Amentis

Года. Они - словно мастера-медники, постепенно сглаживающие неровности нашей памяти. Их кропотливой работой воспоминания уже не кажутся такими яркими, события – настолько эпохальными, а люди теряют свои характерные черты, превращаясь в однородную массу. И может наступить момент, когда память твоя изменит тебе, и поведать потомкам о годах прошедших ты уже будешь не в силах. Посему, заставило меня приближение старости взяться за перо и рассказать об одном важном событии, забыть которое мне однако, выдается невозможным не смотря на все чары Атропо. Той, что все еще отказывается прервать нить моей жизни.
Слишком уж часто образы тех воспоминаний являются мне во снах и тревожат наяву. Слишком горьки они и противоречивы. Посему, отдаю на суд будущих поколений то, что сам судить не в силах.
То было незадолго весеннего празднества Вольтумны. Лаций весь расцвел, по стенам домов и оградам поползла цепкая лоза винограда, распустились смоковницы, а почки цветов акаций набухли, спеша побыстрее взглянуть в глаза всеясному Аплу.
Свободный город жил своей жизнью, как и я в тот день. Но вечно бдящая богиня судьбы неумолима в желаниях своих. Как говорят тиррены – чему суждено случится, того не избежать.
В дверь мою настойчиво постучали. Открыв, я к своему удивлению и ужасу обнаружил на пороге двух самнитов–ликторов, грозно взиравших на меня с высоты своего огромного роста. До сего в городе я слыл как непримеримый диссидент и борец за права простонародного ополчения и общественной милитаризации, посему, бояться мне было чего. Будучи человеком непримиримым и весьма дерзким, поинтересовался – с чего это наш всепрозорливый рекс соизволил прислать ко мне личную стражу? К еще большему удивлению, мне вежливо ответили приглашением на королевскую утреннюю трапезу, дабы решить несколько неотложных дел. Быстро собравшись и надев свою самую нарядную тогу с дорогой фибулой, что я приобрел за баснословные деньги в Медоланиуме прошлой весной и берег лишь для выступлений перед народом, быстро зашагал вверх по царской дороге, ведущей к венчавшему Палатин белоснежному дворцу рекса.
Множество мыслей обуревали меня тогда – что нужно от меня царю? Неужто мои речи о свободе как достоянии нашего города встревожили его? Неужто отстаивание прав обычных граждан сейчас считается преступным, особенно – если это право жителей защищать себя, свой народ и свой город с оружием в руках? Не полагаться на милость и доблесть изгнанников и авантюристов пришедших невесть откуда, а лишь на себя?!
Укрепившись тем самым в собственных убеждениях и немного воспряв духом, я предстал перед парадным входом. Доселе видя его лишь с расстояния, был поражен белоснежными колоннами, вытесанными лучшими тирренскими мастерами из Фалерии и Пирги, знаменитую сцену сражения и примирения с Титом Тацием расцвевшую барельефом во всем множестве свих деталей и легендарную тосканскую волчицу.
Величие момента обуяло меня. Наконец простой курион удостоится права быть принятым сыном Марса, воплощением справедливости и добродетельности среди людей. Чувства, охватившие меня тогда, были неописуемы.
Молодой человек, высокий и крепкий юноша в шитой золотом тунике достойной лучшего из гаруспиков, грациозным жестом пригласил меня войти. Белоснежный мрамор стен ослеплял, гладкое дерево обрамляющих терассу перил ласкало руку, а оливы за окном нежно щекотали глаз рассеянным листвой светом. Дух торжественности и причастия к небожителям витал в этом доме. Доме, что роскошью своей не уступал ни царским дворцам в Ветулонии, Аррецие, Фалерии или любом – другом богатом и величественном городе, чья слава ширится далеко за край всех морей, будь оно Тирренским, Лигурийским или Адриатическим.
Но вид восседающего за богато уставленным яствами столом Ромула, немного развеял обуявшие меня тогда чувства.
Он был толст, кожа его - лоснящаяся и жирная была лишена следов всякого воздействия солнца и лишь шрамы на лице и руках, что есть достоянием лишь настоящих воинов, говорили о суровой достойности прежней жизни.
Он небрежно кивнул мне, оглодал с проворством настоящего гастронома кость и бросив ее в кувшин вытер руки о тогу.
- Приветствую тебя Нума. Надеюсь, мои стражники были вежливы и обстоятельны и не доставили тебе забот волнений?
Голос его был тверд и слегка небрежен. Но в интонации ясно чувствовалось скрытое мастерство ритора.
Поклонившись ему в пояс, я набрался храбрости и молвил, стараясь придать речи достойный ритм и интонацию.
