et la revolution s eteignent. часть 9

После недолгой прогулки компания разделилась. Мужчины отправились в квартиру младших Робеспьеров, девушки же решили наведаться ещё в одно место. Ателье Трис располагалось в небольшом доме недалеко от улицы Сент-Оноре. Когда Шарлотта и Элеонора вошли внутрь, их встретил запах кожи и слабый аромат фиалки, принадлежавший хозяйке. Свет мягко пробивался сквозь занавески, рассыпаясь золотистыми бликами на столе, заваленном выкройками.

Шарлотта первой переступила порог, заинтересованно оглядывая ряды аккуратно развешанных отрезов ткани и манекенов в не законченных нарядах. Элеонора шагнула следом, взволнованно сжав пальцы. Трис отвлеклась от выкройки, которую изучала при свете окна, и, увидев гостей, слегка приподняла бровь.

— Добрый день, мадемуазель Дюпле, Шарлотта, — её голос звучал ровно, но в глазах мелькнул интерес.

— Добрый день, — Элеонора кивнула и, запинаясь, добавила, — Мы пришли… мне нужно платье.

Трис улыбнулась, но то была механическая вежливость.

— Раз пришли ко мне, значит желаете что-то особенное?

— Да. На день рождения, — кивнула девушка, отворачиваясь к манекенам. — Я хочу, чтобы оно… произвело впечатление.

— На кого-то конкретного? — не удержалась Гейзенхаймер.

На щеках Элеоноры выступил румянец, но она попыталась скрыть это, пройдя дальше, девая вид, что рассматривает заготовки. Хоть платья и не были готовы, уже угадывался итоговый вариант. Простые, но элегантные, несущие в будущем за собой шлейф тёплой весны. Дюпле с лёгкостью могла представить подобный наряд на местных девицах. Юных, мечтательных и полных детской радости. И всё же, это явно не то, что нужно ей самой.

Шарлотта оживлённо добавила:

— Ты можешь создать что-то элегантное, но не слишком вычурное? Ему нравятся простые вещи…

Элеонора бросила на неё быстрый полный ярости взгляд, просящий замолчать. Та виновато улыбнулась, но сказанное не сотрёшь так же легко, как пыльное пятно с подола. Трис лишь качнула головой, присматриваясь к девушке.

— Простота приедается. Особенно если человек среди неё живёт. – она взяла Дюпле за руку и утянула в центр комнаты. — Да и в тебе простоты достаточно. Добавлю ещё – оставлю серое пятно.

Подняв её руку со своей, вынудила покружиться на месте, а после увлекла в вальс.

— Что мы делаем? – Элеонора смущённо отвернулась, не выдержав пристального внимания женщины.

— Мне нужно прочувствовать твои движения. – невозмутимо ответила она.

Попутно Трис успевала оглядеть девушку со всех сторон, мысленно примеряя фасоны. Шарлотта молча наблюдала за танцем, чувствуя легкую зависть. Она всегда была аккуратной, приземлённой, в то время как её подруга казалась воплощением невесомости. Элеонора словно парила в облаках. Хоть происходящее казалось обычной забавой, для Элеоноры оно ощущалось гораздо большим — возможно, последний шаг к её изменению, к тому, чтобы стать не просто наблюдателем, но центральной фигурой на празднике. Во всех смыслах.

Трис, не прекращая движение, произнесла:

— Выбор платья — это не только вопрос тканей, фасона и декора. Это способ выразить себя, свои характер и желания. Я вижу в тебе множество оттенков: нежность, стыд, надежду… что-то внутри ждёт, чтобы их их освободила.

Элеонора засмеялась, но смех её был напряжённым.

— Надеюсь, чтобы достаточно раскрыть себя, не придётся выходить к гостям нагой? – она укрывала свою уязвимость за шуткой, но понимала, что Трис видит больше, чем она хотела бы.

С каждым поворотом руки госпожа оставляла новые следы на её коже, образы и эмоции смешивались, создавая внутри хаос.

— Скажи, каким ты сама видишь идеальное платье?

Девушка ответила не задумываясь, ведь весь прошлый вечер только тем и занималась:

— Я лишь хочу, чтобы оно понравилось… — тихо произнесла она, вновь смущённо опуская ресницы.

— Понравилось кому? — настойчиво уточнила Трис. — Вам? Или кому-то другому? Это кардинально разные вещи.

Шарлотта почувствовала, как в воздух вместе с пылью взвилось напряжение. Но вмешиваться не спешила, чувствуя себя зрительницей в театре.
 
— Я… — начала Элеонора, но слова застряли в горле. Она хотела сказать, что ей нужно доказать свою значимость, привлечь внимание одного единственного человека, но вместо этого она выпалила, — Я хочу быть собой. Настоящей. Все мы в той или иной степени притворяемся перед другими. Что-то скрываем или показываем себя с лучшей стороны, которой, возможно, и нет на самом деле. Я хочу, чтобы в этот день все увидели меня такой…

Они разорвали танец, и Трис, отпустив Дюпле, прищурилась. В её взгляде было что-то пронизывающее, что-то, что заставляло девушку чувствовать себя одновременно уязвимой и воодушевлённой.

— Какой же?

Та расправила руки, оглядев саму себя.

— Не идеальной. Не всегда кроткой и безмерно милой со всеми. Не добродушной и готовой в любой момент протянуть руку помощи. Но временами через-сур вспыльчивой, иногда завистливой и… и определённо глубоко опечаленной.
Она оглянулась на подругу, и та несмело подступилась ближе.

— Твоему описанию только траурный англез подойдёт…

— Мрачность может придать терпкости наряду, — возразила Трис, но оговорилась, — Если умело её вплести. – произнося это, она оттянула чуть в сторону муслиновую юбку Элеоноры, — Одежда может говорить. В том числе и о переживаниях и боли, что испытывает её хозяйка.

Шарлотта восхищённо вздохнула, понимая, о чём говорила Трис. Белое простое платье, какие носили многие девицы – лишь отзвук часто меняющейся моды. Конечно, они не выражали ничего, кроме бездушного следование чьему-то стилю. Кто-то стремился разнообразить наряд цветными лентами, живыми цветами или прочими безделушками, что находились под рукой. Но Элеонора…

Трис взяла девушку за руку и тепло улыбнулась.

— Пусть и твой наряд станет твоим голосом. Дай мне немного времени, чтобы создать то, что будет твоим точным отражением. Пойдём, я сниму мерки.

