купальщицы

 
 

ОМ шёл вдоль грузового берега. Жёлтые портовые краны, расставив ноги, как жирафы, то и дело наклонялись к реке, словно пили воду.
Пройдя мимо элеватора, теплоход повернул к середине реки.
На волнах качался утлый катер с автопокрышками по борту. Полуголый матрос, рыжий, с изжаренной плешью занимался на корме стиркой - яростно скалясь на солнце, кривил колесом ноги и выкручивал бельё прямо себе под босые ступни.
 В  серебристо-бегучем просторе стояла на якоре самоходка, перегруженная брёвнами.
 Бок о бок - две стальные баржи с торчащими вверх буферами. Одна вытягивала со дна реки песок и поливала им из трубы соседнюю палубу - мутные воды с обоих её бортов стекали в реку.
Неожиданно за кормой появился  двухпалубный теплоход. Старый, с угловатой надстройкой, похожей на веранду с деревянными окнами,— шёл на предельной скорости, удивительно заваливаясь на бок, будто получил пробоину. Ухая, грохоча и лязгая,  не боясь опасной близости, сравнялся, показал якорь, торчащий из пуповины,  синие буквы: «Бул...га...рия» и, наконец, -  куцую, как полукружье измазанного белилами таза, корму, выбрасывающую  ошмётки изрубленной воды…
 Пассажиры на верхних палубах победителя, большей частью женщины, с чувством превосходства поглядывали на отстающий ОМ, очевидно, довольные своим лихим капитаном.
    Артур наслаждался волжским ветром, таким родным! Он недавно приехал в отпуск. С радостью  узнал берег и дебаркадер Ташёвки, куда начал причаливать ОМ. С детства Артуру казалось , что слово «ташый»  - «кипит, бурлит»,  придумали именно здесь - ведь когда ОМ притирается к причалу и дает задний ход, утробно газуя и напрягаясь так, что его трясет,  - в зеленой  глубине закручиваются  белые спирали и разлетаются наверху раскидистыми кружевами. И мальчик тогда думал: ташый.
Вот и теперь вода под теплоходом бурлила. Тросы и верёвки, улетавшие от пристани к далёким обрывам, от качки то вскидывались, то плюхались в воду; лодки, привязанные нос к носу, часто-часто клевали, будто куры на детской игрушке.
Дальше теплоход пошёл ровным ходом, мерно разматывал под текстильный шум движка берега. Между деревьев и внизу, на камнях, мелькали растянутые  палатки. По срезу известняка чернели пещеры, будто кто-то вдавливал в пенопласт горящие окурки.
У воды глазели на теплоход купальщики, бледные, незагорелые – новички-туристы - щурились из-под приставленных ко лбу ладоней. Загорелые же, как арабы, старожилы деловито ходили по берегу, начхав на судно.
Весь путь до Гребеней составлялл два часа. Солнце знойного 2010 года нещадно палило, и приходилось время от времени переходить на другую сторону палубы в тень, где хоть немного овевало прохладой.
Наконец показались известковые гребни. На их макушках когда-то торчали деревца, как казачьи хохлы; выпирали над рекой каменистые скулы… Головы эти снесло временем, теперь торчали над водой косые срезы, будто остовы бунтарских вый.
Вот залив. Сквозь листву виден дворец управляющего маркиза Паулуччи; мелькнул изволок, где была пионерская баня и родник;  торчат из воды трубы, - вероятно,  причал для катера… А дебаркадера нет! Артур подумал: как же он высадится?
 Между тем теплоход сбросил скорость и повернул к берегу. С разворота ткнулся носом в гальку. Женщина-матрос и пожилой мужчина, в новых  синих спецовках, начали вращать лебедку— и от палубы отделился трап с приваренными стальными поручнями, завис в воздухе и пошёл-пошёл, снижаясь, к земле, упёрся концом в грунт…
Артур высадился. Прямо под обрывом мужик в дырявом трико жёг костёр и, жутко чадя, смолил перевёрнутую лодку. Наверх вела прочная стальная лестница. Артур поднялся — и сразу узнал просторный луг и длинный бревенчатый сарай вдоль обрыва, сильно осевший. Тот ещё сарай, сложенный в духе купеческих амбаров, ему было, наверное, более ста лет. И казалось, за его низенькими  дверьми с кованными накладными навесами  до сих пор хранятся сбруи, бочки с дёгтем и бурлацкие верви, повисшие от стены к стене в тяжкой дрёме.
