год перешедшего к распределению продовольствия по карточкам!
    Далее, эта же марксистская пакость, воплотившаяся в образ "социалистической" (безбиржевой!) "политэкономии", сопровождала нас во все времена жизни нашего развитого "социализма", ведомого  "планами" безотчетного за свои дела (потому и славного!) "центрального комитета" любимой "партии" СССР! Не развившего, а "завившего" в конце концов свою "социалистическую экономику" в бараний рог повальных недостач ("дефицитов")! Что вполне предсказуемо и докатило таки СССР до его государственного завала к 1991 году!

    При первых знаках ухудшения отношения окружающих к своей семье, осторожному Пантелею Никифоровичу снова пришлось бросить все и уехать из Артышты на новое место! Возможно по предложению железнодорожного начальства Артышты, не находившего "квалифицированных" железнодорожников для отдаленной станции Улуй, в глухом месте современного Красноярского края. Где Пантелею Никифоровичу пришлось трудиться так же путевым обходчиком и где, так же, не было школы! Потому маме пришлось кончать десятилетку в Ачинске. Уезжая на зиму к сестре Маланье Пантелеевне (жене уехавшего туда Павла Истомина). А с окончанием средней школы маме предложили работу учительницы, в еще более отдаленном поселке современного Красноярского края - Большая Мурта. Где ее жизнь сельской учительницы удачно не сложилась. И явно по причине того же пятна на ней - кулацкой дочери! Где первой же зимой маме, обучавшей грамоте местных детей Большой Мурты, пришлось по настоящему голодать! Она мне рассказывала о своих голодных муках и что от голодной смерти ее спас тогда пожилой местный учитель, жалевший  молодую девушку и ее иногда кормивший.
    Ни чего удивительного и в том, что дожившая до весны мама начала искать себе другое место работы! Потому она в мае 1944 года и оказалась в освобожденных от немцев местах Беларуссии. Где ее опыт школьной учительницы немедленно был востребован к должности судебного секретаря моего будущего (беспутного) отца - Николая Павловича Тараченко.  Исполнявшего должность судьи Военного Трибунала г. Витебска.

    Данные о Николае Павловича из мировой паутины.
    *Фамилия, имя, отчество: Николай Павлович Тараченко
    Дата рождения военнослужащего: 30.05.1914
    Место рождения: Белорусская ССР, Могилевская обл., Мстиславльский р-н, д. Бордушевщина
    Воинское звание: подполковник юстиции
Служба
    Дата начала службы: 07.10.1936
    Награды:
        Медаль «За оборону Москвы»
        Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»
    Дата завершения службы: 26.11.1954
Источник информации
    Реквизиты документа: ЦАМО. Учётно-послужная картотека. Шкаф 203. Ящик 31.*

    Должностное положение Николая Павловича, разумеется, предполагало необходимость чутко держать нос по ветру государственной "политики" тех лет. Не позволившей ему (предполагаю утесненную его порядочность) должным образом определить свои отношения с мамой после моего рождения 24.06.1945 года. Так как Николаю Павловичу стало известно (через его сотрудника) о кулацком прошлом мамы, простодушно кому-то о себе все рассказавшей. Явно потому близкие отношения мамы с Николаем Павловичем и не продолжились, даже ввиду предполагаемого моего рождения.
    Предлогом для негласного разрыва отношений с мамой защитник "социалистической" нравственности судья Тараченко использовал свой отъезд в Москву, на курсы усовершенствования военно-юридического состава (КУВЮС). Окончив которые он вернулся уже не в Витебск, а в Брест, уже с другой подругой - Катей. От которой имел далее несколько детей и с которой дожил до своей кончины.
    Мне же на память о моем папане осталось только странное Свидетельство о Рождении (выданное маме"политически корректными" трудящимися ЗАГСА Витебска, как временное, под предлогом будущего выяснения моего подлинного отцовства). Потому строчка об отце в моем Свидетельстве о Рождении до сего дня и содержит одно только имя - "Николай"! Милостливо подаренное мне заботливыми трудящимися Закса Витебска, дабы меня без отчества по еврейскому обычаю не оставить! (Это обстоятельство и вынуждало меня в дальнейшем к горьким шуткам - о полном подобии моей судьбы Судьбе самого Спасителя - Иисуса Христа! Мамой которого была Непорочная Пресвятая Дева - тезка моей мамы! По темным обстоятельствам своей Святой Жизни вышедшей замуж за престарелого плотника Иосифа, с заведомой его старческой неспособностью к зачатию Иисуса! Так и возглавившего Святое Семейство, вручив отцовство Святому Духу по знаку Вифлеемской Звезды!)

