Голод

В то воскресное утро я сидела на горячем камне возле дороги, положив голову на сложенные на коленях руки.
Кто-то легонько потряс меня за плечо.
— Девушка, девушка, нельзя спать на солнце, вы можете потерять сознание.
Передо мной стояла женщина с ребенком на руках. Младенец, спеленутый словно кокон шелкопряда, мирно спал.
— Можно мне его подержать? — спросила я.
Женщина молча протянула ребенка. Осторожно поддерживая его голову, я прижала дитя к груди и почувствовала, что внутри что-то оборвалось. От неожиданности я расслабила руки, и младенец покатился по земле. Голова его отделилась от тела, и я не сразу поняла, что она распалась на фарфоровые осколки. Один из них отлетел и больно поцарапал кожу на руке.
— Что же ты наделала? — закричала женщина.
Сердце билось так, словно я долго убегала от неминуемой опасности, по лицу тек пот. Я лизнула запястье, куда попало стекло и почувствовала солоноватый вкус крови.
Утром, когда я проснулась, эта кровь была по прежнему на языке.
 Вчера был блошиный рынок и, зная, что это последние деньги, я купила чашку и блюдце. Английский тонкий фарфор и голубая каемочка. Можете думать что угодно. Голодающий человек никогда в жизни так бы не поступил. Скорее всего да.
Все детство я слышала: не жди, что тебе это принесут на блюдечке с голубой каемочкой, добивайся всего сама. Мадам Безье, взглянув на покупку, поджала губы. Я могла бы оплатить еще одну ночь в ее убогом углу. Она посмотрела чашку на просвет и презрительно фыркнула: “Рядовая”.
Рядовая… Это значит, что антикварной ценности никакой и это просто старая чайная пара из разбитого сервиза. Рядовая… но не для меня.
Это была моя вещь.
Я вытерла тыльной стороной ладони вспотевшее лицо. К полудню распогодится, солнце уже с утра припекало по-летнему.
Мои туфли малы на размер, но я надеваю их, чтобы выглядеть достойно. Это не я так решила, это Мадам Безье, хозяйка холодного угла  полуразрушенной усадьбы так считает. Она так и сказала:
— Вы очень молодая леди и если встанете на каблук, то успех обеспечен. Впрочем, если за эту неделю оплата за комнату не будет внесена, я буду вынуждена закрыть перед вами дверь.
Думаю сказала она иначе, но я еще толком не выучила французский и поэтому внимательно слежу за мелочами: опущенные на мгновение уголки губ, едва заметный прищур, легкое покашливание. Вот она поправила душный парик, незаметно почесывая шею, и нет никаких сомнений в том, что она уже приняла решение.
Я дождалась пока она выйдет в сад и быстро кинула вещи в чемодан. Если не потороплюсь, то она и платье мое последнее заберет за неуплату. Крадучись, словно воришка, я торопливо вышла с черного хода и быстро завернула за угол. До центра города около трех километров. Я пробежала их. Мимо русской церкви и сада Арден, мимо закрытых кафешек, что оживут лишь к полудню. Я замедлила шаг лишь на бульваре Рамбальди.  Здесь  повернув в сторону моря, остановилась у английской набережной, не в силах идти дальше. Прозрачный аромат свежих, жареных мидий щекотал ноздри. Я могла лишь стоять, свесившись через перила и смотреть на противень на пляже, который ворошил смуглый юнец в замызганной матроске. Он цирковым жестом сжимал половинку лимона и обильно лил сок на шипящие раковины, а те тут же открывались с мерным потрескиванием.

Я решила дойти до русского ресторана, чтобы спросить: не предлагает ли кто работу.
От прачек, что работают на мадам, толку мало. Они вечно приносят сплетни. Они добрые, угощают незрелыми яблоками и меняются в лице, словно фурии, если спросишь, как получить работу, как у них.
Такая неумеха, ни разу в жизни не полоскавшая белье в ледяной воде, что может.
А может и могу, где тут ваша ледяная вода? Они приносили истории о том, как наивные девицы отправлялись по объявлению, а их поджидала компания подвыпивших матросов. Пока очнется, если очнется, их корабль давно уже скрылся за горизонтом. От этих историй колючими мурашками по телу полз страх.
Ноги в тесных туфлях жалобно заныли. Я завернула в тенистую узкую улочку и зашла в туалет одной из тех серых, неприметных кафешек, что всегда полны посетителями, хоть и не приметны. Сняв туфли, я открыла кран.