- Здравствуй, о Сын Марса, великий творец и созидатель Рима – города вечной славы твоей. Чем может тебе быть полезен такой скромный мыслитель и мелкий управитель как я?
- Не утруждай меня этими церемониями, - небрежно махнул он в сторону близстоящего треножника, - присаживайся. Как ты уже, без сомнений, понял: я позвал тебя поговорить на счет твоих убеждений. До меня дошли слухи, будто ты распространяешь в народе мнение о том, что простые крестьяне, мелкие торговцы и небогатые ремесленники могут защищать себя так же, как бы это сделали профессиональные воины, настоящие жрецы Марса?
Я покорно кивнул, не осмелившись перечить всепрозорливости властителя.
- Но наслышавшись о твоих успехах в делах упорядочивания жизни твоей курии, о увеличениях податей и улучшении качества товаров при твоем умелом руководстве заставило меня подумать о твоем возможном заблуждении, и не браться за Лабрис в стремлении убедить тебя в ошибочности сих суждений. Посему, - налил он себе и мне прекрасного лидийского вина из серебряного кувшина, - выслушай речи мои и внемли им, ибо долго я прожил под богами и многому в этой жизни они меня научили.
Простой народ – как стадо овец, что нужно постоянно подгонять палками и возгласами дабы они не сбивались с нужной тропы да не разбегались. Иначе – недолго сорваться со скалы, попасть в зубы авентинскому волку или крадущемуся во тьме демону. Ты можешь спросить меня – откуда я так обознан в пастушестве? Но знай – не в божественной природе мои знания. Многое, как говорил уже, довелось мне пройти и повидать перед тем, как возвести на Палатине город. Так что наберись терпения и слушай.
Мы поднесли бокалы в честь плодородия, и рекс осушив с истинно – королевской жадностью свой, продолжил:
- Рос я в семье пастуха. Но не дивись – не простого пастуха, а королевского. Но старик Аветус и Акка Лоренция не были мне родителями, а нашли нас с братом в кустах. Если верить словам старика – кормила нас тогда волчица, будто была матерью родной. Но, как понимаешь – быть ею она не могла, хех, вот и подумалось старику что мы не совсем волчьего племени. Восприняв сей знак как волю богов, взрастил он нас как собственных сыновей, со всей строгостью и суровостью. Отправлял с девяти лет в горы пасти овец, так что мы с братом не раз отбивались от волков, не спали ночей да питались кореньями, запивая диким медом. И выросли такими здоровыми и крепкими, что – хо-хо, - позавидовал бы нам любой самнит! Я уже не говорю о диких варварах из северных земель! Так что к совершеннолетию пасти коз нам было уже не под стать. Собрали мы тогда с братом ораву таких же удальцов, и айда на солевые караваны нападать, что по тракту из Остии как и сейчас ходят. А грабили мы только ехавших к морю, что уже обменяли соль на золото, пряности и прочие богатства. То были замечательные времена!
Ромул сладковато причмокнул, уставившись на растущую за окном акацию, будто что-то вспоминая.
- Да и со всем этим богатством делать было нечего. Я предлагал собирать все, что можно в будущем продать в пещере близь Тибра. Но брат мой – чудак и простак с самого раннего возраста, твердил: «нужно давать все беззащитным, пастухам и крестьянам что угнетены немилосердными царскими поборами». Ей богу – я его переубедить хотел, но Рема слушались люди, и мне пришлось уступить своей прозорливостью его глупости – ведь сколько крестьянину не дай – все равно будет мало. А так – можно было бы потом собрать воиско и сбросить тиранию правившего тогда в окрестном городе Альба–Лонга жестокого и безсердечного Амулия! Но, ничего не выходило – Ромул был непреклонен ко всем моим увещеваниям и остался на своем. Тогда я прогневался, и увел своих людей далше – вверх по тракту дабы грабить самостоятельно. Тогда и случилась беда. Разозленный нашими набегами Амулий, бросил карательный отряд из лучший всадников–эквов. Идя по лесу, мы лишь слышали стук множества копыт, а спустя час нас настиг ободранный боец Рема со стрелой в плече. Морщась от боли и усталости, он все же рассказал о том, как увидев внезапно выехавшую из–за залитого солнцем пригорка конницу, мой брат отдал безумный приказ к атаке. Выпустив стрелы и метнув дротики, они бросились на явно превосходящего врага и были один за другим перебиты, хоть и сражались храброй и нанесли врагу ощутимые потери. Мой брат, будучи сильным воином свалил двух всадников и лишь когда был убит последний из его воинов, упал в пыль и зарыдал стольким потерям как словно ребенок у которого глиняная лошадка сломалась. Так его взяли в плен и увели к Амулию.