Дюпле кивнула, чувствуя, как в груди нарастает странное, тревожное ожидание. И полная надежды прошла с женщиной за ширму. Шарлотта же, воодушевлённая речами портнихи, прошлась по ателье, разглядывая платья и надумывая не заказать ли ей самой нечто особенное.



В Конвенте по обыкновению гудело напряжение. Обсуждали, спорили, позволяли вспышки раздражения. В этой перегруженной, пропитанной порохом атмосфере Сен-Жюст опустился на свободное место рядом с Моро, не сразу заговорив. Парень заметил: что-то было не так. Обычно собранный, уверенный в себе Антуан выглядел… подавленным. Его бледность явно не была связана с усталостью, а взгляд блуждал по залу, но не фокусировался ни на одном лице. К тому же слишком припозднился, что совсем не было на него похоже.

— Антуан, почему вы не со своими? – осторожно спросил он, наклонившись ближе.

— Мне претит общество этих обозлённых павлинов.

— Что-то случилось?

Сен-Жюст молчал секунду-другую, прежде чем, всё же, выдохнул:

— Меня не ставят в грош, перечат, что ни слово.
  Поистине для них нет ничего святого.
  Все спорят, все орут, почтенья нет ни в ком.
  Это не коллеги, а сумасшедший дом.

Ответ оказался столь неожиданным, что парень изумлённо приоткрыл рот, не найдя что сказать. Но вскоре исправился.

— Если вас сильно возмутить, то заговорите стихами Мольера? Это определённо стоит запомнить.

Сен-Жюст едва заметно ухмыльнулся, но тут же снова помрачнел, добавив:

— Однако то ныне обыденность. Произошло куда более ужасное. Я получил письмо.

— Плохие новости?

Антуан покосился на него, размышляя сколько стоит рассказать. На его лице вновь показалась улыбка, но без всякой доли веселья.

— В каком-то смысле, беды решили свалиться на меня чередой. Тереза. Она здесь, в Париже. Снова.

Моро не знал, кто такая Тереза, но то, как Сен-Жюст произнёс её имя, заставило почувствовать холодок в груди.

— Она остановилась в гостинице, совсем рядом с моим домом, — продолжил Антуан, глядя перед собой. — Не меньше, а то и больше декады… Я не хочу видеть её. Но она… я знаю, зачем она снова приехала. – рука сжалась в кулак. Он опёрся предплечьем о спинку переднего сидения, точно вот-вот упадёт в обморок. — Не хочу…

Кристиан помедлил, подбирая слова:

— Между вами произошло что-то…?

— Любовь.

Парень едва заметно нахмурился, ожидая пояснений.

— В юности мы хотели пожениться, но её родители отказали мне в помолвке. В спешке выдали замуж за другого. Но тогда мы не расстались. Продолжали отношения… до тех пор, пока в мою жизнь не пришла революция. И я уехал. Она писала письма, я приезжал к ним в гости. Её муж считал меня другом, а я…

Кристиан не сразу нашёл, что сказать. Несмело коснулся плеча в качестве поддержки.

— Со временем, посмотрев на ситуацию под другим углом, я осознал, насколько всё это жалко. Насколько низко я пал. – парень стыдливо отвернулся, не желая, чтобы собеседник видел его лицо. — И порвал с ней какую-либо связь. Казалось, она это приняла.

— Но оказалось иначе?

Их осторожная беседа была прервана объявлением президента – перерыв. Волна движения прокатилась по залу — кто-то устало встал, кто-то оставался на месте, кто-то поспешил к выходу. Резко поднялся и Сен-Жюст, давая понять, что не хочет продолжать разговор в четырёх стенах. Они, следуя примеру других, вышли на улицу.

— Я пытался её забыть, — продолжил Антуан, спускаясь по ступеням. — У меня появилась новая возлюбленная.

Парни остановились у колоннады, скрываясь от посторонних глаз. Прохладный вечерний воздух лизнул кожу. Солнце клонилось к горизонту, прячась за домами. День выдался облачным, тёплым. Но мало кто это заметил. Кристиан спросил.

— И Тереза вернулась?

— Да, — Сен-Жюст прикрыл глаза, мысленно возвращаясь в прошлое. — И я, как и сейчас, не знал, что она приехала. Тогда в письме старый друг сказал, что она сбежала в Париж. Позже оказалось, она жила в гостинице неподалёку. Позже начала караулить меня у дома. И однажды… пришла ко мне. – он стиснул зубы, будто те воспоминания отравляли. — Вышло отвратительно, Кристиан. Потому что я снова поддался минутной слабости. А она этим пользовалась. И не раз. Она знает, на что давить.

Антуан судорожно выдохнул и упёрся спиной в колонну. Моро на всякий случай встал ближе, остерегаясь, как бы тот не упал.

— Так я снова остался один. А она, спустя какое-то время, уехала. Кристиан, я так боюсь, что всё снова повторится…

Моро чувствовал с какой болью парень произносил эти слова. И внутри что-то неприятно стянуло.

— Вы до сих пор любите её?

— Не знаю, — выдохнул он. — Не уверен. – и уже тише, — Какое-то чувство к ней ещё сидит глубоко внутри. Но я бы хотел искоренить его. Понимаете… связь с ней приносит мне только боль. И я не хочу топить эту боль в объятиях чужой жены. Не хочу. Я дрожу только от одной мысли, что встречу её где-то на улице, Моро.

Антуан вскинул голову и провёл рукой по волосам. Кристиану почудилось, в уголке глаза его блеснула слеза. Но он сдерживался до последнего.
 
— Вы не один, — негромко сказал он наконец.

Тот нахмурил брови и склонил голову в его сторону, так и не раскрыв глаз.

— Не один?

— Нет, — Кристиан слабо улыбнулся. — Даже если этот страх сдавливает вам грудь, даже если прошлое снова пытается вцепиться вам в горло… вы не один, Антуан. Позвольте кому-то разделить эту горесть с вами.

Сен-Жюст молчал. Но его плечи, казалось, расслабились. Совсем немного.

— Мне так дурно. – признался он, — Я был совсем один сегодня. Арман оставил ещё утром. На собрании Комитетов я еле продержался. Эти стервятники налетели и… хорошо, что Арман вернулся. Но так же скоро покинул меня вновь. Мы с ним уже не увидимся. Потому я хотел бы попросить вас провести меня до дома. Не уверен, что дойду.

Просьба вызвала у Моро искренний восторг. Его внезапный поток откровений, понимание, что Сен-Жюст открылся именно ему…

— Я буду только рад.



