Дважды У Синего Моря

                Some other place
Somewhere
Some other time.
        Alan Parsons Project "Some Other
                Time"
               
               
                Dans chaque guinguette,
                j'ai cherch; Juliette,
                Je n'ai je regrette,
                que trouv; Margot.
                Serge Gainsbourg "Les          
                oubliettes"

Во второй раз я оказался в Одессе в июле 2013, последнего года пусть с оговорками, но нормальной жизни, заехал почти случайно, сорвавшись с места по приглашению знакомой одесситки, и пробыл всего два дня, несмотря на то, что звали на пару недель. Отпуск я проводил в Ялте, удачно сняв дешевый номер без горячей воды и с общим душем на этаже в отеле «Крым». Окна выходили на набережную, невдалеке виднелось море и парочка вершин, а в номере все же были туалет и раковина, где я брился и мыл голову холодной водой, что так бодрило с утра. Удачное расположение отеля, низкая стоимость проживания, вид на южные деревья и горы заставили меня позабыть о бытовых сложностях.
Ялта была полна народу. Приходилось буквально проталкиваться сквозь толпу на набережной, чтобы попасть на дальний пляж одного пансионата, куда после однократного пожертвования небольшой суммы пускали бесплатно, или дойти до бара, или до нужного поворота на перпендикулярную улицу, где находился отличный винный. Туристы - русские, украинские, французские, многоязыкие, смешивались в густой коктейль. Царило почти круглосуточное веселье, все чему-то радовались или были расслабленны и безмятежны. Это было подобие рая в субтропическом оформлении, во всяком случае, в то время мне так казалось. Поэтому я серьёзно думал, стоит ли покидать его, даже ненадолго. Тем более, что девушке, пригласившей меня, было всего восемнадцать, и жила она вместе со старшей сестрой нетрадиционной сексуальности.
Но чем меня так привлекала Одесса, что я прикидывал, не отправиться ли туда снова? Может быть, тем, что папа закончил местное мореходное училище (он говорил «мореходка»), и не раз рассказывал мне об этом в детстве? Причина ничем не хуже, чем открытка с видом Дуомо, снятым, как я понял потом, с огромным приближением, годами стоявшая на книжной полке, что побудила меня посетить первым делом Флоренцию, минуя другие города Италии. «Нас только двое с сестрой в двухкомнатной квартире», писала мне юная одесситка, «ты нам не помешаешь, я буду очень рада тебя видеть!». Поразмыслив, я предпочёл действие бездействию, разыскал автовокзал и купил билет. Вечером следующего дня сел в автобус и всю ночь проспал; ранним утром мы катили по улицам спальных кварталов «жемчужины».
Выйдя на автовокзале, я замер на несколько минут, оглядываясь по сторонам, вдыхая особенный одесский воздух, вслушиваясь в многообразные звуки города. Мне нужно было в центр, на старинную улицу, где в доме советской постройки жила моя мулатка. Звали её Амелия, сокращённо Амели, что только добавляло ей популярности. Кожа её не выглядела слишком темной, скорее, казалась сильно загорелой. Она была дитя короткого, как шутка, межрасового брака: отец-африканец ещё до рождения дочери уплыл восвояси, частая история в портовых городах. Работала Амели в каком-то кафе. Мы договорились, что она поймает меня у подъезда, я закину вещи и пойду гулять, а она на работу. Пропутешествовав не без помощи навигатора с полчаса (каждая минута была полна духом приключения), я нашел нужный дом, где меня никто не встречал. Выяснилось: я перепутал корпуса. Найдясь, наконец, мы радостно обнялись, чмокнули друг друга в щечки, и, бормоча неизбежные «ну как ты?» и «как дела?», поднялись наверх.
Здесь меня ждал сюрприз. При моем появлении квартира внезапно наполнилась нездоровой суетой. Парочка голых девушек, отчаянно заворачивающихся в полотенца, прыснула из ванной. В комнате защебетали голоса. Ещё одна барышня, одетая в трусы и футболку, невозмутимо продефилировала из комнаты на кухню. Наконец, знакомиться вышла знаменитая сестра Лена. С белой кожей, она не сильно походила на свою единоутробную сестричку, будучи немного крупнее и плотнее. Отменно вежливая, она мне всё объяснила, в свою очередь уверив, что я ничуть не стесню своим присутствием. Выяснилось: в двухкомнатной, но малогабаритной квартирке, вопреки словам Амели, жили в данный момент шесть девушек! И меня ещё позвали – на две недели. Обсудив планы на вечер и оставив рюкзак, с небольшой городской сумкой я спустился во двор.

