Дальневосточная весна-3

На фото: в общаге, у Сереги - книга, наушники и клюква, все сразу.

Дневники никто не читает. Это понятно. У людей много забот, литература в виде романов и рассказов дает им определенное развлечение для ума. Когда книга – бумажная, ее можно перелистать, найти что-то интересное и оценить: стоит ли книгу читать. Я обычно начинал читать книгу с конца, перелистывал к началу и понимал: надо прочесть. Когда произведение в электронном (цифровом) виде, то перелистать не удастся, надо прогонять текст последовательно от начала – это утомительно. А дневник тем интересен, что можно узнать, как обстояли дела в конкретный день. В электронном виде это займет больше времени, чем в печатном.
Поэтому я решил дать краткое описание каждой части дневника.
Главный герой отказывается от командировки в Ленинград, но уезжает на сельхозработы в совхоз на берегу Амура. Добирается с приключением. Каждый день старается записывать основные моменты, для этого уходит на кладбище, где его никто не тревожит. В комнате общаги парни создают грязь, курят, спертый воздух не дает нормально спать. Он открывает окно для проветривания. С ним борются. Забивают окно. Он разбивает стекло. Над ним шутят: прибивают сапоги и прочее. На втором этаже общаги живут работницы их предприятия, но ведут себя, как женщины легкого поведения. Ему это не нравится. Старший назначил его ответственным за молоко. Кроме этого, он берет себе литр молока у местной жительницы Кальяновой. Он работает добросовестно, пытается требовать такое отношение и от других. Это не всем нравится. У него происходят стычки со старшим, который хамски себя ведет.
Он был в этом совхозе два года назад. Не все его запомнили, а он помнит всех, записывал события в записную книжку. Особенно подружился с трактористом Николаенко, переживал: помнит ли? Николаенко встретил его, как близкого человека. На своем участке в предприятии он – председатель общества книголюбов. И здесь – у него есть книги с собой, он ходит в сельскую библиотеку, берет книги. Товарищ, с которым приехал и почти подружился, предал его, они перестают разговаривать.
Период майских праздников обостряет советскую проблему – повальное пьянство. Он пытается записать конфликт со старшим, но не хватает времени или настроения. Косвенно старшего описала уборщица: «Какой-то не такой». Получился взгляд со стороны: какова была жизнь в советском селе, как производилась продукция – картофель, зерновые. Без помощи города – предприятий и учебных заведений – село не могло справиться. Так была построена экономика советской страны.
Но видно, что если нет заинтересованности и ответственности – нет дисциплины. Некоторые приехали из города отдыхать, ведь на предприятии им шел средний заработок. И отдыхали.
Все же самое трудное - подать заявление на увольнение с работы, где тебя уважают, где с тобой дружат, где хорошо платят, где есть будущее.

28 апреля, одиннадцать вечера. Село Воскресеновка. Еврейская автономная область.
Мы - с Шуриком, знакомым, с которым как-то жили в одной комнате в Камне – в общежитии. Он спит.  (Камень – это небольшой город на берегу Японского моря – Большой Камень, военно-морская база подводных лодок, недалеко от Владивостока). Чтобы не было совпадений, буду звать его Шурик-2.

По порядку.
Вчера, 27-го апреля, дела: послал посылку домой, письмо Тане, телеграмму домой, сборы, парикмахерская, затем, простившись с Серегой, вышел в 18.10 на улицу. Поезд - в 19.20, полчаса прождал автобус на площади Кирова. Проходил Ненашев – сочувствовал. Тут я поймал такси.
На железнодорожном вокзале, который готовят к юбилею города, сценка: девочка подбегает, смеясь, к отцу на перроне с возгласом:
- Это не пирожок, это бела-а-аш какой-то!
В поезде. Проводник натопил так, что дышать было нечем. Я – на второй полке – разделся догола. Под ночь проводник прошел мимо, говоря: «Больше не буду топить».  Но я спал с девяти вечера до семи утра.

В Хабаровске - поезд «Хабаровск-Ленинск», ждать пришлось недолго. Выходили в Биробиджане, можно было пройтись по магазинам, в Ленинск прибыли в 15.00.
Добрались до автовокзала. Автобус был на 16.00 и 16.30. Сказав Шурику-2, чтобы брал на 16.30, я пошел в книжный. Увидел Е. Парнова «Секретный узник», «Избранную прозу» Лермонтова, но в кошельке оказалось лишь на одну из них, «портмоне» оставил у Шурика-2 (досада, которая и решила все). Взял Парнова, вернулся – на всякий случай – к 16.00. Шурик-2 взял билеты на 16.30 до Венцелево. Решил, что успею еще взять Лермонтова. Сказал ему, что в 25 минут буду, пошел в магазин. По пути зашел в гастроном – взял ему югославского мыла – по его просьбе. Идти в одну сторону 6-7 минут - моим шагом. В книжном магазине заветный томик оказался отложенным. Продавщицы, помнившие, что у меня денег не хватило, спросили: «Что ж вы не отложили, теперь поздно». Тут же лейтенант его выкупил. Неудача.
В 16.23 был на автовокзале. Шурик-2 уже загрузил вещи в автобус, шел на улицу, откуда я должен был появиться – звать. К автовокзалу подошел еще один автобус. Я сел вслед за Шуриком-2, зайдя с тыла, в свой, подумав, что вот, мол, молодец – управился сам. Рюкзак мой тяжелый (30 «верхонок» - рабочих рукавиц и т.д.), а у него – мешок с «лепестками», тоже тяжелый. В 32 минуты поехали. Правда, почему-то поехали мимо столовой в сторону вокзала, остановились у книжного, подобрали пассажиров, которые по-свойски расположились в автобусе, заговорили, как знакомые. Женщина с ребенком попросила освободить первое место.
Подумал, что вначале автобус идет, видимо, в Нижне-Ленинское на пристань – должен идти в обратную сторону. Но ни тени подозрения не появилось у меня, да и откуда оно могло взяться? Проехав мимо железнодорожного вокзала в сторону пристани, не доезжая до Н-Ленинского, свернул на другую дорогу, перпендикулярную, то есть, в сторону Дежнево (нашей цели). На этот раз подумал, что какой-то новый маршрут, меня стало убаюкивать, и я задремал. В поезде ночью спал долго, днем было сонное настроение и вот – в автобусе сморило. Несколько раз просыпался, один раз Шурик-2 сказал: «Не спи, проспишь свою остановку, я же не знаю». Ответил «Не просплю» и подумал, что почему-то не слышно знакомых названий, вроде бы пора по времени: Кукелево, Новый Мир и другие. Проснулся окончательно от того, что автобус дернулся и заглох. Оказалось, сел на размокшем глинистом грунте. Тут же шофер сказал, что сломалось сцепление. «Беларусь» с тележкой стал объезжать справа, но неудачно: одним колесом тележки попал в трясину и застрял. Вдоль дороги встречались болотистые места. Другой «Беларусь» благополучно объехал слева. Пришлось выйти из автобуса.
Вынужденный перекур. Пощелкали семечки, Шурик-2 угостил и предложил:
- Может, пешком пойдем? – и показал на острые сопки, возвышающиеся перед нами. – Прямо через сопки, а что?
И тут впервые в моей голове зародилось настоящее сомнение.  Тележку попытались вытащить назад, она окончательно опрокинулась набок. Трактористы хлопотали возле нее. Автобус пришлось толкать. Сцепление не работало, автобус тронулся рывком с места.

Мы отъехали. Обратил внимание, что на заднем сиденье освободились места. Решил поставить туда рюкзак, который пачкался в проходе от ног. Автобус трясло, рюкзак взлетал, но падать с сиденья не хотел. Шурик-2 смеялся.
- Не доедет до места, слетит, - загадал он. Сосед, смуглый парень с невзрачным лицом лет двадцати пяти, ответил:
- Вроде недолго осталось.
И тут меня осенило.
- Куда автобус идет? – спросил я его.
Он непонимающе поглядел на меня.
- Куда, до какого места? – переспросил я.
- До Воскресеновки.
Шурик, не понимая, широко открытыми глазами глядел на меня: мол, зачем спрашиваю. Я принял весть без эмоций, так как был готов к ней. Узнав проблему, сосед объяснил, как лучше действовать: прежде всего – сходить на заставу. Спросил, есть ли в селе совхоз или предприятие, как называется? Он не знал: мол, как в любом селе – коровы, скот, что-то делают. Спросил у лейтенанта-пограничника, сидящего позади, сколько ехать. Он ответил: 20 минут. Выходить на безлюдье не было смысла. Мы были обречены на неизвестность. Теперь возврата не было.

Случилась та самая цепь случайностей, которая может случиться с каждым, но которая не должна случаться. Шурик-2 решил, что этот автобус один (одного маршрута), идет в 16.30, не спрашивая водителя, сел, загрузив вещи. Водитель билеты не проверял, хотя обязан – идет в пограничную зону. Я полностью доверился напарнику, не читая надписи на красной вывеске с ярко-белыми буквами: ЛЕНИНСК – ВОЗНЕСЕНОВКА. Табличка укреплена была рядом с дверью – увидит каждый. Но знающие пассажиры на нее могут не обращать внимания. Доверие ослепляет. Я доверился человеку, возможно, из-за спешки и отвлечения на покупку книг, и – поплатился!
Что ждет впереди, никто не знает.

Познакомился с соседом по автобусу. Серега. Служил в Комсомольске на Дземгах (противоположный от города берег Амура). Взялся проводить до заставы. Я решил сразу идти туда. Когда автобус остановился, подошел к шоферу*, объяснив, в чем дело, спросил, когда он отправляется назад.
- Опять будет на мою голову, ёхти-мёхти, - запричитал он. Вероятно, подобные случаи были, попадало за безалаберность. Сам он живет в этом селе.
- Может, у вас переночевать? – предположил я.
- Нет-нет, - махнул он рукой. – Все равно надо на заставу идти.
Как только показалась застава, Серега попрощался:
- Может, еще встретимся, гора с горою…
Он приехал в гости к двоюродному брату. Не уточнял звание брата, видимо, офицер.
Застава. Мостик. Корова посередине дороги уставилась на меня. Пограничник у ворот катается на велосипеде. Двухэтажное здание из белого кирпича. Группа пограничников выгружают дерн из грузовика. Девочка просит прокатиться на велосипеде.
Здороваюсь. Говорю пограничникам:
- Мне бы дежурного.
Один убегает в здание. Вскоре выходит пограничник с красной повязкой. Объясняю проблему.
- Документы нужно?
- А вот ему объяснишь, - дежурный кивает на кого-то позади.
Подходит велосипедист с велосипедом в руках, на нем – полевая форма, звездочек не видно. Капитан.
- Здравствуйте, товарищ капитан, - улыбаюсь я, а что еще остается? Капитан забирает наши документы, уходит в здание. Ждем. Пугаю Шурика-2, что его посадят (он на пять лет младше меня). Впрочем, настроение хорошее, даже веселое. Приключения сами нас находят. Вдали виден Амур, сопки.
- Впервые вижу китайскую территорию так близко, – говорит Шурик-2, - сопки того берега так возвышаются, что кажутся рядом.
Выходит капитан. Отдает документы.
- В селе есть совхозная гостиница, - говорит он. – Найдете коменданта, устроитесь на ночь, а завтра – на автобус.
- С этим все нормально? – показываю на документы.
- Да.
Благодарю. Уходим. Примерно так и представлял: везде люди, которые могут понять. Хотя многое зависит от тебя самого.

