Аксинья

Повесть

Глава  I  ТАЙНЫ СТАРОГО ДВОРА

Аксинья – это имя моей бабушки по маминой линии. Мама говорила, что наш дед Андрей называл ее ласково Аксиньюшка, когда сердился, то сокращённо – Акся, а при посторонних, по-деловому – Тимофевна или по православному – Ксения. А соседки и подружки её звали просто -  кто-то Ася, кто-то Ксеня, а мамина крестная её называла Аксюта.  У бабушки Аксиньи было 13 внуков, мы все, не сговариваясь, звали ее очень ласково - Бабаня.
 
Считается, что имя Аксинья имеет древнегреческие корни и происходит от слова «ксениа», что означает «гостеприимная». Согласно фоносемантическому анализу, имя Аксинья обладает характеристиками: красивая, хорошая, безопасная, светлая, нежная, легкая, радостная и добрая.
Бабушка Аксинья в моей памяти осталась очень набожной, доброй, справедливой, богобоязненной старушкой, пережившей в своей жизни много бед и лишений. Рано схоронив мужа, которому не было еще и сорока пяти лет, она одна воспитывала пятерых детей.
 
Моё первое воспоминание о бабушке относится, скорее всего, к лету 1952 года. Мне четыре года и мы с братом Васей во дворе бабушкиного дома. Василию уже девять лет, и он дает мне кусок колоба со словами – «На, ешь, это вкусно». Этот колоб лежал небольшой кучей во дворе, наполовину в деревянном корыте у стенки сарая. Я с брезгливым сомнением держал кусок этого колоба в руках и смотрел, как брат смачно грызёт такой же каменный кусок.
- Ешь, чего ты боишься? Это как халва, только жесткая и не такая сладкая, но вкусная.  -   Произнёс Василий и демонстративно откусил  от большого куска.

  Тогда я впервые попробовал колоб. Сегодняшнее поколение вряд ли слышало такое слово. Это не колобок, это жмых – отходы производства подсолнечного масла, семечки подсолнечника, спрессованные и высохшие почти в камень. Во двор вышли мама с бабушкой и мама, увидев, как мы грызем колоб, стала ругаться:
- Вы что, голодные? Бросьте сейчас же.
- Ленк, ну чего ты? – остановила маму бабушка, - Да пусть грызут, хуже не будет. Это же колоб. Или ты забыла, как вы в детстве в драку грызли его.  Я только сегодня утром купила мешок этого колоба. Так что он чистый, не успел запылиться.
Я подумал – причем здесь голодные или нет. Вчера после обеда, мы сидели на траве у дома и, мама видела, что мы рвем и едим прянички, так мы называли несозревшие семена травы, похожие на маленькие пряники. Теперь я знаю, что это Просвирник. И тогда мама не делала нам замечания, зная, что мы сыты. Просто мы – послевоенное поколение ели всё, что съедобно в любое время не обращая внимания на то, что сыт ты или голоден. Мы не были избалованы изобилием «вкуснятины», как сегодняшнее поколение детей.

 В сарае громко хрюкал и повизгивал от удовольствия поросенок, потому что бабушка насыпала ему в кормушку колоба. Он усердно грыз его, сердито поглядывая на нас, видать, боялся, что мы отберем у него угощение. Со словами: - На, жадина, возьми, - я бросил ему кусок колоба, об который чуть не сломал зубы.      

Двор у бабушки был небольшой и огорожен настоящим плетнём. И домик был совсем маленький, но в то время для меня всё было большим. Я с любопытством разглядывал плетень, потому что видел его впервые. Скорее всего, не впервые, я же бывал у бабани и до этого, просто запомнил эти события.  Позже в своей родной Терновке я встречал плетёные изгороди, причём высокие и массивные, а у бабушки плетень был старенький, невысокий, покосившийся, местами прогнивший. Я навсегда запомнил красоту этого ограждения, чем-то похожее на домотканое полотно, только вместо суровых нитей колья-стойки и, вокруг них, плетение более тонкими ветками кустарника.

К дому был пристроен сарай, у которого было два входа. Первая дверь вела в небольшое отделение сарая с погребом и там же, у стены, ещё стоял дедов верстачок с нехитрым инструментом. В центре сарайчика было лаз в погреб, этот лаз почему-то назывался – творило.  В углу стояли лопаты, грабли, мотыги, а на стенах висел всякий хлам, покрытый многолетней пылью – смятые ведра, лейки, обрывки веревок и цепей и масса прочих старых вещей, которые были ещё и навалены под верстаком и в углу сарайчика. Мне это запомнилось, потому что я любил, бывая у бабушки, лазить среди этого хлама, где порой находил очень интересные вещи.

Второй вход вел в небольшой хлев, где когда-то бабушка держала козу, а сейчас справа был отгорожен небольшой загон для поросенка. Слева, в углу сарая был насест для  кур, а рядом пара ящиков с соломой – гнёзда, где куры откладывали яйца. Бабушка всегда содержала не более пяти кур с петухом.

За сараем был дровник - навес под камышовой крышей. Стены навеса были продолжением плетня, поэтому дровник хорошо продувался ветром и дрова в нем были всегда сухими. У сарая и дровника была оригинальная крыша – все было покрыто камышом. Как рассказывала мама, дед Андрей сам заготавливал камыш, вязал его в квадратные нетолстые маты, а затем их закреплял на крыше очень толстым слоем. Камышовая крыша прослужила более сорока лет, очень красиво выглядела, хотя со временем потемнела, но ни разу не протекла, даже под ливнями и, как сказали бы сегодня – экологически чистое сооружение. Недаром в 21-веке, появились крупные фирмы, занимающиеся строительством камышовых крыш на богатых коттеджах.
 
Перед домом, в палисаднике, у бабушки был старенький колодец, почти вросший в землю, с ледяной родниковой водой. Вода маленьким ручейком вытекала из колодца, и, протекая между грядок, смачивая землю, пропадала за домом далеко в огороде. Я до сих пор помню вкус чистейшей родниковой воды, от которой стыли зубы даже в самые жаркие дни лета. Рядом с колодцем стояли две огромные деревянные бочки. Но потом от бабани я узнал, что это не бочки, а лохань и чан. В этих деревянных емкостях грелась на солнце вода для полива, так как ледяной водой поливать было нельзя. Их смастерил известный на всю округу бондарь Иван в начале двадцатого века. Чан был огромный, и по рассказам бабушки, они по молодости в нём купались всей семьёй.
 
Родник зачах в середине шестидесятых годов, когда, захватив почти половину бабушкиного огорода, стала расширяться территория дизельного завода. Появился бетонный забор, а за ним недалече новые цеха завода. Через пару лет бабушка жила уже у нас. Позже мой брат Василий, построив свой дом на месте бабушкиной усадьбы, попытался оживить родник. Он очистил и углубил колодец, но вода уже доверху не поднималась и годилась только на полив огорода.


Глава II    В БАНЕ ВЕНИК ХОЗЯИН, В ПЕЧИ - КОЧЕРГА

Обустройство бабушкиного дома сохранилось в моей памяти, конечно, не с четырехлетнего возраста, это скопилось в моём сознании за годы моего детства и юности. Дом у нашей бабушки был хоть и маленький, но гостеприимный и всегда многолюдный. Я прекрасно помню всё его убранство, до каждой мелочи. Видимо потому, что дед Андрей на протяжении полутора десятков лет вкладывал в строительство этого домика и обустройство дворовых построек тепло своей души.

Главным сооружением в доме, конечно, была печь. Русская печь — уникальное явление. В России печь использовалась не только для приготовления еды, но и для отопления дома, была отдельным спальным местом, в русской печи даже мылись!  Бабушкина печь, как мне казалось, была огромной для небольшого дома, намного больше, чем у нас. Она  располагалась справа от входа и занимала почти четвертую часть всей площади дома. У боковой стороны печи стояла длинная лавка, покрытая домотканым половичком. С лавки можно было подняться на печную лежанку, то есть на печь или посидеть отдохнуть и погреть спину.

В детстве казалась, что печь у бабушки была похожа на старинный белокаменный дворец, и боковая сторона этого дворца выглядела как крепостная стена с тремя глубокими нишами, откуда, казалось, сейчас выкатятся стволы орудий и начнется стрельба. Эти ниши назывались печурками и в них зимой обычно хранили рукавицы, варежки и шерстяные носки для просушки, чтобы теплыми надевать перед выходом на мороз. А еще печурками мы пользовались как ступеньками, залезая на высокую печь.

 Рядом с печурками была большая ниша, в которой стоял самовар, сверкающий своими боками, начищенными до зеркального блеска.
Рабочая сторона печи в детстве казалась мне похожей на лицо сказочного великана с огромным огнедышащим ртом. Я любил стоять у печи, и смотреть на огонь  Высокий округлый свод печи был похож на большую пещеру с большим  костром в центре и я, заглядывая внутрь этой пещеры, живо представлял себе древних людей, одетых в звериные шкуры, сидящих вокруг этого костра, как на картинке в учебнике моей старшей сестры. Мои мечтательные представления обычно прерывались словами взрослых: - «Отойди не мешай, не путайся под ногами!».

Когда мы перестроили свой дом в 1955 году, папа выложил новую печь. Мне было любопытно узнать – как это можно мыться в печке? И папа мне рассказал:
- Я бы сказал, не мыться, а париться и я несколько раз парился в печи. 
- Там  же сажа кругом, от нее потом не отмоешься, и как можно там париться, она же всегда горячая, даже снаружи, сверху, и если бы не толстая перина, то об кирпичи можно обжечься, - засомневался я.
- Если не будешь спешить и вести себя аккуратно, то не обожжёшься и даже не напачкаешься. А если и заденешь и мазнешь себя сажей, то когда вылезешь из печи и будешь смывать пот, то и сажу смоешь. Чтобы париться в печи, ее специально готовят. Ты видел, как бабушка и мама пекут хлеб в печке?

- Да, я видал, как мама печет и хлеб, и блины, и пироги. Блины мама печет, когда еще горят дрова. Мама кочергой отодвигает их подальше, в самый конец топки, а   длинным сковородником на свободное место ставит сковороду с тестом, и пока она наливает тесто на вторую сковороду и ставит ее в топку, на первой уже выпекается блин, он надувается как румяный шар и его она снимает. Шар тут же лопается, и мама едва успевает смазать блин растопленным маслом кисточкой, сделанной из связанных вместе нескольких гусиных перьев. Спешит, потому что в печи надулся следующий блин-шар. Не успеешь оглянуться, как на большой тарелке выросла целая стопа румяных, ароматных блинов. Чтобы успевать с блинами, мама всё ставит рядом на шесток. Здесь у нее под руками всё – и огромная миска с тестом, и маленькая с маслом, и тарелка с готовыми блинами.

 Пироги мама печет, когда дрова прогорят и останутся только угли, их мама раздвигает кочергой и ставит противни с пирогами, а хлеб вообще мама деревянной лопатой кладет прямо на кирпичи. Поэтому к хлебу снизу прилипает даже зола и мелкие угольки. Здесь она уже закрывает топку заслонкой, так как угли уже погасли, не дымят и хлеб хорошо пропекается.

- Только не на кирпичи, а на «под», так называется вся площадка в топке печи, на которой и горят дрова. Прогоревшие дрова и угли раздвигают, и на горячий «под» выкладывают стряпню. Поэтому хлеб называется «подовый». Я смотрю, ты не зря постоянно вертишься около матери, хочешь поваром стать что ли?
-  Да нет, мне просто интересно.
- Лучше бы ты интересовался мужскими делами, а не бабскими. Так вот, про парилку в печке -  когда закончатся все дела с пирогами и в печке всё прогорит, начинают ее готовить, как парилку. Топку тщательно, до последнего уголька, вычищают, дают немного остыть, и горячий под застилают рогожей из лыко, камыша или соломы, сверху  еще кладут солому. Это чтобы не было горячо на поду. Туда же в угол ставят керосиновый или свечной фонарь, чтобы париться не в полной темноте, ещё тазик с горячей водой и березовый веник. Ну и всё, залазаешь под свод топки, закрываешь заслонку, чтобы не поддувало и греешься до пота, и ещё веничком себя похлёстываешь.
 
