Бессонница

Бессонница
(Одним жарким-прежарким летом.)


ВСТУПЛЕНИЕ

Желания сбываются. Это происходит, например, когда наступают летние вечера, такие светлые и долгие, жаркие и душные, и жизнь совершенно меняется, несмотря на дневную усталость, не затихая до глубокой ночи. Магия зноя. То ли галлюцинация, то ли окно в другую реальность. Которое может быть окном возможностей.

ДЕВОЧКА  МИЛА

Жила-была девочка Мила, не самая удачная и удачливая. Маленькая, худенькая такая. Слабенькая. То в обморок упадет, то снова заболеет. Некоммуникабельная. Зажмется в уголок и сидит там тихо, словно мышка.  К тому же очень впечатлительная и ранимая. В общем, подарок для родителей. Что интересно, ее младший брат совсем другим уродился, они только внешне были немного похожи.

- Как жалко вашу Милочку, - бывало, говорили знакомые милиной маме с искренним состраданием на лице и в голосе. Милина мама вся внутренне взрывалась и начинала рассказывать об успехах дочери в учебе: такая способная, учителя не нахвалятся, прочат золотую медаль и большое будущее.

Мама Милы была самолюбива не менее остальных, а потребность гордиться своими детьми всем мамам свойственна, это в природе вещей. Довольно часто бывает, что мечты и реальность существуют параллельно друг другу, не более того. Хотя параллельные линии с полной точностью не пересекаются только в геометрии. К тому же где-то в космосе они, говорят, все же пересекаются. 

Мила слушала маму и привыкала верить в свою особенную талантливость. Как иначе – ей всего-то было 10 лет, а мама ведь зря говорить не станет. Она очень старалась учиться, как-то незаметно совершенно выбилась из сил и вдруг совсем перестала спать.

Наступило лето, начались каникулы, но это ничему не помогло. Мила продолжала не спать, все время находясь в состоянии внутреннего напряжения, и мир вокруг нее становился то странно-прозрачным, то каким-то обволакивающе-ватным, а в ушах все время стоял тихий шорох, будто большие пауки шевелили лапками. Мила не спала по нескольку суток кряду. Поскольку же в ночное время полной темноты в комнате не наблюдалось, ведь в городе полной темноты никогда не бывает, и свет фонарей лился в окно, то Миле страшно не было, только изнурительно и тоскливо. Затем усталость превышала какую-то меру, и тогда она забывалась на пару часов. Это был весь ее отдых. 

Внешне ее состояние выражалось в том, что она сделалась худее, бледнее и молчаливее прежнего, так что ее мама чаще сталкивалась с искренним сочувствием окружающих, злилась еще больше и, хотя старалась быть выше каких-то там чужих замечаний, все же не могла скрыть неудовольствия, время от времени доводя этот факт до сведения дочери как до виновницы своего внутреннего дискомфорта. 

Здоровья это Миле не добавляло. А тут еще невероятный зной, тем более невыносимый в городе, где асфальт плавился и проседал под каблуками, и раскаленный воздух не успевал остыть за короткую ночную передышку.

ЛЕТНИЕ  ВЕЧЕРА

По вечерам весь окрестный народ дружно вываливал во дворы и на улицы, надеясь найти отдушину вне перегретых квартир и не находя ее. На детской площадке возле дома, где имела проживание милина семья, едва хватало места всем гуляющим. Дети и собаки бегали, как заведенные, а взрослые сидели на лавочках, пили пиво или просто болтали со знакомыми. Было тесно, шумно, пестро и все время невозможно жарко и душно. 

Милины мама и папа тоже выходили после работы погулять с детьми, причем младший сын бегал и орал, как все, а старшая дочь падала на лавочку и сидела там все время, как ушибленная. Но родители к ее чудачествам привыкли, поэтому просто пили пиво (папа) и чесали язычок с соседками (мама). Им, понятное дело, хотелось отдохнуть, а некоторые вещи плохо поддаются коррекции и потому проще их не замечать.