    По всему было заметно, что мой дед Пантелей Никифорович Перевалов всю оставшуюся жизнь старался всячески прикрывать свое прошлое. Он по Свидетельству Рождения мамы был Пантелеймоном, но после раскулачивания, в своем удостоверении путевого обходчика стал называться Пантелеем. Что тогда многим казалось
незначительной разницей одного и того же имени, однако эта небольшая неточность в последствии вызвала не малые сложности при выходе на пенсию по старости Анне Пантелеевне (убавившей, к тому же, в молодости свой возраст на четыре года, что бы сравняться с женихом Петром Ивановичем Бутиным), а так же при Завещании мамой нам своей квартиры.
    Помню так же, как я учащийся младших классов, удивился странной неточности в наградном свидетельстве на хранившуюся у нас медаль деда "За доблестный труд в Великой Отечественной войне". В котором мой дед назывался Пантелеем Николаевичем. (И как я старательно переправил отчество деда на "Никифорович".)
    Помню так же, что дорогие дедовы карманные часы, всегда висевшие над нашим столом в Ленинске-Кузнецке, на вбитом в стену гвозде, не имели верхней крышки. Которые дед каждый вечер заводил ключиком, висевшем на цепочке на кольце часов. При чем не дед а бабушка рассказывала, что деду их вручили за отличную стрельбу, во время Первой Мировой войны. С которой дед написал бабушке в письме, что бы она "держалась партии большевиков"!
    Я любил смотреть на дедовы часы и обращал внимание, что они (хранящиеся до сего дня у меня в укромном месте) не имели крышки, закрывавшей часовые стрелки. А далее догадался почему дед, как зеницу ока их хранивший, сам бережно отломал эту крышку - он уничтожал какую-то на ней надпись!

    Это все, что я знаю о своих ближайших предках!
        О Пантелее Никифоровичем, моем деде и Овчинникове Вере Семеновне, моей бабушке.
        О Дарье Никифоровне сестры деда, выданной замуж за Федора Алюнина из села Боровлянка;
        О Федоре Никифоровиче, брате моего деда по отцу (о сыне мачехи моего деда Василисы), бывшего председателем сельсовета Яново в 1931 году.
    Посевные площади в окрестностях Яново и далее в ближайшей округе до сел Казанцево, Хмелевка, Боровлянка были свободны и достаточны для всех, готовых  трудиться в поте лица своего, обеспечивая по личным возможностям всем необходимым свои быстро растущие семьи. Потому земельные участки селян Яново не могли стать причиной "классового" их расслоения.

    И ничего не поделать - октябрьская "социалистическая революция" 1917 года, о которой давно и сладко мечтали под своим кровавым знаменем "большевики", беспрекословно требовала "материального" утверждения ее "марксистских" основ, в значении главного условия обретения и охраны их государственных полномочий!

