Ничья!

И покатится голова,

с моих залитых кровью колен.

Кто-то заткнёт рот смешком.

Обомлеет и вздрогнет стоящий возле..

Народ восторженно «ждёт перемен!»

И палач утрёт рукавом лоб:

«Ничья!»

Гильотина снимает горечь вины,

как будто.

Не стыдиться профессии что б..

Платье намокнет и кружева -

прачка озлится, глазеющая у стены.

И больше уже ничего не будет.

И уже не наступит утро.

У того, кто упал мешком

 на осклизлые доски.

У зевак площадных, судей.

И тюремного палача..



**

Говорят, изредка, в особенно глубокие ночи в La Conciergerie можно заметить огни. Если не побояться, подойти ближе и рассмотреть. То можно увидеть вереницу обезглавленных теней. С горящими факелами в правых руках и с собственными головами на сгибах левых рук, они бредут по галереям. Сходят по лестницам в пыточные залы, шаркают ногами, колышут плотный затхлый воздух. Тревожа летучих мышей и охрану.

Сбитые в букли, испачканные кровью парики - с развалившейся укладкой и осыпавшейся пудрой - бьются и подскакивают при мерном шаге. Бриллиантовые заколки на париках дамских искрят и бликуют в неровном свете горящей пакли. Тени от пылающих, высоко поднятых факелов колеблются и танцуют на старинных сводах строений.
Похоже, поверженные "бывшие" дозором обходят владения. Которые навечно оставили им пролетарствующие массы.

Ничто не нарушает их движения, могильной тишины и истинности истории. Ведь отрубленные головы уже ничего не могут рассказать..

Бывает, видя весёлых беспечных французов, мне хочется их спросить: «Как вы живёте, после всего этого, что сделали?..» Но, нет, не спросить.. Настоящие французы остались славой на полях сражений, лёгкой романтичностью в парадных залах и виной нации на эшафотах. Спросить некого.