- Там же тесно, наверное? - спросил я.
- Нисколько не тесно, ты же спрашивал – зачем такая высокая пещера, когда я клал дома новую печку. Только это не пещера, а топка с высоким сводом, чтобы, при желании, можно было там попариться сидя.
- А почему ты сейчас не паришься в печке?
- Потому что в общественной бане, куда мы ходим мыться, очень хорошая парилка. Ты же знаешь, хотя и боишься ее как огня.  Ну, ничего, придет время, я научу тебя париться, вон Илья младше тебя на два года, а уже греется в парной на второй ступеньке, а ты с первой сразу убегаешь. И в кого ты такой неженка…?

Этот разговор с отцом состоялся почти семьдесят лет назад, но так и не научил меня папа париться. Я до сих пор не переношу долгого пребывания в жаркой бане, а в парную даже не заглядываю, хотя тридцать лет назад построил свою баню с парилкой.


Глава III БОГОМОЛИЦА

Слева у стены, напротив печи, у бабушки стояла высокая и широкая железная кровать с блестящими шариками на спинках. Она всегда была аккуратно заправлена. Пузатые подушки в расшитых наволочках, покрытые белоснежной накидкой, связанной крючком, возвышались на кровати, создавая впечатление настоящей пирамиды.
Огромную перину и пуховое стеганое одеяло скрывал домотканый плед, расшитый ярким цветочным орнаментом. Низ кровати украшал подзорник с вязаными зубчиками, выполненный в том же стиле, что и покрывало. Все эти предметы были изготовлены, сшиты и вышиты руками бабушки.
Кровать словно звала прыгнуть на неё и утонуть в пышной перине. Но этого делать было нельзя. Она служила скорее украшением, и только изредка на этом царском ложе разрешалось спать дорогим бабушкиным гостям.

Мы же, внуки, если гостили у бабани,  спали с ней на печи или на полатях, под самым потолком. На полати можно было попасть с печной лежанки, а иногда я спал на огромном кованом сундуке. Бабушка стелила на него толстый  матрас, а сверху огромный дедушкин тулуп. Я любил зарываться в его мягкий овечий мех, подушкой служил вывернутый рукав и накрывался я второй половиной тулупа. Овечий мех был густой и теплый, поэтому я отказывался от простыни и одеяла.

В бабкином доме были только необходимые предметы: самодельный стол, скамейка, табуретки и большой кованый сундук. В переднем углу был угольник с вязаной салфеткой, на котором стояла в резной рамочке старинная рождественская открытка и фарфоровые ангелочки. Угольник – это деревянная полка в углу избы, украшенная салфетками и безделушками. В дни горя на него ставили траурную фотографию, икону умершего, стакан с водой, хлеб с солью и свечу.

Над угольником, под потолком, висело несколько старинных икон с постоянно горящей лампадой. Здесь бабушка молилась по нескольку раз в день, особенно длинными и глубокими молитвами утром и вечером, когда стояла на коленях, осеняя себя крестом, кланяясь в пол и шепча молитвы. Я редко оставался ночевать у бабушки, потому что мне, маленькому, было очень страшно. Просыпаясь ночью, я видел, как на меня с икон смотрят светящиеся от горящей лампады глаза. Мне казалось, что куда бы я ни шагнул, они всегда следили за мной, как пара зорких стражников, охраняющих тайны ночи.

Ранним утром, я от страха с головой укрывался тулупом, и, выглядывая через маленькую челку, смотрел на страшные тени, которые двигаясь по стенам, то вырастали до потолка, то прятались под кровать или стол, то метались в беспорядке. Я понимал, что это  бабушкины тени, которая молилась посреди комнаты, отбивая поклоны до пола или ходила по дому  в.утренних заботах. В доме висели под потолком две керосиновые лампы,  одна в комнате, а вторая на кухне, но я не помню, чтобы она их когда-либо зажигала. Ей хватало полумрака от лампадки и топящейся печки. Отблески горящих дров и лампады и создавали картину страшных теней.
Однажды, сев за стол ужинать я попросил:
- Бабань, давай зажжем лампу.
- А зачем керосин зря жечь? От лампады светло, мимо рта не пронесёшь.
- Я хочу почитать вот этот старый журнал.
- Нечего глаза портить, днём-то чего делать, вот и почитаешь.

Глава IV ЭКОНОМКА

Последний раз, помнится, я ночевал у Бабушки в зимние каникулы, когда учился в первом классе. Позже я считал себя уже взрослым, и спать уходил домой. А в тот год  была очень снежная зима, и меня отправили к бабушке на помощь. Я чистил снег, носил воду, дрова, на салазках возил керосин из ларька, ходил в магазин за солью, мукой, подсолнечным маслом, который бабушка называла постным.

  Других продуктов бабушка не покупала, она была очень сдержана в еде и соблюдала все посты, «говела», как она говорила. В своем огороде она выращивала разные овощи и картошку, и эти продукты у нее были всегда. В ее большом погребе, что в сарае, всегда стояло несколько небольших кадок, бочонков и жбанов с деревянными крышками, наполненных солеными огурчиками, помидорами, капустой, мочеными яблоками.  Там же был сусек с картошкой, часть которой она хранила в домашнем погребке – «на первое время, чтобы далеко за ней не ходить», -  по ее рассуждению.

Зимой свою пищу готовила в печке. Для этого у нее было несколько чугунков от маленького до большого. В большом чугуне она в основном грела воду для мытья и стирки. Летом же, когда печь не топилась, бабушка варила на тагане.  Это такая подставка для чугуна - кольцо на трех ножках. Чугун ставился на таган и под ним разжигались чурки – метко наколотые дрова. Этот костерок с таганком разжигался на шестке печи и дым уходил в ту же вьюшку, что и при топке печи. Кроме этого у бабушки был примус старинный, медный, весь блестящий, но она им никогда не пользовалась, по крайне мере при мне.  На мой вопрос – «почему?» - она отвечала:
- А зачем? Пусть лучше пахнет дымком, чем керосином. И вообще, у меня всегда есть сухая щепа и чурочки, две, три горсти и обед готов. И не надо тратить керосин.
Кстати, очень жаль, что не сохранилась бабушкина кухонная утварь, которая сегодня бы представляла собой музейную ценность. Например, сковородники, ухваты, кочережки были изготовлены руками деда, это были кованные и витые металлические изделия с резными деревянными рукоятками. А таганок, если бы сохранился, украсил бы интерьер современного коттеджа.  Кованное резное кольцо с дополнительными кольцами-накладками для малых чугунков на витых кованых ножках с кошачьими лапками – это был настоящий шедевр кузнечного искусства. 
Хлеб бабушка пекла всегда в печи, сахар покупала только комковой. Сейчас я не видел, чтобы он где-то продавался. Чай она пила только вприкуску. Было интересно наблюдать, как она готовила сахар к чаю. Для этого у нее были специальные старинные кованые инструменты - сахароколка в виде маленького, но тяжелого топорика, щипцы и щипчики.
  Бабушка брала в руку сахар и сахароколкой резким ударом колола на ладони большой комок сахара две - четыре части. Затем большими щипцами она раскусывала комки сахара на мелкие куски, а их уже щипчиками на малюсенькие кусочки – чуть больше горошины. Комковой сахар был очень плотным и долго не растворялся в воде, в отличие от рафинированного, поэтому бабушка подавала сахар в маленьких плошках по пять-шесть горошин, и, видя, как я грызу эти горошины, учила:
- Сахар нельзя грызть, во-первых, это очень вредно, будут болеть зубы, во-вторых, ты можешь просто отколоть зуб, а в-третьих, ты сейчас сгрызешь весь сахар, и чай будешь пить без сахара, так как больше ты не получишь .

 Бабушка не была жадной, она была бережливой и очень экономной, в то же время гостеприимной.  Ее домик был на середине пути от Митрофановской церкви до Терновки и для Терновских старушек местом передышки с чаепитием. Терновка – это пригородное село, под Пензой, где жила вся наша семья, примерно в одном километре от бабушки и разделяла нас с бабушкой река Пенза, и железная дорога.
 По воскресеньям и праздникам у бабушки было всегда многолюдно. После того, как отстоят всю службу в храме, старушки останавливались на отдых в ее доме. Было любопытно смотреть, как они пьют чай, держа блюдца с горячим чаем на расставленных пальцах согнутой в локте руки, опершись на стол. 

Глава V ЗАРЫТОЕ БОГАТСТВО

На месте этого домика ранее стоял большой обветшалый дом, который был построен предками моей мамы на рубеже 18-19 веков. По семейным преданиям мой пра-пра-прадед купил его на слом у какого-то помещика  или купчихи. Разобранное строение перевезли на окраину Стародрагунской слободы, ближе к городу Пензе, где из старых бревён и был построен большой дом и все надворные постройки. Этот дом простоял более ста лет, до 1918 года. Шло время, Стародрагунская слобода стала селом Кривозерье, уточнялись адреса и любопытно то, что половина улицы Суматовка оказалась на территории города Пензы, а вторая половина на земле села Кривозерье.  Семья моих предков были городскими жителями, а их соседи сельчанами.
В начале 20-го века наш прадед и будущий наш дед Андрей, задумав строить новый дом, стали копить средства на стройматериалы. Перестраивать старый дом было бесполезно, его стены постепенно превращались в труху, так как сто лет назад его уже собирали из старья. Дед Андрей, продолжив дело прадеда, к 1917 году, накопив необходимую сумму, стал закупать лес для будущего своего дома. Однако две революции сломали все планы. Накопленные на новый дом деньги, превратились в ненужную бумагу.
Молодая семья нашего деда в 1918 году стала не только нищей, но и бездомной. Случился пожар и старый дом сгорел как свечка.  Отчего возник пожар – осталось тайной. Было две версии – поджог и молния.  Удара молнии никто не слышал, а поджог никто не видел. Вся семья моей бабушки в тот воскресный роковой день была в церкви. Маме тогда исполнилось пять лет, её старшей сестре Кате - девять лет.  Из церкви они пришли к пепелищу. Соседи пытались что-то спасти при пожаре и успели вынести из горящего дома два сундука и кое-какую утварь, еще открыли сараи и выпустили на волю поросенка и кур, которых потом бабушка собирала по всей деревне.
К тому времени заготовленных стройматериалов у деда Андрея было только на баню, для которой он уже начал рубить сруб ещё до февральской революции 1917 года. Была мечта, построить добротную баню, а затем снести старый дом и, уже потом, строить новый дом, используя баню, как временное жильё. 1917 год перечеркнул все планы. Стройка встала, денег нет.  Так что вместо бани дед начал строить домик на пепелище.
 