Дверь туалета с шумом распахнулась.
— Сколько можно ждать? Я полчаса назад пришел сюда, — господин в приличном костюме гневно смотрел на меня. От него пахло коньяком, луком и приторным одеколоном. Каменный пол холодил мои ступни. Мой чемодан сиротливо выглядывал из-под умывальника. Гулко капала вода из крана.
— Простите, я уже ухожу, — я схватила туфли и попыталась поднырнуть под его локоть.
— Куда, пошла, я уже заплатил Бертрану сполна,— Мужчина схватил меня за запястье. — Как всегда подсовывает то, что другим задаром не надо. Ты абсолютно плоская. Где моя грудастенькая кошечка? Где обещанные бедра.
Нервный озноб прошел по моей спине.  Кричать и вырываться не имело смысла: все подумают, что я строптивая шлюха, подогревающая клиента легкой истерикой. Он потерял кошку?
— Позвольте, месье, я не знаю, где кошка, — все французские слова начисто стерлись из моей памяти.
Мужчина продолжал тащить меня куда-то вверх по узкой скрипучей лестнице. Больно дернув за руку, он перехватил меня за шею сзади, толкая вперед себя и не давая возможности поднять голову. Я могла видеть лишь грязный пол и свои босые ноги.
— Сволочь Бертран, взял вдвое больше, он обещал, что ты выглядишь прилично, а ты скелет, не на что смотреть, — продолжал ругаться мужчина.
Он ногой открыл дверь в небольшой номер и с силой толкнул меня внутрь.
— Это ошибка, — мне казалось, что я крикнула, но на самом деле я прошептала, еле шевеля губами.
Я продолжала шептать эту фразу, пока он расстегивал брюки, прижав меня коленом на кровати. И его душный шепот: “Какая ты нелепая”. Моя голова болталась, свесившись с кровати и я видела лишь ночной горшок в углу комнаты, чей-то небрежно брошенный халат и туфли. Ругаясь и пыхтя, он продирался внутрь.
Легкая пощечина привела меня в чувство.
— Выходим. Номер я снял на час.
Я вытерлась краем простыни, поправила платье, надела туфли и вышла из комнаты.
Он взял меня под локоть, видимо не желая, чтобы я покатилась кубарем вниз и сломала шею.
— Старый черт! Сколько можно ждать тебя!
За столиком сидел ухмыляющийся тип с сигарой во рту. Рядом с ним держала в руках бокал шампанского какая-то баба вся в мелких локонах. “Скорее всего это и есть Бертран”, — догадалась я.
Мужчина недоуменно посмотрел на них, потом на меня.
— Я же говорила, что это ошибка, — выдавила я из себя.
— Так нечего шляться одной по таким местам, — ответил мужчина. Он отвернулся и выразительно посмотрел на Бертрана.
— О! — Бертран быстро подсуетился.— Сью, детка, принеси нам выпить, а вы, — он взял меня за плечо и быстро повел к выходу. — Надеюсь вы не в обиде за эту маленькую путаницу.
От пережитого в голове моей не появилось ни одного французского слова. — Мой чемодан, — холодно сказала я.
— Идите, идите, вам следует опасаться подобных мест.
Я остановилась, схватившись за дверной косяк и хотела было крикнуть в маленькое деревянное окно: “ Кто-нибудь! Помогите мне”. Но тут же осеклась, понимая, что с моей просроченной визой добавлю самой себе проблем.
Я согласно кивнула. Зайдя в туалет, забрала свой потертый чемодан. Такой же никому не нужный эмигрант, как и я, он стоял кем-то задвинутый под умывальник.
Бертран курил у выхода, следя за тем, чтобы я ушла без выкрутасов.
— Мне нужна работа, — сказала я. — Это все, что мне нужно.
— Нууу, — Бертран брезгливо окинул меня взглядом,— нынче высокая конкуренция, да и Сьюзен пока справляется.
— Нет!— вскрикнула я и вышла на крыльцо. 
Запах коньяка, одеколона и лука приблизился:
— Мадемуазель уже пора.
Меня несильно подтолкнули в спину. Я обернулась.
Кажется в его взгляде промелькнуло нечто похожее на сожаление, но он отвернулся, скрывая это. Показав рукой на холм, усыпанный небольшими светлыми домиками, мужчина сказал:
— Видите гранатовую усадьбу?
