Народные истории и присказки

Как Осип Иванович лечил зуб

В городе небольшом жил один Осип Иванович — человек во всех отношениях достойный, но с такой патологической боязнью врачей, что предпочитал, скорее, ногу сломать и на костылях ходить, чем дать доктору хотя бы градусник сунуть.

Но вот однажды, как назло, разболелся у него зуб. Сначала ныл, потом колол, потом в висок стрелять начал так, что Осип Иванович уже не знал, то ли к образам кидаться, то ли в прорубь головой макнуть.

— Нет, — сказал он наконец, — к врачу не пойду ! Лечиться можно и народными средствами !

Сначала он привязал к зубу шерстяную нитку. Зуб не вылечился, зато нитку потом пришлось снимать с уха.

Потом приложил к щеке раскалённую медную монету. Монета оставила след, будто его в дуэли из пистолета стреляли.

На третий день он, наконец, созрел:

— Думал я, думал… Видно, без хирурга не обойтись.

Пришел он в больницу, сел в кресло, закрыл глаза.

Доктор посмотрел на него внимательно и говорит:

— Батюшки ! Да у вас этот зуб-то давно выпал !

— Как выпал ?!

— А так ! У вас в щеке ореховая скорлупа застряла !

И точно — вспомнил Осип Иванович, как три дня назад ел орехи и, должно быть, кусочек в десне застрял.

— Вот что значит народная медицина ! — воскликнул он. — Чуть голову себе не отпилил !

С тех пор врачей он уже не боялся, а вот орехи разбивал исключительно молотком.

                Март 2025.

Как Семён Прокофьевич с чёртом торговался

В уездном городке, жил-был Семён Прокофьевич Бакланов — человек столь жадный, что купцы, сбиваясь в кучки, крестились при его виде, а бедняки искали, где бы спрятаться с заработанной копейкой. Всё, что проходило через его руки, уменьшалось вдвое: сдача — в лавке, зарплата — у приказчиков, и даже ложка сметаны в борще таяла, стоило ему на неё взглянуть.

Как-то раз, считая медяки при свете сальной свечи, он возопил:

— Да чтоб мне черти денег дали! Да хоть весь свой товар бы им сбагрил, лишь бы с барышом !

Не успел он договорить, как свеча мигнула, и явился перед ним усатый чёрт в красных сапогах.

— Продавать товар, говоришь ? А я как раз скупщик, — молвил чёрт, лукаво поводя хвостом.

Семён Прокофьевич глаза прищурил.

— А ну, братец, почём возьмёшь ?

— По доброй цене ! Но только душу в придачу дашь.

Торг пошёл страшный. Семён Прокофьевич, хоть и испугался, но даром-то товар отдавать не хотел !

— А если я, вместо души, два пуда пшена сверху дам ?

— Никак нельзя !

— А может, душу только наполовину ? Верхнюю часть возьми, а низ-то мне оставь !

— Не положено, — вздохнул чёрт.

— А если я тебя сам куплю ?

Чёрт почесал рог.

— Что ж, если цену назовёшь — бери !

— Две гривны и три копейки !

Чёрт побледнел, засучил хвостом, но отказаться не мог — слово купеческое нерушимо !

Так Семён Прокофьевич стал владельцем самого настоящего чёрта. Теперь он посылал его торговаться на ярмарку, выбивать долги и даже греть самовар. А когда кто-нибудь спрашивал, как ему удалось обхитрить нечистую силу, он лишь прищуривал глаз и отвечал:

— Эх, братцы, главное — цену сбить !

                Март 2025.

Случай с поляком


I

В селе Кривоборье, где осенний ветер всегда несёт с собой запахи мокрой листвы, болотной тины и далёкого дыма, жил себе писарь Захарий Бубенец. Человек он был не бедный: имел хатку, лошадь, самогонный аппарат в погребе и добротную жену Агафью, что славилась своим тяжелым кулаком.

Но вот незадача — с некоторых пор стал он замечать, что что-то в жизни его идёт криво. То чернильница сама собой перевернётся, то табак из кисета исчезнет, то курица закричит человеческим голосом.

