Свобода

  Сырость.  Воняет хлоркой.  И тоской.  Андрей зябко поежился, обхватил себя руками.  Холодно, как в могиле.  Не физически, а вот тут, внутри.  В груди давит, дышать тяжело.  Он сидел на жесткой скамье, вжавшись в угол, словно пытаясь раствориться в серой бетонной стене.  Напротив, на верхней шконке, вальяжно развалился старик.  Лицо изрезано морщинами, как карта старой дороги.  Глаза – узкие щелки, цепкие, смотрят будто насквозь.  Зэк.  Видно сразу.  От него веяло какой-то усталой силой,  прожженной жизнью,  тюремной пылью.  И равнодушием.  Пугающим равнодушием.
  Старик молчал,  смотрел на Андрея,  не мигая.  Молчание давило,  становилось почти физическим.  Андрей не выдержал,  сорвался:
–  Я…  Я не знаю, как тут…  как тут быть?
Голос дрогнул,  сорвался почти на шепот.  Старик хмыкнул.  Коротко,  беззлобно.
–  Быть?  А никак.  Сидеть и не рыпаться.  Вот и вся наука.
Просто.  Жестко.  Как удар плетью.  Андрей опустил голову.  Слезы подступили к горлу.  Стыдно.  Нельзя показывать слабость.  Здесь нельзя.  Он знал.  Инстинктивно чувствовал.
–  Я…  Я не виноват, – пробормотал он,  глядя в пол.  –  Это ошибка.  Меня выпустили скоро.  Разберутся…
Старик снова хмыкнул.  На этот раз с презрением.  Затянулся самокруткой,  выдохнул дым в потолок.  Дым поплыл,  растворяясь в тусклом свете лампочки под потолком.  Как надежды.
–  Ошибки, говоришь?  Здесь все – ошибки,  сынок.  Одни – по ошибке сюда попали,  другие – по ошибке родились.  А сидим все вместе.  В одной куче.  И разбираться никто не будет.  Забудь.  Здесь разбираются быстро.  Да и то – не в твою пользу.
Андрей молчал.  Слова старика – холодный душ.  Отрезвляющий.  Но отрезвление это – горькое,  как полынь.  Он поднял глаза,  встретился взглядом со стариком.  В глазах –  ничего.  Пустота.  Или…  нет,  не пустота.  Там что-то было.  Глубоко запрятанное.  Усталость?  Или…  знание?  Знание чего-то важного,  непостижимого.
–  А ты…  ты давно здесь? –  спросил Андрей,  стараясь говорить ровно,  спокойно.
Старик усмехнулся.  Криво,  горько.
–  Давно?  Да вся жизнь моя здесь.  Двадцать лет,  как с куста.  В этой дыре.  И еще,  видать,  немало отмотать придется.  Здесь – мой дом,  парень.  Хочешь верь,  хочешь нет.  Но так оно и есть.
Двадцать лет…  Андрей вздрогнул.  Двадцать лет – это целая жизнь.  Его жизнь.  Он еще и не жил толком.  А этот…  этот уже отжил.  Здесь.  В тюрьме.
–  За что? –  вырвалось у Андрея.  Глупый вопрос.  Он сам понял это сразу.  За что?  А какая разница?  Сидишь – и все.  Виноват,  не виноват –  неважно.
Старик пожал плечами.
–  За что…  А за дело.  Воровал.  Не отрицаю.  Ремесло такое выбрал.  Не святое,  конечно.  Но и не самое поганое.  Люди всякое воруют.  Кто деньги,  кто время,  кто чужие жизни.  Я –  так,  по мелочи.  Карманник.  Ширмач.  Не убивал,  не грабил.  Так,  брал что плохо лежит.
Он говорил спокойно,  без бравады,  без раскаяния.  Просто констатировал факт.  Как погоду за окном.  Карманник.  Вор.  Но в его голосе не было злобы.  Только усталость.  И какая-то…  философия?  Странная,  тюремная философия.
–  А ты? –  спросил старик,  глядя на Андрея.  –  Ты что тут забыл?  Не похож ты на нашего брата.  Мягкий какой-то.  Не обтесался еще.  За что тебя сюда?  Если не секрет,  конечно.
Андрей вздохнул.  Рассказывать стыдно.  Глупо.  Нелепо.  Сам виноват.  По глупости.  По дурости.  Но молчать тоже не хотелось.  Хоть кому-то выговориться.
–  Драка, –  пробормотал он.  –  В баре.  Заступился за девушку.  С пьяными связался.  Они…  они полезли.  Ну,  я и…  не рассчитал силы.  Один…  один в больнице.  Тяжкие телесные.  Вот и…  приехал.
Старик кивнул.  Понимающе.  Или делая вид,  что понимает.  В тюрьме все –  актеры.  Играют роли.  Сильные,  слабые,  злые,  добрые.  Чтобы выжить.
–  Бабы… –  протянул старик.  –  Из-за баб все беды.  И на воле,  и здесь.  Не связывайся с ними,  парень.  Дороже выйдет.  Себе дороже.