Вот ориентир – зеленый дом, детсад, за ним – общежитие.
Тракторист подсаживает малыша в «Беларусь». Спрашиваю, где можно найти комендантшу. Объясняет. Оставляю Шурика-2 на крыльце общежития с вещами. Через некоторое время прохожу мимо автобуса, в моторе которого копается шофер с помощником. Интересуюсь, как дела. Еще не сделал сцепление. Он спрашивает, как у нас. Объясняю.
По улицам ходят крупные собаки. Иду мимо рыжей, ощущаю к ней недоверие. Она чувствует это, несколько раз гавкает. Подхожу к указанному дому. У калитки лежат две собаки. На крыльце – мужчина и женщина.
- Коменданта где найти, не подскажете?
- Вам коменданта нужно? – женщина подходит к калитке. – А зачем?
Объясняю.
- Так мы с вами в одном автобусе ехали. Подождите, я переоденусь. Документы у вас собой?
Идем к общежитию. Наталья Ильинична рассказывает, зачем ездила в Ленинск. Палец ноги опух, ходить трудно – прихрамывает. Прописали желчь прикладывать и таблетки внутрь.
Говорю про собак.
Она: - А мне в городе автобусы непривычны, ну, не могу с ними, то – толкучка, то – номера непонятны, кому что привычно.
Общительная женщина. Рассказала о прежних жильцах. Женщина жила легкого поведения, когда санэпидстанция стала искать – адреса не было, а летом живут шефы из Комсомольска, с какого завода, не помнит.
Гостиница – просторная для двоих: веранда, две комнаты – пять коек, кухня, прихожая, кладовка. Воды центральной нет, но в ведре есть чистая, как Наталья Ильинична заверила. На кухне – газ, раковина без воды и даже (!) унитаз – не действующий.
Шурик-2 сразу же побежал в магазин за сахаром – успел до закрытия.  Поужинали. Ради такого случая я выставил вино. Радиоприемник. Свет. Утром сделаю зарядку. Хорошо!
Утром автобус, набитый пассажирами, отправился в половине девятого – сделали сцепление.

(*) – в тексте рукописи мной было написано «шофер», оставил это слово, хотя сейчас, спустя 40 лет, оно не звучит, обычно говорят: «водитель»; а песня и сегодня слышна: «Крепче за баранку держись, шофер!».

30 апреля. После бани. Стоило написать эти слова, как ввалилась толпа с бутылками водки. Завтра – праздник. Разошлись. Сейчас остались двое. Один парень тоже заблудился, слез на полустанке Дежневка на Биробиджанской железнодорожной ветке. Приехал сегодня, а выехал на день позже нас. С ним должен быть еще один – того вообще нет. Второй – двоюродный брат В. Крикунова – парил меня в бане. Потом парни ушли, а я парился столько, сколько им потребовалось сходить за водкой. Шурик-2 сейчас в бане. Сказал Надежде Егоровне, что болею. После обеда на работу не вышел – чувствую себя плохо: носоглотка воспалена, насморк, кашель. Принимаю таблетки. В парной парился четыре раза, хотя и дубовым веником.

До обеда с Шуриком-2 укладывали ящики. Завтра будем перебирать картошку. Пошли на обед с 12-ти, хотя обед с часу. Встречается старшой, предупреждает:
- Идите задами, а то Ванькина встретите.
Нам нужно на почту. Закрыто. Дергаю. Оттуда крик:
- Закрыто!
Шурик-2: - Открывай!
Женский голос повторяет.
Я: - А в чем дело?
Голос: - Завтра – праздник, поэтому закрыто.
Табличка: «Работа с 9.00 до 17.00, по субботам – с 10.00 до 15.00». на часах – еще двенадцать. Спросил насчет посылочных ящиков, ответила, что есть всякие.
После праздников отправлю халат Лене, книгу, хлеб, мыло, может, еще что-то найду.
В столовой. Стоим. Шурику-2 – пиво. Молодая женщина с поцарапанным лицом пересыпает печенье, остывшее уже после печи, из противня в коробку. Часть печенья летит на пол. Она спокойно собирает вокруг коробки.
- Молодец, - говорю. Гигиена. Вот там - в уголке - еще лежит.
- Где? – уточняет она.
Показываю. Она поднимает, кидает в коробку, удаляется с ней. Продолжает лепить из теста.

На выходе из бани девушка пожелала «С легким паром!». Вчера приехали после нас три девушки и мужчина, тоже с предприятия «Эра».
После бани стал лучше себя чувствовать.
Залив не разлился, как два года назад – рыбалки не получится. Пацаны в луже ловят мелочь.
С Шуриком-2 вчера делали пробежку. В доме (общаге) была гулянка, день рождения моего тезки, исполнилось 29 лет, не похож, хотя тоже в очках.
Парни здесь неплохие, нет ярко выраженных отрицательных типов, как в прошлый раз.

В хранилище встретил Шишенко Анатолия, поспрашивал его обо всех. Всё, в основном, так же, только Люба-агроном с мужем, главным инженером, уехали все-таки в Ростовскую область. Она говорила мне о планах.
Николаенко, Лагута, Света, Таровердова П.М. (на зернотоке), Шерстюк – все так же.
Встретил у столовой сегодня Валеру, все так же на бензовозе, веселый и резвый.

2 мая.
Окраина кладбища, последний ряд, 10.30, сумрачное высокое небо, шелест свежих зеленых и прошлогодних коричневых дубовых листьев, карканье ворон, топот копыт от промчавшегося всадника, отдаленные звуки кукареканья, мычание стада, шум автомашины – звуки деревни, доносящиеся сюда.
С работы – около двенадцати. Перебирали картошку на КСП. КСП работало одно, так как сегодня продолжили посадку картошки – погода улучшилась. Народу стало меньше – отправили на сажалки и погрузку.
Всего «эровцев» - 46 человек.
Завтра едем в Ленинск – грузить пустые ящики.
Появились комары – крутятся вокруг.
1. Сон; 2. Вчера; 3. Сегодня.
Сегодня утром прибежал сюда делать зарядку. На траве – изморозь. Ветер и солнце. Еще не до конца выздоровел, но разогрелся, сделав комплекс полностью. А сейчас зуб болит все сильнее, с этой же стороны миндалины вспухли.
Кто-то ходит по кладбищу.
Нашел что-то вроде окопчика у «залива». Пацаны рыбачат. Стою около проволоки. Граница! Ручеек течет из залива в Биджан.
- Клюет!
Пацаненок бежит, утопая по колено в грязи. Пусто. Стоит с удочкой. Другой вытирает глаза – выедает дымом костра. Меньший жалуется мне:
- Дядь, что он ругается!
На кладбище пришла семья: родители, дочь, еще кто-то. Решил уйти.

1 мая работали на переборке картофеля до 13.30 (Гена, Стас, «грузин»). Вечер: танцы.
Никак не могу приняться за описание праздничных дней, а надо! От зуба болит левая половина лица до уха, состояние квелое, равнодушное. А ведь аппетит приходит во время еды – это особенно относится к письму. Но я «сова» да еще зуб болит. Нашел оправдание! Сидеть неудобно, сейчас найду еще тысячу мелочей.
Шурика-2 оставил спать. Сам спал полтора часа. Хотел сразу уйти, но Шурик-2 спросил:
- Что будем делать после обеда?
Без него не уйдешь: скажу гулять, и он – туда же. Пришлось уснуть. До этого натер ему спину настойкой каланхоэ – надорвал на ящиках. Проснулся, прополоскал перекисью рот – десна кровоточит, и ушел.
Сегодня в 9.30 натаскали ящиков. Поначалу было мало народу. Потом подошли еще трое: парень и две девушки, остались сидеть на ящиках у входа в хранилище. Позвал их. Парень стал «выступать» - кричать: мол, народу мало, ножей нет, нет смысла перебирать. Спрашиваю:
- Может, вообще тогда не начинать? Мало людей - давай потихоньку перебирать, сколько сделаем – столько сделаем.
Он набросился на меня, чуть ли не с кулаками:
- Если ты такой патриот, я тебе козырек надвину, я дурак, а такого дурака не встречал (и так далее в этом роде).
- - Я тебе оскорблял? Ты что лезешь?
Одна из его подруг:
- Юра, перестань…

Я замолчал, видя бесполезность спора. Подобное уже слышал от Грузина два года назад: «Ты что, коммунист? Вот и работай!». Парень с гонором долго не мог успокоиться и ворчал:
- Сделаем одну сетку и хватит!
На контейнерах – куча сеток с картофелем. Расположились. Ножи нашлись. С моей стороны идет крупная картошка по конвейеру – нужно резать. Сели две его подруги и одна из троих девушек, приехавших в один день с нами, и Шурик-2, у которого спина болела уже. Он приговаривал, что я ему вчера надорвал спину. Я встал у ящиков – наполнять и складывать в штабеля.
То и дело слышались коронные выражения Шурика-2: «Ну, насмерть! Хлюздишь?».
В начале двенадцатого девчата попросили перерыв – руки устали резать. Парни, из тех, кто выступал, загружали в КСП из сеток, сказали:
- Давайте докончим, уберем и – все.
- Надежда Егоровна сказала работать до 14.00, - ответил я, - лучше сделать перерыв.
- Ну, давайте сделаем перерыв, - согласился гонористый парень. Сам он рослый, крепкий, одна из его подруг, смуглая, с которой он постоянно в обнимку, помещается у него подмышкой.
Наши девушки (не его подруги) быстро отдохнули, сами позвали:
- Пойдемте работать!

Шурик-2 – мне:
- Ты – бригадир, зови-собирай. – Шутит так потому, что я и вчера и сегодня собирал на работу – полный разлад. Отвечаю:
- Пусть как хотят, не буду вмешиваться.
Худощавый парень, тоже распорядительный, работящий, позвал «гонористого» - тот отдыхал с «девушками» на травке. Минут за десять закончили. Стали убирать. Я не говорю ни слова – к чему? Вначале чистил нож, потом вытаскивал ящики с гнилью.
Спрашиваю:
- А дальше как? Надежда Егоровна придет в час – никого не будет.
Один из местных (помогали двое мужиков и дед):
- Нужно записать.
- Записывайте.
Начали искать бумагу и ручку. Нет ни у кого.  Худощавый стал записывать на столбе.
- Зачем ерундой маяться? – говорю. Достал записную книжку, записал количество работы.
- А теперь кто будет список отдавать Надежде Егоровне? Кто инициатор закончить в двенадцать?
Худощавый выступил вперед: - Давай я отдам.
Надежда Егоровна стоит у соседнего хранилища, откуда грузят картошку на поля пьяные шефы. Катаются на чьем-то велосипеде, оставленном у ворот.
Подходим к ней. Худощавый подает список: - Вот.
Надежда Егоровна: - Ясно. Так вы закончили (смотрит на часы)?
Худощавый: - 150 ящиков.
Надежда Егоровна: - А после обеда придете?
Рядом с ней стоит какая-то женщина, слушает; это, видимо, сдерживает ее. Но Надежда Егоровна обижена, задета. Интеллигентное лицо (где она учится?), открытое, умное. И вот – шефы! Что им скажешь? Все-таки зависишь от них, как-никак.
Худощавый: - Нет. Придем завтра.
Надежда Егоровна (ошеломлена): - А сегодня?
С пьяными шефами (возможно, те - с судостроительного завода, к какому относится наше предприятие «Эра») приходится нянчиться, только бы они не бросили грузить, в тут еще трезвые преподнесли подарок.
Мне был интересен их разговор, поэтому пошел рядом с ним.