Дом Дантона утопал в мягком сиянии свечей. Их тёплые отблески ложились на тяжёлые портьеры и дубовую мебель. Сам хозяин, развалившись в кресле, налил себе вина и лениво кивнул показавшейся в проёме служанке. Он не любил принимать гостей поздно, но для Армана сделал исключение. Может быть, потому что знал: если этот человек приходит вечером без приглашения, значит, с арестом. Когда мужчину сопроводили в гостиную, Жорж дожидался его за накрытым столом. Простой, но сытный ужин — мясо, хлеб, вино. Сегодня Дантон обошёлся без излишеств, зная, что гость их не особо жаловал.

— Ты пришёл, — почти удивлённо сказал он, добродушно улыбаясь, и жестом предложил сесть напротив. — Я уж думал, что ты предпочёл более… возвышенное общество.

Мирабо улыбнулся в ответ.

— Жорж, неужели ты всерьёз считаешь, что у меня могут быть приоритеты выше беседы с таким приятным человеком?

Чистой воды лесть. Искусственная и совершенно нескрываемая. Он неторопливо снял перчатки, и, бросив их на край стола, опустился на отведённое место. Дантон рассмеялся и махнул рукой.

— Значит, ты пришёл ко мне не только за вином?

Мирабо провёл пальцами по резному краю стола, обдумывая ответ.

— Зачем позвал?

Из всех возможных вариантов, он выбрал самый банальный, отрезающий возможность затянуть разговор. Его бесстыдная прямолинейность даже возмутила. Но Жорж не был намерен выходить из себя.

— Как вы с Максимом любите переходить сразу к делу. – нахмурившись, он заполнил пустой бокал. — Подожди, друг мой. Давай просто поболтаем.

Мирабо принял протянутый бокал, но с недоверием покосился на содержимое. Затем поднял светлые глаза на Дантона. Мужчина понял без слов.
 
— Ах, Арман, своим недоверием режешь мне сердце!

Растерянно взмахнув руками, он выплеснул вино из своего бокала прямо на пол. А затем долил из графина и демонстративно осушил до дна. Тем не менее, Мирабо отставил свой в сторону.

— Если решил мне ужин при свечах устроить, так и скажи.

Откинувшись на спинку, он закинул ногу на ногу и поправил ворот рубашки. Хитрая усмешка прибавила комментарию большей едкости. Дантон хохотнул, но больше на нервной почве.

— Не будь так строг ко мне. Ты определённо скрасишь мой тоскливый вечер, не заставляй разлучаться так скоро.

— В таком случае, о чём «простом» ты хочешь поговорить?

Тот задумался. По какой-то причине вспыхнувшее внутри волнение вышибло напрочь все заготовленные заранее реплики. На языке вертелись важные, местами провокационные, вопросы, с которых начинать явно не стоило. А Мирабо терпеливо ждал. Его пристальный взгляд вынести оказалось ношей непосильной.

— Ха… прошу простить, твоё присутствие лишает дара речи.

Редко наблюдая мужчину таким, Арман выгнул бровь.

— А может, ты растерял своё ораторское мастерство?

Поправив сбившуюся седую прядь, он щёлкнул пальцами по столу. Читая в коротких жестах нетерпение, Жорж сдался. Шумно вздохнув, он стянул с тебя парик, бросая под ноги.

— Это была бестолковая попытка, признаю. – и решил зайти с самого нейтрального, — Заметил, что уже давно не слышал твоих речей в Конвенте. Однако вчера ты отличился. Весь Париж на уши поднял. Что-то замышляешь?

Последнее замечание оказалось явно лишним.

— Жорж, ты мне льстишь, — с улыбкой произнёс он, незамысловато водя кончиками пальцев по ободку бокала. — Знаешь же, я всего лишь наблюдаю за развитием событий.

— Да, вот только течение постоянно меняется в нужную тебе сторону, — Дантон наклонился вперёд, опершись локтями о стол, упокоил голову на сложенных кистях. — Я не слеп, Арман. Слишком много влиятельных депутатов крутится подле тебя. И я прекрасно помню закономерность, когда после общения с тобой, они начинают вещать твоими словами в зале Конвента, точно излагая собственные мысли. Под разным соусом, но это твой голос. Я узнаю его из тысячи.

Возможно, своей внушительной фигурой он надеялся хоть немного устрашить мужчину. Но Мирабо не прерывая зрительного контакта, сделал короткий глоток, смакуя вино на языке.

— Разве плохо обладать даром убеждения? Он у всех у нас есть в большей или меньшей степени. Сам-то давно перестал быть лидером мнений? – опрокинув справедливое замечание, Арман подпёр пальцами подбородок, — И о чём, по-твоему, говорят мои голоса?

В том-то и заключалась главная проблема. В тех речах не было единой идеи. Противоречащие друг другу, они скорее толкали разжечь очередное противостояние. Но что-то в них было схожее. Откликающееся с выступлениями Армана. Или это паранойя играла с разумом Жоржа?

— Этого я не могу понять, — хмыкнул Дантон. — Потому и хочу узнать, на чьей ты стороне.

Мирабо слегка улыбнулся, по обыкновению своему раскачивая вино в хрустальных стенках.

— А как ты думаешь? На стороне республики, конечно.

Дантон посмотрел на него внимательно, надеясь разглядеть хоть что-то. Он всегда говорил так. Размытый и безликий ответ, скрывающий за собой уйму нюансов. Похоже, откровенничать мужчина не собирался. И Дантон не выдержал.

— Я думаю, что ты слишком долго оставался в тени. Все подозревают друг друга в заговорах, а ты — уходишь за занавес. Не вызываешь вопросов. Не попадаешь под удар. Но я знаю, что ты много течений держишь под контролем.

Мирабо заключению лишь хмыкнул, точно собеседник сказал что-то смешное.

— Ты придаёшь слишком значимую роль моей персоне. Тебе так не кажется?

— Даже Робеспьер, — упрямо продолжал Дантон, — не посмеет тебя тронуть. Кто вы – союзники, друзья? Мне кажется не то и не другое. Однако его оппоненты готовы растерзать любого, но тебя… тебя обходят стороной. Почему?

— А ты спроси у них. Откуда мне знать?

— Ты забавный, Арман, — мужчина усмехнулся, теряя терпение. — Ответ на поверхности. Они твои «друзья», как и Максим. Якшаешься с ними. И с Вадье, и с Фуше. И с Эбером. Слабо верю, что перо его газетёнки так и не пало на твою честь по чистой случайности. А теперь вдруг находятся доказательства в его с Пашем и Шомметом сговоре. И именно ты вёл следствие. Неужели никто не связал эти факты?

