Нуар в языческих тонах

У дневного солнца обрекающий оранжевый свет. Его давящий зной похож на тесную пещеру даже посреди открытой воды. Достигая щелей в стенах и потолке, перезрелый апельсиновый огонь разбивается на решетку светотени.
Темная полоса.
Золотая.
Темная.
Они безмятежно лежат на стенах, канопах, скулах, назойливо тепло на моем затылке, отражаются в металле зеркал и драгоценностях. Черно-оранжевые линии смиренно огибают дальний угол, в котором еле уловимо дышит Джендэйи.
– Я не могу быть далее двух стадиев от Божественной, – говорит нависающий надо мной Кейфл. – Но Сет грозит нам муками до тех пор, пока не сгинет зло, – как и все в помещении, кроме задней стены и Джендэйи, схенти Кейфла, его красный пояс, большие серьги, подбородок, лоб испещрены порезами света, между которыми зияют впадины тьмы.
Телохранитель призывает меня выяснить тайну нашего здешнего соседа, призывает избавиться от него, ради всех, ради фараона, ради Джендэйи, ради Пта. Когда он произносит слова, его нижняя челюсть и воспаленные десна прыгают на границе света и тени.
– Это воля Божественной, – говорит он, и мне на миг кажется, будто Джендэйи приподнимает голову, и скудная солнечная линия окаймляет ее взгляд.
Моргаю, и Божественная вновь оказывается в сумраке, окруженная вазами, чашами и одеждами, заточенная в роскошь, которую почти невозможно разглядеть.
– Божественная обещает тебе почетное погребение после смерти в случае успеха. В любом месте Та-меху, доступном для небожественных. И ты получишь столько фигурок Гора, сколько будет необходимо.
Дождавшись моего согласия, телохранитель Кейфл указывает жестом на выход. Поднимаюсь с застилающего дощатый пол паруса, раскрываю льняные занавеси у себя за спиной и, пройдя, плотно свожу их обратно перед тем, как отворить дверь на улицу. Между занавесями и дверью валяется свернутая комком шерстяная тряпка, о которую я вытирал мокрые ноги, прежде чем войти.

Деревья, растущие из воды. Изогнутые будто простудой стволы поднимаются над водной гладью или зарослями тростника, чтобы через пару ксилонов вновь согнуться к ним ярко-зелеными листьями. Здесь не слишком много деревьев, в основном речная трава, но дальше виден густой лес, лес, тянущийся со дна сквозь водную поверхность. Хемуу не дотащили корабли до прохладной чащи: несколько рабочих погибли от истощения и палящего солнца, и у нас не осталось рук, чтобы преодолеть хотя бы хет.
Но все благодарны богам за это.
Моя верхняя схенти закатана до колен, сандалии в руке. Вода омывает икры. Омывает низы бортов наших шхун. После визита к Джендэйи снимаю душный черный парик.
Нет смысла заменять его не менее жарким клафтом. Поэтому через две ночи после остановки я сделал себе головной убор из тростника, такого же, каким выложена крыша здешнего жилища Божественной, такого же, который растет по всей округе. Сначала убор был в форме полусферы, он закрывал лишь голову. Чтобы солнце не слепило глаза, я приделал широкий лист-козырек. А через ночь прикрепил листья-поля по всему периметру, защищая шею. Хемуу странно смотрят на меня и мои круглые поля до сих пор.
Их шхуна ближайшая к кораблю Джендэйи. Когда мы застряли здесь, у хемуу было два судна, но одно растащили на доски для постройки храма Божественной прямо на палубе ее корабля, и теперь рабочие ютятся на оставшейся шхуне. Уже к третьему дню в этой глуши они разобрали мачту, чтобы сделать подпорки для навеса.
Сейчас часть из них спит, другие ловят рыбу острогами и сетями. Их шхуна раскачивается даже на мели, ее не подпирали срубленными стволами деревьев, как корабль Божественной, лишь привязали к деревьям.
Поднимаюсь на борт, меня встречают хмурые взгляды двух бодрствующих хемуу. Хемуу обязаны доложить, когда вернется Акэнатон со своими людьми. Они тоже хемуу, и Кейфл послал их разведать местность примерно месяц назад, когда шел Хут-Херу. Теперь уже заканчивается Нехеб-Кау, весь Та-кемет собирает урожай. Тогда хемуу ответили, что они принадлежат божественному Тимайосу, не божественной Джендэйи. Но все они боялись рослого Кейфла и потому выполнили его указание. Сейчас хемуу говорят мне, что Акэнатон с другими рабочими не возвращался. Может, их съели аллигаторы, говорят хемуу. Но скорее всего, убили злые духи. Даже спящие хемуу блестят от пота.
Джендэйи обещала мне почетное погребение. То, чего я хотел с самого отрочества. Сколько раз приходилось прикасаться к саркофагам, к ровным каменным блокам изнутри гробницы. Эти неземные коридоры и проходы, отворяющие двери к подлинной жизни – сколь много раз я видел, чувствовал их, но никогда не владел.