МАЛЬЧИК  ГОГА

На скамейке Мила сидела не только со своим ступором в компании, но еще в качестве почти постоянного соседа с мальчиком Гогой. Гога тоже не бегал и не играл со всеми, но по другой причине, нежели бедняжка Мила: он был очень толстым. Полнота плюс неуклюжесть – это существенный минус.

Рядом они сидели не намеренно, но ситуативно. Мальчик среди бабушек был лишним, девочка между мамами тоже. Их пересаживали, сдвигали. Они пересаживались сами, чтобы к ним не лезли с вопросами и советами (- А ты что же все сидишь? Иди поиграй с другими детками). И вот так они опять, что ни вечер, оказывались вместе.

Мама Гоги, как и мама Милы, тоже несколько переживала по поводу некондиционности своего ребенка, но переносила это легче. Возможно, потому, что этот ребенок у нее был младшим, а не первенцем. Да к тому же его румяная мордашка и его веселый нрав производили лучшее впечатление, чем, к примеру, неизбывная тоска на бледном личике замкнутой худосочной Милы.         

Между собою эти две мамы, кстати, никогда не общались, хотя жили в одном доме и вприглядку друг друга знали: они принадлежали к разным кружкам, а тому обстоятельству, что их дети соседствовали, никакого значения не придавали.

На том краешке скамейки, где Миле и Гоге удавалось притулиться рядом со взрослыми, Мила занимала одну четвертую часть, а Гога три остальных. Притиснутая к его горячему мягкому боку, Мила безропотно мирилась со своей участью. Впрочем, Гога ей не мешал, он не был докучливым соседом. Также, как и Мила не была для него неприятной соседкой, собственно. У них получалось сосуществовать беспроблемно.

Они даже разговаривали, причем даже без обиняков - вероятно, по причине полной индифферентности друг к другу. Они ведь были едва знакомы и проводили время вместе просто по стечению обстоятельств, в этом ключе и общались.

Гога мог порассуждать о бледной немочи Милы, а Мила о его полноте, но это звучало не обидно, а просто в качестве констатации фактов. Задеть, уязвить друг друга, проявляя притворное ехидное сопереживание или открытую грубую насмешку, они не стремились, и это отлично ощущалось обоими.
- Тебе есть побольше нужно, - заключал Гога.
- А тебе поменьше, - вяло реагировала Мила. Гога легко соглашался и предлагал ей свой бутерброд, захваченный из дому, и Мила тоже соглашалась и принималась жевать угощение, тупо глядя перед собой на пеструю круговерть обалдевших от жары, сошедших со всех катушек соседей и словно бы плавясь, как тот асфальт, в исходящем от большого толстого Гоги потоке обильного тепла.

Гога еще что-то приговаривал, но больше для себя. Мила порой взглядывала на него и видела лоснящуюся щеку и лежащую на ней около глаза тень от неправдоподобно длинных черных ресниц. Его общество, его басистый негромкий говорок действовали на нее положительно, успокаивали и расслабляли. И так прошел не один вечер.

А потом как-то незаметно к ней вернулся сон, а она ведь уже к этому моменту еле ноги передвигала. А лето все продолжалось, так что одинаковые летние вечера следовали один за другим неспешным чередом. И это привело к тому, что к осени ей удалось отдохнуть и поправиться.

ДАЛЬНЕЙШЕЕ,  НАЧИНАЯ  С  ОСЕНИ

Жаркое лето создавало иллюзию иррациональной бесконечности, но на самом деле было коротким и внезапно закончилось. Листва деревьев в условиях повышенных температур выглядела вялой уже давно, засохла еще в августе, а там уж обрушилась на землю одним золотым валом и, размоченная дождями, принялась на глазах деятельно превращаться в бурый перегной.

Мила, снова оказавшись в условиях школьного коллектива, снова стала жертвой циркулирующих в нем инфекций. Выздоровев же, она заболевала опять. К ней прицепился кашель, который не проходил месяцами.
- Это коклюш, - наконец огорошил милину маму один из докторов и дальше высказался в том смысле, что «иммунитет совершенно просел, организм не борется, а вы все об олимпиаде какой-то волнуетесь».