Одесса – волшебный город, но волшебство это как будто слегка потертое, как лампа, долгое время лежавшая в песке. Выйдя из подъезда, я вскоре был погружен в магию его тротуаров и домов (на уровне третьих этажей в окна бьется шевелюра платанов, на уровне первых мы видим их толстые ноги с шелушащейся кожей). Центральные улицы играют в Питер или Париж, но в несколько провинциальной манере. Прогуливаясь по ним наугад, без маршрута, опьяненный приморским воздухом и солнцем, я в конце концов вышел на Дерибасовскую, и обрадовался ей, как старой знакомой.
Из нынешней эпохи, километрами тусклого стекла отделенной от летних дней тринадцатого года, удивительными кажутся те прогулки и сама их возможность. Различия между временами столь сильны, изменения столь глобальны, что невольно рождаются подозрения – мы в другой Вселенной. Приходит на ум теория Мультиверсума и коллапс волновой функции, он же редукция фон Неймана. В момент коллапса волновой функции, из различных альтернатив развития событий в результате наблюдения мгновенно осуществляется одна. Наблюдения, то есть, в каком-то смысле, выбора (когда сделать измерение, где именно, и так далее). В многомировой интерпретации квантовой механики для любого квантового события может быть множество возможных исходов, которые реализуются каждый в своей, отдельной вселенной. Говоря весьма вольно и упрощая, происходит так, как если бы состояние мира разветвилось, и возникли новые миры: в одном вы проливаете обжигающий кофе себе на ногу, в другом держите чашку крепко в руках, а в третьем она остается стоять на столе, потому что внезапно зазвонил телефон и отвлек вас. Но вот вопрос. Почему раз за разом мы оказываемся не просто в другой, нет, в худшей версии Вселенной, так что в итоге тут и теперь - деградация, распад и темнейшие дни? И как на это влияют сделанные нами выборы, сознательные или бессознательные? Все это не более чем философские спекуляции и фантазия, которыми я пытаюсь отвлечься от бредовой современности. В тот день, сидя в летнем кафе на Дерибасовской и попивая хороший кофе, я, конечно, ни о чем таком не думал. Я думал, не съездить ли на пляж Ланжерон.
В Одессе тогда ещё можно было повстречать любопытнейших персонажей. Таким оказался и таксист (строго говоря, человек, прирабатывавший извозом помимо основной работы), которого я тормознул на Греческой. То был италоман, причём весьма пассионарный. С места в карьер он принялся рассказывать об архитекторах-итальянцах (среди них был швейцарец, по фамилии Бернардецци), в 19 веке построивших в Одессе много чего важного, в том числе Воронцовский дворец и Потемкинскую лестницу. Пока мы ехали по неповторимым улицам, а я любовался ими из окна, он перешёл на сравнение своего родного города с Санкт-Петербургом. Дескать, тот – северный «итальянец» Российской Империи, а Одесса – южный. И вообще это города-братья, если рассматривать их в данном аспекте. Настаивал на важности итальянского влияния на нашу культуру (в самом деле, если брать только архитектуру, начиная с Москвы, то тема почти неисчерпаема). Между делом предложил найти здесь работу и переехать навсегда. Рассказал о своём частном Итальянском центре, где, помимо прочего, преподают язык, и вручил визитку. Мы поболтали ещё минут пять по приезду к пляжу, расставшись чуть ли не как друзья. Расслабленно, в легкой дремоте и каком-то эмоциональном ступоре, полулежа на деревянном шезлонге и поглядывая на волны, я провел пару часов. Над ослепительно сияющим морем по синему южному небу медленно двигались два-три облака, пляжные продавцы крикливо рекламировали пиво, мороженое, закуски, и люди тюленями жарились под солнцем. В остаток дня были прилежно осмотрены места мне известные и новые: вид на порт, Приморский бульвар, Дюк с лестницей, Оперный театр и другие туристические точки силы.

Вечером большой компанией отправились на трамвае в бар. В моей версии реальности я не могу вспомнить его название, как и то, где он находился. Осталось ощущение поездки по темнеющему городу с мало знакомыми людьми, о чем-то между собой отрывочно беседующими, гудков, огней и трепета южного вечера, с ветром врывающегося в вагон трамвая через приоткрытое окно. Одна из девушек, кажется, немного строила мне глазки. Минут через пятнадцать мы зашли в заведение под яркой вывеской, как приманка, сияющей во тьме. Я старался держаться рядом с Амели, так как приехал к ней, и всё равно больше никого не знал. Звучала обычная барная музыка, компания разделилась: кто-то сел за столик, кто-то предпочел стулья у стойки. Потягивая коктейли (захотелось попробовать, как их в Одессе делают), я слушал разговоры, изредка вставляя несколько слов, междометие или улыбку; здесь, внутри, впечатление, что со мной заигрывают, только усилилось. Девушка была чудесна, одного из южно-славянских типов, что я так люблю, с великолепной грудью, и только странное чувство долга по отношению к Амели удерживало меня от знаков взаимности. Оставалось лишь незаметно и с сожалением посматривать на улыбающуюся мне брюнетку, потягивая довольно вкусные коктейли.
И всё же, несмотря ни на что, я был исполнен радости. Тайная свобода в чужом городе, где ничем не связан, где тебя никто не знает (в том числе и маленькая мулатка), романтически-приятное ощущение заброшенности, атмосфера веселья в баре, спрятанном в волшебном уголке Одессы, на которую надвигалась ночь, все эти чувства вполне понятные и даже банальные словно наполняли веселящим газом и пьянили сильнее трех или четырёх коктейлей. Вскоре, через час или чуть больше, компания заволновалась, все начали собираться: заводила старшая сестра предложила поехать в другое место, бар на пляже. И опять была дорога, трамвай, и показавшийся мне долгим путь пешком по огненным центральным улицам и каким-то неосвещенным проездам, под черным звёздным небом, временами подмигивавшим насмешливо. В конце концов мы оказались в приватной, огороженной зоне, где на песке, перпендикулярно морю, была установлена барная стойка и дюжина табуретов. Ночь была темная, море спокойное. Тихо шумели едва видимые волны. Частный участок пляжа украшали гирлянды маленьких фонарей и цветные лампы, спрятанные в искусственной и настоящей листве. Там и тогда,  – понял я только вспоминая, – проявлялся дух эпохи, пусть уже угасающий, в последних своих воплощениях. В те дни я его чувствовал и ощущал, даже не осознавая: вибрации приключения, праздника, необоснованной, слегка бесшабашной радости будоражили всех, даже самых непробиваемых. Дух эпохи – не то же самое, что «дух времени». Скорее, это особые атмосфера, увлечения, манера думать и творить, моды и странности, в общем, характеристики того отрезка времени, что укладывается плюс-минус в десятилетие. Восьмидесятые, к примеру, с их диско, новой волной, роликовыми коньками и дурашливыми фильмами не спутать с семидесятыми. Дух нулевых выплеснулся за свои границы, и, ослабленный, поблекший, дотянул до тринадцатого года, чтобы в нем раствориться, развеяться, исчезнуть навсегда. Думая о двух днях и ночи в Одессе, я будто воскрешаю целостный образ тех лет и их духа, полных экспериментаторства и лёгкого авантюризма, жажды веселья, доходящего до буйности, до разнообразных трипов, и повышенной эмоциональности, лет, когда ещё можно было быть небрежно беспечным, наслаждаясь последними (этого мы не знали) полноценными человеческими свободами.
Компания, распавшись на части, привольно поглощая алкоголь, расползлась по территории. Было ещё не поздно, начало одиннадцатого, но я чувствовал усталость после дороги и пешеходного дня в городе; внезапно Амели подошла и шепнула на ухо «пойдём домой!». И мы ушли. Вдвоём, оставив спутников развлекаться под шипение прибоя, как новая парочка, созданная минимум на вечер. Обманчивое впечатление, ведь ещё утром я услышал, как сестра спросила полуутвердительно «у тебя расцвел красный цветок?», так что не ожидал ничего больше милой болтовни. Но, откровенно говоря, мы и не были настроены на секс-забавы, ведь весь контекст нашего общения был дружеский, лишь с лёгкой ноткой флирта. Существовал, к тому же, некий «очередной» парень, мотоциклист, который, по слухам, как раз этим вечером безуспешно разыскивал Амели, решившую от него отдохнуть. Дома, в тихой и пустой квартире, мы уселись перед ноутом и включили фильм. На середине фильма она развернула в мою сторону ноут, и со словами «досматривай, а я спать», свернувшись под одеялом, моментально уснула. Я попытался досмотреть, но, почувствовав себя как-то непонятно, неуютно – один в темной чужой комнате, с посапывающей рядом девушкой, - тоже лёг. Постель мне организовали на полу, так как все спальные места в квартире были заняты.