— Не к добру это! — бормотал он, поглаживая редкие усы.

А тут ещё, как на грех, появился в селе поляк. Не пойми откуда, не пойми зачем. Звали его пан Станислав. Высокий, в бархатном кафтане, с длинным лицом, что напоминало сморщенное яблоко. Говорил мягко, но глаза у него были какие-то беспокойные, словно он всё время подслушивал, о чём не должен был знать.

Пан Станислав снял угол у вдовы Дарьи и зажил по-своему. Днём гулял по селу, скупал у баб всякую рухлядь, а ночью у него в комнате светился огонёк, и слышалось что-то похожее на шёпот.

II

Захарий Бубенец не верил в ведьм, но в том, что пан Станислав был нечистым, он сомневаться не мог.

— Не нравится мне этот поляк, ох, не нравится! — ворчал он, поглядывая на хату вдовы Дарьи.

И вот, как-то раз, шёл он вечером домой после кружки-другой самогона у соседа, как вдруг слышит — за спиной кто-то дышит. Оглянулся — никого! Пошёл дальше, но снова — прямо в затылок кто-то ему дышит, и холодок пробегает по спине.

— Что за дьявольщина? — прошептал он, прибавляя шагу.

И тут, словно из-под земли, перед ним вырастает пан Станислав.

— Пан писарь, а чего вы так торопитесь?

— Домой иду!

— Ну и идите… но помните, не всё то чернильное, что на бумаге, а не всё живое, что движется!

И, сказав это, пан Станислав улыбнулся.

А улыбка у него была такая, что Захарий почувствовал, как волосы у него под шапкой зашевелились.

III

С тех пор покоя Захарию не стало. Каждую ночь ему снилось, будто он стоит посреди болота, а вокруг него мелькают огоньки. То вдруг из темноты раздаётся голос:

— Писарь, пиии-сааарь…

Он просыпался в холодном поту, а наутро обнаруживал, что его чернильница пуста, бумаги раскиданы, а в воздухе пахнет серой.

А потом начались пропажи. Сначала пропали сапоги. Потом — икона, что висела над кроватью. Потом жена Агафья, разозлившись, пошла было искать вора, да исчезла сама, оставив после себя только тряпицу от платка.

— Пропал я, — простонал Захарий, осеняя себя крестом.

И тут кто-то постучал в окно.

Обернулся он — а там пан Станислав.

— Готовы ли вы, пан писарь, к расплате?

— За что?!

— А помните, как вы в молодости списывали чужие бумаги, меняли числа в реестрах, обманывали людей?

— То… то по молодости было!

— Агафья тоже по молодости вас терпела, да вот терпение её кончилось!

Захарий закрыл глаза, сжав кулаки, но когда снова открыл их — поляка уже не было. Только на подоконнике лежала его пропавшая икона, вся почерневшая.

IV

С той ночи Захарий Бубенец сделался совсем другим человеком. Службу он бросил, самогонный аппарат разбил, а каждое утро ходил к церкви, молясь так, что старушки диву давались.

А пан Станислав?

Поляк исчез, как и появился. Говорили, будто его видели в другом селе, где после него начали происходить странные вещи…

И только однажды старуха-вдова Дарья сказала тихо:

— А не был ли он самим дьяволом?

Но, услышав это, никто не осмелился ей ответить.

                25.03.2025.

Приданое

В глухом, затерянном в степях имении старого помещика Гаврилы Афанасьевича Груздёва, среди потёртых книг, рюмок с недопитым наливками и потемневших от времени портретов предков, стояла древняя шахматная доска. Она была вырезана из черного морёного дуба, а фигуры, тяжёлые, гладкие, словно сами впитали в себя все людские думы и тревоги, неизменно стояли на своих местах.

Но особое место среди них занимал шахматный конь – тёмный, с изогнутой, как у боевого скакуна, шеей, с пронзительным взглядом крошечных янтарных глазок. Казалось, будто он осознавал всё происходящее вокруг и хранил в себе какую-то тайну.