Милина мама провела день в гневе и слезах, но милин папа ее негодования не разделил. Хотя коклюш в качестве диагноза и казался абсурдом, но по поводу еще большего абсурда относительно образовательной активности на фоне «просевшего иммунитета» он выразил свое категорическое согласие с врачом.
- Бог с нею, с золотой медалью, было бы здоровье, - сказал он. – Да и насколько девочке вообще в науку стоит упираться. Повзрослеет, замуж выскочит, вот и весь университет.   
      
Папино резюме получилось еще более нелогичным, чем мамины мечты об университете: все же какие-то успехи в учебе Мила показывала, а вот ее внешность вкупе с диковатыми манерами в матримониальном смысле определенно не обнадеживала. Но, видно, папе внутренне хотелось сдобрить неудовлетворительное блюдо щепоткой оптимизма. К тому же понятно, что, если одно направление себя не оправдало, в самом деле следовало выбрать другой вектор.

На том и порешили.

Милу отправили в санаторий для ослабленных детей, и вот там наконец на поверхность всплыла ее рецидивирующая бессонница. Внезапно узнав еще и об этом казусе, мама Милы окончательно разочаровалась в дочери, переключив свои родительские упования на сына. Учился он, правду сказать, не слишком хорошо, но, по крайней мере, не страдал от всех мыслимых и немыслимых хворей одномоментно.

АРТ-НУВО

С тех пор Мила какое-то время тихо существовала на обочине семейной жизни, словно продолжала сидеть на краешке скамейки, как это было тем знойным летом. Только опоры в виде чьего-нибудь теплого плеча не находилось.

Поначалу ей было обидно, что теперь она не «умничка моя деточка», а «ох горе ты мое», но у такого положения вещей были свои плюсы: отпала необходимость оправдывать надежды, в результате чего освободилось немалое жизненное пространство, прежде занятое их довлеющим присутствием, что воспринималось Милой поначалу как непривычная и странная пустота. Чем ее заполнить, она пока не знала, но дышать стало полегче.

Затем Миле удалось закончить школу, без медали, но даже вполне прилично, однако, что делать дальше, было все еще непонятно, и милин папа, пока суть да дело, принял волевое решение «приткнуть», как он выразился, дочку на работу. Пусть хоть копеечкой будет прирастать, все польза. С его подачи и при его участии Мила оказалась «приткнута» в службу охраны одного финансового учреждения.

Красивая формулировка насчет «службы охраны» немного утешила милину маму, а самой Миле понравился красивый холл, где она должна была постоянно находиться согласно своим обязанностям, поскольку ее банк располагался в старинном, недавно замечательно отреставрированном особняке со статусом объекта исторического наследия. Цветные мраморные полы, белые колонны с золотыми капителями, расписные потолки и золотые грифоны, сторожащие изогнутую изящной спиралью лестницу в стиле арт-нуво…

Миле была положена форма, но окружающая обстановка негласно требовала соответствовать. Так что юная сотрудница службы охраны, приходя утром на работу, обувалась в туфли на высоком тонком каблуке, чтобы мелодично цокать по мраморным историческим мозаикам, а также озаботилась тем, чтобы научиться наводить легкий благородный макияж и укладывать тонкие светлые волосы в строгую благородную прическу, не забывая оживить ее парой воздушных волнистых локонов.   

Правда, дорога до банковского особняка была не близкая, но Мила приноровилась с приятностью и пользой проводить время в электричке, где можно было удобно устроиться у окна, глядя на проплывающие пейзажи или занимаясь чтением. Причем в ее руках вскоре появился «Справочник для поступающих в высшие и средние учебные заведения», так как и коллеги советовали, и она сама начала склоняться к мысли, что неплохо было бы окончить ладно уж там вуз, но хотя бы финансовый колледж. Все же она в школе в самом деле неплохо успевала по математике.