Разбудило меня среди ночи бормотанье голосов; некоторое время я лежал с закрытыми глазами и слушал. Два голоса звучали тихо, на грани шепота, но вполне различимо. Чуть разлепив веки, я увидел беседующих: Лена, старшая сестра, и красивая брюнетка, чье имя исчезло и уже не вернётся. Разговор, который я услышал, показался мне довольно любопытным. С чего он начался, конечно, осталось неизвестным, но в момент моего пробуждения обсуждали мужчин. Как-то забавно притом обсуждали. Я помню (в моей пугающей и деградирующей вселенной) лишь общий смысл и отдельные фразы. Лена высказывалась о мужчинах с лёгкой иронией, но нейтрально и, пожалуй, равнодушно (не углубляясь в свои сексуальные предпочтения). Брюнетка же выдала что-то вроде «в мужчинах есть только одно хорошее, полезное и приятное, - это их члены», и стала приводить различные примеры из своей жизни. Я все еще притворялся спящим, хоть это и давалось мне нелегко.
Затем тема сменилась, сделав резкий зигзаг (девушки были пьяны, но потихоньку трезвели по ходу разговора). Лену потянуло на признания. «Знаешь, я ведь решила тебя соблазнить, там, на пляже, и уже начала действовать, – наверно, ты заметила, - но потом передумала», заявила она. Вздумала было объяснять, почему хотела соблазнить и особенно почему передумала, но сбилась. Обе тут же тихонько засмеялись, но, прошептав сквозь смех «стой, разбудим сестру и его», зафыркали и шумно задышали, пытаясь успокоиться. Тут я бросил притворяться и, сев на постели, буркнул «да я давно уж не сплю!». Амели, между тем, такие мелочи разбудить не могли, она спала безмятежно, с головой завернувшись в одеяло. На полу, спиной прислонившись к кровати, сидела с голой грудью брюнетка («да что он там не видел!», отмахнулась она от совета надеть на себя что-нибудь). Напротив нее, тоже на полу у кровати, - Лена в футболке, укутав ноги пледом. Ничего принципиально нового я и правда не нашел, но открывшиеся виды сподвигли на раздумья, а не сглупил ли я, подчинившись чопорному чувству долга гостя к пригласившей его барышне. Всё потому, что грудь была восхитительна. Меня даже кольнуло сожаление, смешное и несколько нелепое. Что за сила несёт нас сквозь жизнь по ухабам ошибок? Что ж, еще один неверный выбор в ряду прочих. Если припомнить минувший вечер, можно понять странноватую комичность ситуации: трое, как минимум, из компании хотели кого-то соблазнить или поддаться соблазну, но не сделали этого, передумали, не решились - и остались ни с чем, только с памятью о сумбурном ночном разговоре. Который вскоре окончился. Самый сонный час ночи наконец всех утихомирил и уложил на подушки. Засыпая, я был почти уверен, что завтра уеду. Не мог же я, в самом деле, оставаться в тесной квартире, переполненной веселыми девицами, создавая неудобства им и себе, ни на пару недель, ни даже на пару дней. Да и спать на полу не так-то и мягко, сгодится всего на одну ночь. Тем более, что в Ялте, в отеле «Крым», меня ждал отдельный номер с чудесным видом, пусть и с душем на этаже.