Ходили слухи, что этот шахматный набор перешёл Гавриле Афанасьевичу от деда его, ещё при Екатерине служившего при дворе. Будто бы в этих шахматах была заключена душа обиженного когда-то человека. Но старик Груздёв был не из тех, кто верит в крестьянские сказки.

Он играл в шахматы в одиночку – против себя самого, что, конечно, удивляло гостей, но объяснялось просто: никто в округе не мог составить ему достойную партию. А если кто-то и садился за доску, то непременно проигрывал. И вот как-то раз приехал к нему погостить давний приятель, поручик в отставке Николай Иванович Скуратов.

– Гаврила, а что это у тебя конь-то будто живой? – спросил он, задумчиво разглядывая фигуру.

– А, это… Игрушка семейная, – отмахнулся Груздёв, – Хочешь, сыграем?


Партия началась. Гаврила Афанасьевич играл за чёрных, Скуратов – за белых. Но стоило поручику сделать неосторожный ход ферзём, как Груздёв засмеялся и передвинул своего коня.

– Шах! – заявил он.

Скуратов нахмурился. Он был хорошим игроком, но что-то в этой партии его беспокоило. Он ощущал, как холодок пробежал по спине.

– Слушай, Гаврила, а мне кажется, или конь-то у тебя… сместился сам?

Помещик усмехнулся:

– Пить тебе надо меньше, друг ты мой.

Но стоило поручику отвернуться, как он снова заметил: шахматный конь немного наклонился вперёд, будто готовился к прыжку.


После ужина гости разошлись по комнатам. Но Скуратову не спалось. Мысли о странной фигуре не давали покоя. Он крадучись вернулся в гостиную. Лунный свет падал на шахматную доску, и там, на своём квадрате, стоял конь.

Но вот что странно – он не стоял так, как его оставили. Он изменил положение.

Поручик шагнул ближе, наклонился – и вдруг ему показалось, что глаза фигуры вспыхнули злым светом.

Он вздрогнул и отпрянул.

А утром Гаврилу Афанасьевича нашли мёртвым. Лицо его застыло в гримасе ужаса, руки сжимали грудь, а на полу, у кровати, лежал тот самый конь.

Больше в том доме никто не играл в шахматы.

                Март 2025.

Пропавшая шапка

В одной глухой деревушке, затерянной среди белых снегов, жил некий Тихон Опанасович Лопух, человек добрейший, но с таким выражением лица, будто его всю жизнь щипали гуси. Был он невелик ростом, но широк в плечах, а главное – обладал замечательной меховой шапкой. Шапка сия была предметом зависти всей округи, ибо была такой лохматой и густой, что в ней можно было спрятать целый обед.

Однажды, в студёный зимний день, когда мороз сжимал уши, а небо хмурилось, будто не выспавшись, Лопух вышел на улицу в своей любимой шапке и направился в кабак к куму Панкрату. Дошёл, естественно, со всеми деревенскими остановками: сперва поклонился барскому дому (из уважения, хоть и пустой он стоял уже пятнадцать лет), затем обошёл прорубь, где бабы стирали бельё и щипали его за рукава, а потом еще полчаса воевал со своим соседом дядькой Ерофеем, который утверждал, что в прошлом году Лопух взял у него в долг полтора мешка муки.

Когда, наконец, добрался до кабака, Тихон Опанасович шапку свою прижал к груди, как дитя, отряхнул снег и вошёл. Внутри было тепло, пахло пряниками, квасом и немного – чуточку совсем – гарью, потому что кухонный самовар вечно коптил. Кум Панкрат встретил его радостно, налил чарку, за ней вторую. Слово за слово – пошли разговоры, шутки да байки.

Проснулся Лопух уже в сумерках. Голова гудела, ноги не слушались, но главное – пропала шапка!

Тут же поднялась суматоха: Панкрат уверял, что видел её на скамейке, баба Дуня кричала, что видел её у кузнеца, а местный поварёнок, который вечно нос засовывал куда не следовало, утверждал, что видел, как шапка сама выбежала за дверь.

Тихон Опанасович выбежал на улицу. Мороз, как будто только и ждал, чтоб схватить его за уши!

– Ах ты, шельма меховая! – взвыл Лопух и бросился в поиски.

