Портреты музы

Первое, на чем останавливался взгляд на этом жирном лице – глаза. Удивительно, как при такой пропойной жизни они оставались такими проникновенными, всепонимающими, ласковыми, как у щенка:
- Тиара, даже не бери в голову! Ты именно то, что нам нужно! Ты не видишь себя со стороны, но в твоих глазах, лице, во всей тебе просто сквозит ЖАЖДА СВОБОДЫ! Не выдумывай себе ограничений – их в тебе нет! Поверь мне, деточка, уж я-то в этом разбираюсь!
Голос у этого «соловья» был под стать глазам: мелодичный, берущий за душу, слегка надтреснутый, будто от чувств, хотя, скорее всего, от чрезмерной выпивки. Этот засранец ловко и красноречиво ещё около получаса распинался перед ней, зазывая и уговаривая, и Тиара ловко имитируя скучающий интерес, знала, что согласится ради денег. Ей не нужна ни слава, ни опыт, ни поиск себя, или какая-нибудь чушь в этом роде, ей тупо нужны были деньги. Сорок золотых. Огромная сумма для нищего городка Бэйтавир.
Девушка незаметно оглянулась. Там: за этой дубовой дверью, если спуститься по крутым ступенькам вниз, сразу повернуть направо в, аккуратно присыпанный песком переулок, пройти его по всей длине, мимо рыночной площади, мимо ратуши, мимо нескольких аккуратных домиков с кружевными занавесочками на окнах, мимо десятка крепеньких домов с холщевыми занавесями в модную тонкую полоску, остановиться около последнего из них – можно понять, что дальше в этом ряду трущобы. Там, на домах вниз по улице, уже нет никаких занавесей: либо просто тряпки сохнут на сквозняке, либо окно таращится на прохожих своим убогим черным нутром. В этом самом последнем доме высокая стройная и ясноглазая Тиара родилась и прожила всю свою жизнь. Эти занавески, что купила мать, были последним форпостом обороны за сносную жизнь. Пока был жив отец  – бывший городской судья – семья жила более-менее пристойно на его пенсию и подарки друзей из прошлого. Но этому во всех смыслах приличному человеку не повезло получить наследника, в семье родилось четыре дочери-красавицы.
Хороший и добрый судья не был добр к своей семье, обделившей его мужскую гордость. Он совершенно будто позабыл, что не вечен. Он ни разу не попросил ни одного из знакомых преподавателей взять бесплатно или со скидкой своих дочерей на обучение (говорил, что обучает их дома), не сделал ни единой попытки наладить связи для выгодной партии, ни разу не вывел их в свет, не познакомил с высокородными и пока ещё влиятельными друзьями. Наверное, решил, что с ним умрет и весь его род, раз мальчиков нет. И семья начала умирать с голоду, когда хладное тело этого уважаемого в городе человека с почестями и за городской счет торжественно упокоилось на престижном пятачке возле остальных покойных судей. Вдова в беспамятстве принимавшая соболезнования, после похорон стала никому не интересна. Да и кто мог её куда-нибудь пригласить? После прочтения завещания внезапно оказалось, что её неплохое приданое и приличное жалование мужа ушли сквозь пальцы в неизвестном направлении. То ли судья благотворительствовал, то ли играл, то ли содержал дорогую любовницу всю жизнь, но завещание не стоило и бумаги, на которой было написано. Оскорбленный отец отомстил своим любящим и доверяющим ему родным полной и безоговорочной нищетой.
Сколько себя помнила Тиара, состояние голода было всегда. Природная гордость и воспитанная непринужденность, давали ей преимущество над голытьбой, пускающей слюну и таращившейся на лотки с выпечкой, но она отлично понимала этот слегка сумасшедший взгляд. Она сама была напугана этим жадным блеском в глазах, увидев свое отражение в витрине магазина, и поклялась никогда больше ТАК ни на что не смотреть. Её взгляд был вежливым, изучающим, скучающим, но никогда не выражал ни единого чувства, которое могло бы выдать их страшную голодную семейную тайну. Они жили как все: скромно и аккуратно, без роскоши, но с достатком. Все знакомые сходились во мнении, что имя очень идет этой девочке, будто коронованной невидимой тиарой.