Слушая его умозаключения, Мирабо поддался вперёд, с любопытством склонив голову на бок. Его поведение раздражало. Он точно вовсе не воспринимал слова Дантона всерьёз.

— Отнюдь. Перо «Старого кордельера» также не касалось меня. – резонно заметил он, — Найдёшь ли и в этом сакральный смысл? Думай что хочешь, но я никого не вожу за нос. Они сами рады обманываться. Я для этого ничего не делаю. Есть ли тогда в том моя вина?

Дантон фыркнул.

— Именно. Честность… твоя честность такая ядовитая дрянь. Почти у каждого складывается впечатление о тебе, как о честном и добродетельном человеке. Даже у меня, хотя головой я понимаю ты ещё тот интриган. – задумавшись, добавил, — Красота… знаешь, красота и обаяние порой способны затуманить людские умы. А ты – человек невероятной красоты.

Он говорил вполне открыто. Жорж мог уверенно сказать, никогда в жизни он не встречал кого-то красивее Мирабо. Высокий, стройный, выглядящий не по годам. Внешность его имела строгие, но при этом невинные черты. Длинные роскошные волосы, за которые убила бы любая девица. Довольно редкий оттенок седины. Точно парик, сплетённый из серебряных нитей. А глаза… глаза светлые, теряющие всякий цвет в лучах солнца. Он был похож на ангела. Не зря так его и прозвали. Сей образ вполне мог одурачить, заворожить, лишить здравого смысла. Смотря на него, разве подумаешь, на какие страшные вещи способно это милое создание?

— Ах, Жорж, какие вещи ты мне говоришь… Мы точно не на свидании?

— Дипломатия мало чем отличается от романтики.

— Пока я не вижу, что ты настроен на дипломатичный разговор. Слышу только обвинения в… – нарочито задумавшись, он поднял глаза к потолку, — что ты вменяешь мне? Подозрительность? Очень шаткая позиция.

Дантон качнул головой, сцепив пальцы перед собой.

— Ладно. Скажу так. Я хочу примириться с Робеспьером. Пока не поздно. Мне мало импонирует то, что творят Комитеты и он, в частности. Но я верю, что Максима не поздно вразумить. Я же знаю, что ты того же мнения. Ты всегда отличался тем, что не особо разделял его взгляды. Думаю, и сейчас меня поймёшь.

Мирабо дёрнул бровью, но ничего не сказал, провоцируя Жоржа на новый виток монолога:

— Ты же видишь, что происходит. Комитеты стали похожи на клуб заговорщиков, где каждый выжидает момент ударить другого в спину. А Робеспьер… он всё ещё играет в непорочного судью. – затем с досадой покачал головой, исправляя самого себя. — не играет. Он верит в свою роль. И это гораздо опаснее.

— Считаешь, он утратил связь с реальностью?

— Считаю, что он слишком долго смотрел на кровь и перестал её замечать.

Мирабо поставил бокал, покачав головой.

— И зачем он тебе сдался?

— Я верю в него. — серьёзно ответил Дантон, — Максим один из достойнейших людей, но он легко впадает в одержимость какой-либо идеей. Его нужно останавливать. Он не оставляет места для сомнений. А люди, которые не сомневаются, рано или поздно начинают верить, что они непогрешимы. Я не хочу, чтобы Франция стала жертвой его фанатизма. Мы боролись не за это. Но я готов идти за ним. Только не куда угодно, нет.

Мужчина затих в ожидании. Мирабо молчал несколько секунд, прежде чем ответить ёмкое:

— Я тебя понял.

С этими словами он поднялся. Следом вскочил и Дантон.

— И что это значит, Арман?! Скажи хоть что-нибудь!

Тот равнодушно взглянул на мужчину, преднамеренно медленно надевая перчатки, точно испытывая последнюю каплю терпения.

— Ты же просишь меня повлиять на Робеспьера, верно? Я и так занимаюсь этим. Ни к чему было ходить вокруг да около и тратить моё время.

— О, нет-нет, не уходи… – взволнованный, Жорж поспешил за Мирабо, преграждая тому путь. — Прости мою резкость. Я не хотел.

Он так боялся, что наговорил грубостей. Как и с Максимилианом, что в тот день ушёл так же, молча бросив на Дантона разочарованный холодный взор.

— Всё в порядке. Я же сказал, что понял. – неожиданно резко схватив мужчину за предплечье, Арман притянул его ближе, продолжая намного тише, — Можешь не беспокоиться насчёт Максима. А вот что касается остальных… Полагаю, известно, что Комитеты нацелились и на тебя? Если бы не Робеспьер, то уже арестовали. Так что думай. Д’Эбруа, Фуше, Вадье. Времени осталось не так много. Как только разберутся с Эбером, примутся за тебя. Суд будет примерно в первых числах жерминаля. И он мертвец. Все они. Без шансов.

— Ох, как же так…

— Прекрати нападки через «Кордельер». Не трогай Максима. Ни к чему вам с Камилем отворачиваться от него. Но я мало чем смогу помочь. Особо не надейся. Я дал тебе имена. Делай с ними что хочешь.

Отпустив Дантона, Арман юркнул в проход и скрылся в полумраке коридора. Мужчина же остался в смятении. Сказанное он отчасти и сам понимал, но принимать за суровую действительность было мало приятно. Не давало покое и предчувствие, что переговоры могли пройти более нейтрально. Но вышло как обычно. Зажмурившись, он схватился за голову и зашагал вдоль комнаты.

Взвинченный Камиль нагрянет к нему немногим позже, предвещая ночь долгих тяжёлых раздумий.



01.34

Рабочий день давно закончился, зал заседаний пустовал, но мысли неумолимо тянулись к его стенам, перебирая обрывки диалогов, эмоциональных жестов, тяжёлых решений. Сен-Жюст вырвался на улицу, подальше от той духоты и чадящих свечей, оставляющих в воздухе неприятный запах отчуждения. Он поправил манжеты, глубоко вдохнул прохладный ночной воздух и наконец пересёк порог здания. На улице было тихо, только ветер гонял по площадке обрывки газет. Париж спал, но Антуан знал, что в некоторых домах свет не гаснет никогда.

— Сен-Жюст!

Он обернулся на голос. Из тени одного из входов к нему поспешно вышел Моро, кутаясь в плащ.

— Вы ещё здесь? — холодно спросил Сен-Жюст, совсем позабыв, что сам просил сопроводить.