    Именно потому и случилась похожая на судьбу моего деда, но еще более тяжкая судьба семьи его родной сестры Дарьи Никифоровны, вышедшей замуж за крепкого хозяина Федора Алюнина в селе Боровлянка, не подалеку от Яново. Несчастья семьи Дарьи Никифоровны начались немедленно сразу после того, как ее мужа Федора, былого военнослужащего колчаковской армии торжествующие "большевики" зарубили саблей у его крыльца!
    Зарубленный Федор стучался в дверь своего дома, но напуганная Дарья Никифоровна, находилась дома одна с детьми и открыть дверь побоялась. Утром соседи увидели на крыльце умершего Федора и постучали Дарье в окно.
    Немедленно после чего Дарью Никифоровну с малолетними сыновьями (Михаилом и младшим Дмитрием) погнали на восток. Гнали до Иркутска, где она изловчилась таки спасти себя и своих сыновей от неминуемой гибели. Сумела за спрятанное золотишко (вряд ли более свадебного кольца и сережек) выправить Справку. Согласно которой Дарья Никифоровна и стала далее Николаевой! Темные ее спасители подсказали ей тогда - уезжай куда-нибудь подальше с детьми, живи тихо!
    Потому Дарья Никифоровна и оказалась в глухом углу Колпашевского района, в глухой деревне Старое Абрамкино, где проживала до своей кончины со своими сыновьями (двоюродными братьями мамы) - старшим Михаилом и Дмитрием. Оба женились там. В мамином фотоальбоме сохранились два снимка. На одном Дарья Никифоровна вдвоем со взрослым уже Михаилом, на другом она с ним и его семьей - с Михаилом Федоровичем, женой Ефросиньей и малолетней внучкой.
    Оба сына Дарьи Никифоровны Михаил и Дмитрий воевали на фронтах Великой Отечественной войны.
    Старший Михаил с Великой Отечественной войны не вернулся.
    Младший Дмитрий воевал на танке. Получил ранение. Войну закончил в Берлине. Был награжден. Я помню на груди дяди Мити два ордена - Красной Звезды и Красного Знамени, медали за Боевые Заслуги и За Взятие Берлина. С которыми на пиджаке в первых числах ноября дядя Митя приходил к нам с женой тетей Дусей помогать зарезать и разделать поросенка. А моя бабушка Перевалова (Овчинникова) Вера Семеновна на тот случай готовила довольно крепкое пиво собственного приготовления. После которого дядя Митя свободно и много рассказывал о своей прошлой жизни в Старо Абрамкино, о войне, о свой трудной дороге в госпиталь после ранения.
    Дмитрий Николаев до самой пенсии работал водителем грузовых самосвалов в Ленинске-Кузнецком. Водил грузовые ЗИЛы и МАЗы.

    Не смотря на все случившееся дети Дмитрия Николаева не забыли прежнюю свою фамилию - Алюнины. Дарья Никифоровна через письма родственникам и семье своих бывших работников (Городиловых), проживавших в Ленинске-Кузнецком, узнала, что и ее брат Пантелей Никифорович там проживает.
    Потому после кончины Дарьи Никифоровны ее сын Дмитрий со своей семьей переехал в Ленинск-Кузнецкий, пожелав быть поближе к нам, ближайшим ему родственникам. В Ленинске-Кузнецком Дмитрий Федорович всю жизнь работал шофером на грузовых самосвалах.
    Я, тогда еще ученик начальной школы, помню неожиданный приход Дмитрия Николаева к нам, на улицу Центральную, дом 1. Помню как они с моим дедом (его дядей) о чем-то тихо и долго разговаривали у нас в сенях. К нам в дом мой двоюродный дядя Митя тогда не зашел, возможно потому, что до этих пор опасался любых оглашений своего прошлого (Иосиф Сталин был еще жив). Возможно тогда семья дяди Мити еще не имела своего дома и ютилась у потомков былых своих работников Городиловых (далее Дмитрий Федорович построил скромный пятистенный дом, в котором они с тетей Дусей и с девятью детьми ютились.) С Городиловыми семья Николаевых поддерживала дружескую связь и после кончины Дмитрия Федоровича.

