Славгородская тюрьма

     В Славгород я приехал ранним утром. На перроне меня встретил Володя, мой старший брат. Лицо брата излучало радость, и что-то еще как бы невысказанное, что глубоко таилось в его душе.
     В последнем письме брат писал, что у него диагностировали онкологию. Я понимал, насколько опасна болезнь. Он сказал, что прошел курс химиотерапии, и теперь у него все хорошо, все нормально. Сообщил, что сегодня приезжает домой Роман, его сын, студент медицинского университета. И что его жена Антонина отбыла на днях в столицу на специализацию по педиатрии.
      Я был рад, что увижу племянника. Все было так, как я и представлял, когда был в море, сходил на берег, ехал на поезде от самой Балтики на Алтай в город посреди степей, где жила семья брата. Но мне казалось, что я продолжаю спать и вижу сон, испытывая во сне счастье.
      Пришли домой. Первым делом я выложил из своего рюкзака на стол все съестное, включая банку с балтийской сельдью. Володя достал из холодильника бутылку водки. И мы выпили за встречу, как и полагается добрым людям. Потом он угощал меня копчеными карасями, этим своеобразным местным деликатесом. Мы завтракали, беседуя о наших тревогах и надеждах, о том, что волновало и его, и меня. Но о его болезни больше не говорили. Будто небесные боги наложили на эту тему «табу» с первых же минут нашей встречи. Брат, участковый детский врач, сетовал на то, что врачам не выплачивают зарплату, случается по полгода, и материальное его положение оставляет желать лучшего. А, главное, невозможность изменить жизнь, чтобы она стала полней, радостней, без хронической нехватки. Поговорили о матери, об отце, которые оказались за границей, когда рухнул Союз.
    – Будем надеяться на лучшее, ибо худшее нас не минует, – отшутился в итоге брат, посмотрев на настенные часы, а потом на меня.
    Именно в этот момент я заметил странное выражение глаз у него, которое не замечал никогда прежде. Он смотрел так, будто хотел запомнить мое лицо. Так мы смотрим на дорогого и близкого тебе человека, прощаясь с ним навсегда.    
     Вскоре он ушел в детскую поликлинику к своим маленьким пациентам.
     Я остался один. Провел рукой по подбородку, который затрещал трехдневной щетиной, и прошел в ванную, чтобы побриться, помыться с дороги. В ванной я некоторое время смотрел на свое лицо в зеркало. На свои глаза, в которых отражалось все, что сейчас я переживал. И меня пронзила странная, можно сказать, абсурдная мысль: что вся моя бродячая жизнь была, по сути, не поисками счастья на земле, как я полагал, а ожиданием. Чего?  Встречи с родными! Вот, оказывается, когда я чувствовал себя по-настоящему счастливым!
     Я добросовестно побрился, принял душ. Надел все чистое из рюкзака. И прилег на диван, продолжая думать о превратностях судьбы. Казалось, что мы с братом недоговорили о чем-то важном. Без чего мучается, страдает душа. Поняв, что, один черт, не уснуть, я поднялся, прошел на кухню и пропустил «сотку» огненной воды, достав початую бутылку из холодильника. Тревога отпустила меня. Я надел куртку и отправился в город, чтобы осмотреться, собраться с мыслями. 
     Утро выдалось, что надо! Было солнечно, дул теплый ветер, срывал с деревьев желтые листья. А небо было такое синее, и такое глубокое, что щемило сердце. К черту, решил я, больше ни о чем не думать, а просто слушать шум листвы, смотреть на окружающий мир, где я волею судьбы сейчас находился.
      Выйдя на центральную улицу города, я пошел по прямой. Ноги привели меня к парку. Гигантский лось белел в деревьях. Я миновал скульптуру и, пройдя по аллее, вышел к мемориалу. Точно в строю, стояли здесь бюсты славгородцев,  погибших в годы второй мировой войны. На головы каменных солдат, похожих друг на друга, падали желто-багряные  листья.
     Я вышел из парка и потопал дальше. Куда глаза глядят. Пока не увидел старую тюрьму. Тюрьма  возвышалась над крышами частных домов, и ее было видно даже через две улицы. Я свернул в проулок и подошел к разрушенной тюрьме, добиваемой природными стихиями, но странным образом влекущей к своим руинам.
     Вспомнилось, как давным-давно осенью, совсем юным, я, будучи в гостях у брата, заболел пневмонией и был  госпитализирован в центральную районную больницу. Из окон моей палаты в одном из больничных корпусов, где я лежал, был виден верхний этаж тюрьмы, тогда еще действующей. И порой мне казалось, что я вижу бледные лица  арестантов в ее забранных коваными решетками окнах.  Не потому ли потянуло сюда?
     Я стоял и смотрел на тюрьму, освещенную осенним солнцем. Или на то, что от нее осталось. Кругом ни души. Магазин «Продукты», притулившийся к тюремной стене с контрфорсами, был закрыт. Пивнушка с торца тоже не работала. Ее дверь была заколочена крест-накрест досками. Тюрьма в стиле эклектика напоминала форт, подвергнутый бомбардировке с воздуха. Но, видно, слишком крепка была кирпичная кладка, чтобы разломать ее до основания –  на кирпичи. И ее руины с глазницами пустых окон наводили на грустные мысли о бренности жизни.         
       Осторожно, чтобы не сломать шею, я зашел внутрь  заброшки.  Местами пол был обрушен. Из подвальных глубин несло холодом и сыростью преисподней. В пустых отсеках тюрьмы гулял степной ветер. На каменном полу в одной из бывших камер валялись шприцы, тряпье, закопченные алюминиевые ложки, были сложены из кирпичей очаги. Все это давило на психику. Будто уцелевшие тюремные стены впитали в себя тоску тысяч арестантов, побывавших здесь за столько лет, и теперь эта вселенская тоска и тревога передается мне! С облегчением выбрался я из тюрьмы. И пошел прочь, в степь, на волюшку, подальше от этого горестного места!
     И вдруг – увидел кладбище. Кресты, памятники, да сухая потрескавшаяся земля, все живое здесь было сожжено беспощадным солнцем. На одном из крестов, озираясь, сидела ворона, которая лениво каркнула, увидев меня, единственного живого в этом городе мертвых.
   …Я стоял в степи под открытым небом, необыкновенно низким как над морем, и думал о том, что когда-нибудь опишу все это в одном из своих рассказов. Просто опишу этот день, встречу с братом, застолье, тюрьму, степь, кладбище, и самого себя. Свое состояние,  столь похожее на внутренний плач. По кому? По себе, по брату, по матери и отцу, по самой жизни. Когда мы так радовались редким нашим встречам и одновременно прощались навсегда. Я думал, как я это опишу, но при этом, не забывал о том, что в любую минуту я могу вернуться к брату! Стоит лишь развернуться «вместе вдруг», как говорят моряки, и потопать к дому на улице Ленина, подняться на четвертый этаж и позвонить в дверь...    
      Вот и сейчас – спустя годы, отлетевшие в прошлое, явственно слышу голос брата, которого уже давно нет на земле:
     – А я тебя заждался. Где ты был так долго!
     И как в счастливом и веселом сне, мы снова шагаем на станцию «Славгород». Почти бежим. Ведь стоянка поезда длится здесь считанные минуты, а нам хочется встретить Романа как положено. Без опозданий: «Все хорошо у нас, все нормально!»