Чистым и солнечным утром, умывшись, собрав рюкзак, попрощавшись с сестрой и остальными (Амели в свой выходной еще спала), я вышел из подъезда, прощально обернулся на дом и погрузился в суетливую жизнь улицы. На часах – пол девятого; впереди был целый день блуждания по Одессе: автобус на Ялту отправлялся лишь вечером. Я шлялся без цели по всему центру, заходил в кафе выпить кофе и перекусить, между делом наблюдая за сцеплением моментов в повседневной жизни людей, туристов и местных, за кипением мгновений, бывших тогда актуальным настоящим. Мне и в голову не могло прийти, что я не увижу больше эту четкую в центре сетку улиц, эти бульвары, дома, чьи окна затенены платанами, заведения с оригинальным дизайном, вкусной едой и хорошими коктейлями. А ведь они дальше теперь от меня, чем если бы находились в другом измерении.   Я не знал, что увидел Одессу, возможно, в последний раз, в последней сияющей вспышке духа уходящей эпохи. Не понимал, что эта короткая поездка, всё случившееся в которой стало в итоге казаться анекдотом, запомнится навсегда, как не понимаем мы вообще почти ничего в нашей жизни. И не думал, что никогда больше не повстречаюсь с прекрасными одесситками. Возникающее порой сожаление – как чертов незакрытый гештальт, как пластинка, что заедает на одной дорожке. Мне бы почувствовать что-то - предчувствовать – и задержаться, или хотя бы запомнить этот день во всех подробностях, впитав посекундно, встроив, включив в себя его структуру, но тогда, к закату, устав от хождения с тяжелым рюкзаком, я был рад усесться на мягкое кресло в автобусе, сдаваясь неожиданно быстро дремоте, и в общем доволен, что уезжаю, что возвращаюсь на полуостров.
Часов в девять вечера отправились. Одесса погружалась в бархатную южную темноту. Вскоре, прокатившись по спальным районам, жившим свой будничный вечер в теплоте окон, проплывавших мимо, мы выехали из города. Постепенно он начал удаляться, оставаясь позади, опускаясь в даль и прошлое, как более тяжёлая из двух чаш весов, исчезая со всеми своими скверами и уникальными зданиями, платанами и пляжами, девушками, барами, ночными клубами, кафетериями и особым воздухом, что предприимчиво продают в банках туристам. И так же медленно, но неуклонно поднималась чаша Ялты, приближаясь из будущего, с кипарисами, лавровыми кустами, Ливадией, Массандрой, Никитским ботаническим садом и Царской тропой, с доброй половиной моего отпуска, большую часть которой я собирался провести в море, с тенистыми улицами, где плывёт аромат кедров и пихт, с прозрачной и жаркой силой лета, уверенного в своей вечности.


Но в первый раз, когда я увидел Одессу, был сентябрь, две тысячи двенадцатый год и вечер. После пары дней в Киеве, пробежав неизученное в прошлый раз, я сел на утренний автобус, имея бронь в приличном хостеле и три свободных дня. Одесса шумно дышала в сумерках, как большой незнакомый зверь, когда пассажиры, утомленные долгой поездкой, смогли размять ноги на вокзальном тротуаре. Задержавшись на пару минут, чтобы почувствовать неведомую реальность нового города, сориентироваться в ней, вникая в пульсирующую сеть образов, звуков, ощущений, закинул за плечи рюкзак, открыл скачанную карту и отправился искать свое жильё. Идти нужно было по прямой, все время по прямой почти до конца маршрута. Где-то полчаса, небритый, в помятой после автобуса футболке, я шел сквозь темнеющие кварталы. Наконец, добравшись до той части города, что близка к морю, отыскал свой хостел, небольшое уютное здание. Когда же сказал девушке на ресепшн, что шел пешком от автовокзала, она ахнула. «Вы что, прошли так через всю Молдаванку?!». Позднее, когда мы прогуливались с Амели, то, увлечённые разговором, почти пересекли границу с этим опасным и легендарным районом. «А там нас уже поджидают», вдруг проговорила Амели, указывая на двух парней, от которых нас отделяла только мостовая переулка. Мы синхронно развернулись и невозмутимо двинулись в обратную сторону. Вернее всего, затрапезный вид и полное, по незнанию, отсутствие страха позволили мне пересечь неоднозначную зону, казавшуюся спокойной, обыкновенной. От поездки в целом также не ожидалось приключений или переживаний. Тем более, личных.

Когда путешествие было маленьким - ещё только планом, - возникла мысль: неплохо бы найти кого-то, способного познакомить с городом, помочь войти в его ауру, почувствовать его сущность. И провести  ознакомительную экскурсию (на что вряд ли стоило рассчитывать). Амели, бывшая очевидным кандидатом, обрадовалась будущей встрече. Но хотелось найти кого-то ещё, и, в самом деле, пролистав Вк, я списался с Ингой, работавшей в Одессе на съемках сериала. Когда-то мы познакомились в одном из клубов, где она подвизалась как штатный фотограф, но толком не общались. Теперь, живя несколько месяцев вдали от дома, она пообещала - если выпадут свободные минутки - провести брата-москвича любимыми маршрутами, заглянуть с ним в пару-тройку заведений, взять с собой на киноплощадку, чтобы он мог увидеть съемочный процесс изнутри. С Ингой мы должны были пересечься первым же вечером. Приятно было думать, что в Одессе находились люди, немного знавшие меня - это делало ее чуть более дружелюбной для чужестранца.

Я так давно не был на море – несколько лет – что утром, позавтракав, нашёл ближайший пляж и провел там некоторое время. А затем – затем побежал смотреть всё самое знаменитое. Решить, с чего начать, было легко: с Дерибасовской. До неё - всего минут десять. Или немного дольше шагом изумленного туриста. Всё выглядело так же, как в других городах, у которых есть прошлое, но в то же время как-то иначе. Был в этих зданиях шероховатый шарм. Как слегка поношенный, но любимый пиджак, они смотрелись довольно старой южной Европой. С одесским акцентом. «Мы открылись? Таки-да!» – юморила реклама какого-то заведения. Насладившись прославленной улицей, я направился к лестнице и Дюку, думая пройти оттуда на бульвары, лежащие вдоль моря. Весь город кипел жизнью. Дух эпохи тогда был ещё силен. Как будто полог безмятежности накрывал магически и незаметно всех нас; можно было просто наслаждаться отдыхом, ни о чем не беспокоясь. Что я и делал, то погружаясь в незнакомые улицы, неуклонно становящиеся знакомыми, следуя их течениям, то внимательно рассматривая дворцы, театры, памятники, то впитывая местную атмосферу на летних верандах кафе, с тем или иным напитком в руках.
Вечером, нагулявшись по центру, отыскал локацию, где снимался сериал. Инга трудилась «девушкой с хлопушкой», - вторым ассистентом оператора. Свободного времени во время рабочего процесса у неё всегда хватало, а в тот момент случился к тому же технический перерыв. «Рада тебя видеть!», сказала Инга. В её светло-карих глазах играли искорки. Впоследствии, когда мы целовались, я видел, как в них разгорается желание, как их затуманивает удовольствие.  Приветственно обнявшись, мы отправились пить кофе в ближайшее кафе, для возобновления знакомства, а на самом деле впервые поговорить по-настоящему.
Кажется, в этом кафе (возможно я путаю), она научила меня правильно пить спайси ром. К рому нужно заказать пару долек апельсина, богато посыпанных корицей, и закусывать ими остренький напиток. Она рассказала мне, как бросила фотографию и перешла в кинобизнес, а я поведал, какими судьбами здесь. Скоро всё перешло на рассказы и байки про Одессу. Помнится краткая, но яркая история из жизни. Поймала Инга такси. Местный парень, таксист, спрашивает: бывали раньше в Одессе? Инга признается не без гордости: да, раз десять, так что я уже десять раз одесситка. Он ей в ответ: ну, а я – одессит один раз. Так разговор, перекати поле, и скользил дальше, то касаясь Привоза (он уж не тот), то одесской специфики (ее почти не осталось), то затрагивая особенности сериального производства и жизни на чемоданах в этом городе. Поглядывая на нее, я освежил, скорректировал облик, хранившийся в памяти, рассмотрел её получше – каштановое каре, большие глаза, крупноватый нос, лицо волевое, но приятное и вроде бы умное – и внезапно понял, что она мне нравится. По окончании перерыва проводил ее на площадку и постоял с ней там немного. В темноте прохладного позднего вечера мне показалось, что между нами что-то пробежало. Но усталость от туристических блужданий взяла верх, пришлось возвращаться в хостел. Завтра намечалось офлайн знакомство с Амели; рандеву с киноиндустрией спланировали на третий день у моря.