Рекс уселся поудобнее, и уничтожив еще несколько, видимо оставшихся с ужина, бараньих костей, запил вином прямо из кувшина. При виде такой невежественности, я смутился, но мысль о том что передо мной Ромул тут же затмила предыдущую. Я понимал, что начинаю уважать сего тучного человека как горожанина, простого, сильного и решительного; в делах его минувших.
Немного повздыхав, он продолжил:
- Я рассказываю тебе эту историю, дабы ты понял всю цепь моих мыслей и проникся моим способом управления государством. Ты уже, небось, слышал рассказы о моем брате, как великом воине и предводителе – так знай, то что я тебе рассказал лишь малая толика его истинных глупостей. Сперва я думал что это незрелость, но со временем она становилась лишь очевидней. Право, иногда его чудачества играли нам на руку. Когда его взяли в плен и привели во дворец, Амулий к счастью отбыл по срочным делам к своим наложницам. Посему, допрос вел изрядно постаревший и уже слегка ослабевший разумом Нумитор. То был сверженный шестнадцать лет назад старший брат Амулия, что будучи весьма безвольным человеком не представлял уже никакой угрозы власти и посему, сжалившийся Амулий, разрешил ему заниматься некоторыми не особо важными делами – как например, допрашивать военнопленных и вершить справедливый суд. Увидев Рема, он весьма подивился его крепости и благородству черт, что сразу же спросил – а ли не королевских он кровей?
Ну, брат тут же вспомнил сказку, которую нам в детстве рассказывала добрая Лоренция: мол, когда Фастул нас нашел, то кормились мы волчицей в пещере под холмом Тоскана, а дятел с белкой носил нам фрукты и пел песни.
Рассказывал он все это с невероятной выразительностью, да так складно, что старик всплеснул в ладоши и признал в нем родню. «Вот, я вижу в тебе своего внука! Мне говорили, что вы умерли во время родов, ибо дочь моя, будучи весталкою, зачала вас порочно и была богами за это наказана! Но нет – я твердо был убежден в их доброй воле!» - размахивал Ромул руками, изображая восхищение и радость Нумитора, - А действительно. Была у него дочь, Рея Сильвия. Так, когда его сверг брат, муж ее как-то внезапно не вернулся с охоты. Саму же Рею Амулий запроторил к весталкам, - дабы вдруг чего не наплодила.
Юноша в шитой златом тунике, поднес новый кувшин вина, что был тут же опрокинут рексом и осушен на половину воистину царским залпом.
- А она взяла – и наплодила!К еще большему удивлению Амулия, зачатие признали непорочным, ведь будь это не так – алтарь в храме Весты должен был тут же вспыхнуть огнем, уничтожив все вокруг. А потом прошел слух, что это сам Марс снизошел с небес к понравившейся ему служительнице Весты! Разгневанный царь приказал взять мать под стражу, а детей бросить в воду. Но Нумитор, словно ужаленный лидийским шершнем, все размахивал руками «Нашлись! Нашлись! Мои внуки, дорогие внуки чудесно спасены богом Тибра и вскормлены волчицей!» – хмель явно раскрепостил слова и жесты царя, что откровенностью своей упал как перед старым товарищем и другом, - А тут еще и Амулий занимался своими «девственницами», вот и выскочил старик из палат на улицу. И давай то же самое твердить уже на все стороны. Собралась толпа, народ заволновался – правление Амулия было деспотично, а нрав жесток. Посему, даже такая сказочная история возымела на них великое действие. А мой брат, тем временем, уж совсем раскрепостился и принялся во всех подробностях говорить о прозрениях, божественных знаках и священных отрядах Ромула и Рема, что призваны всех освободить. Вот тут то, мой дорогой друг – ткнул он мне в грудь жирной полусъеденной костью, словно то была фасция трибуна – сыграло то, что я называю стадным чувством! Толпа, словно огромное стадо баранов подстегнутое нелепым, но все же точным ударом и своевременным возгласом ринулась в нужную сторону. Люди бросились по домам, хватали оставшееся со времен войн с умбрами и тирренами, оружие и айда бунтовать!
Тем временем, я, посовещавшись с Титом и Максемом – сильнейшими воинами моего отряда, решительно двинулся в сторону Альба Лонги на выручку своего непутевого брата. И можешь себе представить, каково было мое удивление, когда навстречу мне прибегали вооруженные горожане, бросались на колени и клялись сражаться храбро и до победного конца. Я был сперва потрясен, но будучи еще тогда достаточно прозорлив бил себя рукой о грудь, твердя что в моем сердце живет справедливость Марса! Как видишь – не прогадал! Э-хей!!!
Влекомый порывом собственных слов, царь вскочил, и не смотря на тучную статуру начал энергично жестикулировать, словно вновь оказавшись в гуще тех событий.