Со своего поста возле белой колонны ввиду золотого грифона Мила все чаще поглядывала на столы операционисток в глубине зала, представляя себя находящейся среди них. Она только волновалась, хватит ли у нее сил на задуманное. Так сильно волновалась, что бессонница снова начала превращать ее мир в плотную стеклянно-прозрачную вату, а в ушах опять изматывающе зашуршали мохнатые паучьи лапки.

ВСТРЕЧА

В этот переломный момент Мила однажды летним вечером присела на одну из лавочек, окаймлявших детскую площадку возле дома. Она возвращалась с работы и чувствовала себя усталой. Каким образом соседский бок мог показаться ей знакомым, когда она оказалась зажатой между ним и подлокотником? Но тут обладатель этого бока вдруг повернулся к ней и проговорил также вполне узнаваемым бархатным баском:
- Это ты, Мила?

В прошлом Мила и Гога обменивались в основном заключениями относительно обоюдной непрезентабельности, но вот что время делает порою – настраивает на комплименты, причем не ради прошлого около-приятельства и совсем даже не натянутые. Они друг другу ведь никогда не лгали, также, как не стремились друг друга задеть.

Мила в самом деле перестала выглядеть наподобие откровенного заморыша, превратившись в прелестную хрупкую девушку. Гога тоже претерпел свои метаморфозы, и вполне позитивные, хотя каким образом весь прежний жир распределился по его фигуре, не помешав приобретению нормальных и даже кое-где подтянутых очертаний, было все же сродни загадке. 

Поскольку они никогда не встречались по-настоящему, то и не расставались, что позволило им встретиться так, будто им случилось повидаться в последний раз буквально вчера. Можно было сколько угодно недоумевать, каким образом они даже не заметили, что не сталкивались все эти годы.

Гога сообщил, что его семья давно уже отсюда переехала, а сегодня он заглянул навестить старшую сестру, оставшуюся жить в прежней родительской квартире, и вышел погулять на детской площадке с племянником. Он ведь таксист, так что подъехать на машине куда нужно для него совсем не трудно. А Мила рассказала, что работает вахтершей и вполне довольна, потому что и место очень располагает, и ездить на электричке приятно и необременительно. Мила избегала называть себя в разговорах со знакомыми вахтершей, испытывая неловкость, но с Гогой это было несущественным. А такси - это в самом деле здорово, поскольку мобильность, она ему так и сказала. 

С прежней полнейшей естественностью деля доставшийся им краешек скамейки, они провели на ней несколько часов до самой темноты. И с Милой случилось то же самое, что и в те дни, когда она сидела, притиснутая к теплой гогиной туше, слушая его болтовню, глядя вскользь на его румяную щеку с отброшенной на нее длинными ресницами тенью, подъедая его бутерброды и будто уплывая по неторопливым спокойным волнам к спокойному ночному сну.   

Так Мила снова научилась спать и спала сладко, и рядом с Гогой еще слаще, потому что они, посидев вечерком на своей детской скамейке, начали уже точно встречаться. Что нисколько не мешало Миле вовремя появляться в банковском холле и готовиться к экзаменам в колледж, у нее ведь было время в электричке до работы и обратно, и она никогда не могла отдохнуть лучше, чем с Гогой.

Если получалось, Гога встречал ее на своем такси после работы и привозил в маленькое придорожное кафе, которое держал один из его родственников. И то ли этому человеку действительно нужно было помочь с вечерней уборкой и охраной, то ли он со своей стороны шел навстречу племяннику, но только в кафе, когда оно закрывалось, можно было остаться ночевать. Там и кровать была в подсобке, и даже удобства в виде душа. А уж лепешек из тандыра и прочего, что оставалось после рабочего дня, можно было съесть сколько душе угодно. В другие дни они ездили в разные красивые места, гуляли в парках, на берегу реки, и у Гоги всегда, как и в прежние времена, был припасен с собой бутерброд, чтобы Мила могла им подкрепиться.

