Мир на Трех Китах

  Кабинет главного врача психиатрической больницы был прост и функционален, как и полагается месту, где лечат души. Никаких кричащих цветов, мягкий свет от настольной лампы, запах лекарств и легкий аромат крепкого кофе. За окном монотонно шумел осенний дождь, барабаня по подоконнику, словно отсчитывая секунды утекающего времени.
Сергей Петрович, психиатр со стажем в тридцать лет, сидел в своем кресле, откинувшись на спинку и глядя в потолок. Его лицо, изборожденное морщинами, словно карта прожитых лет, выражало усталость и задумчивость. Напротив него, на краешке стула, нервно перебирая пальцами, сидел Андрей Николаевич, молодой и подающий надежды врач, только недавно пришедший в больницу.
  Андрей Николаевич был полон энтузиазма и веры в науку, в то, что разум и знания способны излечить любые душевные раны. Сергей Петрович же, напротив, казался пропитанным скепсисом и какой-то тихой печалью, словно тяжесть человеческих страданий осела на его плечах неподъемным грузом.
  Молчание затянулось, лишь мерный стук дождя нарушал его. Андрей Николаевич не решался начать разговор первым, чувствуя, что старший коллега погружен в какие-то свои мысли. Наконец, Сергей Петрович вздохнул и повернулся к нему, в его глазах мелькнула искорка усталой иронии.
 – Андрей Николаевич, – начал он медленно, словно подбирая слова, – вы вот все про доказательную медицину, про научный подход… Это, конечно, правильно, необходимо. Но скажите мне, вот какая, к черту, разница, во что человек верит?
Андрей Николаевич удивленно вскинул брови. Он ожидал услышать что угодно, но не такой вопрос от главного врача, человека, которого всегда считал образцом рациональности.
– Сергей Петрович, ну как же? – возразил он, слегка растерявшись. – Вера же может быть иррациональной, деструктивной… Она может…

– Деструктивной? – перебил его Сергей Петрович, усмехнувшись. – А что, правда, по-вашему, всегда конструктивна? Вы так уверены?
Он откинулся обратно в кресле и снова посмотрел в потолок, словно искал там ответы на свои вопросы.
– Вот представьте себе, – продолжил он, помолчав немного, – жили люди. Верили, что Земля плоская, стоит на трех китах, и жили себе, не тужили. Мир был понятен, устроен. Солнце ходит вокруг Земли, звезды приколоты к небесному своду. Просто, ясно, уютно. И главное – работало! Сеяли, пахали, рожали детей, умирали… в своем понятном мире.
Андрей Николаевич слушал, не перебивая, хотя в глубине души не соглашался. Он считал, что заблуждения вредны, что правда – это основа всего, прогресса, развития.
– Но нет же, – голос Сергея Петровича стал жестче, – правду давай! Раскопали, что Земля круглая, вертится вокруг Солнца. Наука, прогресс, истина! Сожгли, наверное, сотни, тысячи людей из-за этой самой «правды». Джордано Бруно, Галилей… сколько еще безымянных полегло за эту «истину»? Но правда победила. И чо же? А ничего.
Он сделал паузу, обвел взглядом кабинет, словно показывая, что ничего не изменилось.
– Ничего не изменилось, Андрей Николаевич. Счастья это не добавило. И не добавит. Значит, не в этом счастье. Не в «правде», как вы ее понимаете, не в объективной реальности. Счастье – это жить в своем мире, в согласии с ним. Пока его не разрушают. Вот тогда наступает горе. Даже если твой мир был и выдуманный – он все равно твой, и ничей другой. Он лучше, чем правдивый, но непонятный тебе, чужой мир.