А вообще я хотел остаться в хранилище хотя бы до часу, но тут подошли остальные, и все гурьбой пошли в село. Я пошел за ними. Меня догнал Шурик-2, идем по дороге.
Шурик-2: - Вон Ванькин едет, сейчас покажет!
И, действительно, около группы машина останавливается, Ванькин – за рулем. Шефы встали, в этой группе – худощавый спереди, а Зуев, тот самый гонористый, с подругами, основной зачинщик – идет поодаль.
Ванькин: - Вы почему так рано с работы уходите? А ну-ка марш работать! Это что такое!  Всем выдам справки – кто как работал. Так и поедете к себе.
Худощавый: - У нас людей не хватает. Дайте нам людей!
Ложь – людей хватало.
Ванькин: - Идите вручную перебирайте, но чтобы здесь я вас не видел, поворачивайте и – работать!
Уезжает. Худощавый и шеф по фамилии Пункт беседуют. Пункт – полный невысокий смуглый с продолговатым носом мужчина; когда я спросил его насчет фамилии, он ответил, что все переспрашивают. Он выступал вместе с Зуевым против меня. Они удаляются. Я иду тише. Зуев с девушками догоняет. Одна спрашивает меня: - Может быть, после обеда выйдем работать?
Поняли, кто был прав. Видели и слышали со стороны, как Ванькин давал разгон.
Я: Нет уж, я сегодня выходил работать до двух часов, как предупредили, получилось до двенадцати.
Настроился на короткий рабочий день. О вчерашнем дне тоже нужно долго писать. Вчера думал, что инертней работников не найдешь, но и сегодня – то же самое.

18.45, пора идти ужинать. Сон начал забываться. Но так сильно ночью подействовал на меня: сильный рассказ получился бы, если суметь перенести на бумагу. Так я думал, проснувшись, и история вполне правдоподобна, чем-то напоминает «Невесту» Чаковского. Действие происходит среди студентов, тоже в итоге – суд. Даже подумал, что сюжет этот и обстановку можно взять из моей жизни. Детали забыл.
20.30, ужин оказался в восемь. Все играли в покер, я тем временем поужинал.
Пришел – наказывали молодого картами – по ушам.
Когда пришел с поля, Пункт спросил: - Ты где был? Работал? Где?
Шурик-2: - У «конторы» был, где!
Я: - Пойдем, могу показать.
У меня место одно – на кладбище, где никто не беспокоит.

4 мая. Утро, 6.55, все спят. Зашел к старшому (Чернов), он обещал меня в Ленинск отправить – грузить пустые ящики. Разбудил.
Старшой: - Разве разговор был? Нет, нет. Еще тех будут наказывать.
Вчера. Ванькин приезжал на хранилище – посмотреть, как работаем. Все жаловались, что народу не хватает. Он обещал, что сегодня пришлет еще.
Зуев: - Вы уж извините за вчерашнее, мы больше не будем.
Бабаевская (о наших девчонках): - Лентяйки! Сказали ящики пустые принести из соседнего хранилища, не пошли – ждали машину.
Зуев утром «выступал» на меня (кидался), что я «заложил» их троих: его, Степаненко и Пункта, что они – инициаторы: - Ну, … , таких сволочей в «Эре» еще не было (и так далее).
Та же девушка Валя оттаскивала его от меня: - Ну, Юра, Юра, Юра…
Могло дойти и до кулаков.
Гена Маринин перетягивает меня в свою бригаду грузчиков – грузить картошку. Бригадир Лебедев уезжает, он вместо него. Попросил день отсрочки в связи с поездкой в Ленинск.
Вчера утром – собрание в нашей комнате по поводу раннего ухода 2 мая.
Чернов: - Зачинщиков удалить в Комсомольск, вот только он хотел остаться (показывает на меня). К нему я заходил накануне вечером насчет Ленинска, он спросил, был ли я тоже там. Я объяснил, как происходило, добавив, что Зуев был основным зачинщиком. Правда и ничего, кроме правды. Страсти разгорелись, но обошлось.

Снятся сны с интересными сюжетами (сегодня – третий сон). К Свете приезжает мужчина. Она приглашает меня: вот, мол, как ты смотришь. Я не против него. Он не против меня. Он спрашивает: не помню ли я Ваню. Я думаю: откуда я могу знать его друзей? Его-то как будто узнал, хотя тоже не видел. Он – высокий, рослый, как раз для Светы. Нет, говорю, я его не знаю. Он: да, правильно. Говорю: желаю вам счастья. Света целует меня: «Я бы лучше с тобой…». Понимаю, но как сказать, что у меня есть цель в жизни – творчество?  Пусть оставят адрес – вышлю книжку. Потом мысль: неужели ради одной тоненькой книжицы я жертвую личным счастьем?

Зуев на собрании молчал, а на работе мне: - Чистеньким хочешь остаться?
Гуляет по селу с обеими подругами. Одна на работу не вышла – болела, но гуляла.
С Шуриком-2 пробежались вечером до его места, неподалеку от кладбища. Был он и на кладбище, но высказал: «Мысли там такие…». Я дополнил: «Останется после нас только надгробный памятник, и ничего – в памяти людской, нужно что-то еще оставить: добрые дела, дерево и прочее».

5 мая. Девять вечера. Написал письмо Гале (поздравил с Днем печати). Работа прежняя. У Кальяновой беру молоко (по литру) с сегодняшнего дня. Старшой выписал 200 литров. Меня назначил старшим (по молоку). В Ленинск поехать не удалось.

6 мая. Сходил за молоком. Кальянова Зинаида Павловна, с Украины, 33-го года рождения, провела в оккупации войну. В «молоканке» еще нет молока, привозят к десяти. Прошел мимо дома Николаенко, стоит новенький МТЗ (Беларусь) с тележкой. У дома Лагуты  - так же трактор (где копали червей, тоже вскопано). Через дворы – к правлению. Николаенко. Встретимся ли? Вместе сеяли сою. Помнит? Шел и вспоминал, как вел его от правления.

7 мая. 19.25, после ужина.
Шурик-2: Ты работаешь на износ.
Ответ: - Все мы работаем, не щадя себя.
Встреча с Николаенко.
Ссора Зуева с дядей Колей (Николай Михайлович, механик, высокий крепкий дед). Тот сказал, что пожалуется директору.
Завтра закончим «огонек» в ящиках, отметим. Женщины предупредили: с каждого по рублю. После обеда собираюсь в Ленинск.
Первый день хороший (развёдрило немного, тучи скучковались, солнце жаркое выглядывало).
Два дня работал Миша – вместе ящики таскали. 5-го был с похмелья, на бок жаловался. 2 года назад приехал из Башкирии.
Вчера-сегодня – Серега. Приехал из Молдавии.
Миша о крысах: - У нас в Улече один поджег крысу, чтобы  та других вспугнула, а она дом сожгла.

Николаенко подъехал на тракторе с тележкой (навоз возил) к дороге, по которой мы шли на работу. Остановились. Саша, Толя работают с ним и Лагутой. Перешли через дорогу. Зря переживал. Николаенко сразу узнал:
- С приездом!
Здравствуй, Михалыч! Я уже здесь неделю.
- А я не видел.
- На хранилище.
Парни поговорили, когда будут еще сеять. Пошли. Он, веселый, улыбающийся.
Надо еще встретиться.
В комнате. Разговор о курении.
Разговор с 20.00 до 22.00 с Кальяновой З.П. о жизни. Пролил молоко, пока разговаривал.
Затем – со всеми (Витя, Шура, Вася) за молоком в «молоканку».
Сейчас Женя возмущался, что не ложусь спать – свет мешает. Говорю:
- Письмо надо написать, вечером стол был занят – в домино играли.
Письмо – сестре Гале.

8 мая съездил в Ленинск после обеда. Купил резиновые сапоги, плетенки. После приезда – баня. Вечер у Кальяновой, собрались дочь Татьяна с ребенком, зятья, разговоры. Узнавали меня через два года, запомнился.
В комнате – домино и водка. Праздник, пришлось выпить с парнями – запивал молоком, завтра - работа.

9 мая.
Половина шестого вечера. Выбрал оптимальный вариант: зашел за бугор неподалеку от общежития, разделся до пояса, загораю.
Тепло, солнце, тихо. Хочется поставить несколько восклицательных знаков погоде. До обеда работали. Надвинулись долгие тучи, пошел дождь. «Как на первое мая» - говорили девчата. Но после обеда развеялось – и вот!
Перебирали в первом хранилище закупленную картошку. Грязная и мокрая. Приезжали из второго отделения – грузить. Выпившие. Надежда Егоровна попросила помочь. Помог погрузить полмашины. Уехали.
Вместе с Шуриком. Я – с похмелья, поэтому таскал ящики один. Шурик ставил пустые.
Вчера вечером пил водку попеременно с молоком – для эксперимента. На сытый желудок. Гуляли до трех ночи. Разошелся. Пел песни, играл в домино и т.д.
Сегодня голова не болела, небольшой хмель, желудок справился отлично. То есть, вывод один: если придется пить (в крайнем случае), то запивать молоком. Естественно, здесь – цельное молоко, поэтому и эффект хороший.

С Шуриком-2 дурачились на работе. Песни пели, на перекуре взял его на руки и кружил, пока не уехали.
- Какие вы смешные сегодня, - говорит самая меньшая из девчонок.
- Это я с похмелья, - отвечаю.
- Мы слышали, как вы пели до трех часов.
Попросили снять фуфайку: мол, Наташе холодно. Я работаю в фуфайке – лучше лишний раз вспотеть, чем застудить мышцы. В хранилище прохладно, а они этого не знают. Камушкина подозвала.
Я: - Мне? Подойти?
- Да.
- А что будет?
- Фуфайку сними.
Снял, подошел к Кутузовой (Наташе):
- Тебе не холодно?
- Холодно.
Накинул заботливо на плечи. На перекур попросил снять – нужно сохранять в мышцах тепло. После перекура начал на нее надевать. Она скинула.
- Что вы мне своей фуфайкой, мне не холодно!
Потом выяснилось. Я сказал, что пробудили во мне совесть.
Вася: - А так хорошо было – заставили снять фуфайку. А когда сам решил снять, не взяли.
Наташа: - Так ты сам не догадался.
- Конечно, нет.
Так разыгрывают нас девчата.

Наташа. Простое, скорее, некрасивое лицо. Когда злится, матерится.
Камушкина. Большие очки делают лицо привлекательным. Более умна, сдержанна. Но иногда и ее прорывает.
Меньшая (из них). Ростом поменьше, улыбчивая. За час до конца работы исчезла с Васей.
Вася. Дембель из морской пехоты. Не успел поступить на работу (вдвоем с другом), как тут же забрали сюда. Работает в шерстяном спортивном костюме – не стал возиться с робой, фуфайкой.
В столовой за обедом рассказал о своих похождениях
- Я и не думал, что здесь столько б…й, но с претензиями все. Одна только двадцати семи лет. Сегодня пойду. Баба что надо. Как кошка. Но ничего не требует. А эта Марина – в столовой, местная, чуть ли не жениться требует. И другие тоже. У нее уже ребенок лет девятнадцати.
Шурик-2 (улыбается): - А мы чего-то ни одной не видели!
Вывод: каждый видит, что желает.