Дома Мила сообщала, что ночует у друзей и выходные проводит с ними же. Это звучало  нисколько не притворно, потому что Гога и был ее другом. И так все и шло несколько месяцев кряду.

Родные Милы долго не замечали изменений и в ее графике, и в ее жизни вообще, поскольку в последние годы относились к Миле, ставшей такой обыкновенной и уже давно не обещавшей хватать с неба звезды, если уж не совсем пренебрежительно, то все-таки близко к этому. Она и в колледж поступить успела, прежде чем некогда произнесенная фраза ее папы, насчет «выскочит замуж, да и все», вдруг обрела неожиданную актуальность.

ПЛОХОЕ  КИНО
   
То, что происходило потом, можно было сравнить с плохим кино. Так ведь бывает, и нередко. И начало вроде обнадеживает, а дальше… о чем только думали эти сценаристы. Сплошные штампы и банальности, и это несмотря на то, что событий было много: этакий пестрый перепутанный калейдоскоп, подобный мельканию кадров на экране.

В общем, родные Милы и Гоги оказались одинаково против их отношений.
- Да помню я этого Гогу, это же тот толстяк, и вот с ним ты связалась? Отвратительно!
- Да знаю я эту Милу, такую страшненькую и всю из себя больную, и вот ее ты себе выбрал? Не позволю!

Попытка свести вместе пап и мам за столом переговоров не удалась, но и те, и другие нанесли друг другу несанкционированные спонтанные визиты, призванные прекратить свидания детей и вылившиеся в череду скандалов.
- Да им только помидорами на рынке торговать!
- Да они только нос задирать умеют, а сами нищие!

Почему-то дело дошло и до политики с историей.
- Если бы не мы, вас бы перерезали всех давно!
- Оккупанты!
- Да вы без нас в своем боржоми захлебнетесь!
- Да вы к нам через Верхний Ларс еще сами прибежите!

Мила растерялась от такого количества агрессии и загрустила, хотя в свой прежний ступор пока еще не впала. К тому же Гога упирался и за себя, и за нее. Он искал возможность для них обоих жить с дорогими родственниками врозь, в надежде, что дальше все потихоньку наладится. Может быть, так бы все и произошло, если бы не случилось несчастье. В разгар всех этих дел погиб милин отец, когда-то напророчивший про Милу, мол, «выскочит замуж, и все». Сорвался он среди ночи за загулявшим сыном и впопыхах попал под колеса встречного авто. Но милина мама обвинила дочь – не нервничал бы отец еще и по ее поводу, не дошло бы до беды. В любом случае это была тяжелая утрата.

А кадры на экране все продолжали свое мелькание… Шок от произошедшего – похороны – продолжение неприятностей с младшим членом осиротевшей семьи, как-то вдруг оказавшимся чрезмерно избалованным и эгоистичным – ставшее неизбежным при таких условиях расставание молодых людей… на время, как они думали оба. 

Гога уехал, чтобы устроиться на новом месте, но, вернувшись за Милой, выяснил, что ехать с ним она не может, во всяком случае пока, потому что ее мама, подкошенная смертью мужа и добитая выкрутасами сына, тяжело заболела. Впрочем, их прежние планы не поменялись, только требовалось еще немного подождать.

А дальше Гога вернулся за Милой второй раз и попал на ее свадьбу. Да, она вышла замуж, и не за него.

ЧУДЕСНЫЙ  МАЛЬЧИК  ТЁМА

Это была целая история в истории, еще времен больших надежд на блестящее будущее Милы. Милина мама дружила с милиной первой учительницей. Обе дамы пели друг другу дифирамбы, а также восхищались своими детьми, Людмилой и Артемом, талантливой девочкой Милочкой и чудесным мальчиком Темочкой, и мечтали их поженить, и неспроста, ведь Темочка еще в первом классе заявил, что ни с кем, кроме Милы, за одной партой сидеть не будет.