Они не могли даже лишний раз выйти на улицу – дорогие платья были сразу проданы на хлеб, остались практичные, но не модные, стремительно ветшающие от постоянной носки вещи, которые нечем было заменить. Помогли запасы хозяйственной тетушки-соседки, которая вздумала разбирать чердак, вываливая во двор кучи всякого добра. Мать, проглотив гордость, предложила одинокой женщине помощь в наведении порядка и часть вещей «на выброс» носила домой, где они либо перешивались, либо продавались старьевщику. Потом устроилась помощницей в какое-то бюро, потом ещё куда-то. Изредка помогала какая-то давняя подруга матери, которая раньше частенько приезжала навестить её. Но когда поняла, что мать Тиары уже не жена влиятельного мужа, а нищая вдова с четырьмя нахлебницами, визиты как-то сразу стали откладываться «по делам», по болезни родственников…
Вся юность была пропитана этим балансированием между правдой, видимой снаружи, и голодной правдой, которая грызла изнутри их дом и внутренности, между отчаянием и робкой надеждой, обидой на жизнь и смирением с неизбежностью. Эта безвыходность, эта тюрьма…
Тиара поняла, что не готова смириться. Что эта надменная девушка в старом зеркале не будет выглядеть гордо в гробу, куда ее загоняют отчаяние и голод. Там она будет так же жалка и омерзительна, как и их высокомерный и уважаемый отец. Она переоделась в самое жалкое платье и отправилась в нищий квартал. Да, она это сделала! Она, дочь человека, который смотрел только в сторону кружевных занавесочек, повернулась к ним спиной. Характер ценят в любом обществе, даже в самом низу. Впрочем, Тиара прошлась просто через перекресток, до таверны «Золотая крысоловка», а эта была неплохая забегаловка по местным меркам. Там работали либо выбившиеся счастливицы с самого дна, либо несчастные, типа неё.
Ей очень понравилась бойкая острая на язык блондинка, стоящая за барной стойкой. Увидев, как она осадила нахала-пьяницу и мило договорилась с бугаем висельной внешности, Тиару посетила мечта стать именно такой, бесстрашной и свободной от предрассудков. Блондинке она тоже понравилась и стала её помощницей и наперсницей. За несколько месяцев работы в таверне Тиара многое поняла, узнала много полезных вещей: кого стоит опасаться, кому доверять, на чем можно заработать, а где лучше не рисковать. Она запомнила множество особенностей поведения, уже зная как обманчива внешность, она стала доверять ей ещё меньше. Однажды вечером, когда от усталости тело отказывалось заснуть, девушка решила посчитать сколько надо денег, чтобы жить не впроголодь лет десять, и наутро вспомнила об этой идее. Сложив все траты и мечты, вероятности и будущие нужды (вроде хоть небольшого приданого для младших сестер), она получила эту сумму – сорок золотых. Это, конечно, не окончательная цифра – можно и больше – но пока довольно и этого. Идея помечтать понравилась новой подруге, они долго решали и прикидывали какая работа или тотализатор мог бы дать такую сумму. Это была веселая игра, вплоть до вечера, когда подруга не вспомнила о Финаже, торговце музами…
С этого вечера Тиара потеряла покой, потому что тюрьма её безысходности вдруг дала трещину. Надежда на долгожданную свободу от постыдного чувства голода пробивалась сквозь скорлупу уныния и страха.
Этим вечером девушка смотрела в эти выразительные глаза на пропитом лице и знала, что Финаж готов купить её образ за гроши, но она не даст ему этого шанса. Она вытянет из этого пройдохи целое состояние. Взамен её сестры получат приданое, а мать сможет спокойно вести хозяйство, а не надрываться на мелких копеечных приработках. Они купят новую красивую одежду и занавески, покрасят дом и обновят мебель, будут приглашать гостей и принимать сватов. Даже мысль, что можно пройтись по булочным рядам и выбрать, ЧТО ХОЧЕТСЯ И НРАВИТСЯ, заставляла голову Тиары кружиться от ощущения свободы и счастья исполненного желания.
Ей надоело мучить себя вопросами, за что, зачем или почему я? Сегодня она просто скучающе отворачивалась, когда цена была смехотворно мала, а вкрадчиво кивала и одобрительно улыбалась, когда толстячок прибавлял цену. Она слышала, что за понравившуюся музу Финаж получал баснословные деньги… Правда, Тиара не догадывалась сколько, но знала, что это очень много… А значит можно торговаться и тянуть кота за хвост – сам расколется. Сумма уже перевалила за тридцать золотых, а волшебник и бровью не повел, не возмущался и не отходил. Значит, игра продолжается… После шестидесяти Тиаре стало страшно, подозрения, что она чего-то не понимает охватывали её все сильнее. Она впервые серьезно заинтересовалась, что ей предстоит. Странная вещь эти золотые: за сорок она была голова продаться вслепую, а за шестьдесят уже захотелось открыть глаза и узнать всё подробнее.