Прощаюсь с рабочими и покидаю небольшой корабль. Вновь вода, которой недостает прохлады и чистоты, плещется вокруг ног. Всматриваюсь вдаль, боясь пропустить неприметный знак богов, ниспосланный нам в помощь.
В стороне, откуда мы приплыли, насколько хватает взгляда, один лишь тростник. Бескрайние высокие заросли зеленых лезвий, еще два месяца назад торчащие над водой лишь спитами своих стеблей, а теперь громоздящиеся неприступной стеной почти в человеческий рост. Впереди учащение торчащих из воды деревьев, вплоть до густых зарослей через три-четыре схена. До места, пропитанного злом.
Во время Ахета эти деревья были скрыты наполовину. Наши корабли плыли мимо торчавших из воды зеленых крон и раскинувшихся пальмовых языков. 

В этом путешествии мы сопровождали племянницу фараона Та-уи, божественного Тимайоса, к ее будущей гробнице на берегу одного из озер Уадж-Ура. Дар фараона. Из-за угроз со стороны некоторых племен Хеку-хасет, расселяющихся в Та-меху, Божественный не смог выделить большой отряд для сопровождения. Он дал племяннице личный корабль, опекуна, двух телохранителей, троих служителей храма, два судна с хемуу и охрану из солдат лояльных племен Хеку-хасет. Наши хемуу везли их на отдельном корабле. Джендэйи должна была прожить до следующего Ахета в небольшом поселении на побережье, а потом тем же маршрутом отправиться обратно.
В стороне от застывшего корабля Хеку-хасет, среди прочих деревьев, есть одно, чьи ветви держат безжизненное тело, испепеляемое солнцем. Если знать об этом, тело можно разглядеть даже отсюда. Я знаю.
Когда стало ясно, что наши корабли заплыли не в тот пролив, уже завершался Ахет и уровень воды в Итеру начал падать. Хемуу уверили, что мы не успеем вернуться, поэтому стоит двигаться вглубь пролива. Впереди мы видели зелень деревьев и надеялись, что найдем там крепкую плодородную землю с поселениями Та-меху. Но оказалось, боги не полностью отзывают воды из этих мест, а значит, на много атуров вокруг нет подходящих территорий для городов и деревень. К тому времени два крупных корабля – корабль божественной Джендэйи и корабль Хеку-хасет – стали цеплять дно, сломали килевые брусья, а вскоре окончательно сели на мель. Хемуу тащили их вперед при помощи своих небольших суденышек, а бывшие гребцы тянули руками за волокнянные штаги, идя по грудь в воде под изнуряющим солнцем.
Корабль Хеку-хасет стоит поодаль, самым последним по направлению движения, которого больше нет. Хасеты почти не знают нашего языка, лишь Саф, их шрамированный кривоногий предводитель, изредка говорил с гребцами. Но с тех пор, как  хасеты обнаружили изуродованное тело его брата, Саф хранит молчание. Не считая погибших от изнурения рабочих, это была первая жертва нашей вынужденной стоянки. Искореженный труп брата Саф с соплеменниками заметили ранним утром на ветвях одного из деревьев. У погибшего были переломаны руки и ноги, пробит затылок. Саф не горевал над телом, не проронил с тех пор ни слова. Лишь жестом приказал нашим гребцам и рулевому убраться с корабля, чтобы там остались жить только хасеты. Хеку-хасет не стали снимать тело с дерева, они были кочевниками и могли похоронить своего лишь в земле.

Отсюда я вижу, как над высохшим трупом кружат плотные рои мелких мошек. Разложившийся темный силуэт среди листвы, добыча многоглазых. Я больше всего боюсь быть похороненным подобным образом. Грязно, без богатств и крыши. Боюсь больше всего в жизни. Воду мы с тех пор набираем в другой стороне.
После той находки Кейфл с помощью второго телохранителя убил рулевых хемуу и опекуна племянницы фараона. Кейфл объявил себя голосом Божественной и с тех пор никому не позволяет говорить с ней напрямую. Меня с двумя другими служителями храма телохранитель прогнал с корабля. Нам дали немного досок, табуретки с ножками в виде копыт и оставшийся от разобранного корабля хемуу парус, чтобы мы соорудили жилище. Табуретки пришлось ставить прямо в воду, досок не хватило на что-то полезней одноместной лежанки, возвышающейся над водной гладью лишь на какие-то три теба. Свою хижину мы оборудовали рядом с оставшимся забитым людьми кораблем хемуу, у одного из деревьев. Через ветки перекинули парус, сделав из него потолок и две стены. Третьей, самой узкой стеной послужил ствол дерева, на месте четвертой у нас был вход. Двое других служителей – пожилые люди, поэтому первый умер спустя неделю, второй – умирает в данный момент. Он не встает с дощатой лежанки уже третьи сутки, и мне приходится спать на двух табуретах. На моих бедрах появились небольшие отеки, наверняка налились мешки под глазами – за свой внешний вид мне стыдно перед богами.