–  Но…  она же ни при чем, –  возразил Андрей.  –  Не мог же я…  пройти мимо.  Когда обижают.
Старик усмехнулся.  Снова криво,  горько.
–  Благородный ты наш.  Рыцарь печального образа.  Ну-ну.  Поглядим,  как твое благородство здесь обтешется.  Здесь благородство –  последнее дело.  Здесь волком надо быть.  Иначе сожрут.  И не подавятся.
–  Я не волк, –  тихо сказал Андрей.  –  И не хочу быть волком.  Я…  я просто хочу домой.  К маме.  К девушке.  На работу.  Хочу жить,  понимаешь?  Жить,  а не…  не гнить здесь.
Старик посмотрел на него долгим,  тяжелым взглядом.  В глазах мелькнуло что-то похожее на жалость.  Или…  сочувствие?  Невозможно поверить.  В тюрьме нет сочувствия.  Здесь каждый –  сам за себя.
–  Домой хочешь? –  медленно произнес старик.  –  Это понятно.  Все хотят домой.  Кто ж тут по своей воле сидит?  Только вот…  не всем дано.  Не всем вернуться.  Не такими,  какими пришли.
–  Я вернусь, –  твердо сказал Андрей.  –  Обязательно вернусь.  Я невиновен.  Разберутся.  Выпустят.  Скоро выпустят.
Старик молчал.  Снова затянулся самокруткой.  Выпустил дым.  Дым поплыл,  растворяясь в затхлом воздухе камеры.  Как слова Андрея.  Бесполезные,  пустые слова.
–  Выпустят,  говоришь? –  наконец произнес старик,  глядя в потолок.  –  Может,  и выпустят.  Кто знает.  Здесь всякое бывает.  Но ты вот что запомни,  парень.  Выпустят тебя отсюда –  это еще не значит,  что ты станешь свободным.
Андрей непонимающе нахмурился.  Что он несет?  О чем он говорит?  Свободным?  Конечно,  стану свободным.  Когда выйду отсюда.  Разве нет?
–  Как это –  не свободным? –  спросил он.  –  Я же…  я же выйду на волю.  Стены не будет.  Решеток не будет.  Буду делать что хочу.  Это разве не свобода?
Старик усмехнулся.  На этот раз –  грустно.  И как-то…  понимающе.  Словно видел насквозь.  Не только Андрея,  но и…  что-то еще.  Что-то важное.
–  Клетка,  парень, –  сказал старик,  глядя на Андрея в упор.  –  Клетка –  она не здесь.  Не в этих стенах.  И не в этих решетках.  Клетка –  вот тут.
Он постучал пальцем по лбу.  По своей изрезанной морщинами голове.  Андрей вздрогнул.  Понял.  Не сразу,  но понял.  Клетка –  в голове.  Мысли…
–  Мысли? –  переспросил Андрей,  неуверенно.  –  Какие мысли?  Я…  я не понимаю.
Старик вздохнул.  Тяжело,  как будто поднимал что-то очень тяжелое.  Изнутри себя.  Свою прожитую жизнь.
–  А ты подумай, –  сказал он.  –  Подумай хорошенько.  Ты вот говоришь –  выйду на волю,  стану свободным.  А ты уверен,  что это так?  Что ты сможешь стать свободным?  По-настоящему свободным?
–  Я…  не знаю, –  признался Андрей.  –  Наверное…  наверное,  нет.  Наверное,  ты прав.  Клетка –  она не только здесь.  Она…  везде.  Везде,  где есть страх.  Где есть сомнения.  Где есть…  ограничения.
Старик кивнул.  Одобрительно.  Словно Андрей сдал какой-то важный экзамен.  Экзамен на понимание жизни.  Тюремной жизни.  И не только тюремной.
–  Вот именно, –  сказал старик.  –  Страх,  сомнения,  прошлый опыт,  чужие ожидания…  Вся эта шелуха –  она и есть стены твоей клетки.  Ты сам их строишь.  Каждый день.  Кирпичик за кирпичиком.  Думаешь –  не смогу,  не получится,  не достоин,  что люди скажут…  Вот тебе и клетка.  Готова.  Сиди и не высовывайся.
–  Но…  как же тогда? –  спросил Андрей.  –  Как же тогда выбраться из этой клетки?  Если она…  внутри меня?  Если стены –  это мои собственные мысли?

Старик усмехнулся.  На этот раз –  с легкой иронией.  Но уже не злой.  А скорее –  доброй.  Насколько доброта вообще возможна в тюрьме.
–  Выбраться?  А никак.  Клетка –  она и есть ты сам.  Твои мысли –  это и есть твоя клетка.  Понимаешь?  Ты станешь свободным,  только когда поймешь это.  Когда поймешь,  что клетка,  в которой ты живешь,  сделана из твоих собственных мыслей.
Андрей молчал.  Переваривал слова старика.  Сложные слова.  Непонятные.  Но в них было что-то…  что-то важное.  Что-то такое,  что могло изменить все.  Всю его жизнь.  Даже здесь,  в тюрьме.
–  Но…  если клетка –  это мои мысли, –  сказал Андрей,  наконец.  –  Значит…  значит,  я могу ее разрушить?  Если захочу?  Если перестану думать…  так,  как думаю сейчас?