С утра я вновь пошел на пляж и провел там пол дня. Вода оказалась неожиданно холодной, на несколько градусов ниже нормы, как уверяли местные. Но я так истосковался по морю, что, стиснув зубы, стремительно забегая в воду, бросался навстречу волне. И плавал около получаса в каждый заход. Утомившись в конце концов, пообедал в местном ресторане, заказав каре ягненка. Это оказалось не слишком дорого; официант почему-то решил, что он одной со мной ориентации и мило мне улыбался.
На встречу с Амели я заявился бодрым от купания и в настроении после вкусной еды. Ей было тогда семнадцать. Смотрелась она скромняшкой, немного похожей на загорелого мышонка. Отправившись бродить по сентябрьским улицам, где сорили лишней листвой платаны, что придавало тротуарам вид неряшливого шика, мы быстро принялись болтать так, будто не виделись всего пару недель. Глядя на нас, кто бы сказал, что знакомство вышло случайно, в сетевых обсуждениях культового аниме о Тетрадке, и продолжалось исключительно онлайн? Прогулявшись час или полтора (я слушал про обстоятельства рождения и другие истории из жизни), мы уселись в каком-то модном заведении в самом центре. Там были вкусные десерты, и Амели сказала, что тоже хочет увидеть, как делается кино. Но я не собирался брать её с собой.

Все следующее утро вновь прошло на пляже, на улицах и бульварах. Засидевшись в кафе Компот на пересечении Французского и Пантелеймоновской, где блюда местной кухни названы по-здешнему остроумно, а само кафе изысканно и экстравагантно, я добрался к Инге на площадку, когда уже смеркалось. Мы обнялись с какой-то взбалмошной радостью и чмокнули друг друга в щеки. Возле дома, где должны были снимать очередную сцену, выставляли свет. Требовалось осветить стену выше окон третьего этажа. Группа рассредоточилась на местности в привычном ожидании. Кто бесцельно бродил вокруг да около, кто сидел на складных стульчиках, курил или пил кофе. Мы с Ингой встали за толстый ствол дерева, оказавшись как бы в укрытии, и стали понемногу употреблять из объемной фляги с коньяком, болтая обо всём и ни о чём; заодно она показывала и рассказывала, кто из незнакомых фигур за что отвечает. Некоторые, проходя мимо студийных вспышек, оказывались выхвачены из темноты на несколько мгновений; всё вдруг сделалось волшебным, будто кино уже снималось, будто мы оказались внутри кино, и как создатели, и как персонажи. Простенький жилой квартал с типовыми зданиями советской застройки, уютно улегшийся в вечерних сумерках, чье предсонное спокойствие нарушали люди со множеством приспособлений, таинственно освещенные кроны, лёгким потоком текущий над ними прохладный ветер, доносящиеся будто издалека звуки неспящего города и некоторая театральность начавшихся съемок - всё это немного смещало реальность и наполняло нас ощущением магии. Каждые несколько минут Инга отлучалась стукнуть своей хлопушкой, что совсем не мешало; неожиданно для самих себя мы начали обниматься, затем перешли к поцелуям, которые постепенно становились все более страстными. Тем неожиданнее, через какое-то приятно-тягучее время, было услышать от нее «Ты меня пугаешь! Ты слишком ласковый!». После этих слов она разомкнула объятия и отошла на пятиминутку работы.
Помню, тогда ее фраза полоснула меня по сердцу, хотя я даже задуматься толком не успел, что бы это значило? Время для анализа ещё не пришло, но слова, брошенные Ингой будто мимоходом, почти случайно, застряли во мне, как острые кости. Тем не менее, когда она вернулась после очередного профессионально исполненного хлопка, продолжились и обнимашки, и болтовня. Между делом я сказал, что завтра днем уезжаю; она предложила сходить на вокзал и взять билет на другую дату. Не задумавшись ни на секунду (даже не попытавшись), я сразу решил, что идея хорошая, что так я и поступлю. Насколько нынешняя вселенная – результат наших выборов, верных или ошибочных? Прошло, кажется, ещё полчаса, и режиссёр дал отбой: отсняли все, что требовалось. Вечер густыми чернилами перетекал в ночь; мы с Ингой стали прощаться. На следующий день она отдыхала, а мне предстояла выписка из отеля. Договорились встретиться во второй половине дня и сходить в какое-нибудь приличное место, где наливают хорошее вино. За утро и первую часть дня я должен был снять квартиру и успеть поменять билет.