Когда я захожу в лачугу, он кряхтит и просит пить. Но боги учат: ниже человеческого достоинства ухаживать за равным, который не может налить себе воды. Тем более, когда она так близко.   

Все время до ночи провожу в беседах с богами и попытках узнать ответ. Я спрашиваю Онуриса, кто может охотиться на нас; спрашиваю Анубиса, что нужно ему от тех, кому еще рано переправляться на другу сторону; прошу Гора указать мне путь к победе над злом, обитающим в этих лесах; я курю смесь из трав для вещих снов, но из-за сырости травы потеряли свой чудодейственный эффект. Я тщетно пытаюсь заснуть, надвинув головной убор с полями на лицо. Прошу Себека наполнить воды Итеру, чтобы мы могли уплыть.
Уже вечером, перед обыденным сном, когда наш новый речной мирок погружается в стрекочущий рокот, я раздеваюсь, беру лезвие, мыльную пасту, духи и выхожу на чистый от тростника участок воды. Там я обмазываю пеной все тело, сбриваю выросшие за день на голове волоски, брею ноги, случайно оставляя мелкий порез, полностью брею пах, грудь и подмышки. Затем втираю в кожу жирные духи с тягучим устойчивым ароматом. Я смотрюсь в свое отражение в свете луны, любуюсь покрытыми рябью воды мышцами, своими нечеткими скулами и лысой идеально круглой головой. Стараюсь не смотреть на пятна отеков на ногах. Мне порой кажется, что я забрал у сестры слишком мало красоты. Жаль, бронзовое зеркало осталось у Джендэйи, мне не хватает четкого отражения сильнее, нежели самой Божественной.
До сих пор не знаю, что тогда произошло между Кейфлом и опекуном. Почему он убил его и двух хемуу, почему выгнал нас и остался в корабельном храме вместе с Божественной, говоря от ее лица. Смел ли он взять ее, смел ли командовать…
Спустя несколько дней после своих убийств, Кейфл решил отправить Акэнатона с отрядом в лес, узнать, есть ли смысл двигаться дальше пешком. Когда прошла неделя с момента ухода хемуу, Кейфл послал другого телохранителя следом. Две ночи спустя мы выловили его голову. Распухшая, отрубленная рваным рассечением. Вывороченная челюсть, чтобы в рот поместилась вторая голова.
Детская, а может, голова карлика.
Он был убит раньше телохранителя, но ненамного. Тогда я для себя решил, будто это око во рту. Знак того, что зло среди нас.
Чтобы не гневить богов, мы не пустили голову дальше по течению, которое вынесло бы ее в тростник, к общей могиле. Мы поставили голову на нос корабля Божестенной, а она пожертвовала находке часть своих драгоценностей. Кейфл возложил их к посиневшему подбородку.
Голова в голове. Она и сейчас стоит там. Глаза мертвого телохранителя закрыты. Глаза маленького лица у него во рту расширены от посмертного ужаса. 
В последовавшую неделю еще несколько хемуу пропали во время ловли рыбы. Изуродованные тела одних мы нашли, другие пропали в глубинах чащи. Тогда оставшиеся хемуу стали открыто говорить о злых духах. Многие приготовились к смерти. По ночам они до сих пор держат все пожитки в руках и на боку с подтянутыми к груди коленями. 
Хеку-хасет по-прежнему не говорят с нами, они живут, словно отдельным племенем на чужом корабле. Некогда хасеты зависели от нашей рыбы, но сейчас они вдоволь насмотрелись на рыбаков, чтобы отнять снасти и суметь обеспечить себя самостоятельно. Теперь, когда у Божественной остался один телохранитель, и погибло столько хемуу, хасеты могут легко убить нас.

Наутро меня будят возгласы изумления. Сквозь сон я не разбираю слов. Суставы болят после табуреточной ночи. Нечаянно роняю табурет, на котором покоятся ноги. Пятки плюхаются в воду и легко бьются о дно, с лица спархивает убор, машинально ловлю его. Я понимаю, что служитель храма на плавучей лежанке мертв. Кажется, кто-то снаружи говорит «как такое возможно?». Служитель не дышит. Крики зовут всех взглянуть на невиданное. Выхожу на утреннее безжалостное к пробужденным солнце. Меня ослепляет, корчу гримасу от рези в глазах и прикрываю лицо ладонями.
– Это же кровь, – множество голосов, будто хором, повторяют за пределами наброшенной на меня белесой слепоты. – Кровь, кровь, кровь.