Дорога упиралась в ограду лагеря. Когда-то здесь был забор деревянный. Сваренная из высоких пик, новая ограда  свисала над обрывом, закрывала выход к берегу.  Артур приметил тропинку, спустился, повис на решётке, перебирался внутрь. Но и там  наткнулся на решетку, теперь она шла вдоль берега. Нашел промоину, заложенную досками, вытянул их и со злобой побросал как можно дальше в кусты. Пролез низом, прошел рощицу.   
И вот они, пионерские палаты - три голубых двухэтажных дома! За ними - широкое футбольное поле, клуб и камера хранения.
 От  старого сруба за футбольными воротами, где  жил когда-то 5-й отряд, выскочила сварливая собачонка.  На лай  вышел из сруба мужик с помятым лицом. О чем-то спрашивал.
Собака мешала изъясниться.
— Я в детстве тут отдыхал! — крикнул Артур.
— А-а…— понятливо протянул мужик и зашагал прочь, шевеля широкими штанинами с сильно мятым задом. 
— Погоди, земляк! А кто купил этот лагерь?
Не оборачиваясь, мужик махнул рукой.
— Козёл какой-то. Не знаю.  Мы охраняем.

В роще у клуба дети  играли в почту. Тогда Артур хотел жениться на Кате, малышке в крошечных сандалиях с продавленными дырочками и с бантиками на макушке. Девочка была еще октябренком, очень уютная - и хорошо вела бы семью. Он писал ей: «Я Вас люблю», но «почтальон» не приносил ответа. А сама девочка смотрела на лопоухого обожателя, дико вытаращив глаза, будто он зарезал свою бабушку, и старалась спрятаться среди подруг. 
Пёс верно отрабатывал свой хлеб, лаял и не позволял перейти футбольное поле. Тогда Артур вернулся к лазу,  к лестнице у обрыва. Прежде здесь петляла дорожка, протоптанная пионерами-нарушителями, стояло огромное дерево, под корневищем которого дети прятали в мыльнице сигареты «Салям».
Спустился к воде. На пирсе, выходящем далеко к фарватеру, купались две девочки лет пятнадцати. Ныряли с помоста, выбросив вперёд руки,— умело, как парни. И, выпроставшись из глубин, подплывали к помосту, спокойно разговаривали, ни крика, ни визга.
Волны набегали к ногам и уходили в щебень, как в губку.
         В сумке лежали чай и большая металлическая кружка с привязанной проволокой в виде дужки - держать на палочке над костром. Сидя на корточках, Артур начал собирать вокруг себя ветки. Расстояние от воды до обрыва – метра два, дровами не разжиться.
Девушка в зелёном купальнике крикнула ему с помоста:
— А вон смотрите, какая палка! Прямо над вами…
Пробежала по доскам, прыгнула на гальку, вскарабкалась по-обезьяньи наверх и стащила сук — длинный, корявый.
— О, спасибо! Тут ужин сготовить хватит! — сказал Артур и стал поджигать сухую листву.— А вы — местные?
— Не-е. Мы приехали.
Темноволосая, загорелая, она смотрела несколько лукаво, но доверительно. Глаза — густо-зелёные, на переносице — каникулярные веснушки. Подруга была светловолосой, бледнокожей (вероятно, не приставал загар), в ярко-жёлтом, тоже сплошном, купальнике и с неопределённым лицом, как сырой блин, о котором ещё не знаешь, что получится.
— На дачу? – спросил он.
— Бабушкин дом.
— А что же тут всё огородили? Еле пролез.
— Это ещё что! — сказала светленькая,— раньше от забора до самой воды висел моток колючей проволоки!
— Мы вон с той стороны лагеря пролезали,— поддержала её подруга и протянула  жалобно: — Нас прогоняли.
— Да, время…— сказал гость, подкладывая ветки в костёр.—  Нашему поколению  повезло… Но вы должны знать, что на этот берег никто не имеет никакого права. Юридически. По закону. Берега рек, судоходных, транспортных, особенно таких, как Волга,— это стратегическая территория. Это ваш берег.
Заварка в кружке поднялась, сквозь неё вздулась пена. Подержав ещё немного кружку над пламенем, он поставил её на гальку, вынул из сумки чашку и налил немного чаю. Устроившись поудобней, начал отхлёбывать. Наблюдал за купальщицами, которые опять ушли на край помоста.