Теперь же, считая сие ужасной ошибкой, он двинулся вперёд, точно надеясь убежать прочь. Ему было невероятно стыдно за то, что он не скупился на откровения и выложил незнакомцу одну из своих страшных тайн. И в сей миг хотелось только исчезнуть. Скрыться от него и от этого отвратного дня в серых стенах своего жилища.
 
— Конечно, я же обещал, — с улыбкой ответил Моро, нагоняя. — Как чувствуете себя?

Антуан смерил его взглядом, но промолчал. Разве ответ и так не очевиден?

— Не хотите взять извозчика? — предложил тогда Кристиан. — На всякий случай. Раз на улице в такое время, как оказалось, не столь безопасно.

Тот раздражённо вздохнул.

— Я не беззащитен.

Проверив наличие кинжала, задней мыслью жалел о том, что парнишка тогда увязался за ним. Ему не была нужна жалость. Гораздо хуже осознавать ещё и то, что его видели в таком уязвлённом и крайне унизительном положении. Ко всему прочему, тот добивал:

— Да, но что, если в этот раз будут поджидать толпой? Ещё хуже, наткнётесь на эту Терезу. Лучше быть осторожнее.

Антуан задумался. Ему хотелось отказаться, но Кристиан уже шёл рядом, и спорить с ним означало только затягивать этот разговор. Да и вышло бы некрасиво. Он же сам просил.

— Просто идите рядом, — буркнул он, ускоряя шаг.

Моро широко улыбнулся.

— Как пожелаете.

Они не сворачивали в проулки, отдав предпочтение более светлой и просторной улице. Где-то вдалеке лаяла собака. Антуан шёл быстро, глядя строго перед собой, а Моро чуть отставал, рассматривая его со стороны: сведённые брови и плотно сжатые губы выдавали в нём напряжение. Ветер трепал волны каштановых волос, но унести с собой тревогу не смог. Этим решил заняться Моро.

— Заметил, отсутствие Мирабо вас опечалило.

— Вовсе нет.

— С ним, наверное, ощущаете себя как за каменной стеной, — упрямо протянул Кристиан. — В последнее время совсем не спокойно. Это и меня, признаться, пугает.

Антуан скривился.

— Эти глупцы были подозрительны всегда и ко всем. Мало что поменялось.

— Может быть, и так. – согласился парень, пряча руки за спину, — В прошлом году я бывал тут редко. Беспрерывно высылали на миссии. – потускневши уточнил, — В основном на подавление бунтов.

Сен-Жюст, уловив изменившееся настроение в тоне, едва повернул голову.

— Похоже, этот период произвёл неизгладимое впечатление.

— Вероятно. Я и впрямь достаточно впечатлителен. Но, к счастью, пригодился там только для отчётов. – не давая молчанию воцариться, поспешно перевёл тему, — А вы были на фронте. Слышал, даже отличились.

— Ничего особенного. Кто бы мог подумать, что армии нужна дисциплина и человеческое отношение… Что ещё обо мне слышали?

Моро поджал губы, точно удерживая себя от какой-то колкости, что определённо вертелась на языке. Или Антуану было привычней так считать.

— Слышал, что вы с Мирабо дружны даже больше, чем с Робеспьером.

Сказав очевидную выдумку, он поравнялся с парнем, внимательно следя за реакцией.

— Чушь. Кто такое сказал?

— Неважно. Но разве чушь? Мне думалось вы близки.

— Близки? Пожалуй, громкое заявление.

— Неужели? Арман вам совсем не друг?

— Почему спрашиваете?

Антуан настороженно глянул на Кристиана, и тот несколько смутившись пристального внимания, отвернулся.

— Меня кое-что беспокоит. Хотел узнать, вы доверяете ему?

— Сложный вопрос. Он не станет предавать без причины.

— А у предательства может быть оправданная причина?

— Сила обстоятельств, определённо. Но Арман до такого не доводит. Я не могу утверждать, что мы хоть когда-то искренне считали друг друга друзьями, но… чувствуется, что шанс получить от него нож в спину стремится к нулю. Почему это важно?

— Ах, сложно объяснить…

— Он уже что-то натворил?

Кристиан задумался. Ему не давал покоя собственный проступок. Хотелось извиниться. Но как, не признаваясь в содеянном?

— Возможно… я. И прошу прощения за это.

Сен-Жюст вдруг остановился. Моро, слегка удивлённый и не понимающий причину, последовал его примеру. Оставшись под светом фонарей, они изумлённо глядели друг на друга.

— Надеюсь, вы не собираетесь заколоть меня посреди улицы по просьбе Мирабо?
Вопрос прозвучал вполне серьёзно. Лицо Антуана помрачнело, не на шутку перепугав Кристиана.

—Ч-что вы! Нет конечно! – не зная куда себя деть, прижал руку к сердцу. — Как вы могли такое подумать? Неужели я настолько отвратительно излагаю свои мысли. – он хотел подойти к Антуану, но тот ретировался на шаг. — Ох, нет, простите меня ещё раз! Простите, я не хотел вас напугать.

Видя по-детски искренний испуг, хмурый лик Сен-Жюста быстро сменила ухмылка.

— Какой вы забавный, однако. – пройдя мимо застывшего истуканом парня, хлопнул его по плечу, улыбаясь шире.

— Какая отвратительна шутка, гражданин.

Отряхнув плащ от позора, Моро двинулся за Сен-Жюстом, что едва сдерживал смех.

— У меня был не менее отвратительный учитель.

Осёкся, поняв, что сказал, а парень зацепился.

— Это вы о Мирабо?

— …

Сен-Жюст чуть склонил голову, разглядывая дорогу, словно в ней можно было найти недостающие слова. Мысли об Армане несли с собой печальный флёр. Казалось, что-то в своё время они с ним потеряли. Важное, способное изменить сейчас многое. Но тогда оно было совсем незначительной деталью. Что именно?

— Я не верю.

Голос Кристиана вернул к реальности. Антуан обернулся на собеседника, одаривая вопросительным взглядом.

— Я довольно часто вижу вас вместе. И заметил, что только с ним вы, бывало, улыбались.

— Ха, какие глупости. Не так уж и часто вы нас могли видеть. Если только не следили за каждым моим шагом.

Антуан не был уверен, шутит или говорит всерьёз. Моро печально вздохнул.

— Нет, конечно, нет. Так выходило само собой. Но кажется, я догадываюсь, почему вы так говорите.

— Удиви.

