Волшебник Одинокой башни Глава 16 Меч Четырёх Стих

Глава 16
Меч Четырех Стихий (шаг четвертый).

1.

 Вешенку сжигало чувство вины, вины за погибшего друга. Нет, конечно же, Радовид ни словом, ни взглядом ни разу ни в чем не упрекнул несчастного лесовика: в бою на поляне заколдованного леса ощущение близкой победы опьянило их обоих. Однако Вешенка прекрасно понимал: выполни он приказ «держать спину», и Однорукий остался бы жив. Вот почему молодой лесовик стал надолго уходить в лесную чащу, где, привалившись к стволу какой-нибудь ели, плакал, размазывая по щекам смоляные слезы грусти. Радовид его не останавливал, только просил не забираться слишком далеко, чтобы суметь призвать на помощь в нужную минуту. Сына Илленари еще не оставила надежда дождаться возвращения лесной колдуньи. Каждое утро он усаживался у слюдяного оконца или на крыльце дома и до рези в глазах всматривался в сумрачный свод небес. Поляне росич предпочитал низкие прокопченные своды избушки: здесь было довольно мрачно, зато не отравляли дыхание сотни источавших на всю округу зловоние отрубленных голов, сносить шесты с которыми Радовид из боязни предупредить этим Карго о засаде поостерегся.
 Незнакомка появилась в утреннем тумане совершенно неожиданно, будто сырые облака, став на мгновение одушевленными существами, родили вдруг эту чудесную красоту. Вешенки уже не было, и Радовиду пришлось принимать решения в одиночку. Сначала юноша в надежде отогнать наваждение помотал головой, потер глаза и даже больно ущипнул себя за кожу левой кисти. Видение не пропало. Более того, испуганно озираясь, девушка продолжала осторожно приближаться к крыльцу лесной избушки. Незнакомка шла медленно, и росич мог разглядеть ее получше. А посмотреть было на что! Единственное одеяние девушки составляли покрывавшие белоснежную кожу синяки и следы ударов, на запястьях же и щиколотках матово чернели кровоподтеки – свидетельство того, что несчастную долго держали в оковах. Однако ни затравленный вид, ни коротко остриженный ежик волос не портили и не могли скрыть хрупких рук незнакомки, плавных изгибов ее влекущих бедер, по-кошачьему завораживающих движений тела. На нетронутом побоями бледном лице, под тонкими изломами бровей жила своей особой жизнью пара огромных темных глаз, манящая глубина которых чувствовалась даже на расстоянии. Довершали великолепие дрожащие, как у испуганной косули, овалы ноздрей и неожиданно яркие полные губы.
 Трудно сказать, на что решились бы росичи, находись они вдвоем, но один Радовид просто распахнул дверь и сбежал с крыльца. Девушка, прикрываясь ладонями, испуганно присела, от чего стала выглядеть совсем беззащитной. Сердце сына Хранителя заныло, в нем возникло желание закрыть, спрятать, заслонить собою хрупкое творение. Могучие руки юноши подхватили плотное тело, незнакомка ойкнула не то от неожиданности и страха, не то от боли, причиненной прикосновением к кровоподтекам, и оба очутились под покровом лесной хижины.
 Поначалу они долго стояли в неудобной позе. Испуг сменился трогательной доверчивостью: девушка прижалась к мощной груди, ее кожа постепенно согрелась, не потеряв, правда, исконной бледности, полуопущенные веки трепетно задрожали, из уголков глаз вытекли, оставляя на щеках щемящую душу дорожку, две слезинки. Лишь после этого Радовид опустил свою неожиданную гостью на лавку, довольно долго в полном молчании таращился на ее красоты, а затем бросился разыскивать что-нибудь, способное укрыть и согреть наготу.
 Целый день росич находился словно в полузабытьи. Вешенка возвратился под самый вечер, переступил порог, да так и остановился с раскрытым ртом, не замечая откровенно неприязненных, ревнивых взоров друга. Однако лесовик на диво быстро овладел собой и бросил довольно грубо:
 – Как кличут-то?
 И действительно – как? Очарованный Радовид за целый день не удосужился поинтересоваться самым главным – именем своей «находки»; поглощенный влюбленным созерцанием сын Илленари и голоса-то ее ни разу не слышал. Девушка опустила пушистые ресницы; по комнате прокатился перезвон мелодичных колокольчиков:
 – Мара.
 Глаза юноши при этом увлажнились умилением, лесовик же, повысив голос, продолжил свой допрос.
 – Откель взялась?!
 – Не приставай! – рыкнул разъярившийся Радовид. – До утра подождать не можешь! Не видишь разве, устала она!