Деньги Временного правительства были введены в обращение после февраля 1917 года, с запретом на «царские» деньги. Однако население, на свой страх и риск, как расплачивалось между собой «царскими» деньгами, так и «припрятывало» их.
 Утаивание царских денег и иностранной валюты считалось контрреволюционной деятельностью. В 1918 году ценности (царские деньги, иностранная валюта, а также драгоценные металлы) подлежали сдаче в Народный банк.  Накопленные за 20 лет деньги на строительство нового дома дедом Андреем были надежно спрятаны. На что надеялись мои предки, храня это «богатство», одному Богу известно, но и сдать их «за здорово живешь» государству, они не решились.
Как-то 10-летним юнцом, я, доставая по просьбе бабушки картофель из маленького погребка на кухне, увидел какой-то торчащий предмет из просевшей земли под полом. Земля была пересохшая и сыпучая как пыль. Раскопав вокруг находки землю, я понял, что это какая-то коробка, завернутая в мешковину.
- Ты чего там застрял, давай мне картошку-то,  - заволновалась бабушка.
- Бабаня, я нашел клад, зарытый в земле под полом.
- Не смей его трогать, зарой его, как было, и вылезай оттуда, – ещё строже запричитала бабушка.
Но я уже вытащил из земли довольно большую коробку, завернутую в почти истлевшую мешковину, дырявую в углах.  Бабушка что-то причитала и говорила мне, но я ее не слушал, я вытащил из мешка красивый металлический сундучок.
- Сорок лет была зарыта эта коробка, никто не знал где, и вот ты, неслух, раскопал ее. В тюрьму меня хочешь упрятать?
- Бабаня, а что в этом сундучке, что ты так боишься?
- Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Зарой эту коробку, там, где была и никому не рассказывай об этом,  - грозно проговорила бабушка и попыталась отобрать у меня таинственную находку. Но я уже открыл крышку и присвистнул – коробка битком была набита старинными деньгами. Они были аккуратно уложены в пачки и перевязаны бечевкой.
- Ой, ой, ой! – запричитала бабушка,  -  Что теперь будет?
- Бабаня, ты чего и кого боишься?
- Как же не бояться? – продолжала причитать бабушка, - За хранение этих денег могут расстрелять, а не только посадить в тюрьму.
- Кто тебе сказал такую ерунду?  Это давно уже макулатура. У нас в классе ребята еще год назад такие деньги приносили в школу. Учительница их отобрала, чтобы не отвлекались на уроке, а после уроков вернула. А на другой день она много рассказала нам про эти старинные деньги и не только про царские, но и про керенки и про первые советские деньги. Она принесла и показала нам целую коллекцию купюр, и сказала, что они имеют цену только у коллекционеров – любителей редкостей и старины. Но за них нельзя ничего купить, это давно уже стала макулатурой. Так что, никто тебя не накажет за хранение этих бумажек.
- Это не просто бумажки, внучек. В них вложен многолетний труд, кровь и пот твоих предков. Твой прапрадед, прадед и дед много лет копили их на строительство нового большого дома, а ты говоришь, что теперь это макулатура… Положи их на место, туда, где они были.
- Бабань, а что это за коробка такая красивая? Посмотри-ка, на ней выбиты и раскрашены целые картины, вот какие-то купчихи пьют чай, а на столе самовар и большая связка баранок.  А на другой стороне на плантациях китайцы чай убирают. Смотри, смотри, а по бокам караван верблюдов идет по пустыне.
- Видела я это все, внучек. Это коробка из-под чая. В ней было много пачек различного чая.
- А откуда она у тебя?
- Это подарок Ивана – старшего брата твоего деда. Он был силачом – артистом цирка, привез этот чай из-за границы и подарил нам с дедом на свадьбу, ровно пятьдесят лет назад.
- А ты мне никогда не рассказывала про деда Ивана.
- Расскажу  как-нибудь. Оставь там коробку, подай картошку и вылезай.

Я вылез из погребка, незаметно сунув за пазуху пачку николаевских пятирублевок, мысленно я уже хвалился перед друзьями своим богатством.


Глава VI ОДИНОКАЯ СТАРУШКА

Каждую весну бабушка сажала несколько грядок зелени и овощей: лук, укроп, петрушку, редис, морковь, свеклу и огурцы. Как только зелень подрастала, бабушка собирала ее в небольшие пучочки и шла на торговать на Пеший рынок.
Небольшой рынок на улице Чкалова все называли пешим, видимо по тому, что находился он близко к  частному сектору, жители которого поставляли на него свою продукцию. И ходили на него всё больше пешком. Мне приходилось помогать бабушке, донести корзину с ее зеленью до рынка. И когда я впервые донес ее корзину до остановки троллейбуса, а это примерно один километр от ее дома, то очень удивился, тому, что она не пустила меня в троллейбус, со словами:
-  Внучек, мы пойдем пешком.
- Ну, раз это недалеко, то пошли.
Оказалось, что далековато. Мы прошли три троллейбусных остановки, пока попали на рынок. Мне тогда было восемь лет, я уже был привыкший к переносу тяжестей, но, опустив свою ношу на землю, я довольно долго встряхивал руками, чтобы размять онемевшие от корзины руки, казавшейся вначале не тяжелой.

Дома я заявил маме:
- Я не пойду больше с бабушкой на рынок. Она делает бестолковую работу, вкладывает столько труда, выращивая свою зелень.
- Это почему же её работа бестолковая? -  возразила мама.
- Потому что тащить тяжеленную корзину за тридевять земель, да ещё пешком, потратить столько времени и заработать какую-то мелочь, всего на два-три батона хлеба и бутылку масла. Она почти даром отдает свою зелень.
- А для нашей бабушки «мелочь на два-три батона», как ты сказал – это деньги. Ты же замечал, наверное, как она экономит на всем. Она живет одна, и у нее нет зарплаты, нет пенсии, и помощь от нас, своих детей и внуков, она деньгами никогда не берет.
- Почему? – удивился я.
- Она считает, что у нас самих их не густо и помощь принимает только физическую. Иногда приходится помогать ей тайно.
- Это как?
- Продукты ей куплю, а говорю, что это угостили знакомые, кому я ношу молоко.  Она даже такие продукты, как крупы, макароны, муку, сахар, масло, в качестве помощи не берет, когда ей приносим. Не хочет быть в тягость и объедать нас. И оставляю их со скандалом, после того, как заявлю ей, что не только мы, взрослые не сядем за ее стол, но и ни один внук не примет ее угощений, если она не возьмет продукты.
Она без скандала принимает в качестве гостинца только домашние продукты, молоко, творог, яйца, кусочек мяса,  и то иногда, и с оговоркой, что нам своих детей кормить надо, а мы раздаём.  Приходится убеждать ее, что это не куплено, а свое, со своего хозяйства.
Ещё я помогаю ей продавать зелень и овощи, опять же тем, кому ношу молоко, а к выручке добавляю свои деньги и отдаю в два раза больше, говорю, что продала подороже с доставкой на дом.
- Мама, ведь ты же обманываешь ее!
- Ну, а что делать, если  по-другому бабушка не берет денежную помощь, и как ей жить, когда лето кончится и продать ей будет нечего? А так, она поднакопит немного денюшек к зиме. Вот поэтому я прошу вас, никогда не брать у неё ни на кино, ни на мороженое, если она пытается отблагодарить вас за какую-либо помощь. Я сама вас награжу за это и гораздо больше.
- А я никогда и не беру, и сдачу правильно отдаю, когда хожу в магазин.  Мам, а у бабушки есть ведь еще дети и внуки, а они как-то помогают ей?
- Да им самим всегда нужна была помощь. У них нет такого подсобного хозяйства, как у нас.  У моих сестер мужья погибли на фронте. Обе в одиночку растили детей. Тетя Катя с двумя дочками живет в коммунальной комнатушке и работает на кирпичном заводе подсобной рабочей, выгружает из печей кирпич после обжига. Домой приходит полуживой от тяжелой работы.

- Про тетю Таню ты сам все знаешь. Мужа тоже забрала война, двоих детей одна растила. Ты же в прошлом году жил у нее целую неделю, помогал копать  картошку. С 14 лет она работала санитаркой в областной больнице, а затем отучилась и во время войны уже медсестрой в военном госпитале. И сейчас она медсестра с маленькой зарплатой. Чтобы сводить концы с концами она работает на двух ставках, дома почти не бывает, когда и чем она поможет, самой бы кто помог.
И Василий – дядя твой, вернулся с войны, слава богу живой. Строились они с твоей крёстной Евгенией Дмитриевной долго и детей у них четверо.

- Мам, а  нас-то пятеро у вас с папой и ты не работаешь,  а бабушке помогаешь.
- Как же я не работаю? А хозяйство на ком - корова, поросята, куры, утки, огород? Я встаю в четыре утра и ложусь заполночь.  И каждый день, без выходных. А потом, еще через день молоко разношу своим покупателям по квартирам, а на это уходит полдня пешком по городу. А на плече, через перевес, шесть четвертей молока, то есть восемнадцать литров.
Домой приходишь – плечо горит от тяжелых сумок и опять не до отдыха – стирка, уборка, глажка, готовка обеда и ужина. А еще и скотина - кормить, доить, поить.  Это вот и есть моя работа, сынок, без выходных и без отпуска. Хорошо, что ты вот подрастаешь – мой помощник, да Татьяна.
- Да, Танька молодец и дома убирается, и с молоком вместо тебя иногда ходит и с Ильей занимается, и к бабушке ходит, полы моет, на грядках ей помогает. А вот Маша, хоть и старшая, а дома почти ничего не делает, только с Танькой дерется. Когда Татьяна у нее книжки вырывает и пытается заставить ее мыть полы.
- Не трогайте вы Машу, она тоже не лентяйка, просто ей сейчас учиться надо,  хорошо закончить десятый класс и поступить учиться дальше, не зря же мы за неё деньги платим.
- За что?
- А ты разве не знаешь, что бесплатное обучение в школе только по седьмой класс, а с восьмого по десятый обучение платное.

- Мам, а почему бабушка такая набожная и всего боится?
- По молодости она была веселая и жизнерадостная, но после смерти папы, ее мужа, на неё свалилось столько бед, что справится с ними ей помогла вера в Бога и молитва. А что это ты вдруг спрашиваешь?
 - Вот недавно, на неё соседка кричала, обзывала ее за то, что бабушкина коза будто бы обглодала какой-то кустик. Когда я попытался ее защитить и сказал – «Не кричите на бабушку! Я же вовремя оттащил козу от вашего кустика, она откусила только маленькую веточку. А ваш поросенок раскопал у бабушки чуть ли ни пол-огорода в поисках картошки. Она же на вас так не орала! И ты знаешь, что я услышал?  - «Ах, ты сопляк, защитник нашелся, поросенка не привяжешь, он просто убежал, а козу надо привязывать».

Я не смог больше ей ничего сказать. Бабушка меня увела, со словами:
- Молчи, внучек! Не надо на злобу отвечать злобой, и мстить никому не надо. Злоба и месть грех большой. Бог всё видит и слышит и защитит, если нужно. Если будешь отвечать так же или оправдываться, то только продолжишь скандал. Лучше молча уйти, она поймет, что зря кричит и успокоится.
- Она права, сынок. Если ты виноват, лучше сразу извиниться и попросить прощенья, а не скандалить и не оправдываться. Будешь оправдываться, ссора только усилиться. А бабушкина соседка успокоится и наутро придет с извинениями, что так понервничала и скандалила. Ведь они подруги.