Обе ныряли с траекторией дельфина. Без брызг, с прямыми ногами. Ступни исчезали в воде, захлопывая гладь и унося в глубину крутящийся шлейф пузырей. Всплывали, мотнув головой, и гребли к помосту. Вылезали, словно литые, с острыми коленками и лоснящимися бёдрами. Сдавливали ладонями влагу с купальников — сверху вниз, вода сбегала по ногам. Зеленоглазая с некоторым женским изяществом поправляла у виска подкрашенные каштановые завитушки и всё поглядывала на гостя, будто ожидала ободрения.
— А какая там глубина? - спросил он.
— Три метра,— сказала она и посторонилась.
Он уже шёл с жердью замерять. Сунул конец в воду, но его повело течением. Наконец жердь уперлась в дно, и… тут боковым зрением Артур увидел огромного пса! Пёс стоял на берегу. Окрас и стать мощной восточноевропейской овчарки, великолепная стать! Вот только уши подвели — изломанные концы висели.
Оглашая побережье басом, пес пошёл на помост. Артур невольно опустил жердь, преграждая дорогу.
Пёс шагнул и в мгновение ока перегрыз конец палки. Затем ещё и ещё — и, роняя куски, продвигался к мужчине.
— Он меня съест! — воскликнул  Артур.
— Да нет! Он добряшка,— в голос крикнули девочки.— Полкан, нельзя!
— Его зовут Полкан? Здорово! Как в сказке! Ай, хороший Полкан! Вот, на — догрызай.
Пёс одним прикусом разделил пополам остатки брошенной перед ним жерди и прошёл к краю помоста, а потом обратно. Не обращая внимания на незнакомца.
— А чей он? Ваш?
— Ничейный, общий,— сказали девочки.

Артур решил искупаться. Разделся прямо на пирсе; спросил:
— А вы сальто умеете?   
— Не-е…
— Сейчас попробую. Сто лет не нырял. Тут хорошо, упор надёжный. А то как-то с лодки попробовал, она лёгкая, дюралевая. Я оттолкнулся, а корма ушла, как тазик отлетела. Я плюхнулся на спину. Так отбил, что кожа покраснела. Как калошей настучали.
— Осторожней! — предупредили его.— Здесь, под водой —  колючая проволока!
— Что? — опешил он и выпрямился…
— Да нет, не бойтесь, здесь катер чалит. Проволока вон там, по бокам, туда не заплывайте.
— Да? Ну, ладно-с. Итак!..
Он собрался с духом, присел и сделал прыжок вверх, кувыркнулся в воздухе и плюхнулся. Правда, с согнутыми в коленях ногами, неудачно. 
И, боже! Что он ощутил под водой! Он забыл, что в носу перебита перепонка и «солдатиком» погружаться нельзя. Струя под напором ударила носоглотку, в глаз, в мозги! Взмахивая, как гусь крылами, он поторопился наверх, на воздух. И, выбросив наконец голову с вытаращенными глазами, уже не мог сдержаться от нестерпимого кашля и чиха…
— Пере… пчхи!.. понка! Чхи-хи-хи-хи!      
В следующие разы кувыркался, взмахивая лишь одной рукой, а другой сжимал ноздри.
Снова заварил чай, благо взял конфеты и пачку заварки. Девушки согласились чаёвничать. Насластив рты слипшимися от жары шоколадными конфетами, с удовольствием пили его крепкий и горький чай. С нетерпением ожидали своей очереди; чашка шла по кругу. Чай заметно всех взбодрил. Начали шутить, смеяться.
— А вы отдыхали когда-нибудь в пионерском лагере? — между прочим, спросил гость.— В детском лагере? — поправился, понимая, что пионерию девочки уже не застали. 
— Нет.
— Жаль! Это так здорово! Не объяснить. Я почему  сюда приезжаю? Потому что это было лучшее время в моей жизни. Счастье! Мы были маленькими, но очень серьёзными патриотами. Обожали Фиделя Кастро и Че Гевару. Маршировали и пели с чувством:

Под чёрной кожей
У негра сердце тоже!
Оно ведь может
Смеяться и грустить.

— Вот так, смотрите!