    Приехавший в Ленинск-Кузнецкий сын сестры Дарьи Никифоровны Дмитрий Федорович постоянно поддерживал связь с нашей семьей, помогал со своими кже подросшими сыновьями вскапывать наш большой огород под посадку картошки. Осенью резал наших подросших поросят и помогал их разделывать на мясо, помогал маме солить свиное сало (мы на нем всю зиму жарили  картошку, выращенную на нашем огороде). Что было нам необходимо, при скромном заработке мамы - учителя ботаники в школе 37. Где и я учился. (Бабушка моя нигде не работала и стала получать 16 рублей пенсии только после кончины 29 февраля 1956 года Пантелея Никифоровича.)
    Мне единственному у мамы сыну нравилось бывать в многолюдной семье Николаевых. Весело было в небольшом доме дяди Мити и тети Дуси - они вырастили 9 детей! Потому Николаевы и жили весьма скромно, к чему их приучила и небогатая жизнь в поселке Старо Абрамцево у Колпашево. Но зато Николаевы жили очень деятельно! Помню очень хорошо старших детей Николаевых.
     Элла, моя ровесница (моя троюродная сестра 1945 г. р.) научила меня играть в карты (в пьяницу и в дурака), что меня тогда очень увлекало.
     Толик (мой троюродный брат) был старше меня на два года, увлекался рисованием портретов(родился в 1943 г. р. после побывки раненого дяди Мити дома, в Старо Абрамцево). Весьма похоже нарисовал Сталина, висевшего на стене дальней от входа комнаты их пятистенного дома (накрытого красной черепицей, меня восхищавшей).
    Способ, которым Толик точно воспроизводил образ Сталина меня, пытавшегося рисовать, тогда удивил. Он расчерчивал простым карандашем портрет Сталина сантиметровыми клетками и повторял вид всех клеток на другом листе, так же поклеточно расчерченном. После чего клетки на готовом портрете стирал ученической резинкой.
    Дружеские мои отношения с Толиком продолжались до начала его срочной службы, после которой нам видеться уже не пришлось. Толик прожил мало, не дожил до своего сорокалетия. До конца своих дней работал водителем самосвала.
    Толик Николаев как-то однажды сделал мне воодушевивший меня подарок - втихаря отдал мне ствол самопала! Который дядя Митя строго велел выбросить! Чего Толик исполнить не смог! Предпочел отдать его мне.
    Подаренный мне стволик самопала (в Ленинске-Кузнецком его звали поджигой) представлял из себя толстостенную бесшовную стальную трубку, длиной 15 см. Очевидно это был отрезок гидравлической трубки грузовика, хорошо с одного конца заплющенной и загнутой в кузнице. С просверленной малюсенькой дырочкой для поджигания заряда.
    Я в свои четырнадцать лет сумел этот вдохновивший меня подарок привести в образцовое состояние! Втихушку от мамы сделал из удачно изогнутого кленового сучка удобную ручку, привернул болтом к ней стволик через дырку, просверленную в заклепанной его части. Верх прикрутил стальной проволокой, а все изделие для удобства держания в  руке обмотал несколькими слоями тряпичной изоленты. Удобно прибил проволочную скобочку для крепления спички поджигавшей заряд. Которую чиркал спичечным коробком и производил нешуточные выстрелы!
    По наущению Толика я заряжал самопал накрошенными в ствол спичечными головками от двух или трех коробков спичек, делал пыж из старых газет Ленинский Шахтер, заталкивая далее в ствол обрубки свинца (от найденного мной куска брошенного на дороге силового кабеля), затыкая их в стволе той же газетой. Зарядив таким образом подаренный мне Толиком самопал я однажды темным вечером прострелил навылет наш дощатый туалет! (При чем преднамеренно! Так как в те временя я до драки рассорился с Артемьевым Николаем Яковлевичем 1923 г. р., сожителем мамы, попытавшемся как-то вечером в пьяном виде, возможно после получки, надо мной покуражиться. Он от нас вскоре ушел.)