Глава VII  МОЯ БАБУШКА И КОСМОС

В Пензе в то время действовало всего две церкви Митрофановская и Успенский собор, в отличие от дореволюционного периода, когда в городе действовало 36 церквей, соборов и храмов. Митрофановская церковь, в отличии от Успенского собора, никогда не закрывалась. В этом храме находилась и хранится до сих пор чудотворная икона Казанская Божья Матерь и к ней всегда огромная очередь, чтобы поставить свечку, помолиться и попросить у Богородицы помощи.
Я помню свои первые детские посещения церкви. Мама была верующей и иногда брала нас с собой в церковь.  Меня привлекало золотистое убранство церкви, но пугал огромный крест с кровавым распятием Иисуса с черепом у основания. Я постоянно вертел головой, страшась полумрака с множеством мерцающих свечей и со всех сторон глядящими глазами с икон. Мне казалось, что они все следят за мной. Меня тыкали в спину, рядом стоящие старушки, со словами: - «Что ты вертишься, как веретено? Стой спокойно!»
Перед началом учебного года мама в обязательном порядке водила нас на святое причастие в храм. Я без особого желания, но, не сопротивляясь, стоял в толпе,  очень продолжительную службу, стараясь разобрать слова молитв и пение монахинь. Потом выстаивал огромную очередь на святое причастие. Как тут можно спокойно выстоять несколько часов, поневоле все начинало чесаться, суставы зудеть, спина напрягаться, даже рукам было тяжело, будто к ним привязали тяжёлые гири. Спасенье приходило в тот момент, когда подходила очередь к причастию. 
Поп что-то говорил, я же, как учила мама, отвечал - грешен, Батюшка, а он очень быстро, с молитвой, прикладывал большой красивый весь резной, в золоте, и ярких камнях, крест, к моим плечам, ко лбу, затем к губам, чтобы я поцеловал. Потом из священного кубка красивой ложкой мне давали глотнуть кровь и плоть Иисуса Христа. Затем мне промокали губы яркой салфеткой и я целовал священный кубок и пил святую воду из серебряной чаши. Кровь и плоть Иисуса Христа – это красное вино Кагор с кусочком просфоры (богослужебный литургический хлеб)
Последний раз моё детское причастие было перед четвертым классом. К десяти годам я, уже начитавшись множества книг, стал рьяным безбожником. С мамой я много спорил, пытаясь доказать ей, что бога нет, и человек произошел от обезьяны. Мама улыбалась и говорила:
-  То-то я смотрю, в нашем цирке отменили представление с обезьянами. Видать, они не заболели, как было объявлено, а их отправили в роддом мальчиков и девочек рожать.
-  Мам, ты смеёшься надо мной, я же не говорил, что обезьяна родила человека. Человек произошёл от обезьяны в процессе эволюции.
-  Я понимаю, что в школе по истории вы знакомились с древним миром и первобытным человеком.  Но это только предположение, ни чем не доказанное, это теория разработанная учеными.
-  Мама, ты же не такая, как неграмотная бабушка, ты в школе училась и  в техникуме.
-  Училась, да недоучилась. А бабушка грамотная, читать и писать умеет, она два класса церковно-приходской школы закончила еще «при царе-горохе», но «Ветхий завет» и «Новый завет» она перечитала ни один раз и Библию бабушка цитирует не просто так, а всегда в тему.

Я осознавал, что спорить с мамой бесполезно. Она никогда не принуждала нас молиться, но своим примером учила уважать традиции и не грубить старшим. Для неё многое было священным, даже в повседневной жизни. Даже простые дела она начинала с молитвы «Господи, благослови!». А более сложные сопровождала короткой молитвой. Перед купанием младшего брата она всегда осеняла воду крестом, произнося молитву, и купала его с различными присказками.

 А уж с бабушкой заводить разговор о религии, я знал, вообще не следовало. Но однажды, она попросила помочь ей и проводить ее до церкви. Она оступилась и у нее побаливала нога. Я не смог отказать, и мы потихоньку дошли до храма. По дороге она легонько опиралась на мою руку. Поблагодарив меня, бабушка сказала:
- Я знаю, что ты не зайдешь со мною в храм. Я чувствовала всю дрогу, что ты хотел поговорить о моей вере в Спасителя, но  так и не решился. Слава Богу, что не ввел меня в грех перед святым причастием. Не жди меня, ступай домой, я вернусь со своими подругами.
Через неделю, бабушка вновь попросила меня проводить ее до церкви. Здесь я не выдержал:
- Бабань, у тебя с ногой стало хуже, тебе надо в больницу, а не в церковь.
- Так я была у костоправа, он сказал, что ничего страшного, просто растяжение связок. Приписал тугую повязку, и поберечь ногу.
- Вот именно – поберечь! А ты целыми днями топчешься и опять собираешься в церковь, в такую даль. Бабань, ты так много молишься, а ведь Бога нет, и это давно доказано, – пытался убедить я бабушку. - Спутники вокруг земли летают, неделю назад Гагарин в  космосе побывал, а Бога там не встретил.
- Не говори так, внучек. Я не прогоняю тебя после таких слов, лишь потому, что ты по доброте своей это произносишь и не ведаешь, что творишь. Ты много читаешь, но не те книги. А в Божьем писании сказано, что «настанет время и огромные железные стрелы станут, как иглы, протыкать всё небо и дыры от них не будут заживать, а через дыры эти придет кара небесная, болезни и засуха, наводнения и ураганы, и будет страдать всё живое на земле».
- Бабаня, это такая же сказка-страшилка, как и про Змея Горыныча и Кощея Бессмертного.
- Бестолковый спор, хватит. В одном ты прав – ногу поберечь надо, дома молиться буду. А у тебя вся жизнь впереди, только попомни мои слова – всё, что в святом писании сказано, всё сбывается.
Так закончился наш единственный и короткий спор с бабушкой о Боге. Больше никогда мы с ней об этом не говорили. Через пять лет бабушки не стало.
Прошло почти 25 лет после разговора с бабушкой о Боге, как неожиданно я вспомнил о ее предсказании из святого писания. А вспомнил, потому что прочитал статью в одном из научных журналов об озоновых дырах в верхних слоях атмосферы земли. Это проблема уже года два обсуждалась учеными в различных докладах и симпозиумах. И вот в той статье впервые рассказывалось о результатах исследования глобальной проблемы озоновых дыр. Ученые сообщали, что в результате запуска ракет в атмосферный газ выбрасывается большое количество молекул воды, которые разрушают озоновый слой, в ионосфере образуются дыры диаметром в сотни километров. Озоновая дыра это пространство в ионосфере с низкой концентрацией озона.

Озоновые дыры вызывают увеличение ультрафиолетового излучения на Земле,
что представляет угрозу для здоровья людей и животных. Они также могут привести
к изменению климата, воздействовать на рост растений, питание и качество воды.
Ослабление озонового слоя может привести к усилению воздействия солнечного  излучения на поверхность Земли. Что касается людей, то это вызовет преждевременное старение и рост некоторых опасных болезней, среди которых раковые заболевания кожи,
общее снижение иммунитета, катаракта.

По прогнозам ученых, если скопление озона в атмосфере упадет хотя бы на один процент, то  число раковых больных вырастет примерно на 7 тысяч человек в год.
Солнечная радиация без защитного барьера — озонового слоя — несет смертельную угрозу для всех живых организмов. Усиление ультрафиолетового излучение затрудняет процесс фотосинтеза у растений и снижает урожайность некоторых видов
сельскохозяйственных растений.
Я пытался выяснить, не было ли каких либо публикаций 25 лет назад о влиянии запуска космических ракет на образование озоновых дыр в ионосфере. Но так и не смог ничего найти.
Но ведь откуда-то бабушка знала про них…



Глава VIII  СИЛАЧ ИВАН

Однажды в конце лета я решил разобрать в бабушкином сарае разный хлам, который много лет копился по углам сарая. Что-то можно было сжечь, что-то отнести в овраг, куда вся округа сваливала мусор. Но главная моя цель тогда была – набрать побольше металлолома. Отбрасывая в сторону разные мелкие железки, среди них я нашел любопытные вещи, которые меня очень заинтересовали.
       Металл я собирал для сдачи металлолома в школу. Скоро начинался учебный год и как обычно осенью мы соревновались по сбору металлолома, зимой мы собирали макулатуру, а весной – должны были сдать по ведру древесной золы – удобрение для подшефного колхоза.  С золой было проще, все топили печи дровами, а вот с металлоломом и макулатурой сложнее.  У нас в семье к тому времени было три брата ученика, сестры уже закончили учебу, и набрать три нормы металла и макулатуры для нас было сложно. Да и не только для нас. Бывало, подготовит запасливый ученик заранее кучку металла, чтобы завтра сдать его в школу, а утром его уже нет, как нет и цепи на ошейнике четвероногого сторожа – проспал охранник.
  Ещё весной, заканчивая третий класс, мы взяли обязательство на будущий год собрать полтонны металлолома, причем мальчишки должны принести по 15 килограмм, а девочки по 8 килограмм металла, но не меньше, больше поощрялось. Никто не спрашивал, какие будет поощрения за излишки, а за недостачу нормы была установлена одна «саечка» за каждые 100 грамм недовеса.
«Саечкой» называли щипок за подбородок или удар ладошкой под подбородок. «Саечка» в те времена была очень популярна у подростков и «отвешивалась» обычно за испуг.  В классе было несколько парней, которые здорово умели отпускать эти «саечки». И если ты не лязгнешь зубами и не прикусишь язык, то от нескольких «саечек» всё равно получишь синяк на подбородке. Конечно, эти условия по нормам сбора металлолома и наказанию устанавливались без участия классного руководителя.   
       В классе не было доносчиков и ябед и не потому, что боялись мести, но если случалась утечка какой-то информации из класса в учительскую, то наказание для предателя было, скорее позорным, чем физически болезненным.
       Вот такой был у нас дружный и веселый класс. Шутили много и по разному поводу. Больше, конечно, над теми, кто в чем-то провинился перед одноклассниками или перед учителем, которого мы любили и уважали. Провинившийся мог долго не замечать прицепленный хвост или бумажку на спине с надписью типа «Я наказан, дай мне подзатыльник или под зад, только не больно». Девчонкам чаще подкладывали в портфель дохлых мышей или живых лягушек.  Но больше шутили над теми, кто попадал впросак.
    У нас в классе была одна особа – Ладанова Нина, которая, если каким либо вопросом или ответом не рассмешит весь класс и учителей в придачу, то мы считали, что день прошел зря и в школу приходить ни стоило. Порой в ее вопросах была сама детская невинность.  Например, объявили о сборе металлолома, у Нины вопрос к учительнице:
          - Евдокия Васильевна, а откуда приносить?  - И уже по классу пошли смешки.
- Оттуда, где найдете.
              - А  кто  будет помогать искать? – В классе хохот.                Нина услышала про норму в восемь килограмм, вопрос:
              - А если я принесу ведро, в нем будет восемь килограмм?