Артур, вдруг развеселевший, опьяневший после купания от чая, ступил на тёплый помост и, сделав лицо строгим, стал маршировать и петь:
— Па-ад чёрной кожей…
Девушки смеялись, подошли ближе. А зеленоглазая вдруг стала рядом и, через плечо задорно глядя ему в глаза, тоже начала маршировать, «руля» руками, будто вела корабль. А потом, застеснявшись, спрыгнула с помоста воду. И Полкан, такой революционный Полкан, казалось, был готов отдать жизнь за Остров Свободы — громко лаял и толкался.
Артур от счастья забылся, ему казалось, что нет разницы между ними  в двадцать лет, и они все трое —  ровесники, друзья, и это так здорово! Эх!..
Бескозырка белая,
В полоску воротник,
Пионеры смелые,
Спросили напрямик:
« С какого, парень, года?
С какого парохода?»…
 — Слушайте, а во сколько пароход? – опомнился он вдруг. - В четыре? Это ведь последний?
— Ракета будет в восемь из Шеланги, - успокоили его.
— А до Шеланги сколько идти? Пять километров? — спросил он.
Девушки промолчали.
— А, может, чёрт с ним! Плевать на всё, остаться с ночёвкой? Заплатить за постель…   
Он задумался.
Девушка в зелёном купальнике выжидательно смотрела ему в лицо…
Итак. Время подходило к четырём. Артур обычно ложился в два-три ночи. Что он будет делать всё это время? Еду он, конечно, купит…
— А клуб тут построили? — спросил он.— Интересно, как сейчас  танцуют?
— Какой клуб! — застонали девушки.— Нет тут никого, мы только вдвоём на всю деревню. С ума сойти!
Он вспомнил длинные одинокие пионерские вечера на обрыве, над простором Волги, и его до живота проняла тоска.
С другой стороны, девочки не бросят его одного…
— Нет,— сказал он,— надо ехать. А сколько сейчас времени?
— Да мачту отсюда будет видно! — убеждали его.
— А вон и мачта! — воскликнул он.
Сквозь береговые заросли над завалом показался крестик антенн возвращавшегося из Шеланги ОМа.
— Ёлы-палы, я не успею! Прощайте, девочки! — он быстро оделся, схватил сумку и стал карабкаться наверх, добрался до решётки.
 — Вы кружку забыли! — крикнули ему.
Не оборачиваясь, он махнул рукой. А потом, подумав, что жест неприличен, крикнул:
— Она закопчённая, сумку испачкает!
Он поспел как раз, даже с запасом времени. Впереди него боязливо поднималась по трапу женщина одних с ним лет, в голубом платье-костюме, полноватая и неуклюжая, так что ему пришлось даже дожидаться.
ОМ отошёл от берега. Когда давал задний ход, Артур находился на правой стороне — чтобы видеть обрыв под лагерем, а когда теплоход повернул, он оказался лицом к дальнему берегу. ОМ пошёл быстро. Спохватившись, Артур кинулся через арку к противоположной стороне палубы. Спотыкаясь о трап и канаты, подбежал к борту, опёрся о перила.
Низкое солнце нестерпимо слепило…
Наконец  различил берег, торчащие из воды трубы, пирс.
Девочки — зелёный и жёлтый купальники — стояли на самом краю помоста, глядели на идущий теплоход… и вдруг разом энергично замахали руками! Рядом стоял чудесный Полкан!
В сердце ёкнуло,  в уголках глаз набухли тёплые слезы…
Он отвечал им, покуда мог видеть силуэты. По мере удаления девочки, словно на плоту, уходили в низину — вниз по течению; сверху на них от утёса падала тень.
«А зря ты уехал. Зря! –  с горечью думал он. - Ты всегда был дурак! Ты привык во всём видеть плохое. Чистоплюй! Теперь ты состаришься и умрёшь. И у тебя никогда такой чистой и доброй встречи уже не будет!».
Из головы   не выходил образ зеленоглазой. Как она мастерски, будто спортсменка, улетала с помоста в воду; как добродушно маршировала, улыбаясь ему через плечо, и как пила чай, морща от горечи веснушчатый нос, возбуждённая и весёлая от того, что она ему нравится…   
 И вдруг ему  показалось, что вся жизнь его прожита глупо. Это только чудилось, что она значима, а  поступки исполнены порядочности. На самом деле все - чванство плебея. И добрые дела, и самоотверженность — всё напоказ.
 - Идиот! —  сказал вслух – и увидел, что волны над ним смеются.