— Вы не хотите признавать, что привязались к кому-то. Возможно, вам легче считать, что вы сами по себе. Или, наоборот, скрываете, чтобы кто-то не смог навредить вашим близким? Насколько я слышал… то нападение было не первым в вашей жизни, верно? На Робеспьера тоже не раз покушались. Не хотите, чтобы недоброжелатели добрались до… кого-то?

Антуан оглянулся на Моро, стараясь не показывать, насколько верным оказались его догадки.

— Может быть. – отстранённо ответил он и больше не говорил ничего.

Кристиан тоже. Остаток пути вплоть до дома Сен-Жюста провели в молчании, умиротворённом, порой таком необходимом. И всю дорогу Антуан гадал по какой причине позволил этому человеку быть рядом. Что толкнуло рассказать о тревогах? Может, правду говорили те, кто утешение ищет в незнакомцах? Но Моро не был таковым в общем понимании. Вдруг подбирается ближе с какой-то скверной целью?
Остановившись у порога, Сен-Жюст с некоторым смятением вымолвил:

— Спасибо.

— Рад помочь.

Они оба замерли, будто пытаясь найти повод задержаться.

— Ночью бродить одному небезопасно. – повторил Антуан слова парня и всучил ему кинжал.

— Зачем?

— На всякий случай. Завтра вернёте мне.

Этим всё было сказано. Не столь действительное беспокойство, сколь железный предлог встретиться снова. А может всё вместе? И звучало как приказ, которому противиться не хотелось. Кристиан принял клинок и театрально поклонился.

— Как прикажете, месье. Но не волнуйтесь, моя жизнь определённо не ценится так дорого, как ваша. Однако эта красивая вещица повышает вероятность нападения. Умышленно даёте её мне?

— А вы не выставляйте на показ и шевелитесь. А то до своего жилища самовольно рискнёте не дойти.

Моро молча улыбнулся и отступил.

— В таком случае, спокойной ночи, Сен-Жюст.

— И вам, Моро.



Жан-Франсуа торопливо шёл по узким коридорам тюрьмы, чувствуя на себе взгляды заключенных, следящие за ним из темноты камер. От вида влажных, покрытых пятнами стен, грязного, залитого неизвестно чем пола и густой тьмы, тянущей свои лапы к ногам, мужчина невольно жмурился. Но местная безысходность проникала в лёгкие через частые вдохи.

Эбера определили не в общие комнаты, где теснились на полу десятки, а то и сотни арестантов, что удобно лишало лишних ушей и глаз. Выбить встречу с ним удалось не без помощи доброго человека. Жана пропустили тайно и совсем на короткое время. Потому затягивать не стоило. Он остановился у решетки, за которой в ожидании метался Эбер.

— Варле, — произнёс Жак бодрым шёпотом, — Я уже заждался, где тебя носит?!

Он выглядел уставшим, но в глазах горела решимость. Варле наклонился ближе, намереваясь что-то сказать, но от волнения лишь выдал невнятный звук. Он не знал, что говорить. Новости о предстоящем суде и формировании Комитета милосердия, который сулил то ли спасение, то ли ещё более изощрённую ловушку, распелись в умах большинства заедающей песней. Мало кто понимал, что происходит, во что это выльется и как действовать дальше.

— Я подготовил всё, — продолжал Эбер, протягивая ему мятые рукописи. — Произвол Комитетов нужно донести до людей. Все узнают правду. Мы не отступим, когда так близки от победы!

Варле взглянул на бумаги в его подрагивающих руках. Размашистые строки источали не только ярость, но и отчаяние. Он понимал, какая опасность таится за их печатью. Беспокойство всё больше давило в груди.

— Эбер, — начал он осторожно, — может, обождать? На днях будет создан Комитет милосердия. Он должен оказать влияние на суд. Не стоит поднимать шум. Мы не знаем, чем это обернётся. Общественное мнение может изменить многое. Стоит дождаться, пока…

— Какой смысл полагаться на очередную уловку Робеспьера? — перебил его Эбер, теряя терпение. — Время не на нашей стороне! Каждый день — это ещё один день, когда правосудие не служится, а болваны остаются у власти. Мы должны действовать, пока не стало слишком поздно.

Жан-Франсуа глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Он понимал, что Эбер прав в своей настойчивости, но в то же время чувствовал, что этим никак ситуацию не исправить. Тот полагался на предыдущий опыт. Когда спустя три дня ареста народ сам вызволил Жака из тюрьмы. Но сейчас… в этот раз совсем не факт, что общественность встанет на его сторону.

— Мы только больше гнева вызовем, понимаешь? Это может обрубить последний шанс на спасение. — произнёс он, пытаясь найти хоть один довод против его безумной идеи.

— Тогда это будет уже не на твоей совести, — упрямо ответил Эбер и впихнул рукописи Варле, совсем тихо сказав, — Напечатай в любой газете. Но распространить листовки надо в Луаре – в Орлеане. Только затем – в Париже.
Такое странное условие натолкнуло мужчину на догадку.

— Это…

— Это его указание.

На мгновение между ними повисло тяжёлое молчание. Мужчина взглянул на рукописи вновь, чернила на бумаге казались такими яркими и отчетливыми, отражающими чужую волю.

— Ладно, — сдался он, сознавая, что на решение не повлиять, — Я напечатаю это. Но Орлеан… какой в этом смысл?

— Просто делай, как я сказал.

Его пламенная уверенность придала призрачную надежду и Жану. Он кивнул, и, крепче сжав листы, направился прочь.



23.11

Огюстен поставил чашки с крепким чаем на столик и сел на софу рядом с Максимом, что читал газету. Услышав характерный звон, мужчина отвлёкся и кивком поблагодарил брата.

— Что интересного пишут? – аккуратно спросил младший, понимая, что именно тот читал.

Новый выпуск «Старого кордельера» ещё утром принёс Эрон. Он часто навещал Робеспьера и докладывал обо всём, что творилось в его отсутствие. И раз газета в руках Максима, там было что-то важное. 

— Как обычно, - он отложил выпуск на край стола и снял очки, устало массируя переносицу.

Не в силах выкинуть из головы недавний разговор с Демуленом, Огюстен всё же спросил прямо.

— Похоже, в последнее время вы с Камилем не ладите. Есть причина?

— С вполне конкретным именем. Дантон.

По тому, как сухо он это произнёс, мужчина понял, между ними произошёл серьёзный конфликт.

— Неужели всё настолько плохо?

— Мне надоело его ребячество. Камиль понабрался от своего друга дурости и смеет обвинять меня во всех смертных грехах. Я долго терпел, но это абсолютно бессмысленно. Он меня не слышит. Так почему должен я?