* * *

 Утром, завернутая в Радовидову рубаху Мара, рассказала, что приходится единственной дочерью одному из окраинных аллеманских баронов. Блистая красотой, она рано снискала внимание и ревнивую зависть холостых и женатых соседей. Ее многократно сватали, но всегда получали горделивый отказ. Так продолжалось до той поры, пока хозяин некоего окрестного замка, воспламененный страстью к девушке, не перебил во время очередной ее прогулки дворцовую стражу, выкрав Мару из отцовских чертогов. Сначала он разместил гордячку по-царски, поил, кормил, забавлял и пытался снискать ее добровольную благосклонность. Убедившись же в безнадежности своих стараний, барон просто взял девушку силой, после чего остриг и посадил на цепь, определив ей участь сторожевой собаки. Жизнь красавицы превратилась в череду сплошных мучений, но по ночам..., по ночам не сломленная духом Мара методично надпиливала свои оковы случайно подобранным куском зазубренного металла. Наконец в одну из пасмурных ночей девушке оставалось лишь разогнуть закрепленные на запястьях и лодыжках браслеты и бежать. Блуждая в снежной пурге, она заблудилась и почти окоченевшая очутилась в заколдованном лесу, где было страшновато, однако тепло и даже уютно. С отдыхом и сном Мара долго брела от края к центру чащи, пока не добралась до поляны с избушкой.
 – Остальное же благородные господа сделали сами; их добрые сердца приютили несчастную беглянку, – завершила незнакомка жалобное повествование о себе в третьем лице. – Надеюсь, вы ее больше прогоните?
 – Ой, бедняжка! Сколько же тебе пришлось перенести! – едва не прослезился Радовид.
 – Гм, хм, – недоверчиво «гмыкал» и «хмыкал» Вешенка.
 – Ну, что ты молчишь, чурбан неотесанный?! – возмутился сын Хранителя.
 – Чего ж говорить-то попусту, – бормотал себе под нос лесовик.
 – Не вредничай, брюзга ворчливый! Скажи лучше, что мы ей рады, что не прогоним никуда, что поможем.
 – Оно конечно, конечно гнать не с руки, одначе хотелось бы понадежней сведения разузнать. А, насчет помощи, мы бы и сами не отказались. Радоваться же вообще нечему: не спокойно ноне сердечко мое. Так-то!
 Вот тут Радовид не сдержался. Он был молод, горяч, глуп, влюблен, хотел всего и сразу, верил всему и каждому. Правда, ни одно из перечисленных свойств ни в коей мере не может извинить удара ниже пояса, тем более нанесенного другу, зато может сделать понятным хотя бы его происхождение. Округлив глаза, юноша выкрикнул широко раскрытым от гнева ртом:
 – Сведений тебе не достает? А как же синяки ее да раны?
 – Глу-упай! Их и наделать не долго...
 – Ах, так?! Тогда вот что, пенек дубовый, собирай-ка ноги в руки, да катись отсюда на все четыре стороны!
 – Не ты меня за собой позвал, – спокойно возразил Вешенка. – Не тебе и гнать.
 – Иди! Иди в свою чащу! Там «сердечко» свое и успокаивай. Раньше мозгами раскидывать было надобно, тогда, может, и Однорукий жив остался бы! А, уж он по-другому себя бы повел.
 Из некоторых слов отливаются стрелы, что разят смертоносней настоящих! Лесовик замолчал, как-то сморщился, горбатясь, сполз с лавки и молча потопал вон из избы. Закрывшаяся за ним дверь печально скрипнула.