Андрей Николаевич попытался возразить:
– Но, Сергей Петрович, как можно жить в выдуманном мире? Это же… это ненормально, это…
– Ненормально? – переспросил Сергей Петрович, подняв бровь. – А что такое «нормально», Андрей Николаевич? Вы мне скажите. У нас тут, в больнице, много «ненормальных». И знаете что? Многие из них вполне себе счастливы в своих «ненормальных» мирах. Пока мы не пытаемся их оттуда вытащить, «вернуть в реальность», как мы любим говорить.
Он снова замолчал, глядя на дождь за окном. Капли бежали по стеклу, сливаясь в мутные ручейки, словно слезы.
– Помню, был у меня пациент, – продолжил он, словно вспомнив что-то важное. – Иван. Инженер, умный мужик, семья, работа. А потом вдруг – бац! – и решил, что он Наполеон. Не просто так, для игры, а по-настоящему, всем сердцем поверил. Приходит ко мне в мундире, треуголке, все как положено. Жена в слезах, коллеги крутят пальцем у виска. «Доктор, помогите, он же болен!»
Андрей Николаевич кивнул, представляя себе картину. Классический случай мании величия.
– Ну, мы начали лечить, как положено, – продолжил Сергей Петрович. – Нейролептики, психотерапия… Иван сопротивлялся, конечно, кричал, что мы его не понимаем, что он – великий полководец, а мы – жалкие людишки. Но постепенно, под действием препаратов, бред стал уходить. Иван стал «нормальным». Вернулся к жене, на работу, стал жить как все.
Сергей Петрович сделал паузу, смотря на Андрея Николаевича с каким-то странным выражением.
– И знаете что, Андрей Николаевич? Счастливее он от этого не стал. Даже наоборот. Стал каким-то вялым, апатичным, потерянным. Жена говорит, что он как будто тенью стал. Раньше, когда «Наполеоном» был, глаза горели, энергия била ключом, хоть и бред, но жил ярко, интересно. А сейчас… серость одна.
Андрей Николаевич задумался. Он понимал, что Сергей Петрович говорит о чем-то важном, о чем-то, что ускользало от него, от его рационального, научного взгляда на мир.
– Вы хотите сказать, что бред… может быть полезен? – спросил он осторожно.
– Не полезен, – поправил его Сергей Петрович, – понимаете, Андрей Николаевич, мир для каждого из нас – это не объективная реальность, а то, как мы ее воспринимаем. Мозги наши – штука сложная, они не просто отражают мир, они его конструируют. И каждый конструирует свой собственный мир.
Он поднялся из кресла и подошел к окну, глядя на серый осенний пейзаж.
– Иван, в своем бреду, создал себе мир, где он был значимым, важным, великим. Мир, где он был собой, настоящим. Пусть и выдуманным собой, но настоящим. А когда мы его «вылечили», мы отобрали у него этот мир, и ничего не дали взамен. Вернули в «реальность», которая для него оказалась… пустой, бессмысленной.
– Но ведь это же бред, Сергей Петрович! – настаивал Андрей Николаевич. – Мы же не можем поощрять бред! Это же болезнь!
– Болезнь, – согласился Сергей Петрович. – Но болезнь, которая иногда служит защитой, спасением. Понимаете, Андрей Николаевич, не все люди способны выдержать «правду» жизни. Не все могут принять мир таким, какой он есть: жестоким, несправедливым, бессмысленным. Для кого-то бред – это как спасательный круг, как убежище от ужаса реальности.
Он повернулся к молодому врачу и посмотрел ему прямо в глаза.
– Вы вот молоды, полны сил, верите в науку, в прогресс. Это хорошо. Но помните, Андрей Николаевич, за каждой болезнью, за каждым «бредом» стоит живой человек, со своими страданиями, своими надеждами, своим собственным миром. И прежде чем ломать этот мир, подумайте, что вы дадите ему взамен. Сможете ли вы сделать его счастливее, вернув в «реальность»? Или вы просто отберете у него последнее, что у него было – его иллюзию, его веру, пусть даже и бредовую, но дающую ему силы жить?