              - Если ты выплеснешь из ведра весь ночной сбор своей семьи, то явно не будет восьми килограмм.  – Ответил Абрашин – самый старший в классе, потому что он пришел к нам в третий класс, отсидев в первом и втором по два года, еще и в школу пошёл с восьми лет. - Хохот в классе.
             - А мы ничего ночью не собираем в ведро… - Гомерический хохот. Нина в растерянности. Все поняли шутку, кроме неё. Мы все жили частных сельских домах, без каких либо удобств и все пользовались ночным ведром у порога.
              Нина попадала в смешные ситуации постоянно из-за своей наивности и почти всегда со слезами. Никогда не забуду самый показательный случай её наивности, произошедший в седьмом классе. Подходила к концу третья четверть, самая длинная четверть учебного года, от которой в основном зависела годовая оценка по предмету. Закончился урок русского языка и все окружили учителя, чтобы узнать, что получат за четверть и можно ли ещё исправить оценку. Последней подошла Нина, когда уже журнал был убран и очень жалобно спросила:
          - Нила Александровна, а что будет у меня за четверть?
          - Нина, я уже убрала журнал, ты помнишь, что у тебя там?
          - Да, помню, у меня там три, три, три, и три. Что у меня выйдет?
          - Дырка у тебя выйдет, - ответила Нила Александровна, повернулась и  вышла из класса.
        - Как, дырка? – заплакала Нина, глядя ей в след. Все, кто был рядом, просто прыснули от смеха. А Нина продолжала пускать слёзы и всё бормотала «А почему дырка?»
        - Потому и дырка, - сказала ей Наташа Кудряшова, повертев пальцем у виска. – А ты  ждешь, что тебе поставят четверку или пятёрку за четверть за твои четыре тройки…
        - А почему она сказала «дырка»? – Гомерический хохот продолжался всю перемену, да так, что половину следующего урока некоторые икали, от чего смех с зажатым ртом продолжался.
Так как дома металлолома не было, да и всю округу уже очистили, мне пришлось заготавливать свою норму ржавого железа в бабушкином сарае, с ее разрешения. На что она сказала:
     - Давно пора всё выбросить оттуда, я уже не в силах, да и некуда выбрасывать.  Угнетало то, что тащить этот тяжелый хлам далековато, почти в три раза удлинялась дорога до школы, но что поделать, где еще взять металлолом. Отбрасывая в сторону подходящие мне железяки, среди разного хлама, я и нашел заинтересовавшие меня вещи. Это были кованая кочерга, завязанная в узел и три подковы, одна из которых была сломана пополам, вторая разогнута, а третья разогнута и скручена в виде винта.
     Отложив интересную находку в сторону, я продолжил набирать себе железо, хотя мне не терпелось узнать, кто так поработал с кочергой и подковами. Я нашел полутораметровую трубу, гнутую, как коромысло,  надел  на неё рукав от старого ватника, чтобы было помягче нести на плече, и на концы трубы проволокой прикрутил собранные железки. Приподнял – тяжеловато. Решил, лучше разделить на два раза.  У бабушки в сенях висел старый безмен. Я взвесил свой груз, оказалось, что вес моего металлолома почти полпуда, то есть восемь килограмм.  Это было как раз половина нормы. Я был доволен своим изобретением коромысла. Такой груз я донесу запросто, так как воду на коромысле я носил с семи лет и мои плечи привыкли к таким нагрузкам.
  Подготовленный металлолом я снова сложил в сарай, мусор для сжигания вынес во двор, а то, сто набрал для оврага – погрузил в тележку.  И уж потом я, взяв свою любопытную находку, побежал к бабушке.
          - Бабаня, что это? Кто это всё сломал, закрутил и завязал в узел?
        - А… нашел?! Помнишь, я тебе рассказывала про деда Ивана, родного брата твоего деда. Это его шутки, он бывало, такие кренделя закручивал из толстых железных прутков на спор с местными мужиками, будто из проволоки, и подковы гнул и ломал, как калачи. А лом, которым лед рубят, вокруг пояса в кольцо загибал, да так, что мужики вчетвером это кольцо не могли разогнуть.
        - Бабаня, ты не рассказывала про деда Ивана, а только обещала рассказать. Расскажи, пожалуйста.
        - Ну, раз обещала, слушай. Их было три брата – Иван, Егор и Андрей.  Иван самый старший и самый сильный, средний Егор – самый храбрый, он в первую мировую погиб на германском фронте. А мой Андрей – твой дед, младший из братьев, самый умный и добрый. Иван с детства был сильным, задиристым, но справедливым и если видел, что кто-то обижает слабого или старого, без разговоров налетал с кулаками, защищал обиженного и наказывал обидчика. Не правильно это, не по-божески, но на Руси испокон веку проводились кулачные бои.
       Кулачные бои были запрещены царскими указами и зачинщиков наказывали - принародно секли розгами на площади, но это в городах, а в деревнях-то на запреты плевать хотели. Как только наступала масленичная неделя, по традиции начинались кулачные бои. Обычно дрались улица на улицу, слобода на слободу, деревня на деревню, село на село. Принимали участие все - от мала до велика. Ну и конечно, Иван был всегда первых рядах, с раннего детства.
        Будучи подростком, лет с двенадцати, Иван начал выступать на рынке в качестве силача, поднимая гири. Облачаясь в костюм скомороха, Иван привлекал публику на ярмарках и народных праздниках, таких как Масленица. Он зазывал людей участвовать в шуточных балаганах и соревнованиях по борьбе и поднятию гирь. Вот тогда-то его и заметили артисты Пензенского цирка и пригласили в свои представления.
        - А разве в Пензе тогда уже был цирк? – удивился я.
       - Да, к тому времени, как Иван стал там работать, цирк уже существовал лет пятнадцать. Ведь пензенский цирк был самым первым стационарным русским цирком в России.
       - Как? Неужели тогда не было цирка даже в Москве?
       - Были, конечно, были, но они появились позже, чем в Пензе. Я могу в чем-то ошибаться, потому что о цирке знаю только по рассказам Ивана. Еще раньше появились передвижные зарубежные цирки, которые принадлежали иностранцам, а первый стационарный русский цирк был построен в Пензе, когда Ивану было всего три года.
       В зарубежных цирках работали только иностранные артисты-циркачи. И если иногда принимали на работу русских, то только силачей, но они выступали под иностранными именами. Вот так в самом начале 20-го века, 30-летний Иван попал в зарубежный цирк и поездил по миру с силовыми номерами.
        - А что он показывал в представлениях цирка?
        - Он занимался силовой борьбой, не помню, как она называется, еще гнул железные прутки, играл на арене с гирями. Он с трехпудовой гирей играл как с мячом.  Знаешь сколько это – три пуда?
       - Да, знаю, 48 килограмм.
        - Он на представлении отжимал ее много раз, затем кидал ее одной рукой, ловил другой рукой. Причем некоторые упражнения он делал сидя на пеньке. После этого предлагалось зрителям проверить ее вес. И когда зрители убеждались, что она настоящая, он продолжал ее отжимать, затем неожиданно подбрасывал ее и бил ногой, как по мячу. Гиря летела в зрителей, раздавался ужасный крик и визг.
        - Бабаня, ты сочиняешь!
        - Да нет, внучек, просто после проверки гири зрителями Иван незаметно накрывал гирю пеньком, под которым пряталась точно такая же гиря, но резиновая, легкая как мяч. Он вновь начинал ее отжимать, как настоящую. Теперь ты понял, каким испугом заканчивался его номер. В конце он показывал, как подменял гирю.
       - И как долго он работал за границей?
        - Примерно лет семь и вернулся домой перед нашей с Андреем свадьбой. Затем он подготовил очень интересный силовой номер, и, работал с ним уже в русских цирках, начиная с Пензы и по всем крупным городам.
        - И что это за номер?
       - Пойдем, я тебе что-то покажу.
        Она зашла на свою кухоньку и открыла, постоянно запертый сундук, где хранились ее ценные продукты на «черный» день. Под крышкой сундука была приклеена цирковая афиша с фотографией деда Ивана. Афиша была с оборванными краями, кто-то пытался ее оторвать. Но главное на ней можно было увидеть. Крупными буквами под портретом надписи: «Иван Мельников», ниже «Кузница на спине. Силовые номера», еще ниже наполовину оборванный рисунок номера – согнувшийся артист на спине держит площадку, на которой кузнец работает молотом по наковальне и горн с горящим огнем.
       - Бабаня, можно мне снять эту афишу?
        - Как видишь, нет. Твоя мать еще в детстве пыталась это сделать и только оборвала всю.
        Мысль о том, как я буду хвалиться в школе этой афишей со своим вторым дедом, пропала, едва зародившись в моей голове.
        - Бабаня, а ты видела выступление деда Ивана в цирке? Расскажи…
        - Да, вся родня, знакомые, соседи и друзья были на самом первом выступлении Ивана с этим трюком.
        Представь – на арене, на четырех столбиках лежит круглый, как колесо большой деревянный помост. Высота столбов такая, что под помост мог войти Иван согнувшись в спине и на полусогнутых ногах. На помосте кузнец разжигает горн, и раздувает огонь мехами, рядом наковальня с молотом  и ушат с водой.      
        Как только огонь разгорался, и кузнец приступал к работе, Иван согнувшись проходил под помост, в центре он упирался спиной в помост, широко-раскинутыми руками он цеплялся за поручни под помостом и, разгибаясь в ногах, поднимая спиной всю эту тяжесть, начинал поворачиваться, медленно делая полный оборот помоста с кузницей. Кузнец в это время разогревал металл, выковывал три подковы и охлаждал их в воде. Иван, делая полный разворот помоста, немного покачивал его, когда переставлял ноги. А публика думала, что он делает это специально, показывая, что помост с кузницей лежит на его спине, и ахала каждый раз, когда помост качнется.
        - А что было дальше?
        - А дальше – опустив помост на столбы, Иван поднимался на него и ходил по кругу, кланяясь публике, и поднимал руки вверх, показывая свою силу.  Так он отдыхал. А потом он брал в руки подковы и первую разгибал, вторую скручивал винтом, а третью разламывал пополам и все это он делал голыми руками и отдавал публике на проверку.
        - Бабаня, а у него были дети и где они сейчас?
       - Нет, со своим цирком он так и не женился. В 1915 году Иван вновь уехал с гастролями за границу, примерно года два от него приходили весточки, письма, а после революции он исчез. Ходили слухи, что он сорвал спину и стал инвалидом где-то во Франции. До революции писал он только нам, так как кроме младшего брата  Андрея у него никого не было.
        Когда он работал в русских цирках, то присылал и привозил сам много подарков нашим с Андреем маленьким дочкам – Катюше и твоей маме, он очень их любил. Все его подарки - игрушки, куклы большие и маленькие, детские настоящие домики с мебелью и еще много всего - сгорели в 1918 году при пожаре. Остались от Ивана на память только гнутые железки, которые ты нашел, зарытая в земле жестяная коробка из под чая и вот эта афиша, которую, слава Богу, спасли от пожара вместе с сундуком соседи.
       И конечно, в моей памяти навсегда остался, он сам - очень сильный и добрый русский богатырь Иван Мельников.


Глава IX  НЕСОСТОЯВШАЯСЯ УЗНИЦА

После восьмого класса я поступил учиться в Пензенский механический техникум. Это поступление было для меня неожиданным, и к нему я не готовился заранее.  Мало того, я даже не слышал о его существовании. Мои сверстники мечтали учиться в Приборостроительном техникуме. Это было самое молодое учебное заведение в Пензе, и потому - модное. Шестидесятые годы 20-го века – расцвет приборостроения. Попасть в Приборостроительный техникум была сложно – 15 человек на одно место и это сдерживало моё желание подавать туда документы.
          Как-то в середине июля я встретил одноклассника Николая Саранцева:
- Ты решил, куда пойдешь учиться? – спросил он.
- Хотел в Приборостроительный, но там 15 человек на место.
- Ты же не любишь физику, а там это главный предмет, пошли в Механический.
- Я даже не слышал о таком, и где он находится?
- В Заводском районе, на улице Шмидта, рядом с Велозаводом. Только давай быстрее, до экзаменов 5 дней осталось. Я уже документы подал. Поехали, я тебе всё покажу. Вдвоем учиться веселее будет.
И на следующий день мы с Саранцевом поехали подавать мои документы. Решение было неожиданным, но раздумывать было некогда, до окончания срока приема документов оставалось три дня.

Здание техникума мне не приглянулось – старое четырехэтажное, с тремя подъездами, среди таких же серых жилых домов. Успокоительная мысль родилась быстро: «Не поступлю – плакать не буду. Пойду в девятый класс или на завод «Пензмаш» учеником токаря. Буду зарабатывать деньги, и жить как взрослый рабочий человек» - рассуждал я мысленно, заполняя заявление и анкету для приемной комиссии.

      В этот же вечер мое мнение о техникуме кардинально поменялось. Я как обычно пришел к своему первому другу Александру Веселову и рассказал о том, что мы с Саранцевым подали документы в Механический техникум и, что мне это не очень-то нравится. Наш разговор услышал  Николай Семенович – отец Саши:
- Это почему же не нравится тебе техникум? – спросил он, но ответить не дал, просто продолжил, - Да это самый лучший техникум. У него прекрасная база – это Пензенский велосипедный завод имени Фрунзе.
- А что интересного - закончить техникум, чтобы потом всю жизнь делать велосипеды.
- При чем здесь велосипеды?! Ты думаешь, что самый крупный завод Пензенской области выпускает только велосипеды? Это так себе – сопутствующая продукция - ширпотреб.
- А что же там изготавливают?
- А вот будешь учиться, будешь на заводе проходить практику, тогда и узнаешь. Этому тебя будут учить почти пять лет, как в институте. А в других техникумах срок обучения всего три года с небольшим.
- Дядь Коль, откуда вы всё это знаете, вы же только 8 лет назад приехали в Пензу.
- Да, как только вышел на пенсию, мы сразу переехали в мой родной город, где я в 1938 году закончил Механический техникум, между прочим. Разве тебе наш оболтус не говорил об этом…
- И почему сразу оболтус, потому что он не пошел сдавать документы в твой любимый техникум? – вмешалась тетя Рая – мать Александра,  - Он пойдет в девятый класс, а после одиннадцатого в институт.
- Дядь Коль, а почему вы, закончив техникум, вдруг стали военным летчиком? – Я попытался сменить тему разговора, а иначе Сашке досталось бы от отца. Николай Семенович любил воспитывать сына, особенно когда немного выпьет, а в этот день он как раз был «на взводе».
- Это долгая история. У меня тогда был друг, мой однокашник Женя Басулин, так вот он после второго курса тайно сбежал в летное училище. Конечно, он писал мне, когда стал курсантом, уговаривал бросить техникум и ехать к нему поступать в училище, но я тогда решил закончить учебу в техникуме, получить диплом, а уж потом стать летчиком.
Не прошло и четырех лет, как появился у меня на пороге военный летчик, лейтенант Евгений Басулин - лётчик-инструктор 3-ей военной авиационной школы имени Ворошилова в городе Чкалове (ныне — город Оренбург). Появился как раз вовремя, потому как техникум я закончил и получил призывную повестку в армию. И вот Женька тогда помог мне во всем – он пошел со мной в военкомат и добился, чтобы меня направили на учебу в его родное летное училище. Вот так я и стал военным летчиком.
- Дядь Коль, а после учебы в летном училище вы встречались со своим другом?
- А после учебы была война, которая разбросала нас по разным фронтам. Но дружба наша продолжалась. Служба и жизнь наша сложилась так, что нам не удалось больше встретиться, но друг о друге мы знали всё по переписке, которая длилась до тех пор, пока Жени не стало.
 