Присмотревшись, я кивнула. Действительно дом выделялся среди прочих.
— Там живет художник, ему кажется была нужна не то машинистка, не то натурщица. Можете спросить. Платит он скромно, но регулярно.

Я направилась в сторону холма. Мокрые туфли на удивление перестали врезаться в пятки. Я снова думала о том, что за душой ни франка, что скоро наступят холода, и что по ночам жасмин за окном уже покрыт ледяной росой.
Я остановилась, опершись на перила смотровой площадки. Это место отделяет буржуазную Ниццу от частного сектора, где есть маргинальные углы, в один из которых мне предстоит вернуться.

Я шла вверх по улице, по которой ходила до этого много раз, но ни разу не доходила до квартала сплошь усыпанного садиками и домиками с верандами, мимо канареечной мэрии и мимо церкви, мимо старого кладбища на коренастой горе и повторяла, как заведенная шарманка: “Надо забыть, словно душный сон, все, что было еще полчаса назад, это не со мной”.
Чем я лучше теперь девиц из рассказов прачек.
— Это не со мной,
это было не со мной,
это было не со мной…
В голову лезли мрачные мысли о том, что натурщица должна раздеться.
Как я это сделаю… ведь художник, увидев штопку на белье, потеряет пыл.
Вздохнув, я снова остановилась. Только присев на нагретый солнцем парапет, я тут же поднялась. Кажется еще долго не смогу сидеть.
Я поплелась вверх по улице. Если место уже занято, спрошу стакан воды, и пойду сидеть возле склепа на кладбище, которое расположилось на самом верху холма.
Там тихо, безлюдно, скамейка возле нагретой солнцем стены.
Позади раздался звук отплывающего корабля, и чайки вторили ему всей своей готовой к скандалу натурой.
Лучше вернуться к мадам Безье и стоять на коленях, пока она не смилуется. Может уже место и занято, а я упустила утренний час, когда можно бродить по рынку возле моря. Занятые раскладыванием товара продавцы не заметят пропажу пары бананов.
По лицу стекала струйка пота.
Пришлось пройти пару кварталов, пока я не увидела уличный фонтанчик. Умывшись и прополоскав рот, я решила больше не давать слабину и без приключений дойти до гранатового дома.
Так я решила, но через пару минут ручка на чемодане хрустнула и оторвалась. Чемодан упал, неуклюже открывшись.
Я вспомнила про чашку, встав на колени, начала ее искать.Чашка выжила, но у блюдца появилась тонкая, едва заметная трещина. Я завернула блюдце в нижнюю юбку и аккуратно положила на дно чемодана.
Перед усадьбой был разбит небольшой садик, похожий на детский рисунок. Гортензии цвели по соседству с ярко-оранжевыми тыквами, а аспарагус переплетался с томатами. К крыльцу вела дорожка, усыпанная мелким светлым гравием.
Я спрятала чемодан в густом кустарнике и подошла к двери. Некоторое время я стояла, не решаясь постучать.
Темные стены дома с белыми каменными наличниками надменно разглядывали меня. Ветер колыхал легкую кисею на окнах. Я войду, что мне ему сказать?
Услышав аромат хлеба, я поднялась по лестнице на верандуи посмотрела на круглый стол. Один из тех, что выглядит хорошо, если его накрыть скатертью ручной вязки. На столе стояла ваза с полевыми цветами.
Н ручке входной двери висела холщовая сумка с двумя багетами. Я отломила кусок багета и сунула в рот. Затем быстро вытащила хлеб из сумки и, перевернув, убрала обратно, скрыв таким образом следы преступления.
Небольшое облако на миг скрыло солнце, затем снова выпустило горячие лучи на волю. Дверь открылась.
Из глубины дома послышался голос:
— Поставьте молоко и  уходите!
— Добрый день, месье! Мне сказали у вас есть вакансия! — громко ответила я, утирая крошки с лица. Мне казалось, что они прилипли везде и в волосах, и на подоле, и вокруг рта.
Вышел невысокий плотный мужчина в круглых очках с окладистой бородкой. Он принес с собой запах скипидара и льняного масла с примесью флердоранжа.
— Вакансия занята, вы пришли слишком поздно, простите! — он говорил низким теплым голосом.
— Сеньор, я так долго шла, мне очень нужна работа! Я хорошо печатаю.
Господи, Боже мой, зачем я это сказала, я же не знаю толком французскую грамматику.