Шапку он искал долго, чуть не замерз насмерть. Встретил старуху, которая шепнула ему, что шапку утащил домовой, но за полтора медяка может сказать, где она. Тихон Опанасович не поверил. Пошёл к кузнецу – тот рассмеялся и показал свою собственную шапку. Пошёл к соседу – тот заподозрил в нём вора и едва не пустил в ход ухват.

Наутро же шапка нашлась самым удивительным образом.

Оказалось, что Лопух, когда входил в кабак, так увлёкся рассказами про соседа-должника, что, сняв шапку, сунул её в тулуп за пазуху, где она и пролежала всю ночь!

Ох, как смеялась деревня! А Тихон Опанасович с той поры перестал злоупотреблять чарками – уж больно не хотелось второй раз искать шапку среди сугробов.

                Март 2025.

Самогон на хуторе

Глубоко в лесах, на старом хуторе, жил дед Матвей. Человек он был основательный, бывалый, знающий толк в хозяйстве и, разумеется, в хорошем самогоне. Гнали его на хуторе издавна: еще его дед, старый казак Прохор, ставил медные аппараты и выдавал напиток такой крепости, что даже волки в округе обходили его стороной.

Матвей не нарушал традиций. Варил самогон из собственного зерна, ключевой воды и, как он любил говорить, "с чистой совестью". Говорили, что его напиток не просто пьянит, а заставляет человека вспоминать молодость, забывать про горести и, если выпить с чувством, даже видеть будущее.

Слух о самогоне Матвея разнесся далеко за пределы хутора. Однажды к нему приехал участковый Петр Николаевич. Он был человек не строгий, но служба есть служба.

— Дед, говорят, у тебя тут… это… незаконное производство?

Матвей хитро прищурился.

— Да какое производство, сынок? Так, хобби народное.

— Ну-ну. А что за запах по всему хутору?

Матвей, не моргнув глазом, отвечает:

— Это пчелы. Мед варят.

— Хм. А почему пчелы в бочку с трубой летают ?

Дед усмехнулся:

— Дык, умные! Понимают, что доброе дело тут варится.

Посмотрел участковый на Матвея, вздохнул, потом огляделся и спросил:

— А попробовать можно ?

С той поры Петр Николаевич зачастил на хутор "с проверками". А дед Матвей продолжал варить свой знаменитый самогон, втайне веря, что хороший напиток может примирить даже самых строгих стражей закона.

                Март 2025.

Сквозь лес, да в саму пасть

Вечер уж подбирался к самой глубокой ночи, когда учительница Анна Степановна, кутясь в свой старенький, в трёх местах штопаный платок, шагала по заснеженной дороге меж двух деревень. Лес по обе стороны чернел густо, ветви дерев, как руки зачарованных упырей, склонялись низко, будто желая дотронуться до её худенькой, согбенной фигуры.

Она знала этот путь. Знала его и днём, и ночью, и летом, и в самые лютые морозы. Не впервой ей было пробираться меж сугробов, слушая, как хрустит снег под валенками, как ветер стонет меж кривых осин, будто душа неприкаянная ищет пристанище. Но нынче, ох, нынче что-то было не так.

Сначала она услыхала, как будто бы шаги за спиной. Остановилась — тишина. Только ветер да собственное дыхание, что, словно паровой самовар, изо рта клубами вырывается. Пошла дальше, и вот опять — будто кто-то крадётся следом, осторожно, затаившись, но не отстаёт.

— Господи, спаси и помилуй, — шепнула она, чувствуя, как стынет в груди.

И вдруг… впереди, у поворота дороги, мелькнули тени. В лунном свете вырисовались три тёмные фигуры. Стояли неподвижно, как каменные изваяния, только глаза жёлтыми искрами горели.

Волки.

Анна Степановна перекрестилась да едва не охнула. Ноги её стали ватными, руки похолодели. Бежать? Да куда? Обратно в деревню далече, впереди же — серые хищники, страшные, голодные.