- Собранное мною войско ворвалось в город не встретив почти никакого сопротивления. Стража из лучников, выпустив по нам десяток стрел, трусливо убежала, даже не закрыв городские ворота. Всюду звучали наши имена и крики «да здравствует свобода!», «долой тиранию!». Лишь на центральной площади, у дворцовых ворот храбрая Эквитская кавалерия ударила по нам в лоб, и не смотря на численное превосходство моих повстанцев, смела передние ряды. Я видел, как мой авангард взволновался под длинными копьями всадников, как стремительно приближались ко мне их пурпурные плащи, распростертые за спинами словно крылья орлов. Я, превозмогая страх, приказал сомкнуть ряды. Крестьяне выставляли перед собой цепы и копья, уперев древка в землю; среди них было много ветеранов, и атака конницы была им не в новинку. С ужасным грохотом разрозненный строй эквитов обрушился на нас, звучали крики и стоны, падали наземь пронзенные и искалеченные. Тогда я, выскочив вперед всех ударил рослого эквита по шлему, так что тот тут же рухнул вместе с лошадью поверженный и оглушенный. Это стало всеобщим сигналом. Обозленные на тирана и вдохновленные моим мужеством бунтовщики бросились на лошадей, рубя их мечами, коля копьями и бросая дротики в упор.
Я долго удивлялся мужеству защитников Амулия. Будучи наемниками, они посвятили себя служению войне, стали истинными жрецами Марса и достигли в этом истинного мастерства. Лишь численное превосходство позволило нам превозмочь бесстрашных всадников и задавить их массой тел, мечей, копий и дубин. Не успели тела первых убитых остыть, как бой уже шел по лестнице, и я, во главе войска круша врагов направо и налево, ворвался в царские покои. Там меня встретили брат мой – Рем, держащий у горла поверженного тирана меч и Нумитор, что своей радостью и вскриками о внуках приводил в смятение.
Вот так оно и было. Вот так я одержал свою первую победу.
Он грузно сел, вытирая пот со лба засаленным рукавом.
Какое-то время мы молчали. Зной приближающегося полудня нарушали лишь тяжелое дыхание Ромула и отдаленное эхо городского шума.
Вдруг, с губ моих сорвалось:
- Разреши говорить, о сын Марса.
Ромул небрежно кивнул, жестом подзывая юного слугу.
- Но не видишь ли ты в этом и победы самих людей? Тех кто…
- Прошу, Альций, принеси обед и несколько графинов с вином. Да, и передай преторам, что я сегодня занят.
Слуга удалился, а я, сглотнув горький ком, продолжил:
- Тех, кто сражался под твоей рукой и доблестью своей, как и жизнями многих вырвал победу из рук противника?
Рекс наклонил голову:
- Юноша. Вы образованны и умны, но это еще не наделяет вас мудростью. Я уже говорил, что толпа нуждалась в примере – харизма полководцев ведет людей. Их речи разжигают огонь в сердцах, а их действия приносят победу. В этот день я показал все, на что был способен и потому победил! Как и побеждал после этого еще не раз.
- А как же те, кто сложил за тебя голову?
- Коли б не моя доблесть, не видать им достойной смерти в мужестве, что я даровал! И вообще - павших должны оплакивать женщины. Но не воины, и тем более – не полководец!
- Я не имел в виду оплакивать, - Ромул фыркнул, словно отмахиваясь от моих слов - прости, царь….
При виде принесенных блюд, фруктов и особенно – двух серебряных Тирренских кувшинов с превосходным вином поставляемого исключительно Аррецием, он смягчился.
- Ты не глуп, ибо умеешь извиняться в нужный момент и не совершаешь поступков непоправимых. Но некоторые лишены этого дара, - он едко отрыгнул, - как, например, мой брат.
С самого начала Альба-Лонга не казалась мне приветливым городом. Но когда мы приезжали с Фаветусом на рынок дабы выставить королевский скот на продажу, так было и в этот раз. Огромный дворец с его высокими потолками, мраморными ступенями и Тирренскими орлами на фасаде угнетал меня. Давлел, как давлеет над пленным воином пленитель, как над лебедем давлеет тень орла. Я знал, что долго мне в нем не жить, что постигнет меня участь Амулия….
Да, я забыл сказать – он был убит в эту же ночь мною, когда открылась тайна моего рождения. Объятый праведным гневом, я ворвался в подземелье где держали подлеца и пронзил его длинным умбрским мечом. Вот тогда мне открылось будущее, и понял я: Альма-Лонга не мой город. Нужно было уходить, искать…, - принялся он за сочную гроздь винограда, щедро запивая ее вином.