Позже – на пляже последним утром в Одессе, и особенно в Москве, – я все думал, почему я такой. Отчего всякую проходную интрижку, едва начавшуюся, а то лишь намек на нее, я принимаю за потенциальную любовь с заглавной буквы? И веду себя соответственно – не только чересчур серьезно, но также слишком любовно и нежно. Как если бы любовь, огромная и вечная, была в самом разгаре. Приходили в голову и другие мысли: похоже на то (об этом говорит опыт), что все дамы, все барышни, мне встречавшиеся, смотрели на меня как на вариант для легких амурных похождений: курортного романа, адюльтера по-быстрому, мимолетных связей, нечастых встреч и прочих утех без обязательств. В чем причина? В них, во мне, или в игре судьбы, силы донельзя насмешливой и с парадоксальным чувством юмора? И вот совсем уж непонятное, о чем мне думалось – хорошо, я такой, какой есть, пусть. Но какая сила наделяет меня недостатками, особенностями и качествами, заставляя следовать им даже вопреки желанию, ведь проклятая способность сильно любить у меня с рождения. То есть, свойство моей натуры – врожденное. Но откуда берутся все врождённые качества в человеке? Влияние генетики ограничено, астрологии сомнительно, а реинкарнация ничего не объясняет, лишь отбрасывая вопрос назад во времени. Та же сила, очевидно, формирует и моделирует отношение ко мне упомянутых девиц. Также, вероятно, помимо их воли. Во всех этих мыслях можно было с лёгкостью запутаться. Впрочем, подозревал я, внутри меня может быть просто установлен более мощный ретранслятор, или какая-то ручка выкручена на полную, что и создаёт «эффект заглавной буквы», из-за которого я вечно втягиваюсь в истории.

Я и правда пошёл обменивать билет. Встав в очередь в железнодорожную кассу (назад планировалось поездом), и отстояв порядочно, я сдвинул свой отъезд на двое суток. Затем отправился снимать жильё. Повезло: первый же вариант устроил полностью. Квартира находилась в старинном доме, напоминающем доходный, по виду девятнадцатого века, на одной из центральных улиц, но в другом, чем хостел, районе. Внутри она была полна старой благородной мебели. При входе в комнату поражало зеркало почти до потолка, с резным деревянным багетом. Рядом стоял резной комод, самое позднее середины двадцатого столетия. Стулья гордились изящным изгибом деревянных спинок, а стол выглядел надёжным, как старый дворецкий. Заплатил я за всё это великолепие вполне приемлемо. Отдав ключи, хозяйка оставила меня одного – обживаться, разбирать вещи. Всё у меня было с собой. Повалявшись с полчасика на широкой кровати, я пошел за продуктами. Во многих магазинах тогда работали миниатюрные обменные пункты, где можно было быстро разбить рубли на гривны, а в Одессе в некоторых местах принимали рубли к оплате по обычному курсу. Я научился почти без труда понимать этикетки, так что визит в супермаркет становился забавной игрой.
Встретившись с Ингой в четыре возле кафе «Компот», поднялись посмотреть квартиру, которая ей очень понравилась. С довольной улыбкой, на мгновение сделавшей ее похожей на большую кошку, вроде пумы, она сказала «вечером надо устроить здесь ужин», и мы вернулись на улицу. Перед баром следовало заглянуть к ней, прихватить кое-что из одежды. По дороге оказалось, что взять с собой нужно будет и ее подругу, которая сегодня вернулась в город. День был солнечный и хороший; часть пути мы прошли, держась за руки, сплетя пальцы. Жила Инга на первом этаже небольшого дома, в большой пустоватой комнате. Найдя для нее что-то теплое на вечер, мы подобрали подругу Аню, ждавшую у входа, и втроем направились в центр, ведя светские беседы.
За время, пока мы дошли до заведения, я успел предположить, что между Ингой и нашей спутницей существуют особые отношения, слишком уж тепло и специфически оживленно они общались. Модный бар был одним из тех любимых мест, которые Инга обещала показать. Сев за столик возле окна, с как бы открыточным видом на одесскую улицу, сразу заказали бутылку белого вина. Закуску выбрали девушки, как старожилки, завсегдатайки, специалистки (ну, почти). И понесся разговор на троих, и тем же аллюром, весьма резвым, распивали сухое с тонким цитрусовым ароматом. О чем именно мы болтали, сказать затруднительно, знаю только, что за первой бутылкой быстро последовала вторая. Когда же и она оказалась близка к опустошению, решено было, взяв ещё пару красного в магазине, продолжить вечер у меня на квартире, находящейся неподалёку и эстетически ценной. В приподнятом настроении вломились мы в попавшийся по дороге супермаркет, с хохотом купили вина и чего-то вкусного, весело забежали в подъезд, живо заполнили стол выпивкой и закуской.