* * *

 В заколдованном лесу царила теплая, сырая, вечная осень. Вешенка брел, подгребая прелую хвою. Он бормотал что-то себе под нос и периодически с досадой вздымал в воздух бурые тучи иголок. Бессмысленное на первый взгляд занятие имело целью не столько дать выход обуревавшим лесовика чувствам, сколько являло собой попытки отыскать один из входов в гномовские подземелья. Об этих таинственных лазейках рассказывал перед расставанием Фастфут, однако тогда Вешенка слушал вполуха, а теперь вот корил себя за глупую небрежность. Добрая душа росича ни минуты не сомневалась в том, что найденка Мара – враг, что она окрутила доверчивого Радовида и что не сегодня – завтра с сыном Илленари случится какая-либо беда. Потому лесовик и спешил привести с собой подмогу.
 – Куда торопишься, Вешенка? Тебя ведь Вешенкой кличут, не правда ли? – скрипучий, пропитанный вкрадчивым ядом голос буквально впечатал деревянного человечка на одном месте.
 Росич поднял глаза. Прямо перед ним в полутора саженях стоял среднего роста сухощавый старик в черном.
 – Я-то, знамо дело, Вешенка, а вот, чтобы об тебе, дядя, ведать, это я чегой-то не припомню, – лесовик много слышал о Черном Бруно, однако самого его Вешенке довелось встретить впервые.
 – Сейчас поведаешь, – убедительно кивнул незнакомец. – Главное, что я о тебе «ведаю»! Я ведь давний приятель вашего Хранителя, можно даже сказать, самый близкий. Такой близкий, что один из дружков Красомировых «на радостях» мне однажды даже руку отхватил!
 Человек в черном взметнул вверх левый рукав, из которого выскочил безобразный обрубок.
 – Бруно?! Колдун однорукий!!
 – Ну, вот, а говорил: «не ведаю», «не припомню». Глядишь, и вспомнил.
 Темная тень приблизилась на один шаг.
 – Чего надобно, – грубо бросил Вешенка, для надежности выставив перед собой увесистый дубовый дрын.
 – А ничего, – ухмыльнулся, придвигаясь еще на один шаг, Бруно. – Ничего мне от тебя не нужно. Ничего..., кроме жизни твоей поганой!!!
 Из правого рукава показалась ладонь с зажатым в пальцах языком волшебного огня. Вешенка отступил назад.
 – Боишься, – удовлетворенно отметил колдун.
 – А то! Энто токмо дурак да никчемный не боится, умному же да дельному завсегда жалко расставаться с жизнью.
 Однорукий шагнул вперед, лесовик отодвинулся назад, к высившемуся за ним скрещенью трех корявых елей.
 – Жалко, не жалко, а умирать все одно придется. Сейчас тебе, после дружку твоему, Радовиду, а там и с самим Хранителем время придет счеты сводить.
 – Врешь, калич, у Радовида меч волшебный, с коим тебе с ним ни в жизнь не совладать!
 – Меч-то есть, да умишка маловато. Мы тут с тобой разговоры сейчас разговариваем, а там в избушке Мара, небось, давно тем мечом завладела, и только меня дожидается. Понял?
 Вешенка стиснул зубы, глянул исподлобья с ненавистью, мысленно прикидывая как бы половчее палицу метнуть в говоруна проклятого. Но колдун был настороже, и единственное оружие росича только свистнуло над ухом пригнувшегося однорукого.
 – Заговорились мы! – злобно взвизгнул Бруно. – Получи-ка подарочек за «калича»!
 С сухой ладони, завораживая, сорвалось ярко вспыхнувшее пламя. Лесовик дернулся назад и ощутил вдруг, как, проваливаясь, уходит вниз, почва под его ногами.

2.

