01 20. Спасение рядового Ульянова

       Второй взвод старшего лейтенанта Рогачева вышел из глинобитных построек на террасу, засеянную хлебом. Невысокие стебли пшеницы доходили бойцам до колена, спелые огромные колосья с толстыми зёрнами плавно колыхались желтым ковром. Этот прекрасный ковёр уродливым шрамом прорезала свежая тропа. Похоже, её протоптал Замполит со своей группой.
Идти стало намного легче, тропа вела к кишлаку по ровной поверхности. Кое-где приходилось перелезать с террасы на террасу, но это проще, чем продираться через скалы или карабкаться на подъём по сыпучке.
       На одной из террас хлеб горел. Кто-то выдернул несколько пучков пшеницы, сложил в кучку и поджег. Под горящими колосьями виднелись пачки патронов. Их бумажные упаковки обуглились и неспешно дымились.
 - Тащсташнант, там в хлебе патроны! – Доложил я Рогачёву.
 - Ну и дурак! – Взводный обернулся ко мне с перекошенным злобой лицом. – Хочешь, чтобы я приказал тебе их подобрать? Тебе своих мало?
       Мне пришлось остановиться, чтобы не нарушать дистанцию в семь метров.
 - Какое-то чмо, такое, как Ульянов, бросило патроны. Это преступление, а ты нашел и не подобрал. Это тоже преступление. Был бы с нами особист, он эти действия расценил бы как передачу боеприпасов противнику. Сегодня особиста с нами нет, поэтому на первый раз будем считать, что патроны тут сгорят и не достанутся противнику. А ты на будущее усвой: не тянут за язык – не трынди. Не видел ты их и всё. Понял?
 - Так точно.
       Через делянки полей наш взвод вышел к одному весьма интересному дому. В его дворе рос огромный куст винограда, настолько старый, что превратился в дерево и поднялся над крышей первого этажа. Крыша служила своеобразной верандой, на ней находилась плетёная кровать, единственная, обнаруженная нами за время прочески Чару. Виноград изгибался над ней, образовал навес из листьев и спелых сочных гроздей, расползся шатром над всей верандой по специально натянутым верёвкам.
       Рогачев сбросил на крыше вещмешок, уселся на душманскую кровать, протянул вверх руку, сорвал янтарную гроздь:
- Вот так здесь тащился бача. – Взводный развалился на кровати, закинул ноги с пыльными полусапожками на плетёную спинку, закинул в рот несколько крупных золотисто-желтых ягод.
 - Зашибись тут! Всем отдых двадцать минут! Джуманазаров, организуй круговое наблюдение.
       Эргеш Джуманазаров, замкомвзвод, ткнул пальцем в одного солдата, в другого, коротко объяснил кому в какую сторону и с какой позиции наблюдать:
 - Ти, билат, пасёш вуньтуда. Ти, нах, – вуньтуда. Ти ;-дуй на криша. Ти с пилимотом, - Эргеш ткнул пальцем в меня, - ;-дуй в другой канэсь дома, паси в окно. Филакин – за ним.
       Прежде чем уйти, я сорвал висящую прямо перед лицом гроздь винограда. Все, кто находился на этой сказочной веранде, сорвали по одной, по две грозди, но винограда было настолько много, что казалось будто бы никто ничего не срывал. Огромное количество запасных гроздей свисало вниз с зелёного купола. Солнечные лучики, пробивались через листву, искрились в крупных желтых ягодах, играли и переливались всеми цветами радуги, как в сказочных каплях янтаря.
- Душара, скотина, - Филя на ходу закидывал виноградины одну за другой в набитый рот, сопел и сладко чавкал, - тащился здесь, как удав по помидорам.
- Ну да. А нам чая в сахар не докладывают. – Я тоже закинул виноградину в рот и шагнул в дверной проем.
       Дом был большой, вроде бы богатый, с деревянными рамами в окнах и с большими деревянными дверями. Тем не менее, кроме кровати, внутри не оказалось другой мебели. В некоторых комнатах имелись встроенные в стенку шкафчики, и где-то подвернулось под ноги жалкое подобие маленькой кривоногой табуретки. Сапёрным щупом мы вывернули содержимое из стенных шкафчиков, пытались найти короткоствольное оружие или документы исламского комитета. Из одного шкафчика на пол выпали цветные фотографии. На них был изображен какой-то мордатенький мужчинка, лет сорока, с аккуратно подстриженной бородкой. Сфотан он был на фоне больших домов современного города, видимо, катался в Америку или в Европу. Мне стало интересно, чем он по жизни занимается, откуда раздобыл денежные средства, чтобы доехать до Америки? Десять мешков пшеницы продал со своих делянок и мешок сушеного на крыше винограда? Это, как говорится, несерьёзно, этого недостаточно для путешествий по капиталистическим странам с производством цветных фотографий. Лично я вырос в семье офицера РВСН, вместе с отцом увлекался фотоаппаратами, увеличителями, бачками для проявления, ванночками-хренянночками, глянцевателями и прочими технологическими прибамбасами. Но не для цветной печати, а черно-белой, потому что цветная стоила неподъёмных денег. При этом я жил в стране, первой отправившей человека в Космос. А здесь, в Афганистане, в четырнадцатом веке, в средневековье, в горной глуши, чем должен заниматься человек, чтобы заработать на путешествия по свету и цветные фотографии? Изумруды и лазурит добывают значительно выше по течению реки Панджшер, там живет своя мафия, этого крестьянина туда никто не пустит. Получается, бача торговал чем-то дорогим, но не драгоценными камнями. Что в этой глуши может быть кроме оружия и наркоты? Других вариантов не вижу, а в это время его бабы и дети сидели на голом полу, лазали внутрь глиняной трубы за сухими колючками, разводили из них и кизяка дымный костёр под чайником прямо в помещении. Ну, подумаешь, Филякин в одном доме нагадил тудой, и че? Там, блин, розы с фиалками что ли росли? Ещё римляне установили - De gustibus non disputandum est — о вкусах не спорят. Розе навоз и кизяк нравится, а кому-то не нравится, на всех не угодишь.