В каком-то смысле вечер получался странным. Что-то происходило, что-то разыгрывалось между нами троими, и закручивалось всё вокруг Инги, как неназываемого, но ощутимого и реального центра. Двусмысленность общения между девушками усилилась от алкоголя, теперь я не сомневался, что Аня лесбиянка или бисексуалка. А значит, у Инги как минимум есть такая наклонность. Однако же она бросила мне фразу «все-таки мы с тобой, скорее всего, переспим!», и опять как бы случайно, будто реплику в сторону. Каждый раз, как мы с Ингой на несколько минут оставались одни (то Аня уходила на кухню за чем-либо, или «припудрить носик», то я шел открывать новую бутылку, а Инга присоединялась), мы начинали целоваться. Проявилась в ее поцелуях некая особенность, своеобычность, про которую она сама знала, потому что шепнула мне «Привыкай целоваться по-моему!». В то же время, как подводное течение, возникла идея, что ей нужно уйти с Аней, так как они давно не виделись и хотят пообщаться. Но не всё ещё было выпито и съедено, и никто никуда не собирался; музыка, смех, веселые голоса вырывались из комнаты на балкон и разлетались по полночной улице.
В конце концов, довольно сильно опьянев, все стали терять контроль. Выпивка заканчивалась. Логика подталкивала к каким-то решениям, каким-то действиям. И тут произошло что-то совсем уж непонятное. Я и в те дни не смог бы объяснить, как всё вышло. Объятия на кухне были исключительно страстны, а поцелуи глубоки, Аня (одна в комнате) укладывала мелочи в сумочку, надумав уходить. Предположение «скорее всего переспим» имело шансы стать реальностью, балансируя на грани осуществления. Внезапно Инга решительно отстранилась от меня, почти толкнув, но с извиняющимся выражением лица, и, пробормотав «меня в прихожей ждёт человек, мне надо идти!», отчасти будто против воли, кинув на пороге долгий взгляд, вышла из кухни. Когда я вышел вслед за ней, обе они уже стояли у двери, с сумочками на плечах, полностью готовые. «Ты что, пойдешь прямо так, в тапочках?», неожиданно спросила меня Аня. Я не двинулся с места, не шевельнулся, ничего не ответил. Я замер столбом. И продолжал стоять, когда хлопнула дверь и простучала по лестнице затихающая дробь каблуков.
Мог ли я, как ни в чем не бывало, в стиле покерфэйс, вместо ответа Ане быстро натянуть кроссовки и составить девушкам компанию? Я чувствовал, что Инга против - она и не звала меня с собой. Лишним быть не хотелось. Забавное упражнение для ума - нафантазировать альтернативный ход событий: если бы я увязался за ними. Но куда увлекательней проанализировать (хотя бы попытаться), как врождённые качества сталкиваются с игрой судьбы. Скажем, такой человек, как я, с идеализацией отношений, с ходу завышающий планку, с мощной силой любви, постоянно наталкивается на, казалось бы, маловажные препятствия в виде девиц альтернативной сексуальности, особ с гомогендерными вкусами. Причем в качестве главной героини с самого начала, как нарочно, попадаются женщины противоположного ему типа, с иными установками или намерениями. Что здесь важнее, свойства личности или стечение обстоятельств, невезение, фатум, - неясно. Но событие рождается на пересечении этих мотивов или силовых линий, реализуясь в форме цепочки микросюжетов. И возникает в целом законченная история, с участием нескольких действующих лиц, ограниченная местом и временем, почти как триединство классицизма (не трагедия, но песнь опустошенности и смятения). Самое смешное: можно распутать, как именно всё происходит, но вряд ли  удастся понять – почему.
 
Утром, встав позже, чем допустимо в отпуске, приняв душ и позавтракав остатками вчерашних закусок, я направился на пляж, не сомневаясь, что увижу там Ингу. Вчера был уговор, что она подойдет после двенадцати (в свой второй выходной). Решив, что после пляжа заглянем ко мне, я придумал устроить романтический сюрприз. Сбегал в цветочный неподалеку, взял букет, и, найдя вазу, оставил красочное великолепие свежо благоухать на столе. Позднее утро было лазурным, золотым, нежным в особой прозрачности бархатного сезона. Улицы приветствовали меня, как своего, помахивая листвой акаций, тополей и платанов, встречая знакомыми магазинами, барами и кафе. До пляжа я дошёл в безмятежном настроении.
И даже провел в этом состоянии около часа. Затем внутри, как маленький зверёк, завелось беспокойство. Я продолжал подолгу плавать, испытывая чистую радость и удовольствие, близкое к наслаждению, я загорал, почитывая книжку, но беспокойство неуклонно нарастало. Инга не шла. Набрал её – без ответа. Подождал с полчаса, отправил сообщение – тишина. Всё же продолжая думать, что она придет, я остался на пляже ещё часа на два. За это время беспокойство достигло высочайших вершин, а потом исчезло. Его место заняла кристальная ясность – я ее не увижу. Телефон мертво молчал. И, скорее всего, не увижу никогда. Ждать не было смысла и сил; оставив утреннюю безмятежность на песке, как радужную змеиную кожу, я пошел назад в свое старинное жилье. По пути заглянул в отдел алкоголя. На душе было пусто и нечувствительно, как будто ее подвергли анестезии.
Стоящий на столе букет резанул своей нелепостью. Осторожно, чтобы не сорить листьями и лепестками, я засунул его в мусорное ведро, цветочной головой вниз. Надо же, «слишком ласковый»! Поезд Одесса-Москва отправлялся в 15.08 следующего дня, у меня было чуть меньше суток ни к чему не пристроенного времени. Я поставил стул на балкон, открыл вино, взял бокал, сигареты, и уселся с достаточным комфортом и радующим глаз видом на улицу с чудесными модерновыми домами. Я чувствовал себя как человек, попавший в зубчатый механизм ошибок, своих и чужих. Неверные выборы, мои и её. (Не та женщина, чрезмерное к ней внимание, отказ последовать за подругами, испуг от моей нежности, предпочтение женщины мужчине). Очередные ошибочные решения, как десятки прежних, ничего особенного. Я был далек от того, чтобы делать глобальные выводы, но, возможно, всеобщие ошибочные решения – причина того, что мы оказываемся в ухудшающихся, всё более невыносимых вселенных. Можно вообразить себе десятки тысяч, сотни тысяч, миллионы неверных выборов каждый день по всей планете. Каждую минуту, каждый миг возникает новая вселенная, чуть неудачней, чем предыдущая; шажок за шажком, и через десять лет мы не узнаём реальность вокруг себя. Всё это лишь псевдоинтеллектуальные размышления за бутылкой красного, но даже мифология разных времён и народов признает важнейшее значение ошибок (правда, чаще всего они идут в комплекте с нарушениями запретов). Как любопытный пример – мотив зова гнилого дерева или гнилого валежника у южноамериканских индейцев. Во втором варианте мальчик по дороге к селению мог откликнуться на зов скалы или дерева ароэира, и лишь на зов гнилого валежника не должен был откликаться. Но мальчик забыл и ответил валежнику, из-за чего людская жизнь стала короткой, хотя могла бы быть длинной, как у скалы или у дерева. А может быть, мир неправилен изначально? Чем ещё объяснить, что в поисках подлинного чувства я нахожу лишь эрзац, легкое баловство, непонимание, холодок?
Вечером, последним перед отъездом, уже навеселе, но совсем не радостный, я вышел прогуляться по вечерним одесским улицам. Словно отвечая моему настроению, огни горели зловеще и демонически весело, на черном глубоком небе не было ни облачка, из ресторанов, баров и клубов гремела яростная музыка, фланирующая публика в полную силу наслаждалась своим бытием в вечере: со всех сторон летели возгласы, вопли и смех. Я заходил в заведения и опрокидывал по шоту или выпивал бокал, я бродил по Большой и Малой Арнаутским, по Ришельевской и Дерибасовской, я выгуливал свою внутреннюю тьму во внешней тьме до почти полного неразличения. И уже вернувшись домой, внезапно рассмеялся внутри и рухнул в сон.