Есть не хотелось. За окном был знойный полдень. Устало пел где–то на ветке соловей. Лишь глубокая тень дворца, с высоким сводом и толстыми стенами белого гранита дарила приятную прохладу.
Ощутив вокруг давление безмолвия, заговорил:
- Но что же народ? Как он на это ответил? Что же брат ваш? Рем?
Ромул нехотя отставил кувшин.
- Он, предавшись чувствам семьянинства, побежал искать Рею: мать свою новоявленную. Не знаю, действительно верил ли я в эту красивую легенду…. тогда она мне казалась скорее удобной сказкой, выдумкой несчастного старика. Пусть все верят – это было мне на руку. Мы, с братом, стали местными героями. Нас носили на руках и кругом выкрикивали наши имена. Но я чувствовал скрытую в окружении враждебность. Я понимал – нам здесь не править – это не мой город! Нужно было собрать всех свободных людей и уходить. Но мой брат – наивный, смешливый дурак, настоящий amentis, вообще не думал. В место того – рыдал на руках у новоиспеченной, как булка ржаного хлеба, - он отломил кусок, - мамашки. Потом долго беседовал с дедом и разговаривал с плебсом. Цитировал стихи и вообще, занимался совершенно бестолковыми вещами, когда я решал вопросы нашего будущего! Собрав всех самых свободолюбивых граждан вокруг костяка из остатков наших с братом отрядов, я объявил про свое намерение основать новый город. Город свободы, город, в котором будут новые законы, новая власть и новая армия. Где все смогут чувствовать себя в безопасности от агрессивных Тирренов и растить своих детей в мире и порядке под защитой настоящих воинов!
Я слегка отхлебнул из кубка, пытаясь понять только что услышанное. Цель создания Рима, доселе такая ясная начала от меня ускользать.
- Царь, но я не могу понять, чем же был плох Альба-Лонга? Ведь там только что произошла революция, и….
- А прежде чего мой брат, вместо того чтобы поддержать меня стал кричать во все стороны с балкона дворца: «свобода, свобода! Да здравствует Нумитор! Дед мой! Дед Ромула! И истинный царь Альба-Лонги!». Как я уже говорил – если метко ударить стадо, оно пойдет куда надо. Каким-то образом Рем бил метко. Его поддержали, и Нумитор стал царем по воле толпы. Я понимал, что как правитель он никакой. Также было очевидно, что он в своем возрасте недолго задержится на троне. Но меня это не устраивало. Открывшаяся истина о идеальном управлении царством требовала немедленного воплощения. Я вновь обратился к моим верным соратникам и как всегда был поддержан. К нам присоединились и остатки отряда Рема. На следующий день я провозгласил речь на рыночной площади. С каждым моим словом толпа слушателей увеличивалась, и видя это я все более убеждался в правильности своих суждений. Вскоре, к моему удивлению рядом со мной встал мой брат. Увидев поддержку и в его глазах, я понял – пора! В скорости пятьсот человек во главе с нами вышли из врат Альма-Лонги на встречу новому будущему. Будущему, что творили мы своими руками. Влекомые общим порывом, страстно поющие гимны и выкрикивающие придуманные мною лозунги о свободе шли мы на берега Тибра, к заповетным холмам, где когда-то, по легенде, нас выбросили воды реки на берег. Где вскормила нас волчица молоком своим, а звери лесные верша волю богов помогали нам вырасти.
И толпе это нравилось….
В голове все перепуталось. Я не верил своим ушам, обстановка залы теряла свою естественность. Как можно так легко отрицать и утверждать одно и то же? Что же в действительности скрывается за словами рекса? Мой слух, или же мой разум явно меня подводили. Народ, привевший его к триумфу попирался, назывался толпой. А брат – столько много сделавший для блага его – Ромула, и народа, обзывался аментисом, безумцем! Невозможно! Или же это мысли замутнены присутствием сына бога, и понять его слова я не в силах, или эхо зала обманывало понимание суждений. Не был он безумен…. ведь шел он лишь за своими чувствами, светлыми, как лик Аплу. В последующее я просто отказывался верить. Сиятельность дворца и лик сына Марса, о котором так много говорили в народе, стали растворятся, как словно были они вином, пролитым в воды ручья бегущего под Палатином.
А царь все продолжал:
- Вечером мы вышли к Тибру. Воды великой реки огибали несколько холмов. Мы же стали между двумя из них. Местные называли их Палатин и Авентин. Но тут вновь, и уже в последний раз проявился скверный нрав моего брата. Его глупость затмила здравый смысл: и Рем вновь принялся прыгать перед толпой как друид перед болванами–варварами, и выкрикивать: «посмотрите какой красивый Авентин. Его пологие склоны совершенны – как он освещен солнцем, как играют в его травах лучи великого Аплу!».