Леша. Высокий, худощавый, не бреется. Беседовали вчера во время перекура на солнце. Окончил ЛЭТИ, учился в аспирантуре, преподавал электронику в политехе, ушел в вычислительный центр «Эры». В политехе ректор из Воронежа перетягивает своих, создает группировку, поссорился с руководителем кафедры. Видимо, это - некоторые причины его переезда в Комсомольск. В первый день шли рядом. Он жаловался, что на работе не получается. Высказал свою мысль: у некоторых самомнения много, а работать не хотят. Согласился. В нем видно умного, воспитанного человека: улыбчив, выдержан, спокоен, вежлив.
Зуев. Сегодня Камушкина сказала: «Опять у «Зуевых» любовь – почему-то в рабочее время». Ждем их – они спрятались в темном углу. Мужики о его подруге: «Гордая, и не глядит. А бросит – будет каждому на шею бросаться». Когда они, наконец, пришли, Зуев набросился на Камушкину:
- Ты чего орешь! Чего орешь! Начальник, что ли! Орешь тут!
К: - Это ты орешь! – Она сказала, что пора работать – он услышал.
- Где девчонки? С кем работать? – Двоих не было.
К: - Можно и без них начать.
- Как без них, кто перебирать будет?
Начали без них. Потом набросился на Витьку – тот перебрасывал картошку в КСП. КСП сломан, но лучше с таким, чем вручную.
- Ты чего кидаешь нам много картошки – видишь, не успеваю ставить!
Не успевает. Я подсчитал: отнесу 10 ящиков, а он – один. Вся картошка идет на наше крыло.
Самый натуральный лентяй и грубиян. Я с ним не разговариваю. Вспомнил Пушкина: «И не оспаривай глупца!». И хама – тоже.

Сейчас в селе полно пьяных. Иду с обеда. Поль на лавочке с Димой Шишенко, пьяные в дым. Шишенко вчера встретил по пути к Кальяновой, был трезв, меня не узнал. Поль назидательно Камушкиной:
- Чтобы после обеда работали!
Та фыркнула и зашла в дом. Девчата – на втором этаже. Увидел меня.
- Толя, вы после обеда будете работать?
- А ты будешь работать?
- Я же серьезно спрашиваю.
Не отвечая, закрыл за собой дверь. Помощник старшого. Хорошо устроился. Каждый день – пьяный. Жалуется:
- Никогда времени не хватает заполнить ведомости с марта.
Вчера шел со мной на почту получить перевод и отдать мне долг 10 рублей. Работы на два часа, а заливает, как соловей! Ловкач. Если Пономаренко спросит, так и скажу. Каждому свое. Главная проблема, которая его беспокоит: сделать хороший ремень к «магу», чтобы носить на плече, с кем-то уже договорился. Рассказывал, как работал на Камчатке – в основном, на Паратунке. Полгода был там, потом приехал, чтобы сохранить средний заработок. Здесь – средний сохраняется. Деньги – основная мысль. После совхоза уедет вновь туда.
Мне тоже хочется на Камчатку.

Предполагаю остаться здесь до конца мая – на посевной. Если будут настаивать. Больше такого не повторится – последний раз. Поэтому возмущаться не буду, хотя телеграмму дам: «Комсомольск Шпиль Пономаренко Жду обещанного вызова П-ов».
Был крупный разговор с Черновым.
Он: - Вот ребята (показывает на Сашу с Толей) уже срок просрочили, им нужно в первую очередь ехать, а вы их будете заменять.
Я: - Я приехал на помощь – на картошку, а не на замену, на двадцать суток.
- Мало ли куда тебя посылали. Приехал, а тут уж Ванькин решит. Всех так посылают.
Я: - Я всех предупредил, что уеду в назначенный срок.
Он: - Никак ты не уедешь без разрешения Ванькина, без отметки «погранцов».
Я: - Посмотрим. До Биробиджана всегда уеду, а там найду возможность.
Вчера старшой не отдал паспорт: мол, до Ленинска и так доеду. Но дальше – паспорт нужен.

Появились комары, особенно здесь, в низинке, пристают, в затишке; какие-то бесшумные, как агенты – не дают записывать.
Вчера встретился с Таней, дочерью Кальяновой З..П., говорю:
- Вы Таня?
Она: - Да.
- Меня не помните?
Она: - Где-то как будто встречала.
- У Некрашевичей два года назад, на проводах. Девятого мая.
Она: - А, вспомнила. Некогда мне, пойду.
На ней женат Федотов, у них уже – второй сын. Старшего зовут Виталя. О нем я что-то писал (в другой тетради). Виталя присматривал за младшим. Федотов кричал на него: «Смотри, как следует!». Они были в огороде. Там «дед Леша» дергался на тракторе. Федотов – на своем «Беларусе» с плугом. До этого не пахал. Решил теще вспахать огород. Понял, что надо помочь, подошел к нему. Сначала не получалось с регулировкой плуга. Потом подошел еще парень, под градусом, тоже раньше встречались. Вместе сделали. Вышел пьяный «дед», муж Кальяновой. Начал помогать. Рассерженный Федотов ушел во двор к летней кухне. Жалуется, что тот только мешает.
Я смотрел, как З.П. доит корову. Спросил, почему поросенок с грыжей.
- Сам себе накричал, - ответила она. Во дворе бродят утки.
Федотов:- Ужин где будет?
Таня: - Я не готовила.
Федотов: - Бутылка есть? Праздник же! Здесь поедим! - Смотрит на огород. – Чо попало!
Таня читает вслух письмо от Виталия, своего младшего брата, из армии. Получил он документы, которые выслала мать. Три недели работает на экскаваторе. Она посылала удостоверение тракториста. А шоферские права не получил, хотя учился. Первые права потерял.
Когда уходил, Таня читала.

По пути. На этой же улице собачонки загнали бычка. Я отогнал их, разговаривая с ними, как с людьми. Уходя, выпил с парнями – градусы играют, а не выпить нельзя было – праздник Победы.
Дальше кто-то сидит. Мне неудобно, что при людях уговаривал собачек. Иду, не глядя. Оборачиваюсь. Встречаемся взглядом.  Кто-то знакомый. Прохожу два метра.
- Кулаков? – оборачиваюсь. - Здрасте, не узнаете?
- Нет.
Объясняю. Разговорились. Я помнил даже его имя – Николай. Оказалось, он - племянник «деда Леши», его мать – родная тому сестра. А меня не помнят. Этому есть объяснение: для меня прошлый приезд был, как театр, одно представление длиной больше месяца – все было необычно; для местных я – один из множества подобных «зрителей» - шефов, которые обычно меняются, лишь некоторые ездят регулярно.

Пора на ужин, потом – стирка и поход за молоком. Иду со своего места. Справа – следуют рыбаки. Слева – хрустит ветками белая кобыла.

10 мая были с Шуриком-2 на поле до обеда, сделали по кругу. Стечение обстоятельств: были Николаенко с Лагутой. После обеда ждали трактористов, загорали. Не приехали, в пять часов отправились к себе. Николаенко сказал вчера:
- День Победы, как же, нельзя за это не выпить!
Оказалось, Саша и Толя гостили у Лагуты, отмечали отъезд. Потом отводили Николаенко домой, который решил, что его не той дорогой ведут: «Вы меня убить хотите? Эта не та дорога».
«Для пьянства есть такие поводы: … праздник, проводы», а тут – майские праздники с 1-го по 9-е, еще и проводы.

Анатолия Шишенко, мертвецки пьяного, вытащили из нашей столовой, посадили в кабину машины, где он и заснул окончательно. Сельский интеллигент. Днем раньше его брат ворочался и матерился на кровати Женьки, потом крутанулся и слетел с нее метра на два, где, на полу, и продолжил спать. А я-то решил, что это Женька ворочается; оказалось – Митька (Дима).
На кладбище увидел могилу: Шишенко Гена (1952-1965). Брат?
Видел могилу Заболотного П.Г., отца Кальяновой. Тут же в загородке безымянная могила с надгробием – ее брата, утонувшего при наводнении.

11 мая. Работа на хранилище. Последняя картошка. Уборка.
Отъезд Саши и Толи.
Пьяный Николаенко у магазина: «Я хочу опохмелиться».
Парни сейчас играют в карты. Выпили бутылку водки.  Саша и Толя купили вчера 17 бутылок водки – на «пропой». Поль распоряжался. 8 бутылок – наверх. Все «упились». Видимо, одна бутылка осталась на сегодня.
Завтра – на зерноток.
Сходили с Витькой за молоком.
Пока ходил к Кальяновым – смотрел «Как закалялась сталь» - парни забили окно. Пришлось отдирать. Порвал марлю, стекло раскололось пополам. Сказал Шурику и Васе, что среди свиней не собираюсь быть свиньей, а они – не свиньи, поэтому прискорбно и обидно, что потакают свинству (курению, грязи, шуму), а не объединятся против свинства. Тем более, что некурящих сейчас четверо, а свиней – трое.
Маринин уехал в Комсомольск. Вася Грива (живет в нашей общаге в Комсомольске), Шура Четкарев (Шурик-2), Витька Дорош, Леша Степаненко, , Женя, Саша («Кто в море был?»).
Старшой – пьяный. Когда вернулся от Кальяновых, он стоял у калитки, одетый по-парадному.
Кальяновы собираются послезавтра уезжать: она – в Хабаровск на три дня, он – на Украину на полтора месяца: курорт и родные.

12 мая. Ямка в 1.5-2 километрах от села. 16.30, сегодня я – прогульщик.
Утром – на зерноток. Разгрузить две машины с картошкой (всего 5). С Лешей сходили за совковой лопатой. Показал ему, где травят. Он остался помогать нашим девчонкам, а я прошелся по территории зернотока и ушел. Переборка вручную. Не было настроения работать. В общаге собрал кое-как посылку домой – без плоскогубцев, парни выкинули свои.  Послал на почте.
Зашел Чернов, когда собирал посылку.
- Это что такое?
- Я был на работе, нога заболела, недавно был приступ остеохондроза, пришел натереть.
- Надо идти в медпункт.
- Но я же работал. Что, нельзя отлучиться? Другие пьют, не работают, а мне по надобности нельзя час-два взять?
- Кто пьет? Все работают.
- Не работают, находясь на работе, только разглагольствуют, Зуев, например.
- О Зуеве что говорить, он ноги сломал на баскетболе.
- Вывихнул?
- В Ленинске лежит.
- Но это не значит, что о нем нельзя говорить.
После обеда он зашел.
- Ты один?
- Сейчас ухожу.
Вышел – настроения нет, прошел к кладбищу, потом сюда – вдоль дороги на Ивашнино. Ветер бешеный, редкие дубки не сдерживают его. Около поля – заросшая прошлогодней травой ямка. Лег, раздевшись до пояса – ветра нет, гуляет над головой. Заснул на полчаса.