Когда Амон-Ра позволяет использовать его божественный свет, чтобы видеть, становлюсь свидетелем невообразимого. Я просил наполнить воды Итеру, но просил об этом не Ам-хеха. Все, что вчера выглядело как вода, сегодня стало красным; от леса, через тростник, через наши корабли, ноги, сети, дальше, до линии горизонта. Вместо болотной серости, оттеняющей зеленый цвет тростника, по всей ширине, по всей длине, текут великолепные красные воды. Растения не ведают, что случилось с великой рекой, и продолжают впитывать корнями ее дары, наливаясь несвойственной им энергией. Как же красиво, как невероятно красиво.
Теплая снаружи у икр, теплая внутри кровь.
– Куда же утекает вся эта жизнь..? – хемуу с борта корабля обращается ко мне. – Куда, храмовик? Это крокодилы вышли к побережью насытиться? Или прекрасный знак богов?
Не отвечаю ему, возвращаюсь в свою лачугу. Красный цвет воды внутри, я не заметил сразу. Складываю руки мертвого служителя на груди и стаскиваю тело в кровавую воду. Как и предыдущего, этого я пускаю по слабому течению от леса, в сторону моря. Служитель плывет проторенным маршрутом в иных оттенках. Вспоминаю сестру.
Хемуу уже жадно лакают воду, встав на четвереньки, словно псы.
Хасеты, кажется, не заворожены источением жизни, происходящим на их глазах. Как будто они причастны. Как будто они наши злые духи. Или боги, подарившие столь прекрасное зрелище. Саф, молча, стоит на борту корабля и смотрит на нас, изумленно топящих ноги или взгляды в крови. Он слишком далеко, чтобы я разглядел выражение покрытого морщинами и шрамами лица. Но я знаю, его взор прикован к нам.
Хемуу неустанно спрашивают о красной воде. О том, что может значить это чудо. Кейфл хмуро озирается; он с утра стережет на палубе, не заходя к Божественной. 
Надвигаю убор на глаза и направляюсь к хасетам.
Рисую ногами разводы на красной воде.
Когда я подхожу к нашему кораблю, отобранному Хеку-хасет, оставляя где-то позади изумленные возгласы, Саф жестом приказывает остановиться. Трап убран на палубу, корабль кренится, и один и бортов упирается в толстое древо. Обездвиженный гигант в крови.
Поднимаю голову к Сафу, приходится еще больше надвинуть на лицо убор с полями. Листва не останавливает лучи Ра, лучи столь ярки, что растворяют в себе ветви и их тени. 
Низкорослый Саф с носом-горбинкой не смотрит на меня. Морщинистый муж, потерявший брата.
– Ты прогневан, знаю, - кричу ему снизу. – Родной тебе переплыл на другую сторону, это часто повод для тоски здесь, в нашем мире. Но великая радость там. Радость тому, о ком ты тоскуешь, – говорю. – Я бы не смел тревожить тебя в горечи, но посмотри на этот волшебный знак богов.
Наклоняюсь и зачерпываю в ладони воду. Блестящие на солнце красные капли просачиваются через мои пальцы.
– Ты видишь? – спрашиваю. – Видишь это великое чудо? Боги ждут от нас решения. Иначе злые погубят всех так же жестоко, как погубили твоего брата.
Саф роняет на меня взгляд, полный презрения. Саф, возможно, понимает, что его брата убил Кейфл. В назидание, после того как тот спустился в воду и попробовал ловить рыбу с помощью наших сетей. Кейфл убил его тайно, когда тот справлял нужду в тростнике. Кейфл не сумел укрыть секрет от Божественной и опекуна. Опекун был недоволен Кейфлом; возможно, потому тот и убил его.
Я думаю, что Саф собирается демонстративно уйти, но хасет лишь отводит глаза и вновь безмятежно вглядывается в наши корабли и в копошащихся там людей.
Когда я разворачиваюсь и делаю шаг, чтобы уйти, он размеренно произносит мне в спину:
– То, что ты мне показал, касается вас и ваших богов. Только. Скоро все закончится, мицраим.
Яркое солнце мешает мне обернуться и увидеть его лицо.

Кейфл бьет меня, не снимая с пояса одноручную булаву. Она стучит его по голени во время резких выпадов, но он не замечает.
Кейфл встретил меня по пути от хасетов, зажал шею захватом и швырнул в тростник, питаемый кровавой водой. Как только я поднялся, мне в нос прилетел огромный кулак. Я снова плюхнулся в кровь. Неясно, где моя собственная.
 Кейфл бьет, не снимая с пояса одноручную булаву.
– Не смей ходить к ним и заводить беседы, – говорит он, поддерживая мой затылок над потоками крови одной рукой и продолжая разбить нос другой. – Что если они прознают? Может они читают твои мысли. Тогда можешь начинать искать кол для своей головы!
Снова удар.
В детстве мы с сестрой много времени проводили вместе. Играли. Примерно с девяти лет стали по очереди хоронить друг друга в песке, выстраивая насыпи, подобные каким делают для своих погребений божественные фараоны.