Но тут я не выдержал, - пухлый кулак царя грузно опустился на стол, заставив полупустые сосуды подпрыгнуть, - И вновь был вынужден прибегнуть к искусству увещевания, дабы глупость не восторжествовала над разумом. И долго говорил я толпе о выгодности крутых склонов палатинских. Множество тех, кто сражались со мной в Альма-Лонге, согласно кивали, вскидывая руку в приветствии. Но остатки толпы, крестьяне, купцы, множество ремесленников чьи глаза никогда не глядели дальше гончарных кругов да колодок медника продолжали слушать феминные россказни Рема. Тогда я схватил борону, приказал Титу и Максему запрячь самого сильного быка и как требовал старый обычай, прошел оралом вокруг холма. Так будущий город был размечен, а остатки сомнений утонули в приветственных криках и гимнах. Но Рем все не унимался. Продолжая творить безумие, он принялся скакать через борону, нарушая теме самым священный обычай Тирренов и оскверняя священную черту города! – в глазах рекса блеснули злые огоньки а лицо покраснело, будто у самого Марса, - И вот: я не выдержал. Выхватив из рук жреца священную фасцию, я выдернул из ее связки золоченный Лабрис. Правый гнев охватил меня в тот миг. Словно славный потомок героев прошлого, влекомый чувством справедливости я жаждал правосудия. На глазах у всех тирренское оружие рассекло воздух, впиваясь в безумное тело родной мне крови. У всех на глазах, брат мой, Рем, вскинул руки к величественному лику солнца, и пал в оскверненную им борозду. Так он умер.
На лицо Ромула опустилась тень. Недавно пылавшими щеками овладела смертельная бледность.
Я не знал тогда, что и думать. Руки дрожали, чувство скорби, и ненависти к убийце порывами ветра сомнения рвали мое сознание. За окном вечерело.
- Альций! Ужин! – оборвал скорбную тишину кровавый владыка, - И вина! Вина, во имя всех треклятых некрополей!
В мертвом зале появилось шевеление. Подали несколько роскошных блюд, зажгли светильники, при свете которых заиграли своими блестящими боками уже знакомые графины.
Царь осушил долгим залпом один, скривился.
- Вот так оно всегда и бывает. Жизнь слишком сложна, чтобы человек мог ответить за все свои поступки. Не так ли, курион.
В голову ничего не лезло. Губы крепко сцепились, словно в попытке сдержать сами собой наворачивающиеся слова, а разум отказывался что либо понимать. В какой-то миг, я почувствовал что мир рушится. Что дрогнул дворец, рухнул палисад стены а толпы варваров уже поджигают город. Кровавая луна выплыла из-за горизонта, словно заявляя умирающему свету дня о наступлении своего часа.
- Царь. Я многое услышал сегодня и многое было достойным твоего божественного величия. Но…, - я мотнул головой, в попытке сбросить нахлынувшую на меня дрожь, - Все свои силы я положил на то, чтобы нашь город был особенным. Величественным. Лучшим, из городов пиренейской земли. Но ты, царь, отказываешься дать людям возможность…. ТЫ убиваешь при всех своего брата, отгораживаясь от всех сильной охраной – достойно ли то тебя? Достойно ли вообще убить брата, лишь блюдя старый обычай? Чужой обычай?!
- Да, курион! Достойно! И более – сильный не может позволять себе, как это делаешь ты, прогнутся под иллюзией всенародной любви. Величие – слишком большая ответственность, чтобы даровать волю низкому! Так оно и было с Тацием, сабиянским вождем.
Ромул расправил широкие плечи, сбрасывая с живота объедки, выпрямился в кресле.
- Рим тогда страдал недостатком жителей. Пять сотен поселенцев быстро поредели при виде еще не остывшего тела моего брата. И крикнул я тогда всем оставшимся – «так будет с каждым, кто посмеет переступить священную черту нашего города!». И нарек я его своим именем, - Рим, дабы забыт был мой брат, и лишь меня приняли все своим законным правителем, - тяжелый кулак вновь громыхнул по столу, - Но многие ушли тогда. Видя это, я начал приглашать в город всех, кому нужно было убежище, кто гоним был своим народом и презираем всеми. Так, постепенно, мой Рим стал разрастаться. Изгнанники, в прошлом – бандиты и разбойники, чья судьба была опорочена прошлым, находили в нем свое убежище и новую жизнь. И тогда возникла проблема – в городе не хватало женщин. Тогда я разослал гонцов с дарами к соседним племенам, дабы разрешили они моим подданным жениться на их женщинах. Но никто из этих спесивых и зажравшихся семейств не согласился. Я был вне себя от гнева. В конце концов вынужден был я пойти на хитрость. Летними празднествами, во время великих Уний были приглашены наши ближайшие соседи – сабияне. Мы пировали тогда, празднуя наступление жнив, и они, не подозревая ничего плохого, явились к нам с женами и девами своими, и пили с нами, и ели наш хлеб, и возносили гимны так же, как и мы. Тогда многим девам приглянулась сила римских мужей, и вечером последнего дня, я отдал приказ их похитить. Тогда множество воинов, ведомых моими ликторами хватало сабиянок и несли их за городские стены, пока сидевшие все это время в праздничной фигуре стрелки, выскочив, держали мужей их и отцов их под стрелами натянутых луков. Взбешенные сабияне тогда ушли, а мы, возрадовавшись такому пополнению, принялись строить новые дома в городе только что сформировавшихся семей….