Наступило утро. Правда, я его не увидел – разве что краешек, ускользающий хвостик. Надо было собрать себя – принять прохладный душ, выпить крепкого кофе, – чтобы собираться в дорогу. Пора возвращаться домой. За чашкой кофе, проверяя телефон, я вздумал написать Инге (попрощаться, сообщить об отъезде), но не тут то было: она меня заблокировала. Что ж, это было уже неважно. Просто что-то кончилось. И пока я с рюкзаком за спиной неторопливо шел к ж/д вокзалу, я не то чтобы подумал, скорее, почувствовал, что и многое другое стало завершаться, исчезать. Завершалась моя поездка и отпуск, близилась к концу эпоха, пропадали ее существенные черты, стал исчезать я сам (можно ли остаться прежним при смене эпох?), город тоже заканчивался по мере приближения к стремящимся вдаль блестящим рельсам. Всё понемногу погружалось в черные воды забвения: Инга, ее губы и язычок, стены старой квартиры в доме на одной из центральных улиц Одессы с толстыми стволами платанов, покореженными временем, полной благородной резной мебели, квартиры, оставленной мною, как я оставлен ассистенткой режиссера, как оставлены вообще все люди на свете. Погружались памятники и дворцы, улицы и бульвары. Пройдет немного времени, и подробности этой истории окажутся на дне памяти, словно скрытые под толщей воды в пару сотен метров, напоминая развалины прибрежных эллинистических городов. Сколько там подобных затонувших развалин!

Но не всё будет стёрто временем. Какие-то мгновения и минуты, даже целая половина дня - не будут забыты. В первое утро в Одессе, позавтракав в кафе рядом с хостелом, я положил в сумку пляжное полотенце, сменные плавки, другие мелочи, и направился в сторону моря. Дорогу к нему требовалось ещё отыскать, тем более, не ориентируясь в городе. Пропетляв минут десять или чуть больше, я оказался где-то неподалеку. Переулок, внезапно окончившись за поворотом, выскочил на неширокую аллею, поросшую акациями и другими южными деревцами. Отсюда стал слышен неясный, глухой, равномерный гул. Так шумело невидимое пока море. Гул этот, звуковой посланец, нес с собой волнообразные наплывы счастья. Замедлив шаг, я медленно, медитативно пошел дальше, настраиваясь на звучание Эвксинского Понта. Наконец аллея разошлась с правого бока, выпустив короткую, в две-три сотни метров, дорожку, ведущую вниз, и тут распахнулась синяя до самого горизонта, слепящая глаза гладь. Я остановился и постоял немного. Потом начал спускаться.
Дул слабый ветер, волнения почти не было. Взяв в аренду шезлонг, устроился поудобнее, стал смотреть вдаль. Глядел долго, не отрываясь, и никак не мог наглядеться. Лёгкий прибой шептал что-то широкому пляжу ласково и невразумительно. Белые бока нескольких чаек, искавших с воздуха, чем бы поживиться, рифмовались с редкими барашками волн. Море, насыщенного сине-цианового цвета, казалось, уходило в бесконечность. Оно сияло чистотой и красотой (слова, чудовищно затертые, вдруг возвращали себе первоначальную свежесть).
Красота эта была безлична и безразлична ко мне, хому сапиенсу, как Солнце к мелькнувшей пылинке, безлична – так как исходила не от человека и не от рук его, но от мира. Всматриваясь в нее, теряешь себя. Но также можно себя найти. Она как будто соединяет с существованием. Обнаруживаешь личное своё бытие, должно быть, по контрасту с этой пахнущей йодом, звучащей чайками и шутливым прибоем могучей силой. Понимаешь, что не включен в невероятный процесс ее сияния, и наплывания, и пенокипения, и оттого остро чувствуешь собственную исключительность. Себя, то есть. Но – себя в реальности для всех и всего, себя, соотнесенным с настоящим бытием. Чувствуешь, что существуешь.
Кроме того, море дарило красоту без сомнений и сожалений, без раздумий и без оглядки, дарило безусловно и щедро сверх всякой меры. Целые симфонии внечеловеческой красоты наплывали на меня вместе со спокойно катившимися волнами, и жизнь казалась более выносимой. Шезлонг я установил так, чтобы не долетали холодные брызги, но всё же довольно близко к воде, так что мог наслаждаться широкоэкранным видом. За моей спиной располагались два-три кафе, в которых готовили ланчи, разливали вино и пиво. Чайки бродили по песку в поисках вкусных объедков, в то время как их более решительные товарки, кружившие над волнами, вдруг резко бросались в воду. Почти так же устремлялись в нее и отдыхающие из смельчаков. Я тоже плавал, потом отдыхал, ещё плавал, и снова всматривался в морскую синеву, на горизонте сходившуюся с небесной, я ничего не знал и ни о чем не думал. Первое утро в Одессе шло как нельзя лучше, незаметно переходя в первый день, обещавший быть не менее потрясающим, и отбрасывало в будущее, по всему безнадежное, яркий, теплый, чарующий, чудесный свет.
 
март 2025