       Безусловно, я категорически порицаю безобразный поступок младшего сержанта Филякина, но он старше меня по званию, а должности у нас одинаковые, он являлся командиром второго отделения, я - третьего, значит запретить его выходку не мог. «Пёс псу не хозяин», - говаривал в такой ситуации Иван Васильевич Грозный.
       По приказу замкомвзвода мы с Филей прошли насквозь весь дом. В одной из комнат обнаружили стены, обитые богатой зелёной тканью. В другой - покрашенные зелёной краской прямо по глиняной штукатурке. По сравнению с тем, что пришлось за сегодня увидеть, это был весьма приличный дом. Особенно впечатлил вид из окна. Позицию для наблюдения мы заняли в глубине комнаты, ствол пулемёта в окно не высовывали, не хотели привлекать ненужное внимание. Стояли, жевали виноград, смотрели в окно и выполняли поставленную задачу изо всех сил.
       Перед нашим взором раскинулась долина, окаймлённая по краям фиолетовыми горами и заполненная зелёным морем садов. Ну, пускай не морем, а большим озером, но всё равно зрелище было завораживающее. Из плотной, изумрудной зелени выглядывали желтые дома-кубики, сложенные в причудливые комбинации, кое-где деревья расступились и выпустили погреться под солнцем, расчерченные на ромбики и квадратики делянки полей, поднимавшихся ступеньками по склонам. Из-за первой линии горизонта, сформированной фиолетовыми горами, из невероятных дальних пределов, вверх взметнулись величественные белые вершины островерхих скал, приподняли крышу синего неба и запустили внутрь всего этого великолепия яркий свет раскаленного до бела солнца. Ширина и прозрачность бескрайних просторов привела меня в восторг, я вдохнул полной грудью и затаил дыхание. Нихрена себе, так сказать, сгонял за хлебушком!
       Вторые сутки, в составе взвода, я шарился на этом плато и не отдавал себе отчета в какой красоте нахожусь. На марше солдату обычно не до сантиментов, дыхание от нагрузки сбивается, мотор норовит выпрыгнуть из груди, глаза должны рыскать по тропе в поисках следов товарища и по окрестностям в поисках ближайшего укрытия. Мозг постоянно напряжен в ожидании стрельбы, кроме того, он должен вести обработку вида тропы на несоответствие, должен искать проволочную минную растяжку, контролировать дистанцию и прочие рутинные вещи. В тёмной комнате необычного дома я оказался под прикрытием Шапки Невидимки, расслабил мозги, глянул в окно и выпал в осадок. В спокойном состоянии я увидел на плато то, чего не мог разглядеть двое суток и никогда не имел шансов увидеть на равнине. Вид, открывшийся из окна, заворожил меня, я стоял, замерев на вдохе, до тех пор, пока не прозвучала команда «Уходим». После неё наш взвод загрохотал армейскими подошвами по гулким перекрытиям, топот вернул меня из мысленного полёта по залу №21 Государственного Русского музея, оторвал от картины Семирадского «Фрина на празднике Посейдона в Элевзине», зашвырнул в кишлак Чару и шлёпнул пяточиной о глинобитную реальность. «Ты в Панджшере, дядя», - в очередной раз сказал себе я и побежал за Филей догонять пацанов.
Дружной гурьбой мы высыпали из дома на улицу. Рогачев подал комнду:
- Джуманазаров, проверь чтоб все были на месте.
 - Уч, олты, доккуз – Эргеш по привычке посчитал бойцов вытянутым пальцем тройками, как на построении в Союзе.
  - Все на мэсте, тарищ старшый лэётнант. Никто нэ уснуль.
  - Хорошо. Только не размахивай руками, не жестикулируй, когда считаешь. Душманы подумают, что ты командир и выстрелят в тебя, в первого. – Рогачев вскинул висящий на плече автомат.
 - Вперёд шагом марш! Продолжаем движение.