Глаза мои опустились на белый мрамор пола. Меня в Риме тогда еще не было – будучи изгнанником за симпатии к плебсу, я скитался по берегам Лигурийского моря, в землях где господствовали дикие племена кельтов. Там я придавался размышлениям о народе. О том, что плохого делал я для своего родного города, в чем был не прав и чем же так прогневал богов. А тогда, в этом молодом и, как мне казалось тогда, свободном городе бушевал пожар безумия.
- О да! – продолжал мечтательно улыбаться и хихикать Ромул, - Не одна семья объединилась тогда под ликом Уни. Много детских криков радовали слух тогда, и множество новых римлян явилось на свет. Я уж нарадоваться не мог, - ты только представь: мой город, мои люди и, наконец-то, наши потомки! Хе-хе! Давай за это выпьем.
Сосут звякнул, алая жидкость наполнила глину бокала. Рекс крякнул. Я промолчал.
- Да-а. Вот тогда было, - застонал он после залпа полпинты как словно крестьянин – пахотным вечером, - А, значит, этот негодяй Таций собрал войско из всякого сброда и пошел на Рим!
- А твой поступок, значит, был наполен честью.
Царь удивленно поднял бровь.
- Все во благо Рима.
А я все не мог унять нахлынувшего на меня негодования.
- Но не сброд тогда твою армию составлял? Или же свободные граждане полные решимости отбить своих жен и дочерей, шли воевать тогда с тобой?
- Нет. И да. Но я собрал воинство из профессионалов, как это в свое время сделал Амулий.
Разочарование в моей груди было словно сухие дрова.
- А он по твоим словам был порядочным, и народ его горячее любил? Не ты ли твердил недавно о нем, как о подлеце и преступнике?
- Курион! Говори, да не заговаривайся! Или ты хочешь уличить меня в глупости?! – еще один стакан опрокинулся в толстое ненасытное горло, - учится нужно и у врагов, я не Амулий! Я думал о благоденствии своего города, и люди шли за мной. Когда Сабияне подошли к городу, я велел раздать оружие всем жителям, - врагов оказалось слишком много! Тогда две армии сошлись в жестокой сечи. Я рвался вперед во главе своей неустрашимой конницы, знаменитых жрецов Марса! Многих из них ты можешь сейчас видеть в ликторской страже. Круша врагов направо и налево, я прорывался к вождю врагов, дабы в честном бою сразить его! Но женщины, мужья и родственники которых сражались в смертном бою друг с другом, выбежали из города и с криками да плачем принялись умолять о мире. И вместо того, чтобы воспользовавшись замешательством противника, вырвать у них победу, ополченцы опустили оружие и принялись мириться! Это было неслыханно – у меня украли победу!!!, - очередной удар по столу, наконец смел половину стоявшей там посуды, - Вот тебе, и твой горячо любимый народ! Война не их дело – ведь они подвержены низким чувствам – истинное чувство же слуги Марса – ненависть, гнев и желание победы! А это - сметенный на войну тлен земли!!!
- Но мы теперь с сабиянами – один народ!
- Один?! Народ?!!! Да это вышло потому, что проправив в биумвирате несколько лет, я понял всю гнилость этой затеи. Сила власти в ее единстве – а единства не было в народе без одного сильного правителя и одной сильной армии. Мои воины превратились в охрану, а мой Рим – чьим-то еще.
- Наверное, тебя, царь, порадовала «удачно» скорая смерть Тита?
Он фыркнул, всплеснув грязными ладонями так, что брызги жира и сока разлетелись во все стороны.
- Конечно. Тем более, он не естественной умер смертью, - внутри меня все похолодело, а царь привстав, хищно заглянул мне прямо в глаза - я его убил!
- Что?!!!