Тут первый шагнул вперёд. Голову опустил, морду вытянул, словно принюхивается, словно знает, что эта маленькая, беззащитная человечка — уже добыча, уже в его пасти. Второй, худющий, с рваным ухом, зарычал, клацнув зубами. Третий молчал, но смотрел так, что мороз пробежал по спине сильнее, чем от самой лютой стужи.

Анна Степановна, дрожа, медленно расстегнула свою холщовую сумку. Там у неё оставался кус хлеба — да не ей уж его есть. Вынула, дрожащей рукой кинула в снег.

Волки не шевелились. Лишь смотрели.

А что, если… Что, если этот хлеб им ни к чему? Что, если они желают крови?

— Ах, да что ж это… — вырвалось у неё, и голос дрогнул.

Но тут тот, что с рваным ухом, медленно шагнул назад. Второй метнул взгляд на вожака, и через мгновение вся троица молча исчезла в темноте, словно не было их, словно привиделись они на этом ночном пути.

Анна Степановна ещё долго стояла, не решаясь сдвинуться. Потом перекрестилась в третий раз и пошла дальше, торопясь, пока ноги держат, пока страх не сковал окончательно.

В ту ночь ей долго не спалось. Всё слышался ей за окном вой — протяжный, печальный, будто бы звала её лесная нечисть, будто предупреждала, что дорога её ещё не окончена.

                Март 2025.

Курительная трубка

В одном уездном городке, о котором ни в старых хрониках, ни в новых газетах не упоминалось, жил чиновник восьмого класса по имени Порфирий Семёнович Голопуздров. Человек он был неплохой, хотя и с некоторыми странностями. Главной его особенностью была его курительная трубка — длинная, чуть кривоватая, с янтарным мундштуком, а главное, с таинственным прошлым.

Говорили, будто досталась она Порфирию Семёновичу от покойного дядюшки, служившего еще при Екатерине II. Но злые языки шептались, что трубка не простая, а зачарованная. Якобы, если зажечь её в глухую полночь, можно увидеть то, чего простым смертным видеть не положено.

Сам Порфирий Семёнович в подобные россказни не верил, но однажды, поддавшись любопытству (а может, под влиянием третьего графина клюковки), решил испытать трубку. Часы на городской ратуше пробили двенадцать, за окном завывал ветер, в камине потрескивали угли. Чиновник уселся в кресло, набил трубку турецким табаком, поднёс к ней огонь…

И вдруг комната изменилась. Стены растянулись, мебель поблекла, а напротив него, в том самом кресле, где обычно сидел сам Порфирий Семёнович, появился некто. Высокий, худой, в поношенном кафтане, с жёлтым, как старый пергамент, лицом. Глаза его горели зловещим огнём.

— Куришь? — спросил незнакомец, усмехаясь так, что у чиновника побежали мурашки по спине.

Порфирий Семёнович хотел ответить, но язык прилип к нёбу.

— Ну-ну, кури, кури, — продолжил гость. — Только знай: всякий, кто эту трубку раскурит, должен будет долг вернуть…

— Ка-какой долг? — заикаясь, выдавил Порфирий Семёнович.

Но незнакомец только рассмеялся, а затем растворился в дыму, который, казалось, клубился прямо из трубки. В ту же секунду в комнате послышался жуткий вой, свечи погасли, и чиновник, потеряв сознание, рухнул на пол.

Очнулся он только утром, с дикой головной болью. Комната была в порядке, трубка лежала на столе, словно ничего не произошло. "Глупости! Наверное, почудилось", — подумал он.

Но стоило ему выйти на улицу, как соседи шарахнулись от него, а лавочник, у которого он всегда покупал свежие булки, перекрестился и захлопнул перед ним дверь.

— Господи, да что с вами? — пробормотал прохожий, вглядываясь в Порфирия Семёновича.

Чиновник бросился к зеркалу в своей квартире и… чуть не лишился чувств: его лицо стало точь-в-точь как у того ночного гостя — жёлтое, сухое, с зловещими огненными глазами.

С тех пор Порфирий Семёнович пропал. Говорят, что в городке иной раз видят тёмную фигуру с курительной трубкой в зубах. И всякий, кто попробует закурить из этой трубки, бесследно исчезает.

                Март 2025.