Шурик-2, так и хочется сказать: дурак. Может быть, догадается, что виновны сами. Утром не разговаривает, не подходит. После завтрака они с Васей вернулись.
Спрашиваю: - На зерноток?
Вася: - Сказали здесь ждать.
Я (Шурику-2): - Пойдем.
Он: - Я остаюсь.
Я: - Тоже ждать?
Он: - Да.
Я ушел на отделение (правление 1-го отделения). Николаенко, Лагута и Кутенких Александр, бригадир (тучный, лет 35-ти, один глаз, как с бельмом, сам подошел, познакомился).
Побеседовал с Борисом, рыбаком о рыбалке на острове.
Вижу Шурика-2. Пришел. Подхожу.
- Пойдем на зерноток.
- Иди.
- А ты знаешь, где он?
- Знаю.
«Ну, и черт с тобой!» - думаю. Как можно не понять, что я борюсь за чистый воздух в комнате, который нужен и для них. А им, видите ли, холодно. Забили окно. Я предупреждал: если забьют окно, как грозились, то выбью стекло. Пришлось стучать молотком, когда забили, стекло действительно разбилось. Лучше жить в дерьме, но в тепле – вот их психология. Как в свинарнике. А ведь – взрослые, вполне чистоплотные люди. Шурик-2 женат, дочери – месяц.  Ай-я-яй! Может быть, поймет сам, что поступил по-дурацки, а нет - так нет.
Девчонки отказались нести молоко.
Камушкина: - Мы же договорились, что вы будете носить! В одиннадцать вечера ходить, чтобы нас зарезали! Лучше мы не будем молоко пить!

(Когда же домой? Два месяца осталось! Может, постараться пораньше?)

 Разговор с Бабаевской Надеждой Егоровной.
Случайно в раскрытой тетради увидел записи (хранилище). Я везде помечен, что работал с шефами, хотя с 5 по 9 мая работал с местными. Когда она приехала, похвалила нас. Мы с Шуриком-2 работали без нее вручную, еще на КСП подавали.
Я: - Оказывается, мы можем работать.
Спросил еще о записях в тетради.
Она: - Не люблю, когда в моих бумагах копаются.
Я: - Тоже не люблю такого, но тетрадь была открыта на этой странице, я случайно заглянул. Стало интересно.
Она: - Я записываю шефов отдельно.
Я: – Получается, старался, работал, делали в полтора раза больше, а мне расчет, как и всем шефам. Как же так?
Она: - Я могу закрыть с местными, н тогда вас старший не найдет.
Я: - Ну, не знаю.
Действительно, работал за двоих, а получать – копейки.
Она: - Ну, что? Вам отдельно закрывать наряд?
Вроде бы сошлись на этом – видно будет.

Чернову говорю, что Бабаевская будет мне закрывать наряд отдельно.
Он: - Я о тебе еще не слышал, чтобы говорили, что плохо работаешь.
С намеком, что обязательно услышит – все впереди. Жук еще тот!

Николаенко о ребятах, которые уехали (Саша и Толя): - Хорошо работали, грамоты бы им, молодцы, работали, «уот», как ты, Толик!
Украинский выговор у него мягкий, некоторые согласные буквы звучат, как гласные. Меня это забавило два года назад. Буква «в» вообще пропадает. К украинскому языку – интерес с детства. Слышал от старшей сестры украинские песни: «Ридна мати моя…», по радио часто звучали.
Пора идти, 17.40. Окружают коровы.

13 мая.
В комнате. Днем сеяли с Витькой. Шурик-2 отказался. Тот, кто предает в мелочи, предаст и в крупном.
Утром в правлении встреча с Шерстюком В.Н. Постарел. Старшие (Валера и Коля) в армии. Один – в Чите, на «Волге» возит комдива, другой – во Владивостоке (морфлот). Последнему – третий год. А всего детей – пять.
Больше полчаса ждал бригадира у первого отделения, когда довезет. Все разошлись.
Витька на работе. Силенок маловато, мешки приходится таскать мне. Неумение, лень, небережливость, овес, рассыпанный, не соберет, пока не припугнешь. «А что, за это разве дадут три года?» - его слова.
Николаенко обезголосел. Позавчера пьяный уснул на веранде (после того, как опохмелился, когда встретил его у магазина). Простыл. Теперь молчит или говорит шепотом и знаками.
Рассказывает Лагута. Страшные истории, как мать свое дитя в лесу оставила или закопала живой в могилу, а офицер хоронил свою, понял по собаке: что-то не то, раскопал… когда милиция пришла, она еще дышала, и прочие ужастики. О военной поре. Были строгие законы. Председатель колхоза убил солдата за сою (взял себе немного); другой женщине дали 10 лет (7 детей, муж убит на фронте), что-то взяла. Какие бывают председатели: «Вот такая ряшка, дома – белый хлеб, масло, мед. Я тогда третьеклассником был, мало помню, но старики рассказывали». Был колхоз «Тревога», в 1961-м стал совхозом «Дежневским».
Любят побеседовать во время перекура. Осталось посадить 40 гектаров овса.
Поездка в село на тележке с пустыми мешками. Расслабился на спине – пассивный массаж от тряски. Все движения на пользу, если в меру.

Шутки надо мной. Забили окно. Прибили сапоги. Вчера затащили чурбан под мою кровать. У меня проваливалась сетка на кровати. Перевернул чурбан, переместил – сетка не проваливается. Шутка пошла мне на пользу. А я хотел поискать доски, теперь не нужно.
Шурик-2 спросил ножницы. Ответил: «Обойдешься». Больше – ни слова.

14 мая.
19.05, только что приехали с поля на тележке. Николаенко и Лагута остались досеивать. Завтра – еще овес.
Утром доехали до поля на тележке. Обед был в 14.30, привез Шишенко. Николаенко отвалил полную порцию борща, и на второе – с полкило настоящего мяса с подливой. У Николаенко в кабине – термос, налил в него сладкого чаю. Мы обедали последние, шофер спросил, кому надо еще. Но Михалычу не понравился: «Не напиваешься». Пил чай у Лагуты.
После погрузки зерна я залез в кабину Михалыча – пил чай. Подходит он, спрашивает: - Попил?
Вылезаю, спрыгиваю. Что такое?
Тут же повис - пуговицы с фуфайки полетели в разные стороны. Николаенко быстро придержал руками – стоял передо мной. Фуфайкой зацепился за рукоятку газа, газанул – двигатель работал.
Потом с ним собирали пуговицы. Все нашли – осталась только верхняя.

Утром в тележке и в поле на сеялке читал Левитанского. Начал понимать. Читал вслух. Его стихи нужно читать в голос.
Когда зашли с Витей, Шурик-2 и Леша пьют чай.
Я: - Добрый вечер! Приятного аппетита.
Леша: - Тебе так же.
Шурик-2 молчит.
Представилось ночью: рассказ о человеке, который писал стихи на классическую музыку, поэтический вечер: «Я такой же, как и вы…».

15 мая.
Закончили сев овса. Николаенко и Лагута отправились, кто куда. Еще неизвестно.
Я: - Буду подлецом, Михалыч, если не зайду к тебе в гости.
Он: - Может, сегодня свеженинка будет.
Я: - Так нужно бутылочку.
Он: - Моя, может, даст.
Я: - Нет, в гости я должен сам.
Лагута и Николаенко – спор о тракторе.
Николаенко: - Шлицы лопнули на полуосях.
Баня. Николаенко.
23.30, сходил за молоком в чайник. Витька разбил банку.
К старшому – насчет завтрашнего дня (сеять закончили). У него Володя - рыжий и веселый, как Грузин. В общем: подлец! Завтра напишу попозже. О работе, о молоке, кто он: начальник или…
Володя вышел. Я: - Я Твоих угроз не боюсь, и так далее.

16 мая.
Работа на зернотоке. Переборка картошки.
Вечер. Игра в домино.
Утром проснулся, вспоминая сон, но тут же пришло в голову: «Подлец! Какой подлец!».

17 мая.
Сходил за молоком вместо парней. Уже выпили. В основном, с Витькой играют в «дурачка».
Сегодня – поездка в Кирово за картошкой.
Утром Чернов сел на кровать, показывает ведомость:
- Вот, гляди, у всех стоит, у тебя одного – нет.
У всех – нашей бригады – Бабаевская 1-2 мая не закрыла, а у меня – по 10 мая. Хотела отдельно закрыть.
Я: - Сейчас пойду - разберусь.
Чернов: - Сейчас иди в бригаду, поедете грузить в Степное, ждать будете здесь, а потом разберетесь.
В обед Чернов сказал:
- С нарядами я разобрался, она тебе поставила все дни, все в порядке.
После обеда – на зернотоке. Таровердова, Света, Клавка. Заговорили о В.П. Ненашеве. Он был здесь.
Света: - Большой привет ему!
Я: - А что передать Вите?
Клавка: - А, это такой… медленно говорил.
Таровердова: - Седоватый… невесту ему предлагали. Скромничал.

Уезжали Власов, Зуев, Таня (дочь больна – работала в столовой). Все работники конторы отправлены на картошку. Я со Стасом пошел заменять главбуха, кассира, чтобы оформили расчет.
Поработал на КСП с местными. Боря с собакой Пальма, евшей с рук семечки; Вова-молдаванин с разговорами о молдавских винах.
С Витькой на обратном пути с молоком встретили Полкана, так он называет старшого – Чернова Анатолия Кирилловича. Тот, отворачиваясь, чтобы не узнали, прошел мимо. Уже темнело.
Навстречу  - Вася с Шуриком-2 – встретить нас: «Что нас не подождали?».
Спрашиваю Витьку:
- Если тебе предложат ехать на месяц в Ленинград – курсы, ничего не надо делать – или в совхоз, куда б поехал?
- Конечно, в Ленинград. Там сейчас клево. Город красивый.
О стычке со старшим нужно обязательно рассказать. Постараюсь завтра.
Сейчас взялся за Каверина «неосвещенные окна». Лорку и Неруду пока завершил.

18 мая.
8.45, пьяный Женя спит за столом. На столе – две пустых бутылки «Агдама». Выдули вдвоем с Саньком ранним утром. Тот, пьяный, в столовой.
Уборщица небольшого роста, полная, заходит к нам, еле передвигаясь.
Я: - Вы больны? Не убирайте, пусть свинарник останется свинарником, все равно запачкаем сапогами.
Она: - Да старший ваш накричит. Он какой-то не такой у вас, тот был мягче вроде.
Я: - Вы бы шли в фельдшерский пункт.
Она: - Да она говорит ехать в Ленинск, а меня всю растрясет, грудь заложило.

Сейчас еду в Степное, за 60 километров. День в Степном. Бригада «Ух!» и «Стрелецкая». Выехали обратно в 18.30.
В Степном. Бригада «Ух!» - сказал Володя. Лицо его напоминает уголовника: тяжелое какое-то, голос грубый, резкий, смех отрывистый. Среднего роста, прямоугольно-плечистый, ходит, чуть согнувшись. Лицо прямоугольное, как отпечатанное, неподвижное. Назад ехали рядом. Показал свои руки – перебинтованы на запястьях: выбиты. «В молодости любил хулиганить». Анекдоты – только пошлые.
- Нравится тебе наша бригада? Если работать, так работаем, если пить, так все – вместе.
То, что я пил с ними, было событием. На следующее утро Камушкина скажет: - Ты вчера пил!
То есть, по мне было заметно. Бригада «Ух!», что еще скажешь?
В столовой села Степное.
- Откуда вы такие? Надолго?
Устроили скандал в столовой. Кассирша ошиблась – не в деньгах, а неправильно выписала количество порций. Мы с Володей и Сашей-бригадиром сидели возле столовой, откуда доносились крики и шум. Володя пошел туда, вернулся.
- Я к ней по-человечески, попросил, как человека, компот без гарнира (то есть, без фруктов), специально положила полный… Я ей и швырнул, она свинья, и я буду по-свински! А эта… кассирша плачет!
Потом мне кто-то скажет, что у него такое не в первый раз. Он швырнул стакан на кафельный пол, тот разбился. От такой наглости все онемели. Позвонили участковому милиционеру. Парни только смеялись: - Чего он с нами сделает! – Но работают, действительно, на совесть. Кроме одного, Андрея, национальность не поймешь, какая-то смесь.