Старик кивнул.  Медленно,  серьезно.
–  Можешь,  сынок.  Можешь.  Если захочешь.  Но это не просто.  Очень не просто.  Привычка –  великая сила.  Привычка думать,  как тебя научили.  Привычка бояться,  сомневаться,  ограничивать себя.  Эту привычку надо ломать.  С корнем вырывать.  Иначе –  никак.
–  А как? –  спросил Андрей.  –  Как ее сломать?  Эту привычку?  Как перестать бояться?  Как перестать сомневаться?  Как…  как стать свободным?
Старик замолчал.  Снова затянулся самокруткой.  Смотрел на дым.  Словно искал ответ в дыме.  В его причудливых изгибах.  В его мимолетности.
–  А вот это,  сынок, –  сказал старик,  наконец.  –  Это каждый сам для себя решает.  Универсального рецепта нет.  Но одно я тебе скажу точно.  Перестань думать о клетке.  Перестань ее видеть.  Перестань ее бояться.  И она исчезнет.  Сама собой.  Потому что ее никогда и не было.  Были только твои мысли о ней.  Твои страхи.  Твои сомнения.  Понимаешь?
Андрей задумался.  Снова молчание.  Но на этот раз –  другое молчание.  Не гнетущее,  не давящее.  А какое-то…  задумчивое.  Вдумчивое.  Он пытался понять слова старика.  Ощутить их смысл.  Внутри себя.  В своей душе.

–  Перестать думать о клетке… –  повторил Андрей,  тихо.  –  Перестать ее видеть…  Перестать ее бояться…  А что тогда?  Что тогда останется?  Если не клетка?
Старик улыбнулся.  Впервые за все время –  настоящей улыбкой.  Не кривой,  не горькой,  а светлой.  Даже доброй.  Неожиданно доброй.
–  Тогда останешься ты,  сынок.  Ты настоящий.  Свободный,  безграничный,  живой.  Таким,  каким ты и должен быть.  Таким,  каким ты родился.  До того,  как сам себе клетку построил.  Из своих глупых мыслей.
Андрей посмотрел на старика.  По-новому.  Увидел не просто зека,  не просто вора,  не просто усталого старика.  Увидел…  человека.  Человека,  который прошел через многое.  Который понял что-то важное.  Что-то такое,  что помогло ему выжить.  Не физически,  а…  духовно.  Внутри себя.  В своей душе.
–  А ты…  ты сам? –  спросил Андрей,  неуверенно.  –  Ты сам смог…  смог выбраться из клетки?  Из своей клетки?
Старик вздохнул.  Улыбка исчезла с его лица.  Глаза снова стали узкими щелками,  цепкими,  смотрящими насквозь.  Но в них уже не было пустоты.  Была…  грусть.  И какая-то…  примиренность?
–  Я…  я пытался, –  сказал старик,  тихо.  –  Пытался.  Не всегда получалось.  Клетка –  она цепкая,  парень.  Не так-то просто от нее избавиться.  Но…  моменты бывали.  Моменты просветления.  Когда чувствовал себя…  свободным.  Даже здесь,  в тюрьме.  Даже в этой дыре.
–  И что ты делал? –  спросил Андрей,  затаив дыхание.  –  Что ты делал в эти моменты?  Когда чувствовал себя свободным?
Старик задумался.  Снова смотрел на дым самокрутки.  Словно искал слова.  Слова,  которые могли бы объяснить то,  что невозможно объяснить словами.  То,  что нужно почувствовать.  На своем опыте.
–  Ничего особенного, –  сказал старик,  наконец.  –  Просто…  переставал думать.  Переставал думать о прошлом,  о будущем,  о клетке,  о себе,  о других.  Просто…  отпускал мысли.  Как облака.  Пусть плывут мимо.  Не задерживай их.  Не цепляйся за них.  Просто наблюдай.  И все.
Андрей молчал.  Пытался понять.  Отпустить мысли…  Как это?  Не думать…  Разве это возможно?  Разве человек может не думать?
–  Это…  трудно, –  сказал Андрей,  неуверенно.  –  Очень трудно.  Перестать думать.  Особенно…  здесь.  В тюрьме.  Когда все время думаешь о…  о свободе.  О доме.  О том,  что ждет тебя там.
Старик кивнул.  Понимающе.
–  Трудно,  сынок.  Очень трудно.  Но возможно.  Если захочешь.  Если будешь стараться.  Каждый день.  Каждую минуту.  Просто…  отстраняйся от мыслей.  Не борись с ними.  Не рассуждай о них.  Просто…  наблюдай.  И тогда…  может быть…  ты почувствуешь.  Что клетка исчезает.  Потому что ее никогда и не было.  Были только твои мысли.  Твои страхи.  Твои сомнения.  А ты…  ты свободен.  Всегда был свободен.  Просто… ты забыл об этом.
Старик замолчал.  Слова повисли в воздухе. Андрей тоже молчал.  Смотрел на старика.  Клетка… а может быть…  ее и правда никогда не было.  Были только…  мысли…