Хотя кое-какие ожидания не сбылись, но зато актуализировались другие, ведь новый шарм повзрослевшей Милы произвел на Тему новое впечатление. К тому же теперь она была студенткой, а не какой-то там вахтершей, пусть даже ее можно было более прилично называть сотрудницей службы банковской охраны. Тема между тем делал карьеру, что окончательно превращало его в завидного жениха.   

А кадры все сменяли один другой. Безусловно, это было плохое кино, с уклоном в слащавую мелодраму и без надежды выйти на достойный уровень. Взять хотя бы прибытие Гоги из его второй отлучки аккурат на бракосочетание Милы, когда она уже стояла в белом платье под фатой…

Став женой Артема (Гоге она дала от ворот поворот, хотя и был для нее момент колебания, словно она оказалась на зыбком подвесном мостике над пропастью), Мила несказанно порадовала свою больную маму, поскольку вышла замуж за приличного во всех лучших смыслах, давно любящего ее молодого человека. В какой-то момент ей показалось, что она наконец обрела твердую почву под ногами, поскольку турбулентный период, длившийся со дня смерти отца по самый день свадьбы, оказался, так или иначе, но пройден. Дело сделано, как говорится. Жить она переехала к мужу. 

Может быть, решающими гирьками на весах сомнений Милы стало раздраженное замечание Гоги насчет болезни ее мамы, что она, дескать, притворяется ради манипуляций дочерью, а также сыграло свою роль имевшее место еще прежде памятное столкновение с гогиными родителями, причем особо памятное не в последнюю очередь за счет эмоциональности его мамы, которая могла быть сладко-ласковой, словно мед, но помимо этого обладала способностью обрушить на оппонента настоящее цунами гнева.
- Ты хочешь такую свекровь? – спросила тогда Милу ее мама, впрочем, также не удержавшаяся при общении с потенциальными родственниками в рамках благоразумия.

Мила такую свекровь не хотела, это уж точно. Однако ее бывшая учительница, положа руку на сердце, в роли свекрови тоже оказалась не подарок.

К тому же Милу сильно покоробила реакция и ее молодого мужа, и его замечательной мамы на тот факт, что Мила вышла замуж «опытной», как дипломатично, но с явным неудовольствием было высказано ей в скором времени после того, как это обстоятельство не только недвусмысленно обнаружилось, но и стало достоянием гласности, пусть и в своем кругу. И еще недотрогу из себя строила, до свадьбы, видите ли, ни-ни… Хотя и Тема, и его мама знали о том, что у Милы были личные отношения, однако такой глубины падения они не ожидали. Какой-то там таксист кавказской национальности… это надо же…

Инцидент вышел неприятный, но Тема согласился ради любви не поминать молодой жене ее неподобающий роман, а темина мама утешилась тем, что таким образом благородство ее сына засияло еще ярче. 

ВЫЙТИ  ЗАМУЖ  НЕ  НАПАСТЬ 

В остальном жизнь Милы в замужестве за Темой вроде бы задалась, все у них было хорошо, вот только Мила никак не могла привыкнуть спать с ним рядом в одной постели. Подальше от него на самом краю она еще могла задремать, хотя ей мешало даже его дыхание, даже совсем тихое, но вплотную к нему, в его руках это было уже совсем невозможно.

А вот с Гогой она спала сладко и крепко, и даже после того, как их стало разводить, она, оставаясь в одиночестве, все еще могла спать. Но после свадьбы с Темой уже нет. Напряжение не ослабевало ни на минуту, ее словно всю скручивало изнутри. Они с Темой совершенно не подходили друг другу, и рано или поздно это должно было выйти наружу. Пока же Мила пила снотворное, которое помогало плохо и чем дальше, тем хуже… худела, слабела…

А ведь нужно было продолжать учебу и еще хотя бы немного помогать болеющей маме, потому что младший брат не умел или не хотел заменить в этом старшую сестру. Да ему самому периодически требовалась помощь – то с устройством в институт, чтобы не попасть в армию, то со сдачей сессий, чтобы не вылететь из института и не отправиться в ту же армию. И он ведь не работал, понятное дело, а деньги, которые оставил папа, как-то довольно быстро истаивали, словно снег на солнце.