Снова удар. Кейфл не дает мне захлебнуться, держит, но продолжает яростно бить. По лицу, по бокам, в живот. Как же много синяков и ссадин. Я становлюсь чересчур уродливым.
Помню, как мы с сестрой пообещали друг другу, что тот из нас, кому больше повезет и кто погибнет первым, получит в дар от второго самое почетное погребение из возможных. Мы много раз продумывали план, как отнять гробницу у какого-нибудь слуги умершего фараона и быть похороненным в ней вместе с Божественным. Подменить тело. Или даже убить этого слугу и пустить тело по водам Итеру. А чтобы сердце не перевесило, возьмем с собой фигурки Гора, говорила тогда сестра. Но я не знаю, взвешивают ли сердца слуг, говорила она.
– Слышишь, храмовник? – Кейфл трясет меня, схватив за плечи. – Больше ты не ходишь к хасетам. Не ищи у них помощи. Ее неоткуда ждать, Божественный фараон Тимайос специально послал свою племянницу в эту глушь.
Я всегда считал, что умру раньше сестры. Но ее забрали в молодости. Позже, служа в храме, я понял, она сполна получила свое погребение. Мою красивую сестру удостоили чести играть роль Исиды во время подъема великой реки. Ее, улыбающуюся, непонимающую, спустили на плот, заставленный дорогими приборами, и тот уплыл по течению за линию горизонта. Там она нашла дорогу в настоящий мир. Множество людей собралось на берегу тогда, все они кричали и плакали от радости. Роль Исиды была много лучше всего, что мог дать сестре я. Но сам я остался ни с чем. Больше никто не одарил бы меня даром благоденствия – достойной гробницей; только сестра понимала, насколько это важно. Все остальные, кого я знал, оказались смиренны, не просили многого ни себе, ни близким.
– Фараон принес свою племянницу в жертву великой воде. И всех хасетов, с которыми ты ищешь бесед, – по бритой голове Кейфла текут красные капли, упавшие на него брызгами. – Об этом знали рулевые и опекун. Мы дар богам, который должен сгинуть во имя мира на суше. Понимаешь теперь? – наконец он отпускает меня в теплые кровавые объятия.
Занимайся своим делом, говорит он, нам отрезан путь домой, говорит, так хоть избавься от злых духов. Кейфл уходит, а я рыскаю в зарослях, истекая кровью и ища лечебные листья средь стены бесполезного тростника.

Даже вечером невыносимо жарко. Духота и тяжесть Ра остаются и после того, как сам он уходит. Мне трудно дышать. Нос зажат толстым листком, из-под которого ползут сухие кровоподтеки. Губы распухли, ноют ребра. Я сижу в своей хижине, закинув ноги на соседний табурет, и стараюсь сосредоточиться. Но проклятая боль сметает все мысли словно слуга с опахало. В зазорах ненадежных стен моей лачуги мелькает раскаленная линия заката, сжимающаяся, словно сонное око. Красная вода подо мной безмятежно течет в эту далекую расщелину. Закат, пьющий кровь. С другой стороны источающий зло лес уже погрузился во тьму и стал черным, как беззвездное небо. Я не поворачиваюсь к нему.
До полуночи или уже после она появляется из тьмы, чуть слышно рассекая изящными голенями воду и неся в руке свечу. Вижу слабую игру огня на парусе перед собой.
– Я отправила Кейфла далеко назад, за корабль хасетов, он пробудет там до утра с одним из хемуу, – говорит она, отодвигая край паруса у меня за спиной. – Ты знаешь, он часто плачет. Кейфл. На самом деле, он боится. Не знает, что делать, всегда спрашивает совета, жалуется на свои больные зубы. И плачет, постоянно плачет.
Божественная обходит меня, положив руку на плечо. На ней полупрозрачный калазирис, на лице красивая черная искусственная борода, браслеты на запястьях. Большой цилиндрический кусок жира закреплен на голове, он тает в душном зное.
– Возможно ты этого не видишь, – произносит она, ставя свечку на подлокотник табурета. – Но женское тело прекрасно. По-своему, не как мужское, но все же прекрасно.
 Джендэйи обнимает себя. Оттенок ее накладной бороды, заплетенной аккуратными косичками, в свете огня похож на блеск мазута. Он манит мой взор.