Воздух моментально пропитался раздражением. С насыщенным привкусом разочарования и изнеможения — та усталость, что накапливается в фасадах зданий, в тени деревьев под знойным солнцем, в каждом вздохе. Огюстен внимательно смотрел на брата. Он знал, что Максим редко злится, но если уж это случалось, то причины лежали глубже, чем хотелось бы. Он словно пытался скрыть за этой сухостью более яркое чувство — страх предательства.

— Камиль ведь твой друг, – осторожно заметил Огюстен, беря в руки чашку. — Вы через многое прошли, а теперь…

— А теперь он занимается дешёвым лицемерием, — перебил Робеспьер, откидываясь на спинку, и, уперев подбородок в сжатый кулак, прищурился. — Сколько раз я пытался объяснить ему, что жалость, которую он разводит в своих статьях, ведёт к обесцениваю всего, чего мы так упорно добивались? Но он предпочитает слушать Дантона. Слушать того, кто видит в республике не храм свободы, а рынок, где всё покупается и продаётся. Вещи, мнения, люди.

Огюстен поджал губы, вращая ложку в чашке, словно это могло помочь ему подобрать нужные слова.

— Может, он боится? Камиль всегда был человеком чувств, а не расчётов. Он… он хочет видеть в людях лучшее.

— Наивность опаснее коварства, — отрезал Робеспьер. — Я не могу позволить ему размывать идеалы революции ради сиюминутных эмоций. Если он считает, что я стал тираном… что ж, пусть так.

Огюстен нахмурился. В комнате повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь мерным потрескиванием свечей.

— Неужели ты готов полностью от него отречься?

Максим слегка прикрыл глаза.

— Если придётся.

В этой короткой фразе звучала беспринципная уверенность, от которой младшему брату стало не по себе. Он вдруг осознал, что черта уже проведена — не между Робеспьером и Дантоном, не между революцией и её врагами, а между Максимом и теми, кого ещё вчера называл друзьями. И хуже всего было то, что сам Робеспьер это понимал.

— Но погоди, не принимай столь резких решений один. Поговори с Сен-Жюстом и Мирабо. Прошу.

Максим недовольно цокнул, закинув ногу на ногу. От порыва пламя свечей всколыхнулось, растягивая тени.

— Знаешь, где этим вечером был Мирабо? – он взглянул на брата даже не скрывая ярости. — У Дантона. И ничего не сказал. Он мне теперь вовсе ничего не говорит. Как я должен расценивать эти выходки?

— Но ведь ты и без того знаешь о каждом его шаге, разве нет? – неловко улыбнулся Огюстен, стараясь сбавить градус, — Пожалуй, потому и не говорит.

— Сен-Жюст ушёл в ту же степь. – продолжил он, — Выглядит неважно. Побитый. Да и за последнее время слишком странно стал себя вести. – скрестив руки, возмущённый Максимилиан отвернулся, спросив самого себя, — Что у них там происходит?

Огюстен не нашёл, чем ответить. Робеспьер поднёс чашку к губам. Незаметно, почти неощутимо, вздрогнул. Достаточно, чтобы понять: тревога съедает Максима изнутри.
 
— Всё же ты не один, — тихо произнёс он. — Усталость приводит тебя к слишком преждевременным выводам, брат мой.

— Да? Меня окружает множество людей. Тогда почему одиночество только крепнет?
— Но тебе же не нужны «множества», а вполне конкретные люди. Уверен, они тебя никогда не оставят.

Максим не ответил. Он только слегка кивнул и поднялся. Подойдя к окну, долго вглядывался в тёмные улицы, точно ожидая кого-то. Отблески свечей плясали на стекле, превращая его силуэт в размытое пятно. Там, за спиной в отражении комнаты, он видел знакомый долговязый силуэт.

Часом позже к ним заявился Арман. Когда Огюстен открыл дверь, мужчина чуть ли не ввалился внутрь, тот едва успел поймать его.

— Ради всего…! – Максимилиан соскочил с места, но резко одёрнул сам себя, — Ты что пьян?

— Совсем не-ет, – протянул Мирабо, крепче опираясь на младшего Робеспьера. Попытался выпрямиться, но его повело в сторону, из-за чего тому пришлось подступить ближе, препятствуя падению. Тогда пришлось виновато признать, — Ну-у, если только чуть-чуть.

Максим глубоко вздохнул и подошёл ближе, помогая брату провести гостя к софе. Едва дойдя, он рухнул вниз, и мебель жалобно скрипнула.

— Откуда ты только такой взялся? – пробубнил Максим, пытаясь нормально его усадить, — С Дантоном разгулялись?

Арман скривился, отмахнувшись от слов мужчины.

— Дантон, Дантон, Данто-о-он. Давай поговорим о чём-то более приятном? – растянувшись в кошачьей улыбке, он потянул Робеспьера на себя, заставляя упасть рядом. — Я так скучал по тебе, мой са-а-амый лучший друг.

Мирабо сжал его в объятьях настолько крепко, что у того что-то хрустнуло в теле.

— Арман, ты меня задушишь! – шипел он, пытаясь вырваться из цепких лап друга. — Огюстен, помоги!

Но Огюстена уже и след простыл. Он улизнул почти сразу, предпочтя оставить друзей наедине. Или попросту побоялся, что достанется и ему.

— Какой ты жестокий, Максим, – обиженно проныл мужчина, приложившись щекой к чужой груди. — Всегда отталкиваешь тех, кто дорог… это так глупо, не находишь?

Осознав, что жест такой не случаен, и тот вероятнее всего вслушивается в участившееся сердцебиение, Робеспьер оскалился, но очередная попытка вырваться успехом не увенчалась.

— Ладно, хочешь поговорить, поговорим, только опусти.

Тот тихо рассмеялся и мотнул головой, отклоняя предложение.

— Я хочу немного тепла, всего-то… — он поднял на Робеспьера лукавый взгляд, слегка затуманенный, но, кажется, вполне осмысленный. — Или ты совсем ледяной?

Максим прищурился, но на лице мелькнула тень смущения.

— Арман, ещё слово и я вышвырну тебя отсюда.

— Ну-ну, — Мирабо вопреки угрозе только крепче прижался к нему. — Ты целый день меня ждал, чтобы тут же вышвырнуть на улицу?

Робеспьер возмущённо выдохнул:

— Что за бред! Я никого не ждал… Больно ты мне нужен.