       Взвод двинулся вперёд, дошел до конца кишлака из которого удрал в горы душман, бойцы полезли в последний дом. Его крыша вплотную подходила к вершине крутого холма. Сапёры тротилом подорвали растущее рядом дерево, завалили перебитым стволом на крышу, а кроной на вершину холма. Теперь можно было не скрестись по сыпучему склону, мы зашли в дом, поднялись по лестнице, забрались на ствол дерева и пошли по нему на холм. Ветки кроны пружинили под тяжестью солдат, ствол толкал под уставшие, трясущиеся в коленях ноги. Казалось, от очередного толчка ноги подломятся под весом вещмешка и полетишь ты кубарем с высоты третьего этажа.
         При движении по дереву, Юрка Кудров зацепился за ветки привязанной к вещмешку миномётной миной. Он дёрнулся, верхний ремешок оторвался, дерево отпустило мину. Юрка пробежал вперёд несколько шагов, чтобы не зарыться носом в тропу. Миномётная мина раскачивалась на нижнем ремешке в такт Юркиным шагам, шлёпала его по заднице.
       После Юрки Кудрова поваленное дерево преодолел Ульянов. Он вывалился из кроны на раскалённую солнцем тропу, упал лицом вниз и остался лежать в пыли, тяжело дыша открытым ртом.
 - Ульянов, ты что? – Рогачев подошел к лежащему бойцу, согнулся над ним, упёрся ладонями себе в колени. Он дышал так же тяжело и надрывно, как Ульянов. – Приехал? Плацкарту занял?
 - Я больше не могу. Я дальше не пойду.
 - Куда ты, нахер, денешься с подводной лодки. – Рогачев говорил спокойно, но по его перекошенному лицу было видно, что сейчас он взорвётся. Весь его вид говорил: - «Вставай, Ульянов. Вставай, пока не поздно!»
- К себе нужно относиться требовательно, даже немного жестоко. Других же просто ;-дить. – Вспомнил я слова Рашида, старшины учебной роты в Термезе, и подумал, что Вова сейчас огребёт. В принципе, ход мысли у меня был верный, однако не очень точный насчет интенсивности побоев.
 - Оставьте меня здесь! Я не могу больше! – Ульянов закрыл глаза и тихонечко заскулил. Для слёз в нём не осталось воды. – Убейте меня! Убейте!
 - Солдат, ВСТ-А-А-А-А-АТЬ! – Заорал Рогачёв, выпрямился, подскочил на одной ноге, второй замахнулся в воздухе и засандалил с размаху по валяющемуся в пыли Ульянову, как по мячику. – Встать, с-сука! Я тебе сейчас покажу «убейте меня»! Я тебе покажу, как солдата на войне убивают!
        Рогачёв подпрыгивал со своим вещмешком на плечах и херачил с размаху сапогами по Ульянову с таким остервенением, что мне показалось, он принял решение реально убить обессилившего солдата. Если тот не встанет и его придётся нести, то понесут его мёртвым.
       Периодически командиру на войне приходится принимать жесткие решения. Если бы Вова не встал, то легли бы мы все. Идти нам предстояло прямо под теми скалами, в которые ушел душман с ящиком. Если нам пришлось бы нести Вову в плащ-палатке, у нас резко снизилась бы скорость движения. Душманы вполне могли успеть выдвинуть в скалы несколько автоматчиков и зажать нас в горном желобе. В лучшем случае, те из нас, кто покрепче здоровьем, попытались бы скрыться в зелёнке или занять позиции за камнями. Все, кто послабее, умерли бы в прямом смысле этого слова. Двенадцать жизней бойцов своего взвода Рогачев оценил выше одной Вовиной.
       Чтобы не подставлять взвод под пули, Вову надо было поднять. Пусть бы он просто шел без ничего, без никакого груза, главное, чтобы сам переступал своими ножками. Как этого достичь, как убедить смертельно уставшего человека? Рогачев принял решение – как. Он, не снимая с себя вещмешка, принялся в полном смысле слова забивать солдата ногами.
- Я тебе умру! Солдат должен молча умирать, молча падать и умирать. А ты ещё ;-дишь, скотина! – Пинками Рогачев поднял Вову из пыли в позу для низкого старта.
Рассечет был на то, что умирать солдату будет неприятней, чем идти и ему придётся идти. Потому что Рогачев не остановится, не отступит от принятого решения. Вова это понял, поэтому поднялся с земли на четвереньки.
       Заключительный удар Рогачёв засадил Ульянову под зад, тот подлетел, сделал несколько шагов вперёд, как будто рванул на стометровку.
 - Пулемёт забери, чмо! Тут все сдохли, все задолбались, не ты один. До задачи сраный километр остался! Взял пулемёт и пошагал, чмо драное!
       В ходе этой ужасной сцены я офигел, насколько обманчива бывает внешность человека. Неогромного роста офицер с высоким голосом и прочими неубедительными внешними признаками, оказался виртуозом футбола, мастером реанимации и гением убеждения. Мне очень не хотелось бы оказаться врагом для такого человека. Если ему для выполнения боевой задачи потребуется кого-нибудь убить из автомата, он убьёт из автомата. Если потребуется запинать ногами – запинает ногами, а если будет надо, то и зубами загрызёт. Именно так должен вести себя на войне настоящий командир. Неважно как он выглядит и какой у него голос. Врагу от этого легче не станет.