Мое негодование достигло пика. Клокочащие чувства, казалось, вот-вот перельются за грань плоти, сметая на своем пути гранит стен и разливаясь по ставшему ненавистным, городу.
- ТЫ! Братоубийца! Предатель и лжец!!! Небось убил в спину, когда несчастный честный старец наслаждался закатом!
- А что, - Ромул наклонил голову, увенчанную кислым испытывающим взглядом, - Тебе что-то не нравится, плебей!?
- А кто тогда ты, предатель свободы и попиратель справедливости?!!!
- Я сын Марса, - спокойно с издевкой ответил он, - Я вам не зря оружие носить запретил. Для большей безопасности своей – даже лабрис велел из фасции извлечь. А то – прециденты уже случались….
Далее все словно поплыло. Срывая остатки суеверий, выхватываю из пустующей связки фасцию.
- Это мы, дети Марса! – толстая лоза пронзила глаз тирана, - Это мы… - Тело упало на пол, нелепо дергая руками, - Народ Рима, истинные дети бога войны! Не сброд – но воины! Рим – не ты.
Дворец словно взорвался.
Всюду слышались чьи–то крики, звучал шум, топот приближающихся шагов. Уже не ведающий что происходит не нашел ничего лучшего как крикнуть: «правосудие»!
Ворвавшиеся в зал ликторы бросились к неподвижному телу правителя. Я лишь безучастно наблюдал за их действиями. Словно безучастный, глядел на летящие в мою сторону пинки, глухие, словно из подземелья удары. Сваленный на холодный гранит пола, я увидел Ромула, окровавленного и несчастного.
А потом народ собрался на площади у врат дворца. Разбросанные по полу обломки связки фасции, лица перепуганных, растерянных воинов.
И посыпались обвинения. Меня вновь начали бить – это развеселило; в их глазах был Страх; и они пытались его как-то унять. Будто обезглавленный змей, тело которого еще билось в конвульсиях, стражники пытались что-то делать. И били меня.
А я уже знал.
Будучи выволоченным вслед за ними на терассу, к народу, я сплюнул кровь и выкрикнул что есть силы свое любимое: «Да здравствует народ Рима!», а затем:
«Рем умер!».
Толпа заклокотала. Офицер охраны Максем пытался что–то говорить, но отсутствие дара ораторства лишило его ушей народа.
- Граждане Рима! – рванулся я из рук своих попечителей и прыгнул с перил в толпу, - Тиран умер, покаранный гневом отца своего! Будучи братоубийцей, чье оправдание заключалось в жалком языческом обычае, обманщиком и предателем, что лишил жизни благородного Тация, мертв!!!
Я метался между ними и кричал. Я говорил о нашем с Ромулом разговоре, о жестокости, о добродетели и падении. Говорил с ними о добре и зле, о свободе и чести. О том, зачем был основан Рим, и о том, что за этим скрывалось. Я говорил. Говорил всю ночь, лишь к утру заснув обессилевшим.
Проснулся я уже вторым Ромулом.
С того момента прошло много лет. Сенат наконец одержал нужную долю власти, ликторская охрана перестала быть карательным органом а граждане Рима наконец могли носить мечи и защищать себя, свой дом, свой город.
Но часто возвращает меня память к мельчайшим подробностям того дня. Все ли верно было в моих действиях, правильно ли я толковал слова диктатора? Прав ли был тогда. Боюсь, на этот вопрос в силах ответить лишь время. Гораздо большее, нежели отведено мне на существование. Гораздо большее….
А ворота храма Януса так никогда и не открылись.

Нума Помпилий. Царь Рима.

Пояснения:
Храм Януса – один из древнейших храмов Рима, чьи ворота отворялись лишь во времена войн.
Фасция – символическая связка прутьев в которую втыкался топор – лабрис. Символ единства и сплоченности нации вокруг идеи военного могущества. Символ был перенят у Тирренов.
Тиррены – древнее название этрусков.
Самниты – горные племена центральной Италии. Были вытеснены и ассимилированы римлянами в 4-3 веке до нашей эры.
Нума Помпилий – второй царь Рима, чье правление ознаменовалось введением строгого календаря, спокойствием в стране и отсутствием войн. За свою жизнь он также слыл великим мыслителем и написал множество свитков. Они были обнаружены лишь во втором веке нашей эры, и по приказу римских властей – сожжены, дабы не разрушить доминирующую тогда языческую религиозную доктрину. В средневековье ходили слухи, что не все его свитки были тогда уничтожены, а в уцелевших сокрыта тайна философского камня.
Amentis – лат.: безумец, глупец, дурак.
Rex – лат.: царь.
Гарупсики: жрецы – оракулы у этрусков.
Аплу – бог солнца, солнечного света и красоты. Этрусский прототип Аполлона.