Мой друг Евгений Басулин к августу 1943 года в 25 воздушных боях лично сбил 15 самолётов противника.  За выполнение боевых заданий и, проявленные при этом отвагу и геройство, капитану Басулину Евгению Дмитриевичу присвоено звание Героя Советского Союза. В 1946 году он вышел в запас. Жил в Пензе. В 1948 году окончил Пензенскую областную партийную школу. Так он попал на партийную работу. Он скончался шесть лет назад, в 1957 году от последствий тяжёлого фронтового ранения в голову в Ростове-на-Дону, где и похоронен. Последние годы он там работал инструктором райкома партии.

Николай Семенович, закончив свой рассказ, надолго замолчал, думая о чем-то, о своем, низко опустив голову, сидя за столом. Мы тоже сидели и боялись нарушить звенящую тишину, которую минуту спустя, нарушила большая муха, влетевшая в открытую форточку. Она, на огромной скорости сделала пару витков по комнате и  стала биться о стекло, ища выход наружу. Дядя Коля вдруг резко поднялся, я подумал, что он сейчас убьет муху, но он открыл буфет, плеснул себе, что-то в рюмку, резко выпил и еще несколько минут молчал, уткнувшись лбом в дверку буфета. Было понятно – воспоминания нарушили его внутреннее спокойствие.

Тетя Рая, подойдя к мужу, обняла его и тихо сказала; - Коля, ну, что ты?…  Ну, всё, всё!
- Все нормально! – и повернувшись ко мне, он произнес: - А ты давай, не бойся, поступай в техникум. Когда будешь учиться, передай от меня привет библиотекарше Галин Аркадьевне. Я думаю, что она еще работает там. Она такая маленькая, теперь уже совсем старушка, но уверен, бегает между стеллажей с книгами, как гномик. Она меня должна помнить, потому что я тоже был, да что там был, так и есть - маленького роста, и она звала меня младшим братиком и всегда давала мне все учебники, которых всем не хватало. Передашь привет от меня и тоже всегда будешь с нужными и редкими книгами.

После разговора с Николаем Семеновичем, я по-другому взглянул на Механический техникум и на экзамены пошёл уже с желанием там учиться. Коля Саранцев – лучший математик нашего класса, получив тройку по математике на первом же экзамене, забрал документы, отказавшись от поступления. Он был очень расстроен и обижен не только на экзаменаторов, но и почему-то на меня. Видимо от того что я получил на экзамене пятёрку. Сдав вступительные экзамены и пройдя конкурсное собеседование, я был зачислен в группу спецкурса Пензенского Механического техникума.
 
Начиная с 1 сентября 1963 года по 27 декабря 1967 года, почти  каждое утро я пулей пролетал мимо бабушкиного дома, спеша к Дизельному заводу на конечную остановку троллейбуса маршрута № 2. Спешил, потому что вечерами до полуночи проводил время в компании своих друзей, а по утрам мама с большим трудом поднимала меня с постели. Она, можно сказать,  на ходу запихивала мне в рот завтрак и, я за 12-15 минут пробегал полтора километра до троллейбуса, усаживался на свободное место и засыпал еще на 30 минут.

Я так привык к такому графику, что ни разу не проспал свою остановку. Как только троллейбус сворачивал с улицы Луначарского и выезжал на мост к улице Ленина, я вставал со своего нагретого места и почти с закрытыми глазами пробирался к выходу из троллейбуса.

 Каждую весну, мой путь к Дизельному заводу преграждал разлив реки Пенза, и мне приходилось добираться до техникума на троллейбусе первого маршрута от его конечной остановки Мебельная фабрика (так со времен войны шифровался военный завод № 163). Но до троллейбусной остановки надо было добираться на автобусе, который в часы пик шел переполненный почти от самого аэропорта и на нашей остановке никогда не останавливался, поэтому до троллейбуса приходилось идти пешком, а это более трех километров.

       Чтобы проведать бабушку и занести ей какие-либо гостинцы мама поднимала меня на полчасика пораньше, я, конечно, поныв немного – «дайте человеку поспать», все же забегал к бабушке, а обычно я и здесь сокращал путь метров на двести, бегая не по улице, а вдоль забора Дизельного завода.
 
      Как-то в июне, после второго курса, спеша на экзамен, я не узнал территорию пустыря между заводским забором и огородами жителей улицы Суматовка.
Пустырь, на котором были одичавшие останки старого сада, теперь напоминал вспаханное поле с огромными кучами из мусора, пеньков, сучьев и прутьев. Бульдозерами разровняли всю территорию от забора до огородов. Мне пришлось пробираться вдоль кромки огородов, где были разбросаны бетонные столбы для нового заводского забора.
   
      Было понятно, что завод расширяет свою территорию под строительство нового цеха. Местами под планировку попали часть огородов, и столбы лежали на месте бывших огородных посадок. Бабушкин огород не был захвачен планировкой, но два столба лежали среди ботвы картошки.
Вернувшись домой, после экзамена, я вспомнил про столбы только к  вечеру, когда уже убегал к своим друзьям. Убежать мне не удалось, на выходе из дома меня остановила мама:
- Ну, вот, уже летит. Сейчас ужинать будем, я вот за молоком ходила.
- Я не хочу, уже перекусил. Мы с ребятами в кино идем.
- Так, чтобы в одиннадцать был дома. Завтра рано подниму, будем мотыжить картошку, поутру, пока солнце не припекает.
- Кстати, про картошку.…  У бабушки в картошке два столба лежат…
- Как? Опять? – испуганно воскликнула мама, и прикрыла открытый рот ладонью, покачивая головой из стороны в сторону.
- Мама, ты чего так напугалась? Это завод расширяет территорию и будет строить новый забор. У некоторых часть огорода даже отрезали.
- Господи, ты меня так напугал, что я чуть сознание не потеряла.
- Да чем я тебя напугал? Помнится, еще года два назад предупреждали, чтобы не увеличивали свои огороды и не вылезали на заводскую территорию.
- Бабушка и не увеличивала. Меня другое напугало. Ладно, беги куда бежал.
- Нет. Ты уж скажи, что тебя так напугало, что ты отдышаться не можешь.

- Двадцать лет назад, в 1944 году наша бабушка уже пострадала от брошенной в картошке шпалы.
- Какой шпалы?
- Обыкновенной, железнодорожной. Во время войны расширяли железнодорожную станцию и вдоль путей лежали новые шпалы, которые стали пропадать. Милиция прошлась по ближайшим улицам с обыском в поисках украденных шпал. И в конце бабушкиного огорода, в картошке, нашли брошенную шпалу. Бабушку арестовали.
-  Она что, воровала шпалы?
- Бог с тобой! Как ты мог подумать? Худенькая слабенькая женщина,  она даже один конец этой шпалы не могла приподнять, а Димочке, моему младшему брату, еще не было и 14 лет. Это был очень болезненный худенький мальчик.

       Как туда попала шпала, никто не знал, тем более, накануне мама окучивала картошку, и там ничего не было. Скорее всего, воры несли ее по тропинке за огородами и, видимо, кто-то их спугнул. Они и бросили ее в картошку, чтобы позже прийти за ней. Но утром ее нашла милиция. Как мама ни оправдывалась, как только ни умоляла следователей отпустить ее ни в чем не повинную, всё было тщетно. Разобрались только через три с половиной месяца. Нашли воров, которые всю ночь носили шпалы, а последнюю, уже под утро, бросили в картошку, заметив вдалеке  прохожих, идущих навстречу.

За мамой к следственному изолятору пришла я, суда никакого не было.  Маму не вывели, ее вынесли и положили на кучу теплого шлака рядом с кочегаркой. Она ни встать, ни идти не могла, потому что превратилась в обессиленную высохшую, сморщенную старушку. Я не знала, что мне делать, как доставить маму домой. Помог кочегар, наблюдавший за нами из приоткрытой двери кочегарки. Он вынес какой-то брезент, вздыхая на ходу:  - «Охо-хо… Охо-хо!» - и сказал:
- На, укрой… Я щас! – и куда-то убежал.
Я укрыла маму, лежащую на куче шлака, брезентом, потому что сыпал с порывами ветра снежок, похожий скорее на крупу. Было начало ноября и маму продержали здесь с середины июля. Кочегар вернулся быстро с другом и с лошадью, запряженной в телегу.
- Ну, вот и мы. Мой друг Прохор поможет вам доехать куда надо. Ты уж, Проша, не бросай старушку, довези.
- А куда вам, милые? – спросил бородатый конюх.
- Почти в Кривозерье, на улицу Суматовка.
Я поблагодарила кочегара за помощь, пыталась дать ему денег,  но со словами: «Убери! Лечи мать…», - он отказался взять.  Мы положили маму на солому в телегу и тронулись домой. Я всё боялась  - жива ли мама, и прислушивалась к ее дыханию. Казалось, она спала и даже тихонько постанывала, когда телегу трясло на кочках. Прохор всё расспрашивал, что случилось? И когда услышал мой рассказ, произнес – «Вот ироды!». Потом, думая о чем-то своем, всё повторял: - «Сволочи! Чтоб им пусто было!»

Мы ехали, а я все думала, как скажу маме, что дома ее ждет еще одно горе. Ведь Димочка умер, и мы его уже схоронили.
- Мам, а почему он умер?
- Когда маму арестовали, он остался дома один.  У них были куры и коза, их кормить надо, да и в огороде дел полно. Я, конечно, почти каждый день прибегала к нему, что бы в чем-то помочь, подоить козу, копать картошку. Но Дима со всеми делами справлялся сам
- А что, больше помочь было некому?
- А кто поможет… Шла война, дома никто не сидел. А с ним мы регулярно обивали пороги милиции, добивались бестолковых встреч со следователем. И некому нам было помочь. Дима очень часто болел.  Однажды  в конце октября  я застала Диму в постели. Он лежал, стонал и бредил. Я померила у него температуру и напугалась – выше сорока градусов. Я напоила его жаропонижающими таблетками, растерла его тело самогонкой. Температуру удалось сбить, его душил кашель, и мы поехали с ним в больницу.
- Мам, а почему скорую помощь ты не вызвала?
- Сынок, о чем ты говоришь?... Какая скорая помощь во время войны… Да, и до ближайшего телефона три километра, а потом фельдшера ждать три часа, а то и больше. Вот я и повезла его сразу в больницу. Мы уже через полтора часа были там.