Мила, возможно, и справилась бы со всем этим хотя бы отчасти, во всяком случае закончила бы колледж, поступила на службу. Она мечтала попасть в тот же банк, где начала свою трудовую деятельность, уж больно там было красиво. Однако эпизоды плохого кино продолжали меняться со все увеличивающейся скоростью, параллельно удручая затертостью подобных сюжетных поворотов. Случилась беременность, и при милином-то здоровье не обошлось, конечно, без осложнений. Чередой последовали: академический отпуск – тошнотворные дни и ночи в больнице – рождение ребенка – еще более плохое самочувствие и опять больница, куда Милу доставили на этот раз практически умирающей от истощения (однажды она просто упала и не смогла подняться). Прежде поставленные диагнозы сыграли свою роль, так как помогли врачам понять, что делать с этой несчастной пациенткой, и Милу вытащили.

СМОТРИТЕ  В СЛЕДУЮЩЕЙ  СЕРИИ

Но ее жизнь продолжала сыпаться, словно карточный домик. Тема любил Милу (вполне возможно, что это так и было), но, как оказалось, не настолько, чтобы ухаживать за больной женой, испортив себе будущее. Он подал на развод.

Его мама, хотя и помнила Милу способной ученицей, своей любимицей, много лет умиляясь по поводу детской влюбленности сыночка в этого маленького ангела, тут проявила со своим сыном, принявшем решение жить дальше без Милы, полную солидарность, да еще настояла, чтобы Мила отдала ребенка мужу, официально оформив отказ: очевидно ведь, что она не в состоянии ухаживать за новорожденной дочерью. Жаль, что у малышки плохая наследственность со стороны невротической мамочки, но с папой и, главное, с любящей бабушкой, опытным заслуженным педагогом, ей будет хорошо.

- Не делай этого, ты же навсегда дочь потеряешь, - заплакала милина мама, узнав о согласии Милы с этим циничным требованием. – Надо бороться.

Но как было Миле бороться, когда она едва-едва встала на ноги. Сил на ребенка у нее в самом деле не было. Оставалось надеяться, что для девочки так и правда будет лучше.

Не успела исчерпать себя до самого донышка история с неудачным замужеством Милы, как в ее маленькой семье, куда она снова вернулась, состоявшей теперь из нее, ее мамы и ее брата, произошел раскол.  Брат женился, он и его юная жена, а также родичи юной жены потребовали размена квартиры.

Не даром говорят, что ремонт все равно что пожар, а уж переезд может оказаться и вовсе катастрофой. На новом месте, в маленькой квартире на другом конце города, после всей нервотрепки размена жилплощади и всех трудов по устройству на новом месте, мама Милы совсем разболелась. Болела-то она по-настоящему, непритворно, вопреки давешним подозрениям Гоги. И вскоре Мила осталась одна.

Произошло это при обстоятельствах, которые дополнительно придавили хрупкие милины плечи гнетом вины. Она нашла работу, снова вахтером, только, исходя из нынешних реалий, просто на близлежащем заводе. Узнав, что ее дочь будет нести службу на заводской проходной, мама Милы впала в истерику. Логических доводов относительно того, что им не до амбиций - нужны деньги, хотя бы маленькие, потому что скоро есть будет нечего, она слушать не желала. В свою очередь не желая слушать упреки матери, которая заодно вспомнила все, чем ее огорчила в жизни дочь, не оправдавшая ни одной материнской надежды, Мила закрылась в ванной, пустила воду на полную и зажала себе уши руками, сев на кафельный пол под свисающие с полочки полотенца.

Мать колотила в дверь и кричала, но Мила старалась концентрировать внимание только на шуме воды, доносившемся до нее сквозь преграду судорожно стиснутых возле висков рук. Она сидела так довольно долго, пока вместо напряжения не ощутила усталость, а внешние шумы наконец прекратились. Только тогда она открыла дверь, вышла из своего убежища и увидела мать лежащей навзничь в коридоре с открытыми неподвижными глазами на синем лице. Сердце не выдержало.

