Прошла Зима. По имени Саша

                Изображенной на фото прелестнице, дарящей лишь радость и ничего, кроме удовольствия
    Омерзительность сериалов, что литературных, что, тем паче, телевизионных - в постоянном наборе героев и штампов, из книги в книги переходят те же донельзя унылые и схематические персонажи, вызывая тошноту и зубную боль, видимо, поэтому я и удалил на х...й парочку саг о Берни Гюнтере и Эберхарде Моке, вспомнив всех этих поганых смоллоров, цупиц и виртов, стареющих вместе с главным героем, писателями и читателями, на х...й такую блевотину, нехай потупчики и прочие тупоумные и всеядные свиньи хавают впроглот это воистину свиное пойло, и нет никакой разницы в том, где именно его наливают ушлые делавары мира наживы и чистогана, в тиви, в книгах или вообще в холливудских столь же отвратных франшизах. Помнится, Лимонов однажды заморочился темой о все уже украдено до нас, хитрожопо, как он один умел, вывел такую хрень : типа общие схемы, сюжеты давным давно уже прописаны и сняты, поэтому и нет никакого плагиата. Умно, нечего сказать. Чисто такой Тарас Бульба Гиляровского, не совсем по Гоголю, но около того.
     - Слушай, - сказал я дяде Якову, опять пришедшему пьяным, - твои колокола и около кола надоели, ты вот придумай, например, что - нибудь с таковским - то.
     Я выхватил терзаемую его пьяными пальцами гитару, заглушая его звериный стон  " Ой, скушно мне, да, ой, грустно мне ", разбил ее о печку, отскочил в кухню, где всегда была возможность сигануть в окно, спасаясь от карающей руки дяди Якова, и уже оттуда несмело проблеял, трясясь от страха :
    - Около того !
    Услышав рычание дяди Якова, я выпрыгнул в окно, пригнувшись побежал в сад, тут же наткнувшись на Дронова.
    - Все щемишься, - процедил Дронов, хватая меня за руку, - айда со мной. Я тебе, помнишь, холокост показывал ?
    Он тащил меня в заросли, пробиваясь упорным лбом сквозь колючие ветки можжевельника. Встал посреди небольшой полянки, примерно в середине такой же в прошлом году он хоронил холокост, нагло надо мной насмеявшись. Я - то искренне верил развесистой клюкве Холливуда, всем этим спилбергам и рабиновичам, но циничный Дронов, закопав на полянке куриные кости от сожранной им птицы, сказал, что это и есть холокост. Помнится, отчаянная и вопиющая циничность происходящего потрясла меня больше, чем тривиальный обман нелепого выдумщика Дронова, я целых три недели трясся в лихорадке, переживая крах мифов и смену мировоззрения, и приведших меня к дяде Якову.
    - Зови его отныне Шумурдяковым, - торжественно возгласил Дронов, вздымая руки и осеняя меня ладонями с растопыренными пальцами. - А ты станешь не Олешка Пешков и не Клим Самгин, а товарищ Ухман.
    - Чегой - то это я буду Ухманом ? - забормотал я, пятясь от торжествующего Дронова.
    - А потому, - назидательно произнес Дронов, - что Эйхман уже был.
    - И чо ?
    - Да ни х...я ! - взбесился Дронов. - Все - то тебе объяснять надо.
    Он повернулся и отправился дальше в заросли сада, а я вернулся в комнату дяди Якова. Он лежал на кровати, громко крича :
    - За печкою сверчок торохтит,
    Тараканы беспокоются !
    Охваченный внезапной ненавистью я ударил его табуретом по голове. Хрустнул череп. Бросив табурет к обломкам гитары, я скакнул за дядин стол и записал на четвертушке бумаги только что пришедший мне на ум экспромт, подтверждая вещие слова Лимонова об исчерпанности сценариев и сюжетов :
    - Это гордо звучит : табурет,
    Люди яго уважают,
    Когда в хате стульев нет -
    На него тады сядают.
    Не удивлюсь, если коала о чем - то примерно таком уже писал.