— Ах, вот как? А ты знаешь, что ты особенно очарователен, когда злишься?

Он коснулся запястья руки, что упиралась в его плечо, но Робеспьер не одёрнул. Что-то в его поведении казалось крайне подозрительным. Даже для в стельку пьяного. Словно считав его сомнения, Арман взглянул прямо в зелёные глаза, с вызовом, тот же – с раздражением, но… взора не отвёл.

— Ты, кажется, забываешься.

— А может быть, ты? — спросил Арман совсем негромко, но в его голосе было что-то неуловимо мягкое.

Он медленно выдохнул мужчине в лицо. Алкоголем от него совсем не пахло. Поняв это, Максимилиан нахмурился.

— Зачем ты устроил этот спектакль?

— Иначе бы ты не подпустил меня так близко…

Внезапно он поддался вперёд, вжав мужчину в спинку софы. Максим замер, когда острие угрожающе упёрлось в шею. Он даже сказать ничего не смог, лишь смотрел на друга широко распахнув глаза.

— Решил напомнить, – продолжил Мирабо, проводя стилетом выше, — что мог убить тебя в любой момент, коих было бесчисленное множество. – уперев лезвие в подъязычную кость, надавил, заставив того поднять голову. — Мог и могу до сих пор. Но сделаю ли это?

Робеспьер почувствовал, как по шее пробежала теплая дорожка, стекая к груди. Внутри него самого скрутилось что-то странное, неприятное и в то же время…

— Ты боишься меня? Сейчас и раньше.

Этот вопрос помог Максиму наконец понять простую истину.

— Нет.

Пришлось признать тот факт, что он доверял Арману. Искренне. Однако эту суть мужчина мог донести и менее варварским способом. Робеспьер тяжело вздохнул, собирая остатки терпения. Но не успел что-либо сказать. Холодный металл накрыл губы, предостерегая от лишних высказываний.

— Надеюсь, каждый последующий раз, как задумаешься о моём предательстве, вспомнишь сегодняшний вечер. – он резко отнял клинок, вкладывая рукоять в ладонь Максимилиана и поднёс его руку к себе, прижимая лезвие к горлу. — Если так сомневаешься во мне, почему не решить этот вопрос здесь и сейчас? Режь. Пока есть возможность. Второй попытки я не дам.

Максимилиан встревоженно смотрел на него, чувствуя, как сердце планомерно сжимается. В глазах Армана застыло то, чего он не хотел видеть — разочарование. Настоящее, без тени привычной насмешки.

Было видно, он не играл. Он был зол, он был печален. Он был серьёзен. Моменты, когда друг так себя вёл можно пересчитать по пальцам, но все они имели под собой не самые благоприятные причины и приводили к плачевному исходу.

Мужчина разжал пальцы. Стилет кубарем ринулся вниз. Ударился о мягкий край софы, затем со звоном упокоился на полу. На лице Мирабо мимолётно пронеслось презрение. 

— Терпеть не могу, когда мою преданность совершенно не ценят.

— Арман, это не так.

Робеспьер смягчился, обхватил его плечи и некрепко сжал. Жест с непривычки вышел неуклюжим. От того в серых глазах блеснуло недоверие.

— Н-да? А как тогда?

Максимилиан медлил, чувствуя, как тонкий след крови остывает на коже. Ему следовало объясниться. Вот только в моменте это оказалось крайне тяжело.
 
— Я… — язык вдруг стал непослушным, а в голове смешались слова.

Мирабо фыркнул, отводя взгляд.

— Понятно.

Покачав головой, он отпустил мужчину и, казалось, уже собирался подняться, но Максим тотчас подался за ним.

— Нет, подожди. – схватив его крепче, не позволил высвободится.

Тот противиться не стал, обернулся обратно, дав возможность высказаться.

— Я никогда не подозревал тебя, — голос прозвучал тише, чем хотелось, но в нём не было ни колебаний, ни фальши. — Ни на секунду.

— Забавно.

— Я не сомневаюсь, Арман. — Робеспьер хотел ослабить хватку, но не стал, опасаясь, что тот снова попытается уйти. — Я боюсь.

Тот не пошевелился, но скепсис всё ещё читался на его лице.

— Чего?

— Боюсь, что однажды ты исчезнешь. Что я тебя потеряю. – Эти слова дались ему с трудом. Застряли где-то в груди, словно ржавые шестерёнки, которым слишком долго не давали сдвинуться. Но, стоило сказать их вслух, как на сотую часть стало легче. — И именно поэтому я… я иногда творю глупости. Все теряются со временем, один за другим. Уходят… предают. Это в моей жизни константа нерушимая. И я не никогда никого не останавливал.

Арман словно не веря в озвученное, уточил.

— Но меня остановишь?

— Да, — ответ прозвучал моментально, без раздумий.

— Даже если я захочу уйти?

— Не захочешь, — твёрдо сказал Максимилиан. — Кто кроме меня способен тебя вытерпеть?

Кто угодно. Он предвидел подобный ответ, потому поторопился перевести тему.

— Что с губой?

Отпустив друга, придвинулся ближе, соприкасаясь плечами. Простой приятельский жест отозвался чем-то чуждым. Как давно Максим проявлял теплоту по отношению к своим друзьям? Сам. Не принимал чужую, а отдавал своё? Кажется, и вспомнить не выйдет. Арман же прикусил край губы, зажав зубами ссадину, о которой совсем позабыл.

— Пустяк.

— Подрался с кем-то? – обеспокоенно спросил тот и настороженно добавил, — Надеюсь, никого не убил?

Мирабо не успел ответить, да и вряд ли собирался. Расслышав со стороны нарастающие шаги, он расплылся в притворной улыбке. И когда из проёма выглянул Огюстен, мужчина прильнул к другу. Уложив голову на его плечо, вновь крепко обнял, нарочито громко говоря:

— Ка-а-ак же мне не хватало таких откровенных разговоров с тобой!
Максим едва сдержался, чтобы не закатить глаза. И тем не менее, обнял Мирабо в ответ, размеренно похлопывая по плечу.

— Мне тоже, друг мой. – тихо признался он, и поднял взор на брата.

Тот лишь вопросительно кивнул, уточняя не нужна ли помощь. Своевременно. Робеспьер махнул одними пальцами, прося оставить. И тот послушался. Снова оставшись наедине, они не произнесли ни слова и вскоре утомлённые не самым приятным днём уснули так и не разомкнув объятий.







примечание: данный рассказ сугубо фантазия автора. здесь присутствуют вымышленные персонажи и события, не происходившие в реальности.