Зомби с проблемой

Иван проснулся в мусорном баке за супермаркетом с чувством, будто его вывернули наизнанку. Не в переносном смысле — кишки действительно болтались на кроссовке, прилипшем к разложившейся подошве. «Опять эти проклятые внутренности», — подумал он, отрывая лоскут печени от лацкана пиджака. Он не помнил, кем был до «пробуждения», но инстинкт нашептывал: Ты должен хотеть мозгов. Всегда. 

Первые недели были адом. Иван гонялся за старушками с авоськами, офисными клерками и даже за собакой-поводырём, но вместо сытости ощущал лишь комок гнилой плоти где-то в районе диафрагмы. Однажды, разрывая грудную клетку менеджера среднего звена, он вдруг замер: «У него же, наверное, была ипотека… И кот». С тех пор каждый укус сопровождался экзистенциальной икотой. 

В подвале заброшенной ратуши Иван нашёл клуб таких же «просветлённых» зомби. Они собирались по четвергам, чтобы пожаловаться на вечный голод и посетовать на меню. 
— Вчера опять набросился на почтальона, — бубнил зомби в разодранном смокинге, вытаскивая из уха кусочек почтовой марки. — А ведь у него, кажется, дети были… Ну или внуки. 
— Попробуй фармацевтов, — советовала дама с отвалившейся челюстью, жестикулируя костями пальцев. — У них в карманах хотя бы обезболивающее. 
Иван молча разглядывал свои сине-зелёные ладони. «Почему именно мозги? — думал он. — Может, это метафора? Символ жажды смысла?» Но стоило озвучить идею, как все зашикали: 
— Не умничай! Ты просто голоден. 
— Но я не хочу быть голодным! 
— Стань веганом, — фыркнул смокинг. — Жри сельдерей с кладбища. 

Иван решил бороться. Вместо мозга архитектора он съел его бизнес-план. Вместо шеф-повара — меню ресторана. Кишечник бунтовал, но что-то внутри (возможно, остатки души) ликовало: «Я не монстр! Я… гурман?» Однажды он забрёл в библиотеку. Пахло пылью и тлением — идеально для зомби. Он открыл Платона: «Тело — темница души». «А если тело уже разлагается? — подумал Иван. — Где тогда душа? В моих гнилых зубах?» Он укусил книгу, надеясь, что метафизика утолит голод. Не помогло. 

В отчаянии Иван пошёл к Оракулу — древнему зомби-философу, живущему в канализационной трубе. Тот жевал газету с заголовком «Коррупция в муниципалитете» и хрипел: 
— Ты страдаешь, потому что пытаешься быть тем, кем не являешься. 
— Но я ненавижу то, чем стал! 
— Тогда перестань быть. 
— Но я уже мёртв! 
— Вот видишь, — Оракул выплюнул клочок бумаги. — Ты застрял в петле. Как все. 

Кризис наступил, когда Иван встретил девушку с розовым мозгом. Она шла по улице, напевая что-то о «смысле бытия», и её череп светился, как запретный плод. Иван задрожал: 
— Уйди! Я не хочу… не могу… 
— Но ты должен, — прошипел инстинкт. 
Он набросился. В последний момент девушка обернулась — глаза, полные ужаса и… понимания? 
— Вы тоже страдаете, да? — прошептала она. 
Иван замер. Его зубы уже впились в кожу, но что-то внутри взвыло: «Остановись! Она видит тебя!» 
— Беги, — выдавил он. — Пока я не стал собой. 

Теперь Иван сидит на крыше, глядя, как луна отражается в луже крови у входа. *«А что, если наш голод — не потребность, а наказание? — думает он. — Не за то, что мы делаем, а за то, что перестали делать, когда были живы?» Обрывки памяти всплывают, как пузыри в болоте: столы с бумагами, толстые конверты, лица, исчезающие за пеленой равнодушия. «Мы все ели друг друга, — понимает он. — Просто тогда это называлось иначе»*. 

Внизу девушка с розовым мозгом рисует на асфальте мелом: «Мозги — со скидкой для раскаявшихся!». Иван спускается, кости скрипят, как несмазанные шестерёнки бюрократии. 
— Глупость, — хрипит он. — Но попробую. 

Они уходят в сторону рассвета, оставляя за собой след из полупереваренных цитат Кафки, обрывков налоговых деклараций и чего-то, что когда-то было совестью. Говорят, если прислушаться к тишине в час между ночью и утром, можно услышать, как два силуэта — один с торчащей ключицей, другой с сияющим черепом — спорят о Сартре, попивая чай из подорожника. Иван всё ещё ищет ответ. Но теперь он уверен: даже если вечность — это желудок, её можно наполнить не только мясом.