  Продолжая рассказывать, мама заплакала. – Я никогда не забуду его молящие глаза, когда привела его в приемное отделение детской больницы. Его острили наголо, чтобы не было вшей, раздели  догола, одежду сложили в мешок и отправили прожаривать в печь – опять же от вшей. А его голого поставили в ванну, и санитарка стала его мыть из шланга холодной водой. На мой вопрос про воду,  последовал грубый ответ - «А где вам взять горячую-то? А без помывки нельзя». Дима весь синий до черноты стоял в ванне, смотрел на меня слезными глазами и повторял дрожащим голосом «Нянечка, не оставляй меня здесь, пожалуйста не оставляй, нянечка…».  Он всегда меня звал нянечкой. Я ехала домой и понимала – больше я живым его не увижу. Дима умер в больнице на второй день от крупозного воспаления легких.

Мама замолчала, я даже не заметил как во время ее рассказа, мы уселись с ней на крылечке дома, где она меня и остановила. Я, заслушавшись ее, уже не торопился уходить. Я забыл про друзей, забыл про кино.
- Мам, а что было дальше, старик довез вас до бабушкиного дома?
Мама вытерла мокрые от слез глаза уголком белого  платка, который сполз с ее седых волос, и продолжила свой рассказ.
- Да, Прохор довез нас до дома, помог завести маму в дом, она уже кое-как стояла на ногах, опираясь на меня, но самостоятельно идти еще не могла.  Немного силы ей придал теплый чай с  медом, которым я напоила ее из бутылочки, спрятанной у меня за пазухой,  когда она очнулась еще в дороге от тряски телеги и открыла глаза. Дома первый вопрос ее был: - А где Дима?
Правда ее убила бы, я взяла грех на душу, соврала:
  - Он приболел немножко, поэтому у нас пока. Как только выздоровит, я его приведу.
 Я поблагодарила Прохора за помощь и вручила ему бутылку самогона. Он взял ее с улыбкой:
- Ого! Это мы щас же с другом согреемся в его кочегарке, за ваше здоровье! – он попрощался и уехал на своей телеге.

- Мам, а когда же ты бабушке сказала, что Дима умер?
- Она сама догадалась. А случилось это так: - я ведь в тот день  с утра в ее доме протопила печь, сварила суп куриный, нагрела много воды. Одним словом приготовилась к ее возвращению. И решила сразу ее вымыть. Поставила поближе к печке корыто, раздела маму и ахнула – кожа да кости. Она всегда была худенькой, но не до такой же степени, ребрышки можно было посчитать,  не мама, а скелет, обтянутый кожей и это за три с половиной месяца.
 
    Я легко ее взяла на руки, посадила в корыто с теплой водой. После мытья она встать не смогла даже с моей помощью. Я завернула ее в простынь, обтерла, поменяла простынь на сухую, запеленала, как ребенка вместе с руками и, посадив среди подушек на кровать, стала кормить ее с ложечки теплым бульоном из куриного супа. Но съела она всего три ложки и отвернулась.
- Все, Лена, хватит! Не могу больше. Ты лучше скажи – что с Димой?
- Я же скала, приболел немного…
- Кончай врать. Не гнев Бога. Правду говори. Пальто его вон висит, забыла спрятать?
И здесь я не выдержала, заплакала навзрыд.
- Когда? – простонала мама.
- Сегодня девятый день, - пролепетала я, всхлипывая.
- У мамы вырвался стон, и она потеряла сознание. Я металась по дому, не зная,  что делать, брызгала водой на ее лицо, плача, гладила ее щеки, мне казалось, она не дышит.

Очнулась мама, так же неожиданно, она вдруг резко и шумно вздохнула и открыла глубоко проваленные почерневшие глаза.
- Схоронили к отцу?
- Да к папеньке.
- Так, давай - одень меня. Ночную рубашку и кофту шерстяную, что-то знобит меня. И посади меня на стул к столу, вот так же в одеяле, только чтобы руки были свободными. Стоять не могу, а молиться надо. Я все поняла, когда только внесли меня в дом  - лампадка горит и пальтишко его весит.
- Мам, я с утра сходила в церковь, заказала сорокоуст,  подала поминальник, помолилась и поставила свечи.
- Молодец, ты все правильно сделала. Вот только согрешить хотела, меня устранить от поминовения моего сыночка на девятый день.

Усадив маму за стол, напротив  икон, я достала из сундука и подала ей сверток, из которого она вынула и разложила на столе  вышитое полотенце, Псалтырь, икону, свечи коробку с маленькими подсвечниками и настольной кадильницей с ладаном. Мама зажгла свечи, уголек в кадильнице с ладаном, мне дала в руки зажженную свечку,  открыла Псалтырь, и начала поминовение. Не мене часа мама читала Псалтырь, молитвы, в конце мы трижды пропели молитву «Богородица Дева Радуйся» и мама вновь повалилась без сил. По ее впалым морщинистым щекам текли слезы, но всё же ее лицо выражало чувство выполненного долга. Она еще долго восстанавливалась потом.

Я наняла лошадь и перевезла маму вместе с ее козой и курами к нам в Терновку, потому что бегать на два дома было сложно, тем более, что я с соседкой оставляла троих детей. Маше тогда было 6 лет, Тане - 3 года, а Васе всего полтора годика. После этого случая, мама стала ходить с палочкой. Последние события ее согнули, у нее появилась старческая сутулость и, какая-то молчаливая задумчивость в усталых глазах.
 
Мы сидели на крыльце, тесно прижавшись, и я думал – как же маме было тяжело тогда. Одна с детьми, больная бабушка, скотины полон двор, а главный помощник – хозяин дома по две недели без выхода с завода – война…
Мама потрепала меня за волосы и неожиданно сказала:
- Господи, ну, как же ты похож на моего любимого братика. Ты просто вылитый Димочка. Ему перед смертью исполнилось всего 14, а через четыре года у меня родился ты. Я сразу заметила, что ты очень похож на него. Я даже хотела назвать тебя Димой, но нет, не надо  повторять несчастную судьбу.

Мама снова замолчала, видимо вспоминала события того дня, ведь прошло 20 лет.
 - Ты думаешь, я что-то забыла? Нет, сынок, ничего я не забыла, как не забыла и первый арест твоей бабушки – моей мамы.
- Какой первый арест?

- Было еще одно испытание для нашей бабушки, за 10 лет до ее второго ареста, был первый арест по навету.  Это было очень тяжелое время. Год назад умер папенька, второй год неурожай, страшный голод в стране, особенно у нас в Поволжье. Мама одна с тремя детьми. Мы старшие с Катей уже замужем, а с мамой наша младшая сестра Татьяна десяти лет и братья Василий семи лет и Димочка трех лет. В то раннее февральское утро к маме в дом ворвались, напугав детей, два мужика, женщина и милиционер. Женщина орала, указывая на маму:
- Вот она воровка! Это они с зятем теперь своровали, он все знал и где погреб у меня, и как во двор потихоньку войти, потому что живет напротив нас, - наскакивала с кулаками на маму разъяренная баба.
- Господи! - взмолилась со слезами мама, - Товарищ милиционер, что у нее украли и, причем здесь я?
- Сегодня ночью у гражданки Акимовой из погреба украли картошку и вывезли на санях. След от саней прямиком привел к вашему дому. Показывайте, где у вас картошка.
- Как где, в погребе конечно. Так у нас мало картошки, неурожай потому что… Там всего-то три-четыре мешка осталось, - мама подвела их к погребу, открыла его, но разъяренная баба выхватила у мамы фонарь и очень шустро спрыгнула в погреб и тут же начала кричать:
- Вот она в огромной дырявой бочке. Ты что, думаешь, я не узнаю свою картошку? Я же агроном, вот она красная скороспелка моя. Только ты перемешала ее со своей мелкой.
- Ты сума сошла,  Бог с тобой,- причитала мама, - Я, что же скалкой что ли ее перемешивала? Посмотри, она же вся уже с ростками, потому что с осени засыпана.
Агрономша вылезла из погреба и скомандовала:
- Моя картошка! Мужики, лезьте, доставайте. – Два мужика спустившись в погреб, стали засыпать картошку в мешки.
Мама пыталась помешать, рвалась в погреб со слезами:
- Что же вы делаете, ироды? Чем же я детей-то кормить буду?
- А чем кормила до воровства, то и  будут жрать твои голодранцы дальше, - язвила агрономша.

Милиционер сдерживал вырывавшуюся маму со словами:
- Гражданка, Мельникова, не пытайтесь вырваться, иначе свяжу. Хозяйка узнала свою картошку, поэтому она изымается. Грузите в сани картошку, мужики. А вы арестованы, гражданка Мельникова.
Картошку вывезли всю, подчистую – четыре с половиной мешка. Маме связали руки, видать, чтобы не дергалась, и тоже посадили в сани, невзирая на плачущих детей, выбежавших полураздетыми за санями.
К нам в это же утро пришел тот же милиционер арестовывать вашего будущего папу, и был очень удивлен, узнав, что он в Армии.
- Как в армии? В какой армии?
- Как в какой? В Красной.
- А где он был сегодня ночью?
- Я же говорю, мой муж служит срочную службу в Красной Армии.
- И давно он в армии, в каком городе?
- Уже полгода служит, а где не знаю. Вот недавно письмо от него получила, знаю только номер его войсковой части. А что случилось?
- А что же мне Мария ничего про службу-то не сказала… Ладно, ничего. Разберемся, – проворчал милиционер себе под нос и ушел.

Я ничего не могла понять, но тут прибежала сестренка Татьяна, она и рассказала, что произошло.
- Танюш, ты беги домой, не дело малых детей оставлять одних, как бы чего не натворили, а я пойду выяснять про нашу маму. Ты уже большая, справишься, не впервой тебе и печь топить, и щи, варить, и козу доить.

К милиционеру я добежала быстро, постояла, чтобы успокоиться. Чтобы, зайдя к нему, не вызвать ярости в его кровожадных глазах. Он был царь и бог для всей округи, но глупый и от этого наглый и злобный. Он мог без разбору упрятать в камеру человека, пришедшего с законной жалобой на соседа, который вдруг оказывался его дальним родственником. О родстве жалобщик не предполагал, поэтому со словами: - «Разберемся! Подожди вот здесь!» попадал под замок в камеру. И не факт, что он оттуда когда-либо выйдет. Были случаи, придя за помощью, человек, уже на следующий день, оказывался в городе, в камере НКВД, с придуманным за ночь обвинением. А на следующий день вся его семья была раскулачена, хотя кроме кормилицы-коровы взять в этой семье было нечего. Вот и боялись этого сатрапа хуже всяких бандитов.

-  А почему никто не жаловался на него? Ведь была же советская власть.
- А вот он для всех и был и советская власть, и прокурор, и судья, и «палач». Однажды председатель сельсовета пожаловался на него и на следующий день был арестован, как английский шпион.
- И как же ты осмелилась зайти к нему.
- Осмелилась вот. А что делать, маму надо было спасать. Прикинулась дурой непонятливой и очень вежливо поздоровалась, но больше ничего ни сказать, ни спросить не успела. Он заорал так, что дверь за моей спиной распахнулась.
- Какого черта припёрлась! Я тебя вызывал?
- Я хотела…
- Рядом с матерью сесть? Могу устроить!
- Я только узнать…
- Узнаешь, когда придет время. А теперь пошла вон, пока я добрый! – и расхохотался мне вслед.

- Как же бабушка освободилась?
- Освободилась не сразу.  Прошло две недели, и я узнала, что этот «блюститель закона и порядка» двоюродный племянник той самой Марии Акимовой – пострадавшей агрономши. А так же я узнала, что у неё есть сын, который живет где-то в Кривозерье, то есть недалеко от мамы.  И я решила действовать через сына агрономши. Я готова была обойти все это огромное село в его поисках, но нашла быстро. У меня было много знакомых сверстников из села Кривозерье., которые мне и помогли разыскать Павла Акимова. Оказалось, что он и живет-то совсем рядом с мамой. Просто он терновский и поселился в Кризозерье всего несколько лет назад, как женился.
Я встретила его недалеко от дома, когда он возвращался с работы, представилась, а он сразу:
- Это чо? Ты - Шуркина жена что ли?
- А вы что, знаете моего мужа?
- Еще бы… в друзьях не были, он моложе лет на пять, но на улице играли в лапту вместе.