Пары у девчат: Таня – Витька, Камушкина Галя – Сергей. Наташа – матершинница, постоянно матерится и сегодня загнула. Возможно, поэтому и пары нет. Разговоры среди них только об этом – для смеха.

19 мая.
Лужок у поля недалеко от общаги. С 17.00 загораю. Сегодня закончили переборку картошки. Завтра – уборка зернотока и хранилищ. Скорее всего, попаду в хранилище.
Утро. Игра в карты. Саня, местный мужчина, в брезентовой куртке и кепке, который зовет меня Колей. Когда знакомились, неправильно понял. Вместе таскали ящики в хранилище.
Боря; его Пальма, когда Боря с кем-нибудь играл вдвоем, лаяла на соперника, когда тот сильно замахивался картой – пугала.
В обед загорали, затем до четырех часов закончили.
По дороге домой - разговор с Лешей Степаненко о Ванькине, который мог бы завершить «Письма из подшефного совхоза»: можно же как-то по-честному, без показухи, без лицемерия руководить. Об обманах Ванькина: в глаза говорит, что только что звонил, потом выясняется, что этого не было. Сейчас – насчет Степного. Позавчера всех погнал туда.

Леша: - Вот шофер говорит: «Увидел меня, кричит: «Ты еще здесь, немедленно в Степное, там кран ждет – контейнеры грузить, грузчики уехали». Приезжаю туда - тишина; спрашиваю, что звонил Ванькин, как же так. Отвечают: никто не звонил, вы что-то путаете. Еще раньше было: послал в Хабаровск за краской, говорит, что договорился, сегодня звонил, фамилию называет, приезжаем – никто не звонил, пришлось самим выбить два бака какой-то дряни». Главное, настроение к работе отбивает.
 Шишенко Анатолий, пьяненький, услышав разговор, подтверждает:
- Да, да, так и есть.
Леша: - Как можно с этим бороться? Нужно решить.
Я: - В современной обстановке борьба может быть только одна: гласность. Но как? Напишем мы в газету письмо, приедет корреспондент, нас здесь не будет, что дальше? На словах и в цифрах все будет хорошо. А методы руководства у них всех похожи: что Ванькин, что старшой. Просто некому отпор дать.
Николаенко и Лагута рассказывали:
- Работаешь, работаешь – никакой благодарности. На собрании Ванькин говорит: «Вы за работу деньги получаете, что еще вам нужно?» - зачем мне деньги? Деньги эти я заработал, но когда тебе спасибо скажут, тогда и настроение совсем другое, тогда хочется работать.
Говорил, в основном, Николаенко. В тот день, кстати, не работали – обиделись на начальство, а причину всегда можно найти: ремонт нужен, тележка не там.

Когда пришли с работы, старшой говорит:
- Ванькин разрешил отослать только 15 человек. В общем, если желаете, то можно отправить.
Со мной говорит мягко, доверительно. Поговорили с Лешей, решили ехать сейчас. Пока уберем ящики, пока оформят, дней пять пройдет. Леша тоже хотел  пробыть здесь до 1 июня, но так не получится, лучше ехать сейчас.
С Шуриком-2 не разговариваю до сих пор – после их шуток. Но он начинает сам.
Библиотека закрыта на ремонт. Мне хватит Каверина.
18.45, солнце еще высоко, тихо, легкие облачка. Лягушачий «грай». Мужчина невдалеке пасет теленка. Собачка бегает вокруг него. Далекие голоса, птичьи посвисты. Комары начинают прилипать – место болотистое.
Разговор со старшим запишу после – мужик кругами приближается ко мне, любопытный, да и пора на ужин.

20 мая.
Восьмой час вечера. После ужина: котлета с картошкой, кисель. По настоянию Васи парни пошли играть в карты на свежий воздух – загорать: солнце, тихо. В комнате – никого.
Я занесен в список на отправление на понедельник (24-го), занесен без разговоров, а вот Лешу не занесли.  Он разговаривал со старшим, чтобы отправили не позднее 1-го июня. На это я сказал, что может здесь застрять надолго. Старшой разговаривал с Ванькиным, тот ответил неопределенно – так он сказал Леше. Со мной решил не связываться.
Работа на зернотоке – увозили пустые ящики. Там же, у изгороди, складывали. Тракторист Козлов, спокойный, работящий, помогал. Попросили Таровердову, чтобы завтра на планерке взяла его же. Заработали 20 рублей на четверых (2240 ящиков плюс 30 процентов): Леша, молодой Витя, Шурик-2 и я). Был еще Санек, но он «отсеялся»: вначале ленился, потом присоединился к «бабам» (других нет слов), которые убирали зерноток. «Бл…два» показала, наконец, свое лицо.
Таровердова попросила нас, вернее, указала, чтобы вначале убирали вокруг зернотока, затем приниматься за ящики с гнильем. Так мы и поступили: сделали три «ездки». Тележка небольшая, входило по 200 ящиков – высоко складывали.

У зернотока встретили Камушкину и Наташу, которые на матах потребовали от нас, чтобы тут же заезжали вовнутрь зернотока. Слова: балда, нет головы, соображения – часть их лексикона, маты приводить не буду, но изощренные. Наташа и раньше этим злоупотребляла постоянно, а эта только сегодня, как следует, взялась. Мы послать их дальше не можем: язык не поворачивается – все скромные. Наши слова.
- Идите, гуляйте, работайте, - это я.
- Не ваше дело. Что нам сказали, то и делаем, - это Леша.
Остальные говорили в этом роде.
Но эти не слышат, только – злобное шипение. Занимались бл…вом втихую, а теперь осмелели, вернее, обнаглели, раз никто не трогает, все молчат. Утром я сказал Таровердовой, чтобы пригрозила им, что поставит прогул, если не будут работать. По реакции видно: сказала такое, что работать взялись они упорно. Но оказались пустые ящики внутри, надо вытаскивать, для этого нужна энергия, которая у них в избытке только в постели. Вот и решили приспособить нас.
Разумеется, безо всяких сомнений, если бы обратились по-человечески, мы сделали бы все, как они просят. Но свиньи могут только хрюкать. Раз не получилось с нами, втихую сказали трактористу, чтобы заехал к ним. Тот на обратном пути стал заезжать на зерноток. Леша спрыгнул с тележки, показал ему, чтобы ехал дальше. Он оглянулся – я тоже показал. Поехал к нам.

Несмотря на то, что заставили потаскать ящики – все равно они закончили после обеда, остальное время загорали. Работы было не так много.
Пустые перебранки или взаимоотношения мужчин и женщин не всегда достойны листа бумаги, но Камушкина напоследок показала истинное лицо. Большие очки делают ее лицо красивым, привлекательным, интеллигентным, в поведении – спокойна, рассудительна. Приходила к Толику в гости – видно, давно знакомы. Саша сказал о ней нелицеприятно, Толик заметил: «Ты о ней так больше не говори». Решил, что она – нормального поведения. Но нашла временного мужа за несколько дней. У человека есть два лица: внешнее, видимое, и внутреннее. Не всегда они совпадают.

23 мая.
Работа: удобрения (погрузка, затаривание мешков).
«Грумы» (Николаенко, д. Жора).
Таровердова (наряд за 12-е).
Кутенких – не написал за 10-е, завтра.
Ссора Леши со старшим. Леша хочет писать докладную. Согласен подписаться под моей.
Молоко. Нужно уезжать, не то этот идиот – старшой - повесит на мою шею. Выписал 200 литров.
Возможно, уеду завтра-послезавтра.
Погода портится – ветер.
Вчера – коллективная пьянка на воздухе. Вечер – хороший, тихий, солнечный. Сидим у общаги. Парни играют в карты, кто не пьет. Я читаю.
С гулянки возвращаются по одному, шатаясь.

24 мая.
Сломались часы, примерно 10-11 утра. Получил расчет 64 рубля, отметил командировку завтрашним числом, поезд – завтра, а сейчас позагораю. Нахожусь недалеко от общаги, за холмом. Погода солнечная, но еще комары, поэтому – до пояса.
В ночь – ссора с Васей и лругими. Требуют выключать свет.
В умывальник, где я читал после ссоры – зашел Стас (выключил свет, думал, что зря горит). Затем – Володя, похожий на Грузина:
- Петрович, пойдем ко мне, я зажгу свет, ляжешь на кровать, будешь читать, и никто слова не скажет. Что это у вас там за дурные жители?
Затем зашел старшой, пьяненький:
- А ты что здесь сидишь, пойдем ко мне, если негде, у меня свет горит.
Когда пьяный – добренький, глаза масляные.

Утром Чернов забегает:
- Давай быстрей, может, успеете еще!
Взял у него наряды и в спортивном костюме пробежался до 1-го отделения, управляющий подписал, затем – к Бабаевской.
Стучусь. Тишина. Открываю дверь: - Можно?
Из спальни ее голос: - Можно! Я еще сплю!
Разбудил. Подождал на веранде. Выписала наряд. 1600 мешков перебрал за 4, 8, 9, 10, за 9-е – вдвойне. То есть, 20 рублей. За 10-е число решил промолчать: Кутенких не было в 1-м отделении, хотя он и говорил, что наряд готов. Был «простой» на поле. Вернулся в отделение. Теперь возле управляющего сидит Кутенких. Сразу к управляющему, положил наряд на стол: - Вот еще один.
Кутенких молчит – видно, что не выписал, соврал. Толстый, пузатый, один глаз не видит – белок блестит. Старшой вчера о нем сказал: «Я его видел: харя сидит там». Хотя сам – такая же харя, но у Кутенких – характер спокойный, сам – честный (в основном).
Приношу наряды Чернову, иду на завтрак. Возвращаюсь. Собираюсь в дорогу.

Поль входит:
- Поднимись, нюансик есть насчет наряда.
Поднимаюсь на второй этаж.
- Это что ты мне дал? – трясет нарядами Чернов.
- Бабаевская выписала за те дни, что…
- Я спрашиваю: что ты мне дал? Вот, гляди, - сует мне табель, - у меня отмечено, что с третьего по одиннадцатое ты получил 20 рублей, а тут тот же наряд, только без пяти копеек, за 4, 8, 9, 10-е, и тут то же. – Уже орет громовым голосом, слюна брызжет. – Ты что мне даешь за одни и те же дни! Я спрашиваю: это один наряд?
Отвечаю спокойно:
- Это наряд за дни, которые мы с вами глядели в бухгалтерии.
Он, не слушая, перебивает:
- Ты мне тюльку не гони, я уже наряд записал, вот… да что ты там объясняешь! Что я не знаю: под монастырь меня хочешь подвести. Я тебе буду еще тут объяснять!
Он уже давится слюной.
Пытаюсь еще раз объяснить, говорю:
- Пойдемте в бухгалтерию, выясним.
- Да я еще буду с тобой ходить! – мол, с таким ничтожеством. – Иди, сходи, если хочешь!
Машет Полю, тот вчера приехал из Ленинска – пьяный. Грузили там комбикорм.
Я сразу же вышел, чтобы не слышать Чернова, продолжавшего орать:
- Я тебе за эти дни прогулы поставлю, ишь ты, захотел обмануть!
С утра он был нормальным. Но когда я вернулся с подписанными нарядами, был пьяненький и улыбался: «У тебя уже на сто рублей, с коэффициентом – сто тридцать!».