 – Ну, чего? Дело сделано. Теперича берем рукоятку и живо к Красомирушке на выручку. А? – умудренный опытом общения с Эллеей Кукиш уже не утверждал, в его тоне слышались вопросительные интонации. Злыдень ждал очередного подвоха, который не замедлил проявиться в смысле следующей фразы волшебницы:
 – Мы-то перенесемся. А как же утбурд?
 Домовой скептически оглядел копошившийся возле ног пискливый розовый комочек:
 – Энтот? Да его даже я на одной левой унесу, коли ты мараться не желаешь. А хошь, мы его в котомку запихнем, чтоб Доро не скушно, значится, было.
 – Попробуй, – Эллея едва заметно улыбнулась краешком губ.
 На этот раз домовой каверзы не ожидал, потому улыбки возлюбленной не заметил, и, нагнувшись, легко обхватил мягкое, но на диво холодное тельце младенца, после чего резво дернул его на себя. Не тут-то было! Ладони просто скользнули по гладкой коже, и не удержавший равновесия Кукиш плюхнулся на землю. Вторая попытка оказалась столь же неудачной. Третья тоже. Вес крохотного новорожденного явно не соответствовал его невзрачному виду. Казалось, злыдень пытается сдвинуть с места скалу. После четвертой неудачи волшебник одинокой башни сел на корточки, бросив вопросительный взгляд на свою спутницу.
 – Утбурды – пленники земли, и до конца она их никогда не отпустит, – пояснила Эллея.
 – Да? – Кукиш почесал всклокоченную бороду. – Тады мне совсем не темяшется, за каким лешим нам спонадобился энтот пискляк. Чем он нам пособить-то могет?!
 – О это, милый, ты еще увидишь. Дай только встретиться с братцем, – пообещала волшебница.
 – Ох, бабы, – бормотнул себе под нос злыдень, закидывая на плечи котомку. – Все бы вам загадками обчаться, нашего брата, мужика, за нос водить. Во, – натура змеиная!
 Ничего зазорного в подобном сравнении домовой не видел, ибо гадюк из Змеиной балки почитал за самых лучших подружек своей прошлой жизни.
 Пришлось пойти пешком, да еще довольно медленно, так как семенивший позади утбурд едва поспевал за широкими шагами Эллеи и Кукиша.
 – Одначе сызнова заминка выходит, – на ходу сокрушенно развел руками домовй. – Сызнова Красомирушке ждать – пождать приходится. Сызнова подмога откладывается! Скоки ж энто можно так-то человека мурыжить?!
 – Уже недолго осталось, – пальцы волшебницы нежно коснулись задубелой кожи Кукиша в успокоительном и в то же время влюбленном жесте.
 – Скока, недолго? – встрепенулся злыдень.
 – Ну, по-твоему, верст десять, от силы пятнадцать.
 – А, по-твоему? – переспросил неугомонный домовой.
 – По-моему, – Эллея задумалась. – По-моему, пара-тройка сражений, и мы у цели.

* * *

 Версты через полторы спокойного хода Кукиш ощутил вдруг мерные поколачивания по спине. Домовой остановился. Так и есть! Фиолетовый туман изо всех сил бился в стенки своей темницы. Трехпалая ладонь злыдня ловко достала сосуд со дна заплечной сумки.
 – Чего тебе, друг Доро?
 – Отпус-с-сти, друг Кукиш-ш-ш! – прошипел пленник.
 – Чего ж энто так-то, вдруг? – удивился домовой.
 – Отпус-с-сти! Приш-ш-шла, волш-шебник, пора нам рас-с-ставатьс-ся. Чую, хозяйка приближаетс-ся. Нас-с-ступает час-с-с ее рас-сплаты.
 Злыдень снял пробку. Фиолетовый на мгновение завис над друзьями.
 – Что ж, спасибочко тебе за все превеликое: за службу, а особливо за дружбу и спасение мое!
 – Не за что, волш-ш-шебник. Тебе с-спас-сибо, что к жизни вернул что показал ее не только с плохой, но и с хорош-шей стороны. Жаль маловато нам с тобою побыть приш-шлось. Ну, прощай, друг Кукиш-ш-ш!
 – Прощевай, друг Доро! – по щеке домового покатилась медленная слеза. Старик знал – больше им не свидеться: или Карго уничтожит свое восставшее творение, или туман растворит бывшую повелительницу, но с ее смертью погибнет и сам, ибо волшебное не может существовать без того, кто его создал.
 – Может пособить тебе как? – с надеждой выкрикнул злыдень в след стремительно взмывшему ввысь фиолетовому облачку.
 – Не надо! Я с-сам! – донеслось из-под неразличимых сводов Подземелья.
 – Ну, сам, так сам. Тожеть верно: настоящему воину победа тады победа, коли собственноручно выкована, а ежели на блюдечке – энто не победа, а подачка, – Кукиш оттер щеку, повертел в руках ненужный оловянный сосуд, хотел было отбросить его в сторону, но потом, бережно погладил тусклый бок посудины, закрыл пробкой и осторожно положил на дно котомки. – Кака ни кака, а память! Тронулись, что ли! Друзья уходят, одначе жизня текёть по-прежнему, и дела ейные остаются. Красомир ждет!