Я рассказала во всех подробностях об аресте мамы, о том, как его мать вывезла всю картошку и оставила сирот умирать от голода.
- Лена, а что же Шурка сразу не пришел ко мне?
- Да он в Армии. Сначала не брали, а как только женился, сразу призвали, уже полгода служит.
- Так, сделаем вот что: - ты перестань плакать, и спокойно иди домой, корми своих младших братиков и сестру, а я сейчас перекушу и тут же займусь вопросом твоей мамы. А завтра утром, часов в девять, приходи за матерью к зданию милиции и жди. В здание не входи, «не дразни гусей».
- Я с сомнением смотрела на Павла и даже не замечала, что говоря с ним, всё время плакала.
- Ну, всё! Всё! Поверь мне, завтра ваша мать будет дома. Она ведь живет недалеко здесь, в Суматовке?
- Я шла домой, и здесь меня прорвало, я ревела навзрыд, радуясь и не веря обещаниям Павла.

- Утром, после бессонной ночи, я пришла к милиции. Это был пятистенный дом, принадлежавший до революции местному купцу. Когда-то в нем располагалась купеческая семья и их торговая лавка. С тех пор он перетерпел небольшую перепланировку с выделением нескольких камер и изоляторов.

Я не стала подходить ближе и стояла в стороне, порядком промерзая этим морозным утром. Уже начала сомневаться – не злая ли это шутка от Павла, как открылась дверь и на крыльцо вышла мама и, цепляясь за перила, вдруг села на заснеженные ступеньки. Я рванулась к ней, чтобы поскорее увести от проклятого места, не дай бог, передумают и заберут обратно.

Провожая маму домой, я поняла, что она простужена. Очень сильно кашляла, и  у неё совсем пропал голос. В этот вечер в ее доме нас ждал ещё один сюрприз -  Павел привез три огромных мешка картошки. Мои младшие братья, сестра и мама были спасены от голода.
На мой вопрос – как удалось ему освободить маму и откуда картошка, он улыбнулся и сказал:
- Как удалось – неважно, а картошка кончится, привезу еще. Шурке будешь писать передавай привет, но без подробностей. Зачем волновать мужика на службе. -  Улыбнулся и ушел.
- А мама, невзирая на высокую температуру, весь вечер провела в молитвах, отдавая поклоны перед иконой Николая Чудотворца. Благодарственными молитвами она благодарила святого Угодника за свое спасение и за послание ей в помощь доброго человека.  Святой Николай Угодник Чудотворец – наиболее почитаемый христианский святой, это покровитель всех невинно осужденных, обездоленных и одиноких.

- Мам, а вы так и не узнали, кто воровал картошку у агрономши и, как удалось Павлу освободить бабушку?
- Всё узнали, сынок, всё! От людских глаз ничего не спрячешь. Приходит время и всё тайное становится явным. Бабушка…  это сейчас она бабушка, даже прабабушка, а тогда у нее еще не было внуков, это просто моя мама. Хотя именно тогда она состарилась, сгорбилась, сморщилась и превратилась в старушку …
Она долго болела, оказалось, что этот сатрап две недели продержал маму голодной в холодном помещении. Кружка горячей воды и кусок хлеба  – вот и все довольствие за весь день.
Я тогда сразу переселилась назад к маме. Свекровушка моя поворчала мне вслед – «Иди, иди! Погулять захотела? Недолго же ты мужа ждала из армии». И только свекор Никита – тятенька, как мы все его звали, проводил меня со словами: - «Иди, доченька, иди. Не обращай внимания – поворчит - поворчит, и успокоится. А ты ступай – негоже мать больную бросать».
 
Мама проболела почти два месяца, не поднимаясь с постели. Никакие лекарства не помогали. Порой я уже и не надеялась к утру увидеть ее живой. Ожила она только к апрелю, к началу пасхальной недели. Бог услышал ее, ведь она не лечилась, она – молилась. У неё не было сил встать, она сползала с постели на колени перед иконами и молилась, молилась, молилась.

На пасху мама самостоятельно пошла в церковь, а вернулась домой не одна. Под руку с ней пришла женщина, которую я где-то видела, но не запомнила.
- Лена, я смотрю, ты меня не узнаёшь. Не ломай голову, это мы тебя все запомнили, когда Шурка женился и привел тебя в наше село. Я – Евдокия, соседка агрономши, чтоб ей пусто было, стерва проклятая.
- Ой, не хорошо это - сквернословить в такой праздник, - Вмешалась мама, - Грех это - на Святую Пасху. Нет у нас такого права – обвинять и проклинать.
- Аксинья, ты святая женщина! Тебя чуть не заморозили, голодом морили, детей твоих голодать одних оставили, а ты ее защищаешь. Не заслуживает она этого, вот те крест – не заслуживает, - перекрестилась Евдокия.
- Ну, откуда ты знаешь, кто заслуживает, а кто нет?
- Знаю! Всё знаю! И сейчас вам всё расскажу. Утром, когда Машка обнаружила пропажу картошки из своего огромного погреба, все соседи слышали ее крик. Она вызвала своего племянника в погонах и взяла с собой  двух молодых батраков, которые жили у нее под видом дальних родственников, и они пошли по следу в сторону Кривозерья.
У кого они забрали картошку и кого арестовали, долго никто не знал, ходили слухи, что арестованная женщина невиновна, а картошку изъяли зря, но они с племянничком ее уже поделили.

А вот дальше я всё сама слышала, собственными ушами. Как-то вечером забежала я по-соседски к Машке сольцы занять, да новости послушать. Думала, расскажет про кражу-то сама, все-таки полмесяца прошло, небось, всё утряслось. Но такие новости из нее клещами не вытащить, это про других она сто вёрст нагородит, только слушай. Так и ушла бы ни с чем, хоть и с солью, но в сенцах, на выходе, меня чуть не сшиб сын ее Павлушка.  Он влетел в дом, и с ходу на мать кричать начал: -  « Ты за что бедную женщину в тюрьму упрятала? Ты зачем у нее картошку отобрала, детей голодать оставила?»

Тут я притихла в темных сенях-то, вот тебе и новости, думаю, никаких сплетен не надо. А Машка-то громче сына орать начала: - «А тебе какое дело до моей картошки? Ишь, как о чужих детях позаботился, о своих бы лучше подумал!»
- Ну вот, что, - твердо заговорил Павел, - Как, и когда ты будешь решать эту проблему, мне все равно, но чтобы завтра утром не позже девяти часов твой любимый племянничек выпустил женщину без вопросов. А после обеда ты со своими работничками насыплешь три больших мешка хорошей, крупной картошки, и будете ждать меня. Я отвезу картошку этой женщине.
- Ты сума сошел. Я не ведра не дам ей, обойдется!
- Если к моему приходу ты не подготовишь три мешка, это сделаю я сам и тогда уже не три, а шесть мешков увезу, Выбирай! Что тебе дороже.

И тут Машка начала причитать – «и в кого он такой вырос - негодник, все в дом несут, а он из дома тащит…»
- Ну, скажи мне, почему ты это делаешь? - Взмолилась она, наконец.
- Потому что ты обвинила невинную женщину и заставила страдать всю ее семью.
- Откуда тебе известно, что она невинна, след привел к ее дому.
- Просто дальше след затоптали, если бы не затоптали, то он привел бы вас по мне. Это я вывез у тебя пять мешков картошки.
- Как ты? Воровать у родной матери?
- Я не воровал, я просто взял, когда мне было удобно это сделать. И взял я не твоё, а свое. А ночью, чтобы поменьше соседи нос свой совали в наши отношения. Забери я это днем, ты бы своим воем всю округу оповестила, что сын тебя без картошки оставил. Ведь ты как решила – усадьбу делить не будем, «все равно, сынок, всё тебе достанется. И зачем в огороде лишняя межа, чей, вместе-то полегче выращивать будет». А в вместе – это – Паше надо пахать, картошку сажать, а невестушка пусть спину-то погнет - полоть, рыхлить и окучивать постарается. Ну, а в сентябре урожай  соберем.

Собрали, в погреб пятьдесят мешков картошечки засыпали. Заметь, мама, пятьдесят мешков! «У меня погреб сухой хороший, зачем тебе, Пашенька, в тещин-то погреб ссыпать?».  Ты и за стол сажаешь с оговоркой – «Ешьте картошечку-то, вон, сколько наварила, рассыпчатая - с пылу с жару. Мне для вас ничего не жалко!» Не жалко… Куда тебе столько? К весне прорастет, к лету сгниет. Даже когда беру домой ведро-два, ты просто трясешься, чтобы лишнего не насыпал. Вот поэтому, я приехал на санях и насыпал своей картошки столько, сколько мне надо. Запомни, мама, - своей картошки – своей!

Одним словом – я всё сказал! Завтра в девять утра – женщину освободить, а к пяти вечера три мешка картошки, чтобы стояли наготове в тепле.
Паша, видать врезал кулаком по столу, да так, что даже я в сенях подпрыгнула и скорей, скорей восвояси, пока не застукали. Вот так вот, я и узнала всё про кражу, которой в итоге не было. – Закончила своё сообщение Евдокия. – Я только спросить хотела – Паша картошку-то привозил?
- Как же, как же – привозил.  А недавно мешок семенной картошки привез, - ответила за маму я.
- Хороший сын у этой агрономши вырос, добрый и честный, - добавила мама, - Дай Бог ему здоровья!,
- Да уж, не в мамашу, – согласилась Евдокия, и заторопилась, - Спасибо, Аксиньюшка, за чай, пора и честь знать. Слава Богу, что у вас всё хорошо. Еще раз с праздничком вас – Христос Воскресе!
- Воистину Воскресе! – мама три раза поцеловала гостью и проводила ее до порога.

Мама, закончив свой рассказ, долго молчала, мысли о событиях прошлого, видимо, не отпускали.
- Мам, прошло с тех пор тридцать лет, и ты так хорошо всё запомнила.
- Такое невозможно забыть, мама тогда вернулась с того света, так тяжело она болела. Ты все спрашивал, почему бабушка такая набожная. Она всегда была богобоязненной, а вот после этой тяжелой простуды, она как-то сразу сгорбилась, и молитва стала ее ежедневным основным делом, а уж после второго ареста через десять лет это усилилось стократно.

Таких подробностей я о своей бабушке раньше не слышал, и стал уважительнее относиться к ее вере, к тому, чем она просто жила. Она ежедневно молилась и благодарила Бога не потому, что она жива и здорова, она жила для того, чтобы ежедневно молиться и просить Бога за всех обездоленных, бедных и больных. Она в низких поклонах вымаливала у Бога прощение за их вольные и невольные прегрешения. И ничего не просила для себя.
Этим же летом, буквально через неделю, как в бабушкином огороде появились бетонные столбы, она решила выкопать эти два ряда картошки, пока их не затоптали совсем, с ней вновь приключилось несчастье – она неудачно повернулась и споткнулась из-за этого столба, упала, ушибла голову и получила перелом шейки бедра.

В тяжелом состоянии ее привезли к нам, никакой помощи по лечению бедра от врачей она не получила, ее даже не взяли в больницу. Было понятно, что бабушка уже не встанет. Не вставая с постели, бабушка пролежала у нас год и четыре месяца, чем очень удивляла участкового врача, приходившего к нам. В то время я перешел на четвертый курс техникума и очень радовался присутствию у нас бабушки, она очень много рассказывала мне историй из своей дореволюционной жизни. Она никогда не оставалась у нас одна, у нее всегда кто-то сидел у кровати. В основном это были старушки, которые заходили к ней на чаепитие после церкви. И теперь они после службы, заходили к ней, справится о здоровье, поделиться новостями, и, конечно, попить с нею чайку из самовара, который каждый раз ставила мама, заботясь о бабушкиных гостях.

24.03.2025 г.