Мррон не помнил, чтоб такое с ним когда-нибудь случалось. Это глупость, это дикость, это… правда. Кажется, он влюбился. Если б ему рассказали эту историю о влюбленном в музу художнике, он брезгливо поморщился бы и дал основательную циничную отповедь бездарному лжецу. Никто в трезвом уме и твердой памяти никогда не позволит себе влюбиться в музу. Художник заставил себя оторвать глаза от маленькой коробочки в форме раковины, украшенной сверху маленьким перламутровым шариком-жемчужиной. Эта жемчужина так же фальшива, как эфемерное создание внутри раковины-хранительницы колдовства. Это знает каждый художник: охотник ищет подходящий образ, девушку, желательно с непростым характером, интересными чертами, как натурщицу, но натурщицу своей души. Он творит колдовство – рисует портрет музы, эдакий туманный мираж, выплывающий из хранительницы-шкатулки. А художники, музыканты, поэты и прочие творческие натуры вдохновляются этими образами прекрасных девушек. Девушка может продать свой образ лишь единожды, редко дважды, если судьба изменит её душу до неузнаваемости.
У Мррона уже были несколько муз, хотя обычно большинству хватало одной, но он менял их на новые. Прелестные, миленькие или просто ослепительные красавицы, томно смотрящие вокруг себя, парящие на ажурных крыльях, завернутые в куски дорогущей ткани. Первый взгляд на них вызывал восхищение, а второй и третий – скуку и подспудное презрение. Он отдал за эти образы большую часть гонораров, а получил пустоту. Разочарованный он в гневе явился в последний раз к своему продавцу и швырнул очередную шкатулку ему в лицо. Финаж заявил, что не все в его власти. Везение встретить интересную девушку ещё не обрученную со шкатулкой выпадает не каждый месяц, а Мррон требует новую музу каждую неделю. Художник в бешенстве кричал, что ему достаточно одной, и он отдал торговцу за эту единственную уже целое состояние, а результата нет. Тогда Финаж лукаво соблаговолил поменять музу последний раз на любую в комнате. Мррон дикими глазами обвел комнату, уставленную шкатулками, коробочками, ларчиками, ящичками. В каждой из емкостей была муза: прекрасная в своей незабываемой индивидуальности душа. Он двумя рывками подлетел к торговцу и сорвал с его шеи украшение на цепочке, процедив в ошарашенное, будто расплывшееся, лицо, что золото хотя бы компенсирует отданные за музу деньги. Художник только дома рассмотрел, что отобрал у Финажа. Конечно, цепочка не золотая, но прикрепленная к ней раковинка-шкатулка тоже была с музой.
Из раковинки тонкой струйкой выполз туман, заполнивший часть комнаты. Муза сидела у окна. Она не была ослепительной красавицей, но лицо её дышало красотой и нежностью. Красивый профиль подсвечивал серебряный свет из туманного окна, темные волосы тяжелыми прядями падали из рассыпающегося высокого пучка. Мррон с удивлением увидел, что платье на музе весьма убогое, вся обстановка призрачной комнаты как истертая монета, вроде ещё платежеспособна, но красота и блеск ушли в прошлое. Девушка чуть наклонилась к окну, вглядываясь в свет, оперлась тонкими пальцами на подоконник. В этой позе было столько надежды, жажды свободы, будто её за окном ждал жених… Нет, художник покачал головой, это не жених. Во взгляде нет узнавания, игривости или нетерпеливой радости, лишь тихое ожидание и надежда. Рука безжизненно упала с подоконника, пытаясь сгладить этот жест, девушка заправила прядь за ушко и опустила глаза в пол. Только теперь Мррон заметил маленькие  ступни с поджатыми пальчиками, стыдливо прятавшиеся в складках юбки. Она боса! После вычурных нарядов и эфемерных фантазий прошлых муз художник ощутил легкий шок.
Он сам не заметил, как руки достали мольберт и начали работать над наброском. Художник забыл про обиды и досады, полностью погружаясь в творческий поиск: он выводил линии шеи, штриховал пряди волос, пытался поймать позу между надеждой и унынием. Остановился только, когда видение погасло. С изумлением разминая затекшую спину, Мррон понял, что больше не вернется к торговцу – он нашел что искал.
Мррон любил свою работу: вдохновение, уточнение и шлифовка образа, полет фантазии… Работа с первоисточником вдохновения и переработка результата. После творческого кризиса он был в восторге от прилива желания творить.