Внутренне решил, что сегодня с отъездом ничего не получится. То, что старшой – пьяный, для него – нормальное состояние.
Еще не было девяти часов. Подождали открытия. Поговорили со Светой. Поль сходил с комендантом за «лепестками». Затем зашли в бухгалтерию. Учетчица вначале не хотела смотреть:
- Вы уже все смотрели!
Объяснил, что старшой придирается, не хочет отпускать, нужно заново проверить.
Она долго искала тот наряд, затем нашла:
- Да, 4, 7-е, - у меня замерло сердце: «Неужели ошибся?» - 8, 9, 10-е, все верно.
Деньги выписывает старшой: высчитает за питание, молоко; сколько подсчитает, столько выдадут в кассе.
Когда получили расчет, пытались на улице найти транспорт, чтобы успеть на «Ракету». Я-то сразу решил на завтра.
Затем Чернов: - Может, вам поставить еще несколько дней в табеле – погуляете? – решил «замаслить».
Я: - Нет, мне не надо, я отгулы возьму.
- Чернов: - А, ну тогда – глядите.

Своим ребятам-алкашам он и не такое может сделать по-дружески: алкаш алкашу глаз не выклюет. А я, когда приеду, сразу напишу докладную – мириться с этим безобразием нельзя. Скотское поведение, других слов нет. Скот.
Затем старшой зашел к нам в комнату. Спрашиваю его:
- С чего так мало начислено – 64 рубля? Много за еду, что ли, высчитано?
Он: - Да нет, за еду рубля по полтора. Там у тебя меньше было, я ошибся вначале. Да. Я же за Степное наряд не оформил, пять рублей.
- Не пять, а десять за два дня.
Он: - Вот, возьми назад.
Возвращает 8 рублей, которые только что я отдал ему за молоко.
Он: - А за молоко я с каждого по три рубля высчитаю, пил не пил… - везде выкрутится, наглый хам.
Щербаков молчит рядом, получил 130 рублей.
Сейчас старшой, как бы чувствуя свою вину (хотя он ничего не чувствует – совести нет), говорит мягко, почти ласково. Вполне возможно для того, и скорее всего, чтобы впечатление о нем осталось хорошее. Табель с собой не дает – «вместе со всеми».
Скажу ему сегодня, что табель полагается вместе с нами – при отъезде. Посмотрим, что выйдет. «Надул» он меня рублей на двадцать, минимум. Но связываться с ним на эту тему не буду. Теперь он на меня не действует – равнодушно слышу его крик и ругань. Поставил себя так, вернее, переболел.
Вчера вечером была комиссия из «Эры». Зашел один седой мужчина, поинтересовался, как мы тут, ничего не сказал, кроме того, что с заменой трудно – вечная песня. Чернов стоял перед ним по стойке «Смирно!», почтительно согнувшись, наклоняясь при разговоре. Движения замедленные, руки в карманах, чтобы не болтались, голос тихий, ласковый.

Утром с Черновым был разговор насчет молока. Он признался:
- Зачем я выписал двести литров?
Я: - Нужно было вначале списки составить, не всем оно идет.
Он: - Да, конечно, но я чего-то психанул тогда (и сразу же сменил тему), сегодня - что было на завтрак?
Санек (Щербаков): - Лапша с яйцом.
Лапша, слипшаяся с ливером, если точнее.
Он: - Я не завтракал еще, вчера не обедал. С чего живот растет?
Живот нависает над ремнем, сам он грузный, кряжистый; как говорят, отъевшаяся ряшка, голова круглая, большая; кожа лица тонкая, с красными прожилками, волосы с проседью, коротко остриженные.
Вечером парни звали на гуляние на свежем воздухе – на природе. Не пошел. Дочитал Каверина.

25 мая.
В девять утра уехали из Дежнево. В Ленинске у книжного увидел Поля. С последней трешкой шел за бутылкой – опохмелять парней. Санек пошел с ним. Я понес вещи к ним – третий этаж, 27 комната, сказал Поль.
Стас, Володя, Саша (пьяный). На музыку зашел какой-то парень (с «химии»)* с бутылкой портвейна. Все пьяны со вчерашнего. Я разбудил Сашу – спал, одетый, в соседней комнате. Проснулся.
Грозное предупреждение Стаса Березовского:
- Ничего не говорить о старшом, потому что это отразится на нас, а нам еще здесь на сенокосе быть.
Я: - Лично я угроз не боюсь, а старшой получит то, что заработал.
Стас: - Я тебя пока прошу. Пока. А потом буду по-другому разговаривать.
Я повторил свой ответ. Предупреждение было направлено только мне, все знали, что я собираюсь делать. Стас отозвал меня:
- Т-толя, п-пойдем со мной, по-по-поговорить надо.
Поговорили.

Приехал представитель совхоза. Ключи от вагона у него. Ванькин запретил оставлять парням – мол, пропьют комбикорм, на что они обиделись.
- Ни одного грамма не взяли, ты поверишь, Петрович, - сказали мне, сокрушаясь. Они уже «лыка не вязали». Представитель уехал на станцию. Мы ушли по магазинам.
В 12-ть - автобус на «Ракету». Шатаясь, прибрел Поль.
- Где остальные?
 - В столовой.
- Как же будете?
- Один же я не поеду.
Подошел, еле держась на ногах, Саша. Залез в автобус, сел с Санькой. Автобус тронулся. Поль грустно смотрел вслед.
Саша: - Э, куда поехал? Ладно, поеду вас провожать.
На пристани. Проволока, пограничник, документы. На прощанье допили бутылку «Медвежьей крови» (полусухое вино). «Ракета» пришла рано. До двух часов загорали на солнце. Долго стоял на берегу, наблюдая за китайской стороной – джонки с рыбаками, редкие небольшие дома – фанзы, почти пустынный берег.

Когда в Хабаровске купили билеты на поезд, было без двадцати семь, я помчался в книжный магазин. Попал в «Букинист». Встретились на вокзале. Поехали в город. Кафе «Даурия». Девушка из Сахалина. Прогулка до парка. Встреча и беседа с местными ребятами: Юра, закончил железнодорожный институт, 22 года; Шурик еще учится, 19 лет. Обещали приехать в Комсомольск на юбилей города. Дал адрес. Такси. Поезд.
Фразы дня: «Нормалёк» и «Чё попало».

(с «химии»)* - в советское время людей после отбытия лагерного срока отправляли на поселение в определенную местность, где бывший зэк обязан был работать и отмечаться в милиции, им давалось жилье; таких людей называли «химиками», а сами они «были на химии». Чисто народное название.

26 мая.
22.45, Комсомольск, общежитие. В своей комнате.
Рыбин лег в постель. Разговор о свете. Предлагаю поставить настольную лампу, чтобы свет не мешал.
Рыбин: - Ничего не мешает – ни свет ни радио (наушники оставляем включенными на все время).
Размораживаю холодильник, чтобы помыть.

Приехал сегодня утром в девять (поезд опоздал), дома – в десять. Сереги нет – догадался, что уехал в Севастополь. Не переодеваясь, прошел по магазинам в поисках молока (после вчерашнего), купил творог. Молоко лишь в молочном – очередь на улице вдоль тротуара. В два часа дня, как договорились с Щербаковым Санькой, пришел в отдел кадров. Его не было. Пономаренко дал три дня отгулов: «Иди - гуляй, добро». Я на прощанье предупредил, что собираюсь написать докладную на старшого.
Он: - Личное?
Я: - Нет, не личное.
Он: - Можно узнать, мы все же – администрация.
Рассказал вкратце. Начал с того, что каждый день тот пьяный, а отсюда и хамство. Описал некоторые случаи.

Письма из дома, от Гали. Отослал домой 200 рублей по просьбе мамы. Посылку получили. Получил деньги за апрель с депонента.
С Артугановым после работы – по книжным магазинам.  Купил: «Поэзия Латинской Америки» (библиотека Всемирной литературы); Словарь крылатых латинских выражений, из-за которого стоял на Металлургов – ждал окончания обеда, Артуганов сказал, что одна осталась (встретились в первый раз днем) – оказалось много. Затем еще были на «Амурстали» словари.
Почтовый ящик был битком забит – Серега ничего не вынимал. Рыбин квартиру не обменял – через месяц. Спросил его о Чернове – он помнит.
Я: - Порядочная свинья, надо сказать.
Он: - Я этого не хотел сразу сказать, ты прав, конечно, но я встречал еще похожего типа, в котором уживались и пьянство, и хамство, и подлость.
Сказал, что собираюсь написать докладную.

27 мая.
Вечер, 21.20, Рыбин у Ненашева смотрит ТВ. Виктор Павлович предложил мне завтра сходить к Гаранину в книготорг – помочь художнице за Конан-Дойля. Решил сходить ради интереса. К тому же хочу попросить достать «Как закалялась сталь» 1982 года, видел в «Комсомольске» - в обмене. Хорошее издание.
В Амурск - в субботу (хотел завтра). Сегодня писал докладную – получилось на четырех больших листах, вначале хотел кратко на одном. Сейчас перепишу в двух экземплярах, затем – письма Гале и домой.
Купил книгу о Свердлове, стихи чешских поэтов. Молока не нашел. Дождь непрерывный, небо все закрыто. Я привез на день хорошую погоду, и вновь все продолжилось – до этого были дожди. Нужно собрать посылки с книгами. В библиотеку Островского – завтра. Нет, завтра – выходной.
 Ненашев о Чернове. Он с ним, оказывается, вместе учился в училище, поступили в 1963 году, он и там был такой. Чернов говорил, что 16 лет работал монтажником.
Шишов Витька о Чернове: - Во мужик, да? (Поднимает большой палец).
Я: - Пьет немножко?
Витька: - Да нет, два раза мы с ним пили всего.
То есть, для кого-то «Во!»», а для кого-то ничего!
Ненашев о Шишове: - Курил гашиш. Из конопли что гонят?
Дал прочесть докладную Ненашеву.
Ненашев: - Я тебе скажу, что от этого толку не будет никакого, его ничем не прошибешь. Брат – начальник ГАИ, директор с ним ничего не сделает. В него Гриша Удав (Удовиченко) бросил подставку для ручки, так потом извинялся, умолял. Тот грозил его посадить, такая у него в верхах защита.
Владик: - Тороплюсь на тренировку, потом скажу, что думаю.
У него – каратэ.

Веранда переселяет кое-кого из комнаты в комнату, готовит три комнаты для гостей: «… может, из Москвы приедут».
Еще никому не сказал, что собираюсь увольняться. Заявление подам в понедельник.
Комсомольск готовится к 50-летию. Захудалый ресторан «Амур» после ремонта переименовали в пивной бар. На площади Кирова засыпают асфальтом лужи – некогда ждать, когда высохнут; белятся, красятся дома, обновляются вывески. В Художественном музее – выставка из фондов Третьяковки. Нужно сходить.