От цилиндра на голове Божественной расходится терпкий запах. Топящийся жир стекает густыми каплями по ее лицу и волосам на плечи, одежду. Капли оставляют блестящие следы, грузно виснут на темных ресницах. Аромат быстро заполняет мое мирское жилище, кружит голову. Джендэйи закрывает глаза и медленно крутит головой, массируя свою шею. Ловлю ее бороду и легко притягиваю к себе. Запах от цилиндра становится ощутимей. Джендэйи подносит свой нос к моему и легко трется сначала с одной стороны, затем с другой. Капли жира падают на мое лицо, на грудь. Она будто тает, как и ее свеча. Обхватываю Божественную за талию, прощупываю живот. Джендэйи напрягает мышцы пресса, чтобы мне было приятно. Мышцы рук. Но у нее сексуальны лишь накаченные бедра, в остальном она слишком слаба, женственна. Грудь слишком мягкая, не сравнится с напряженной рукой сильного красивого человека. Мы продолжаем тереться носами, и я вновь сжимаю ее крепкие бедра. Джендэйи садится сверху, ее борода щекочет мое лицо, тающий жир покрывает нас с головы до пояса. Развязываю нижнюю схенти, Божественная поспешно скидывает свои одежды. Ткань падает в воду и пропитывается красным. Джендэйи привстает, чтобы я вошел в нее, и опускается с мурлыканьем. Я чувствую у нее внутри хлопчатый тампон. Я видел, как женщины делали их – пропитывали скрученную палочку хлопка медом и испражнениями крокодилов. Это мешало женщине понести. Например, Божественной от простого смертного.
Мне неприятно смотреть на то, как свете огня, словно два отъевшихся живота, взлетают ее легкие груди, Закрываю глаза. Мое самое яркое ощущение сейчас – боль под ребрами. Божественная учащенно дышит, нагибается ко мне, снова точечный жар жирных капель, твердые щекочущие волосы бороды. Встаем, и я беру Божественную сзади, чтобы не видеть ее грудь и не чувствовать веса. Ароматический цилиндр падает с ее макушки на табурет. Целебный лист отваливается от моего носа. Свеча от раскачиваний опрокидывается, и с ее кратким шипеньем где-то у ног мы погружаемся в темноту. Маленькие жертвы большой воде.
Я так и не испустил семя в ту ночь. Божественная собирается еще до рассвета. Она выбрасывает тампон, не пытается найти одежд и уходит почти нагой. В бороде и браслетах. 
– Я говорю с богами, а ты просишь у них, – обращается ко мне, стоя в бездверном проеме. – И о помощи просят, служитель. Я знаю про решение фараона, и я готова. Во имя мира на моей земле. Может это уже наша кровь переполняет текущую воду. Но я не хочу сгинуть так. Если ты избавишься от злых духов, похищающих хемуу, мы доживем до следующего Ахета. И уплывем отсюда туда, где подобает уходить из жизни таким, как я. Таким как ты.
Словно сестра говорит со мной снова.
– Я Божественная, я смогу дать нам погребение в любом закоулке Та-уи.
Какое-то время Джендэйи, молча, смотрит вниз, в ночную черноту кровавой воды. Я закуриваю свои отсыревшие травы, когда она уходит прочь.

Слишком поздно догадываюсь, что главные испытания в борьбе с духами для меня трясина и цепкие корни деревьев. Илистое мягкое дно, по которому я пробираюсь вглубь чащи, принимает мои ноги, словно радушный хозяин. Но отпускает с неохотой людоеда. Здесь, в узорчатой плотной тени деревьев, не так душно, как на нашей стоянке. Лучше бы вместо амулетов и оберегов я взял нормальную жердь, лучше бы не оставлял свой головной убор. Отодвигаю мешающие листья папоротника. Нога, опущенная в мутную воду, находит острый камень.
Однако то, что амулеты удалили из воды кровь, воодушевляет меня. Значит, я на верном пути. Обвешанный золотыми, серебряными цепочкам с гранеными камнями, украшенный браслетами и серьгами. Мое лицо разрисовано тушью – у глаз, под носом и на скулах. Голову покрывает почищенный черный парик с золотой заколкой, изображающей саркофаг. В ладони я сжимаю защитный амулет, которым намерен подчинить зло здешних мест. Амулет слишком красив, и я не сомневаюсь в его мощи.
Исчезновение крови я заметил уже в чаще, несколько часов назад покинув наш корабельный лагерь. Очевидно, именно этого боги добивались. Иди туда, откуда течет жизнь, говорили они. Красота элементарности.
Иные знаки не появляются. Но я должен искать. Идти дальше в заросли, хлюпая по грязной воде, обступая плавающие стволы деревьев.

Даже не замечаю, как наступает вечер. Уже не помню дороги обратно. Рои насекомых облепляют меня и жалят все тело. Давлю тех из них, что несут в своем жале смерть; их легко различить по звуку крыльев. Луна недостаточно протискивает свои лучи через листву, становится слишком темно, чтобы продолжать. Закутываюсь в накидку и облокачиваюсь на дерево. Вода здесь намного холоднее. Меня пробирает дрожь.
И уже встретив первый сон, я, словно по указанию перста Гора, распахиваю взор. Именно в тот краткий миг, когда злой дух показал себя. Легкая вспышка где-то там, вдалеке, среди деревьев. Шар бирюзового света, опускающийся в воду. Я видел, я видел тебя.
Подпитываемый божественным проведением, сбрасываю накидку и бегу в ту сторону. Отталкиваюсь от торчащих из воды кореньев, огибаю толстые отсыревающие стволы, несколько раз едва не падаю, но всегда нахожу опору.