Но голод по работе почему-то не хотел насыщаться даже спустя долгое время. Даже написав три картины с кучей набросков и эскизов Мррон не чувствовал, что до конца уловил душу музы. Он все смотрел и смотрел вместе с ней в это окно с полосатыми занавесками, и желание освободить её из этого пыльного царства накатывало на художника гневной волной. Ведь он осознавал всю абсурдность этого желания – образ это не прямой портрет, это иносказательное состояние души. А ведь от души нельзя освободиться, можно только изменить её. Как? Подарить этой девушке надежду и радость. Мррон яростно начал чесать голову. Что он вообще знает об этом шкатулочном волшебстве? Достаточно, чтоб не питать никаких иллюзий и надежд.
Во-первых, этой раковинке может быть очень много лет, и девушка уже давно не молода, и не привлекательна. Может даже, она уже умерла.
Во-вторых, она может быть уже свободной. Кто-то ей мог помочь. Впрочем, художник слабо в это верил – мир слишком жесток. Тем паче, что это СОСТОЯНИЕ ДУШИ, то есть даже осыпанная золотом, она продолжит сидеть у пыльного окна.
В-третьих, собственно, как он собирается подарить ей эту свободу? Деньги? Он весьма небогат. Радость? Радость для каждого своя. Он не так уж самоуверен, чтоб воображать, что он – радость всех женщин на свете. Чувство свободы… Оно так иллюзорно, что его сложно самому иногда поймать, не то, что дарить кому-то…  Но неразрешимость ситуации почему-то заставляли художника желать освобождения девушки ещё больше.
Он сам над собой иронизировал, пытался выбросить этот вздор из головы. В пику самому себе художник написал портрет старушки у окна. Ему показалось, что получилось смешно и глупо, так образ был похож на молодой прототип. Но смех застрял в горле, когда критики посчитали эту работу его лучшим произведением: «…чутким, тонким, понимающим суть старческого одиночества». Многие посетители выставки потом признавались, что пошли мириться с родителями после того, как видели эту картину. Дамы уходили от неё в слезах.
Понимание, что от этого наваждения надо быстрее избавляться, заставило его продать это «Одиночество» начать-таки поиски.
Знал ли он, что только спустя пять лет войдет в самую лучшую в городке гостиницу «Золотая крысоловка».
- Тиара… - тихий мужской голос за спиной заставил её вздрогнуть.
- Здравствуйте, добро пожаловать! – Молодая женщина в платье хозяйки заведения обернулась, и привычная улыбка тронула губы. – Ваш заказ?
Вместо ответа мужчина с ранней сединой протянул ей истертую шкатулку…
Вдох застрял где-то в горле. Перед глазами мелькнули годы с тех пор, как торговец музами, заплатив золотом, унес на груди эту раковину. Боже мой! Тиара сглотнула. Этот осколок её прошлой жизни, голодной и безрадостной, кусочек её души.
Что изменилось с тех пор? Почти всё! Щедрого золота хватило и на платья, и на приданое, и на переезд матери с сестрами в другой дом, подальше от «опустившейся» родственницы. Репутация невест не должна страдать от того, что незамужняя сестра работает «в таком месте». На остатки денег Тиара с подругой пополам купила эту разваливающуюся таверну, сменила слуг и повара, стала получать доход, потом был ремонт и расширение зала, прочие мелкие и крупные перемены. Сношенная до прозрачности простая одежда и обувь сменились новенькими щеголеватыми вещами, деревянные браслеты и дешевые серьги заменило благородное перевитое чернёное серебро, даже тихий и невзрачный голос стал громким и бойким. Дела шли в гору, старый дом, где она жила был и ухожен и покрашен, внутри сновали слуги, на окнах висели новенькие занавески… Тиара моргнула, а изменилась ли ОНА? Эта раковина с ЕЁ душой или это душа незнакомки из далекого прошлого?
- Меня зовут Мррон, давно хотел с вами познакомиться. Я – художник, а вы моя муза, достойная восхищения. – Он осторожно поцеловал её костяшки пальцев, а женщине внезапно стало страшно, что она обманщица. Он видит в ней прекрасную нимфу, а она… кто она?
- Я не… Вы не… Мне жаль.
- А мне – нет. Я очень рад, что не ошибся. Вас стоило искать. Начнём с вашего НАСТОЯЩЕГО портрета. С вас когда-нибудь рисовали портрет? Это будет очень интересно.