Андрей Николаевич молчал, потрясенный словами старшего коллеги. Он никогда не смотрел на психические расстройства под таким углом. Для него бред всегда был чем-то однозначно негативным, тем, что нужно искоренять, возвращать человека к «нормальности». Но сейчас он начинал понимать, что «нормальность» – понятие относительное, и что для кого-то «бредовый» мир может быть более ценным, чем «правдивый», но чужой и враждебный.
– Вы говорите, что счастье – это жить в своем мире, в согласии с ним, – сказал Андрей Николаевич, пытаясь осмыслить услышанное. – Но ведь… ведь это же эгоизм, получается. Человек замыкается в своем мире, отгораживается от других…
– А что плохого в эгоизме, Андрей Николаевич? – усмехнулся Сергей Петрович. – В разумном эгоизме, конечно. Каждый человек имеет право на свой собственный мир, на свою собственную правду. Пока этот мир не вредит другим, пока человек не становится опасным для общества, почему бы и нет? Пусть живет, как ему хочется, как ему лучше.
Он подошел к своему столу, взял чашку с остывшим кофе и сделал глоток.
– Вы говорите, что мир Ивана был выдуманный, – продолжил он, поставив чашку обратно. – А разве наш мир, мир «нормальных» людей, не выдуманный? Разве не верим мы в сказки про справедливость, про добро, про любовь? Разве не живем мы в мире иллюзий, созданных культурой, религией, идеологией? Просто наши иллюзии более «социально приемлемы», более «нормальны», чем иллюзии Ивана. Но суть от этого не меняется.
– Вы хотите сказать, что не нужно бороться с бредом? – спросил он, наконец. – Что нужно просто принять его как данность?
– Нет, не так, – ответил Сергей Петрович. – Бороться нужно. Но бороться не с самим бредом, а со страданием, которое он причиняет. И не только пациенту, но и окружающим. Если бред мешает человеку жить, если он делает его несчастным, опасным – тогда нужно лечить. Но если человек в своем бреду счастлив, если он никому не вредит, то… стоит ли вмешиваться? Стоит ли разрушать его мир, даже если он и выдуманный?
Он подошел к окну и снова посмотрел на дождь.
– Вот вы говорите, «правда», «истина», – сказал он, не поворачиваясь. – А что такое правда, Андрей Николаевич? Для каждого она своя. Для кого-то правда – это наука, для кого-то – религия, для кого-то – любовь, для кого-то – власть. И каждый верит в свою правду, и каждый живет в своем мире, построенном на этой правде. И пока этот мир не рушится, пока человек в нем чувствует себя в безопасности, в согласии – он счастлив. А как только мир рушится, как только правда оказывается ложью – наступает горе.

Он повернулся к Андрею Николаевичу и посмотрел на него с грустной улыбкой.
– Даже если твой мир был и выдуманный, – повторил он слова из начала разговора, – он все равно твой, и ничей другой. Он лучше, чем правдивый, но непонятный тебе, чужой мир. Ты его не поймешь, потому как просто не сможешь. Пусть он сто раз даже прав при этом. Мозги твои не поймут, потому как они привыкли к другому восприятию мира. Это ни плохо и ни хорошо, это так есть. Просто… нужно это понимать. И помнить, когда мы лечим души.
  Разговор закончился, но вопросы остались. И Андрей Николаевич понимал, что эти вопросы будут преследовать его всю его врачебную практику, заставляя искать ответы, сомневаться, переосмысливать. И может быть, именно в этом и заключалась мудрость его старшего коллеги – не давать готовых ответов, а заставлять думать, искать свою собственную правду, свой собственный мир, в котором можно жить в согласии с собой и с другими. Даже если этот мир стоит не на твердой почве объективной реальности, а на зыбких китах веры и иллюзий. Потому что иногда, для кого-то, это – единственный способ выжить и сохранить хоть какое-то подобие счастья.