Бирюзовый шар играет со мной. Он опускался в воду в этом месте, в этом самом. Теперь я вижу его недалеко справа. Прибегая туда, обнаруживаю за спиной в двух хетах.
Так же, как я не заметил наступление ночи, не замечаю бликов рассвета. В этих погонях проходит утро и день. Вечером я, усевшись в воду без сил, тяжело дышу, ем насекомых и корни. Бирюзовый шар, верно, чувствуя мою усталость, подходит ближе. Крупный, полупрозрачный, с узором, как на подушечках пальцев. Дразнит меня. На следующее утро снова погоня. Я не слежу за сторонами света, мы петляем по тропическому лесу хаотичными маршрутами, узлами траекторий. Уголки подсознания говорят мне, что я заблудился, но это не имеет значения. Я могу снова отдыхать ночью. Могу. Но не отдыхаю, и только тогда бирюзовый дух понимает неотвратимость угрозы. Сквозь грязь, пот, сквозь непередаваемую, до онемения, усталость мышц и голод, я с кристальной ясностью осознаю, что он паникует. Пытается оторваться, но я все ближе. Прячется, но я настигаю. Не сразу, так через час. Не через один, так через два. Я хищник в чужом лесу, который распугал всех здешних львов. Может, я не знаю дороги обратно, но стал частью самого леса, вижу его насквозь. Будто здесь мой родной дом.  Я уже давно забыл про боль в покореженном носу, про ноющие ребра. Весь мир сфокусирован на бирюзовой жертве.
Я вижу, как он ныряет вниз невысокого холма, скрывая свое позорное бегство за зарослями папоротника. Падающая с холма вода журчит и разбивается внизу. Но даже сквозь шум я слышу его, я слышу. Он уже мой. Без колебаний прыгаю вниз. Сжимаю в руке амулет.

Удар слегка оглушает меня. Я теряюсь в пространстве воды, как недавно в пространстве леса. Боль возвращается под ребра еще до того, как мне удается вынырнуть. Там, на поверхности воды, вместо зла бирюзового цвета я вижу деревянную лодку. Один из пропавших хемуу, весь измазанный в грязи и мокрый, удивленно смотрит на меня из нее. Он перестал грести, но отпустил только одно весло. Лодка посреди реки, река посреди воды.
– А, это ты, храмовник, – он узнает. – Воистину боги привели тебя.
Помогает забраться на борт.
– Не наступи, – говорит.
Накрытое тело на дне. Сажусь на корму, аккуратно обступая изящного мертвеца под белой тканью.
Хемуу с интересом наблюдает за мной. Теперь я вижу, что он не просто испачкан в грязи. На его теле сложный узор.
– Ты видел красную воду несколько дней назад? – говорю.
– Красную воду? Не было красной воды. Несколько дней держалось красное солнце, храмовник. Дней, в которые мы строили для Божественного Акэнатона. Теперь Ра снова белый.
Божественный Акэнатон. Божественный хемуу.
Гребец берется за второе весло и начинает медленно раскачиваться в такт движению. Плывем в тени деревьев. 
– Хеку-хасет напали на вас, – рассказывает он, перебивая стук уключин, – Они поймали меня только что, когда я пришел за следующей жизнью. Хасеты успели отобрать все жизни до меня. Я думал, ты тоже погиб.
– А я думал, погиб ты.
Наклоняюсь к телу и открываю мертвенно бледное лицо. Зеленые глаза Джендэйи широко раскрыты. Мой темный силуэт отражается в них. Только сейчас понимаю, что где-то выронил амулет.
 – Они отдали тело Джендэйи, – кивает в ее сторону, будто я не узнал. – Для правильного погребения.
– А Кейфл?
– Когда я его видел, был жив. Но получил смертельную рану… сейчас, наверное, уже взвешивает сердце, – хемуу поворачивает голову в сторону носа и поправляет курс лодки одним веслом.
Накрываю лицо Божественной. Она уже не исполнит своего обещания. А я своего.
– Не все хемуу соглашались идти с вами, – говорю.
– Одни думали, мы злые духи. Другие соглашались и выживали. А духов мы истребили давно. Маленький народец.
Река, где мы плывем, сужается. Река в оковах берегов из воды.
– Божественный Акэнатон избавил нас от малорослого племени, – хемуу бросает весла в воду. – И мы построили в честь него. Раз ты тут, храмовник, лучше тебе захоронить Джендэйи. Это выше, за первым холмом. Там уже нет воды.

Божественная на моих руках. Будто на волнах покачивается с каждым шагом. Мертва, как блаженный сон о ее гробнице.
Такой у меня был план.
Отправиться в гробницу с погибшей Джендэйи. Не сейчас, не в этот визит, но позже. Как ее слуга, я бы пошел за ней. Но она моложе меня, вряд ли бы удалось протянуть так долго. Поэтому я изучал яды.