Последовали новые печальные хлопоты, какое-то тяжбы с родственниками по поводу захоронения еще одного члена семьи в общей родственной могиле… поминки, на которых жена брата упрекнула Милу, что она не уследила за матерью, хотя сама свободна – и не замужем, и ребенка спихнула в чужие руки, да к тому же вообще внесла слишком маленькую сумму на погребальные расходы. Брат жену одернул, чем немного поддержал сестру, но насчет дальнейшей его поддержки Мила не обольщалась: жена-то все равно ближе.

Затем потянулась дальнейшая жизнь. Колледж Мила так и не закончила. Мечта вернуться на работу в красивый банк, где ее тонкие каблучки весело отстукивали некогда по мраморному полу лучшие минуты ее жизни, оказалась неосуществимой. С дочкой бывшая свекровь видеться ей, конечно, не разрешала, причем на совершенно законном основании. Брат к общению с сестрой совсем не стремился.

НОВОЕ  ЖАРКОЕ  ЛЕТО

Мила все чаще чувствовала себя подобно пылинке в воздушном потоке. Бессонница стала ее постоянной спутницей, и пауки, создающие тихий монотонный шорох мохнатыми лапками, поселились у нее в голове на постоянной основе.

Мила принимала лекарства, которые имели побочные эффекты, а помогали плохо, но последнее ее не удивляло. Она уже ясно отдавала себе отчет в том, что ее настоящим лекарством был Гога, и только он один.

С ним ей бывало хорошо. Приходили покой и сон, прибывали силы, расцветала неброская нежная красота. Она вспоминала их посиделки на скамейке возле дома летними вечерами, как это было и в детстве, и потом в юности. Вспоминала все недолгое время, проведенное ими вместе. И даже эти отсветы из прошлого помогали ей хоть как-то существовать в настоящем.

Иногда Мила вдруг начинала надеяться на новую встречу, и даже на новое счастье, и не торопилась одергивать себя несбыточностью этих надежд. В любом случае ей хотелось узнать, что с ним, как он. Хотелось увидеть его, побыть рядом с ним. Снова заметить тени от неправдоподобно длинных ресниц на его щеках. Ощутить его щедрое обволакивающее тепло.

По ночам, лежа без сна, она все мечтала об одном и том же… Эти мечты убаюкивали. Временами ей даже удавалось заснуть на несколько минут.

Снова наступило лето. Оно выдалось на редкость жарким. Асфальт плавился под каблуками, раскаленный воздух не успевал остыть за короткий ночной промежуток. Вечера были долгими и светлыми.

И Мила поехала к своему старому дому. Ее так туда вдруг потянуло, что она не смогла противиться. Она давно никуда не выбиралась дальше районной поликлиники, и ей было страшно, словно поездка предстояла на край света, а не на край города и грозила бог весть какими опасностями.

Но добралась она благополучно и, посмотрев на знакомый фасад многоэтажки, среди окон которой было когда-то и ее окно, робко присела на краешек скамейки возле детской площадки. Здесь царили суета, толкотня, шум и гам. Дети были увлечены игрой, их мамы и бабушки разговорами, папы и дедушки пивом и общением.

Мила пробежалась по этому пестрому собранию глазами, но не заметила ни одного знакомого лица. Тогда она перевела взгляд выше, на прозрачно-серо-желтое сумеречное небо, на тюлевый лоскуток луны, уже зацепившийся довольно высоко над восточным горизонтом.

Потом она прикрыла глаза. У нее все еще не получалось расслабиться и немного забыться, и она четко ощущала скопление чужих людей вокруг, причем даже яснее, чем когда на них смотрела. Но постепенно покой все же начал обволакивать ее своей невидимой пеленой. Кажется, она сидела так довольно долго. А потом вдруг услыхала знакомый бархатный басок, сначала окликнувший ее по имени, а потом произнесший совсем рядом с нею:
- Я так тебе рад, Мила.

***
21.03.2023