— Вы умеете печатать на машинке? — спросил он.
— Да, — ответила я и поторопилась добавить, — пожалуйста.
— Я скажу, чтобы вас накормили и это все, что я могу для вас сделать, — посмотрев на сумку с багетами, смягчившись ответил он.
— Я умоляю вас, (je vous en supplie) — чувствуя как лицо мое заливает краска, хотела сказать я, но на самом деле произнесла.— Я жалею вас. (je suis d;sol; pour vous)
Он расхохотался.
— Хорошо. Входите, мне прямо сейчас надо кое что записать.
Он сделал приглашающий жест и мы вошли в большую светлую комнату, полную книжных шкафов, банок с кистями и мольбертов. На невысоком столике у окна стояла печатная машинка.
Удача, что чистый лист уже был заправлен в кольеретку.
— Присаживайтесь, — сказал он.
Я села лишь на краешек стула, стараясь не морщиться от боли.

“ Я родился не поздней ночью, как все мне известные младенцы, а в полдень, когда солнце Прованса заливало спальню маман. Она любила рассказывать о том, что родила меня в доме полном аромата лаванды на шелковых простынях. В пять лет меня начали учить латыни и математике, а в семь отдали в обучение в частную школу для мальчиков в Грассе. Все что я помню, это невыносимый холод, пронизывающий до костей по ночам и серую кашу по утрам… Отец мой был строг и нелюдим, однако хорошо вел дела и семья наша не то чтобы процветала, но и не голодала. ”
Я стучала по гладким клавишам двумя пальцами, еле успевая за ним. Это что:  начало биографии или романа? За спиной послышалось сердитое сопение.
— Достаточно. Еще и двумя пальцами. В одной строчке шесть ошибок, — он тяжело вздохнул и налил себе янтарную жидкость из хрустального графина.—  В соседней комнате хлеб и сыр, сделайте себе бутерброд и уходите.
За окном громко вскрикнула птица, в открытой створке окна отразился сад и куст, под которым я спрятала чемодан.
Он выходит из комнаты. Я не знаю его имени и, наверное, он никогда не узнает моего. Я хочу идти за ним, но, выйдя в прихожую,продолжаю стоять на месте, опустив голову.
В полумраке я смотрю на свое отражение в овальном зеркале. На подоле светлого платья расплывается несколько алых маков.
Он оборачивается.
— Простите, — шепчу я.— Сейчас уйду.
— Замрите! — хрипло командует он.
Мы стоим друг против друга. Кровь медленно течет по моим голым ногам, которые я сжимаю.
Он быстро идет к мольберту и начинает что-то рисовать размашистыми движениями. Я хочу спрятаться, провалиться сквозь мраморный пол.
Я пытаюсь трясущимися ладонями закрыть пятна на подоле, но он машет кистью:
— Не дергайтесь! — он окидывает меня своим пронзительным взглядом и говорит мягче.— Постойте так… немного.
В дверном проходе он и сам выглядит, как картина, подсвеченный лучами закатного солнца. Из темноты прихожей я наблюдаю за его сосредоточенным лицом и плавными, уверенными движениями рук.
Он снимает пиджак, небрежно бросает его на стул позади себя. Закатывает рукава рубашки, берет тюбик с синей краской, отбрасывает его, берет красный.
Спустя полчаса, он откидывает кисть и, вытирая руки тряпкой в радужных разводах говорит:
— Двадцать франков, питание и комната в западном флигеле.
— Что я должна буду делать?
— Позировать! Иногда мелкие поручения по хозяйству.
Боясь спугнуть удачу, я спрашиваю:
— Могу я увидеть комнату, где буду жить?

Мы идем на второй этаж и двигаемся по галерее соединенных между собой комнат. В конце в полумраке арочного входа потемневшая от времени дверь. Он открывает ее. Я вижу кровать, небольшой столик, таз и кувшин с водой для умывания. В углу скромная горка с посудой. Внутри стоит сервиз, в точности такой, как моя рядовая чашка. Я подхожу к горке и считаю чайные пары. Их пять.
— Оставлю вас здесь, приведите себя в порядок.
Я смотрю на него, молча открываю свой чемодан. Достаю свою чашку с блюдцем, открываю стеклянную створку и ставлю ее внутрь. Не в силах оторвать взгляд, он наблюдает за моими осторожными движениями.
Поправив волосы, говорю:
— Спасибо.
Сегодня будут поручения?