Не знаю, взвешивают ли сердца слуг, говорила сестра в детстве.
Затопленный лес позади. Холм, на который я всхожу из последних сил, давит на ноги позабытой твердью. Трава на холме, но она не щекочет ступни, она жадно впивается в них. Суша оказалась ближе и ужаснее, чем все мы думали. Я хочу, чтобы шел дождь. Чтобы капли срывались с монотонной серой вышины, разбивались на наших телах, и Божественная, плывущая на другую сторону, была омыта небесной влагой. Или, не знаю, правду ли говорят, чтобы сверху с волшебной медлительностью падали белые хлопья, оборачивающиеся слезами за миг до того, как достигнуть земли. Это было бы так красиво. Я хочу вдыхать запах грозы.
Яркое, палящие вечное солнце. Ра встречает меня молочным слепящим светом.
За холмом вижу равнину, освященную возвышающимися пирамидами.
Пирамиды из детских тел. Маленький народец.
Множество, сотни сложенных, словно детали конструктора, организмов. Изогнутые грязные руки, неестественные сгибы шей. Привлекающие бесчисленность мух и грохот жужжанья. Спустившись, я различаю высунутые языки, искривленные губы.
Выскочившие под тяжестью глазные яблоки у тех, кто лежит в основанье гробниц.
Нагие тела, согнутые в прямые углы. Тела-кубики.
Не каждая вершина увенчана маленькой головой. Кое-где торчит ладонь, кое-где переломанный стан: руки безжизненно свисают с одной стороны, ноги с другой.
По ним, словно по фигурам из бокалов вино, стекала кровь, ступенчато, к подножиям, скапливаясь в большие лужи. Сейчас кровь иссохла. Иду по багровой святой земле. То и дело попадаются отшельники – выпавшие куски пирамид. Они одиноко лежат подле высоких строений, в которых им не нашлось места.
Божественная на моих руках медленно проплывает среди мертвых гробниц, гробниц из не погребенных. На миг мне кажется, будто она сделала выбор, не я.
Оставляю Джендэйи на земле. Ее тонкие руки безвольно опускаются на багровую траву. Снова кровь под ногами.
Разгребаю узкий проход внутрь пирамиды, недостаточно расширенный строителями хемуу. Тела легкие, холодные. Они обмякают на моих руках будто бы с большей охотой, чем Божественная.
Акэнатон нашел не только желанную сушу, но и народ, живущий на ней. Неудивительно, что он решил остаться. Почему-то в этой долине гробниц ни мужей, ни женщин.
Складываю тела рядом с проходом и вновь поднимаю Джендэйи. Бережно вношу ее в пирамиду. В смрад и сумрак. Кровь внутри не высохла, под ногами липкая, холодная масса. Кровь капает на нас. Капли на телах, как я хотел. Гробница неглубока, буквально несколько шагов внутрь. Но ее величие в другом. Достойное место для Божественной. Кладу тело на мокрую землю в тени десятков других тел. Они могут обрушиться, если не быть аккуратным.
Мне нужно найти оружие для себя. Я собираюсь стать единственным, кто ушел с Божественной.

На выходе меня ждет Акэнатон. На нем украшения из костей. Узоры глины на коже. Множество мух ползает по его телу. Я весь покрыт дорожками крови и грязью. Туш под глазами растеклась, устремляется к шее черными линиями. Божественный хемуу приветствует меня.
– Почему только дети? – говорю сбивчиво, стараюсь отдышаться.
– Это маленький народец, – поправляет он. – Псиный. Кормилицы маленького народца были отданы в жертву воде.
Хемуу не одолели ли бы такое большое племя, если бы его защищали мужья. Возможно, на охоте.
– Я знаю, что ты хочешь сделать, храмовник, – говорит Акэнатон. – Наберись терпения. Гробниц хватит на всех. Неужели ты не желаешь собственную?
Оглядываю тянущиеся ввысь пирамидальные органические формы. Их тени падают на нас.
– Борьба с псиным народом дает право на погребение в долине, – объясняет он.
– Псиный народ? – спрашиваю. – Какой псиный народ? Это же…
– Посмотри, – указывает Акэнатон. – У маленького народа песьи головы.
Я оборачиваюсь к гробнице Божественной. К гробнице из детей.
– Ты видишь? – спрашивает.
Ребяческие искаженные лица. Погибшие дети людей. Даже не карлики. Но вдруг мой взгляд привлекает остроугольное маленькое ухо, покрытое серой шестью снаружи и розоватое внутри. Вот же оно, сбоку, торчит под согнутым локтем. А здесь черный блестящий нос. Собачьи глаза. Длинные плоские языки, желтые клыки и вытянутые морды. Как я мог не видеть. Народец с песьими головами. Наши злые духи. Дети Анубиса. Среди них нет ни одного человека. Как я мог не видеть.
Как некрасивы все эти мухи.