28 мая.
Книготорг. Гаранин. Конан Дойль, «Справочник практического врача», «Афоризмы в науке» и так далее. В окнах книготорга – красочные вывески. Дождь. Обед в столовой. После обеда еще сходил. Разрезал с Петром Павловичем два листа оргстекла. Художница:
- Гаранин много вам книг дал? Одну? Жадный какой.
История Петра Павловича. Корни – с прошлого века. Отец с материю приехала в 80-х годах прошлого века, ему – 60 лет.
Гаранин до обеда – разговорчивый, веселый, рассказывал обо всем, общительный. Сообщил, что в юбилей будет стоять на вокзале состав (гости из ЦК), на Амуре – два теплохода, все гостиницы, общежития будут заняты гостями. Когда я сказал об асфальте, который выкладывают в лужи, сочувствующе: мол, как работать строителям в дождь? Пригласил прийти после обеда. Заходил после обеда  – ни слова, молча прошел, не глядя, ушел.
Улица Ленина – ремонт.
В магазине «Комсомольск». Заведующая:
- Быстренько, быстренько, некогда, Конан Дойля товарищу, вот - ему.
Я выбил чек: 2 рубля 40 копеек.
Ненашев: - Так он больше ничего не дал? Ну, я ему скажу.
Рыбин: - Из-за одной книги весь день работать? И за свои деньги купить?
Завтра – в библиотеку. Обобщить совхоз.
Сейчас – письма, душ.

29 мая. Два часа ночи. Сейчас – письмо домой. Задумался. Прочитал мамины слова об огороде, пишет, кто помогает. Каково будет мне? Заранее поясница ноет. А надо ехать. Увольняться. Стресс. Обещал маме. Что делать? Что будет со мной? Из Иркутска – ничего. Видимо, рассказы* не прошли. И сам понимаю, что чушь написал, но хотел показать, что могу. Просто нужно браться сразу за свою тему и не выжидать.
Каверин. От литературности, литературы – в реализм, реальную жизнь.
У меня. От видения реальной жизни – в литературу. Пройти барьер.
Сегодня ночью. Сон – осознание, что без вымысла, фантазии нет, и не может быть художественной литературы, мои мысли должны быть в героях, но говорить их языком – представилось вполне осязаемо. Сон-мысль.
Сегодня. Заявление об уходе (2 экз.), библиотека, посылки.
Мое будущее. Что делать?
15.00, приходили гости: Ручкин, Артуганов. Пригласил их пить чай (с Козловым). Затем – Шишов.
Ручкин: - Я сейчас – холостой, гуляю напропалую, даже с нанаечкой. (Мне). Приходи завтра, поговорим.
Я: - Наверное, не смогу.
Ручкин: - Ну, на работу ты придешь в понедельник, встретимся.
Он собирается на сенокос. Группа 20 человек со своим старшим (не Чернов). Совхоз выделяет на 44 человека с трактористами 44 тысячи рублей. Пригласил меня:
- Ты же любишь физическую работу.
Я: - Спасибо, чего-то не хочется, наработался.
Артуганов попросил перефотографировать альбом о космосе, взял фотовспышку Сереги.

То, о чем думаю, чем занимаюсь, само идет в руки. Мысль для меня не новая, но еще раз подтвердилась сегодня. У Артуганова видел перед отъездом книгу Кеведо, но это мне ни о чем не говорило – сразу же забыл. В Дежнево прочел у Неруды «Путешествие к сердцу Кеведо», загорелся мыслью прочесть или заиметь. Сегодня встретил у Вити (Артуганова) – книга не его, но он еще не отдал. Взял читать. Затем. Читал там же двухтомник Каверина – сегодня у Артуганова вижу его книгу «Вечерний свет». Размышления, записки, письма, статьи – то, что мне нужно. Они взяли с Ненашевым на заводе. Теперь нужно у него «выцыганить». Месяца два назад подумал, что нет еще нового издания П. Шубина (видимо, что-то прочел о нем). Сегодня на Орджоникидзе купил книгу его стихов, прекрасно изданную. Да. С Артугановым же на днях взял сборник поэзии Латинской Америки. Видимо, есть какая-то неясная связь.

Отправил посылку – 13, 5 кг, много. Пришлось отправить бандеролью три книги. Без них весила 10,8 кг, а заколотил – 11, 3 кг; крышка с гвоздями весит полкило. Подумали, что положил что-то.
Купил, наконец-то, молока и сметаны.

(*) – сборник рассказов «Синдром любви», который послал в Иркутскую писательскую организацию; заключение было примерно такое: «Близко не подходить к литературе!». Опубликован на портале Проза.ру: http://proza.ru/2020/11/18/1376

30 мая.
Два часа ночи. Дописал Левитанского. Час пробыл напротив – у Ненашева и Шеина, принес свежезаваренный чай, смотрели ТВ. Рыбина нет.
Случай в магазине. Покупаю квашеную капусту. Спрашиваю:
- Хорошая?
- Очень! – нахваливает продавщица.
- Ну да, хорошая, Москву видно,  - добавляет уборщица, убирающая рядом.
Продавщица уходит за капустой в подсобное помещение, оттуда появляется другая. Уборщица, подтирая за прилавком, продолжает:
- В рот невозможно взять, это же не домашняя. – Оглядывается. – Что, уже прислала подслушивать, наговорила тут!
Продавщица выходит, целлофановый пакет ставит на весы.- Надо же мне капусту продать, немного осталось.
Я: - Есть-то ее можно?
Продавщица: - Конечно, можно.
Уборщица: - В щи можно, а так – кислая.
Отбивает клиентов.

Вечером пришел в голову шуточный стих, записал тут же, подработал. Вот что получилось, хотя до дня рождения еще 2,5 месяца.
Ах, скоро тридцать лет.
И все же я не злюсь.
Возможно, застрелюсь.
Достану пистолет

Уже мне тридцать лет.
Огромные года!
Пусть будет - навсегда!
Не мил мне белый свет.

Подумать – тридцать лет.
Унылые года.
Уеду в никуда.
Достану пистолет.

Мне тридцать. Хм. Да-да.
Исчезнет быстро след.
Жизнь мчится, как вода.
Достану пистолет.

Мне тридцать? Хм. Ах, нет!
Все это – ерунда!
Прекрасные года!
Не нужен пистолет.
В ч/з библиотеки Островского. Часов нет. Читаю Ю.Тынянова «Поэтика. История литературы».

31 мая.
Встречи на работе.
- Похудел (Люда Кубасова, Девочкин).
- Пополнел, округлился, загорел (Колесо).
Милые люди.
Затем – Ручкин. Ступкин ушел – оказалось, был на стенде. Выдавал Козлову, Каминскому новые клейма. Зашел к нему.
- Ты клеймо получал, Толя? – вытаскивает на стол мешочек, журнал.
- Нет, не получал. А прошлогоднее сдавать?
- Сдавать.
- Я, наверное… у меня тут, - лезу во внутренний карман, вытаскиваю из записной книжки заявление об увольнении, разворачиваю, - вот.
И так далее, описать.
С Ручкиным – наверх, затем в «шару»* - ПКО.
Ручкин: - Что он тебе, втык устроил?
Я: - Типа того, небольшой… а ты… (увел разговор в сторону).
В «шаре». С Пашей (Черевко) – несколько партий в шахматы. Он выигрывал. Я смеялся – уже было легко. И сейчас прочел два юмористических рассказа – понял юмор. А все последние дни не мог смотреть на юмористические рассказы.
- Как все же тяжело подавать заявление об увольнении, - так сказал Ступкину.

После обеда – разговоры с Людой, Олей Кочурой. У Новодедов родился сын – все ходили «обмывать», 4 кг, собрали по 3 рубля.
Билеты на юбилейное представление на «Авангарде» - взял двоим (еще Ненашеву).
Через малую проходную вышли с Артугановым в 16.00 – подарок В. Шишову (60 лет). Нагулялись, купили золотую ручку за 30 рублей. Витя пошел гравировать за свой счет. Он оказался прав – гравировка еще работала.

Вечер у Ненашева. «Что.Где.Когда», чай, Рыбин о приезжающих артистах (Толкунова, Пьеха, Тихонов и др.). Рыбина посылают на строительство мемориала на набережной, взял робу. Я, видимо, пойду к Сулимову – делать гирлянды к юбилею. Купил индийского шампуня – один обменял у Ненашева на Каверина.

Когда думал о заявлении: мол, пора написать, но как? Всего охватывало слабостью, в голове – мелкие склеротические приступы, словно «иголочками» колет; состояние болезни, ощущение какого-то стыда (естественно, ложного), что совершаю измену, предательство.
Все встретили почти с любовью: оглядывая, как загорел, похудел или, наоборот, округлился, окреп. То есть, внимание со стороны самых близких по духу людей – Кубасовой, Полякова, Хардина, Колесниченко и других. Затем – встреча в «шаре»: Черевко, Червоненко, Половинкин, Маслюк (не сразу увидел: «О, Толя, здравствуй!...»). Не говоря уж о Ненашеве, который относится ко мне по-братски. Ручкин – настоящий дружбан, хотя мы с ним противоположности (по интересам).
Ручкину еще не сказал.
После обеда переписанное заявление вновь подписал Ступкин (у меня было – начальнику цеха, а нужно - директору).
Артуганов увидел – я показал. Собственно Ступкин утром не сильно огорчился:
- Я понимаю, в твои годы нужно что-то основательное, пристань, эта работа для молодых хороша. Сейчас куда? К себе?
То есть, он уже предполагал, что вскоре уволюсь. Возможно, Колесо сказал.
Мне пришлось долго убеждать себя - подать это заявление. Какое все же это трудное дело, когда окружающие тебя люди – ребята так хорошо относятся. Верят, искренние, чистые в мыслях.

Прошло всего два часа с начала работы. А я не мог заставить себя пойти к Ступкину. Сходил в цех – взять бланк авансового отчета, после обеда вернулся. Ручкин спросил: - А Ступкина нет уже?
Кто-то ему сказал. Думал, опоздал.  Почти с облегчением. Он оказался на стенде. И я заставил себя зайти – с неуверенностью, робостью и непонятным страхом.
Когда все разрешилось, чувствую себя прекрасно: облегчение.
Ельгачкин наложил визу, завтра к Лоташу, затем – к директору. И авансовый отчет.
Главное: сделать первый шаг.
По дороге рассказал Артуганову мотивы ухода – комплекс причин. Сказал, что мама болеет, зовет, чтобы помогал. Он уцепился: почему старые болеют – все болезни от психики. Небольшой спор на эту тему. Затем:
- Что значит приехал поглядеть? Если бы ты был писателем или путешественником. Что значит – взял и уехал. Ведь на такое нужно решиться. То есть внутри уже произошел переворот – в душе. У меня уже было такое – хотел уехать в Красноярск, а потом попал сюда.
Я: - Лучше, наверное, сюда – с познавательной точки зрения.
- Зачем оно нужно, это познание? Если едешь, то для будущей жизни, строишь планы, а так – катайся туристом.
В целом, он меня не понял. Да и как меня понять, когда сам до конца не уверен?

«шара»* - разговорный термин в судостроении, металлическое помещение на заказе (АПЛ – подводная лодка или надводный корабль) или на стапелях, или в заводском цехе, где располагается группа работников, уходящих на выполнение отдельных заданий.


Календарная весна завершилась, но герой (молодой я) еще работает до конца июня.

Продолжение здесь: http://proza.ru/2025/04/10/485