    Митя, старше Толика (1941г. р.), неплохо играл на баяне отца Подгорную. Он при первом моем знакомстве с Николаевыми немедленно посадил меня на раму единственного в семье велосипеда, что бы прокатить и тем доставить мне удовольствие. Которого я не получил, так как я первый раз ехал на взрослом велике, боялся этого, жестко держался за руль и терпел боль от жесткой рамы, чем конечно Мите помешал. Потому Митя и свалился со мной на первой же дорожной промоине! Помню как я больно ушибся о засохшие куски грязи на дороге и громко орал! Дядя Митя это услышал. Потому с Митей мы далее уже не дружили.
    Митя как и его отец после срочной службы в Польше работал на шахтовых грузовиках.
    Володя, старше Мити, мне тогда казался уже взрослым (1939 г. р.), относился ко мне как малолетке. Умел и любил мастерить замечательные деревянные самокаты на больших подшипниках для себя и своих братьев. Подшипники ему приносил с работы отец. Однажды в один для меня счастливый день Володя Николаев сделал мне неожиданный подарок - самокат своего производства! Я был несказанно счастлив! Радостно дотарахтел до нашего дома это громыхающее чудо, вызвав зависть всех моих соседей приятелей с нашей улицы Центральная на "семерке"!
    Владимир Дмитриевич Николаев страдал туберкулезом (ходил в больницу "на поддувания"), не пригодился для срочной службы в Армии, начал работать токарем в мехцехе шахты Комсомолец. Далее работал  водителем на грузовике и ему удалось перейти на работу в шахту, что бы заработать льготный выход на пенсию. Однако его частенько отвлекали от шахтовой работы в шахтовый мехцех - Володя был опытным токарем. Не смотря на то, что Володя был самым болезненным из своих братьев и сестер, тем не менее прожил более всех - до 80 лет! Что я объясняю его отрицательным отношением к курению.  Мы с моей женой Раисой Николаевной два раза приезжали на моей "восьмерке" к Володе и к его жене Наде в гости в Ленинск-Кузнецкий. Вспоминали наше общее содержательное прошлое. (Родители Нади после Сталина приехали из Китая.)
    Старший сын дяди Мити Михаил, красивый спокойный парень, был в те времена уже настоящим женихом, работал шофером и в наш круг общения не входил.
    Помню еще троих малолетних детей дяди Мити и тети Дуси - Вену (Вениамина), Таню и Сергея, с которыми я не общался. 
    Сергей во времена моих приходов к Николаевым был грудным и мы все с увлечением качали его в зыбке, подвешенной на ввернутый к потолковой балке винт. Маленький Сергей частенько начинал плакать и мы все бросались раскачивать его зыбку, что ему только и надо было. Он спокойно засыпал!
    На удивление быстро растущая семья Дмитрия Федоровича заставила его искать способы ее кормления. Заработной платы, при не работающей тете Дуси, не хватало. Потому они оба решили купить дешевый дом в Колпашево. Где можно было заводить большие огороды и много домашней скотины. Уехали туда, оставив у нас дома Володю, Мить, Толика и Неллу. (Чему я был очень рад.) Помню как мама затеяла вместе с ребятишками Николаевых готовить встречу 1957 года - мы все наряжали купленную мамой елку нашими дешевыми игрушками, клеили разноцветные бумажные цепи, развешивали их на елку, клеили подарочные кульки для всех из газеты Ленинский шахтер. Помню и содержимое каждого подарочного кулька - глазурованный пряник, сто грамм конфет подушечек и одна мандаринка).
    Приехавший весной из Колпашево дядя Митя увез наших гостей. В Колпашево Николаевы прожили несколько лет, а затем вернулись в Ленинск-Кузнецкий. Построили большой дом на улице Подгорная, гораздо больше былого на ближней к нам улице Богдана Хмельницкого.
    Мои отношения с Николаевыми закончились примерно в 2020 году, после того, как Володя и его жена Надя перестали отвечать на мои звонки к ним по мобильнику.

    2025.03.20 г. Барнаул
    Перевалов Олег Николаевич собственной рукой.