Автопортрет

Таточка уже пару часов как пялилась в холст.
В зеркало и на холст. Опять в зеркало.
 
Взгляд скакал туда-обратно, глаза устали.
«Пусть тренируются, - цинично думала она,- им полезно».

Таточка была девочка строптивая и упрямая.
Строптивая — настолько, чтобы от нее рано или поздно взвывал любой ближний.
Упрямая — настолько, чтобы несмотря на это добиваться своей цели.

Пару дней уже группа рисовала автопортрет.
Пару дней уже Таточка простаивала перед мольбертом, пытаясь уловить свет и тень, цвет и тон, и то неуловимое, что вообще не передается техническими методами, но возникает между портретом и зрителем, если они, эти методы, вдруг срезонировали.

Пару дней она послушно исправляла все ошибки, на которые ей изредка указывал препод, кружащий коршуном по классу, заглядывающий из-за спины, тыкающий то в кисти, то в краски, то в холст и нагло подправляющий все, что ему казалось неправильным.

Таточку это бесило неимоверно. Никто не может лучше нее знать, как ей рисовать собственный автопортрет.
И к портретному сходству это не имеет никакого отношения.

Но она не спорила. Кривила губы, обиженно хлопала ресницами. Строптиво заправляла челку за ухо и молча исправляла.

Таточка хоть и упрямица, а считает хорошо. Может предположить, через сколько минут она вылетит из класса, если будет перечить. И через сколько дней — из академии.
В ее планы это не входит.
В ее планах оставить этот автопортрет в веках. Выставить где-нибудь в интернете и продать за границу. И жить на это долго. До следующего шедевра.

Таточка отступила на пару шагов, вновь вгляделась в автопортрет. Поморщилась. Взъерошила кисть в отчаяньи.

Никто, конечно, за эту пресноту ни гроша ни даст. Таких портретов миллион. Стопку за пятак на али-экспресс, даже не нужно краски переводить.. Лица милые, волосы причесанные, одежда приличная, цвета натуральные.
Застрелиться от скукоты.
Если и покупать, то только в провинциальные отели на стены вешать, клопов гипнотизировать.
Нормальный покупатель пролистнет и не споткнется.

Она почесала места, откуда вырастали на голове растрепавшиеся от вдохновения косицы.
Сделала еще шаг назад. Выдохнула отчаянно. С такой безнадегой, что плечи упали, позвоночник горестно скруглился. Верхние ресницы шлепнулись о нижние.

 Оглянулась по сторонам.

В студии кроме нее и мольбертов- никого. Все уже давно по домам, пабам и другим интересным делам. Только ветер свистит в щели окон. И фонари с другого берега Фонтанки пуляют желтым в тебя, когда встречаешься с ними взглядом.

Там где-то внизу вода. Темная-темная. Сложная-сложная. Тихая. Загадочно мерцающая на гребнях волн.
Таточка поездила взглядом по треугольнику- вода-зеркало-холст.
Набрала индиго, немножко подсветлила и наложила слой на холст. Глаза из серых, легких и пустых превратились в тайное логово. Задумчивое и бездонное. С искринками , еле заметными среди бархатных, чуть видимых гребней краски.

 «Та-а-ак...»- подумала удовлетворенно Таточка, протирая кисть. И смелой рукой подправила себе волосы на портрете.
 Убрала весь этот невзрачный мышиный, сделала брюнетистый, ярый, наглый, цепкий, как коготь пантеры. Пара свободных локонов, какая-то повязка через виски, как у пиратки, сверху — взбито, снизу - длинно, около лица выбивается, словно только что из заварушки.

«Ага...»- кивнула она и подрумянила щеки. Розовое только подчеркнуло бледность лица, и темную синь глаз.

Тогда еще и на брови пару мазков, для контраста.
И тату на шее в виде... в виде.. ну пусть будет в виде иероглифа победы.
И серьги — кольца в уши. В одно кольцо — бриллиант, пусть болтается, беды отталкивает.

И в нос кольцо маленькое.

Таточка отошла на шаг, глянула издалека.
 Краем глаза наткнулась на портреты однокурсников.
 Отвлеклась. Подошла к одному, к другому. Обошла медленно все, внимательно просматривая. Выискивая общее. Замечая индивидуальное.
Всех узнала в лицо.

Пока она разгоняла тишину в помещении своими медленными задумчивыми шагами, портреты , казалось, вели ее своими взглядами.
Вдоль линии мольбертов, полукругом, к окну. По старинным деревянным половицам, испуганно поскрипывающим под Таточкиными лоферами. Словно следили за ее медленными шагами, затаенно ожидая ее следующего выкидона.

Та обошла всех, убедилась, что группа, как братья-близнецы, синхронизирована до тошноты. Все работы хороши в той же степени, что и неинтересны.
Вернулась к своему месту, уже не сомневаясь, выдавила краски на палитру, поменяла кисть.

И переделала одежду.
Наглый ворот, кожаный жилет, яркий шарф.
Перстни на пальцах, ролекс на запястье.
Ногти алые.
Она взглянула на свои короткие обломыши. Улыбнулась.
Потерла пальцы, оттирая брызги краски, с кожей истонченной и шершавой, потрескавшейся местами, прожженой случайными каплями растворителя.
Еще раз подчеркнула на холсте - лощеные, холеные кисти рук.

Оттенила шелк и бархат на картине.
Чуть углубила фон. В углу уронила золотой кубок, вроде бы случайно, типа, к ногам.

Вновь отошла на шаг назад. Прищурилась.

Форточка отстукивала мерный, полуночный ритм, стараясь попасть в такт с ветром.
Воздух в аудитории словно замер в восхищении.
Ну и пусть не получилось ничего шедеврального — самокритично подумала Таточка. - теперь хотя бы не серая мышь.

С портрета на нее смотрела уверенная в себе, холеная и холодная особь. Прямо в глаза. Нагло усмехаясь своим каким-то явно непростым мыслям.

Таточка поежилась, но в целом осталась довольна.
Взглянула в глаза автопортрету, замерла на секунды, словно хотела внушить ему, чтобы он тут, до утра, не натворил чего .
Портрет, со свойственным Таточке упрямством, ответил таким же дерзким, прямым и немигающим взглядом, из которого было совершенно невозможно понять, кто на кого имеет большее влияние.

 Художница, в первый раз столкнувшись с ситуацией, когда пререкается не она, а с ней, замерла, осмысливая случившееся. Потом, с непонятным чувством, щекочущим живот изнутри, но с выражением полного удовлетворения на лице вывела в уголке картины свое имя , наседая на витиеватых, расплескавшихся во все стороны буквах Т.

Промыла кисти, вытерла руки, сняла фартук.
Закидала быстро телефоны с карандашами в замызганную жизнью сумку и рванула, не оглядываясь, домой.