3.

 Радовид спал беспокойно. Ему снились яркие красочные сны. Сначала о прекрасной Маре. В этой стране сновидений и без того прекрасная девушка сияла сказочной красотой: с ее нежной матовой кожи исчезли все синяки, рубцы и кровоподтеки; отросли до плеч густые воронова крыла волосы; благоухавшее доселе невиданными росичем ароматами тело изгибалось манящей страстью. Юноша протянул руки и ощутил ладонями живую трепетную плоть. Их губы слились в долгом поцелуе, столь протяжном, что сын Хранителя ощутил, что ему не хватает воздуха. Радовид попытался оттолкнуть Мару, для чего напряг все свои недюжинные силы. Наконец смертельные объятия разжались, юноша жадно вдохнул струю живительного воздуха, вздрогнул и... проснулся. В избушке было темно. Царивший за окном серый ночной полумрак заколдованного леса едва различимо освещал постеленные на широких полатях шкуры, на которых мирно посапывала давешняя найденка. Нет, ее волосы оставались по-прежнему короткими, а тело покрытым следами побоев. Радовид оттер со лба липкий пот, потрогал для надежности рукоять волшебного меча и снова погрузился в пучину сновидений.
 Теперь они шли по серой пустынной равнине. Ноги всех троих, Радовида, Вешенки и Однорукого, утопали в холодной вязкой грязи. Шли молча. Только старый лесовик время от времени бросал в сторону юноши тяжелые укоризненные взгляды, молодой же вовсе не поднимал взора от блестевшей в тусклом свете нескончаемой хляби. «Отчего он такой грустный» – подумалось Радовиду, и тут же вспомнились недавно брошенные им в лицо Вешенке обидные слова. Как бы подтверждая их несправедливость, Однорукий открыл вдруг сурово сжатые губы и произнес с горечью: «Эх, росич, росич!». «Как ты можешь говорить, ты же мертвый?!» – захотелось выкрикнуть Радовиду, но именно в этот момент юноша поскользнулся и упал лицом в грязь. Мерзкая жижа моментально набилась в нос, рот, уши; стало трудно дышать. Он барахтался, пытаясь перевернуться, но что-то тяжелое принялось давить на плечи росича, вминая его в смертоносную влажную землю. И все-таки сын Илленари вывернулся, снова подскочив на своем жестком ложе. В доме стояла тишина, и Радовид почти мгновенно провалился в очередной сон.
 На этот раз он стоял перед огромной черной скалой, в центре которой светлели очертания какой-то фигуры. Юноша пригляделся и обомлел. Прямо на него в упор смотрели до боли знакомые отцовские глаза. Красомир еще жил, грудь Хранителя вздымалась в тяжелом хриплом дыхании, однако руки и ноги по колени и локти вросли в каменную массу. «Сейчас, батяня, сейчас я подсоблю» – закричал Радовид и принялся вырубать Мечом Четырех Ветров куски скальной породы. Посыпалась мелкая крошка. Закружившаяся в воздухе черная пыль стала набиваться в глаза, уши, рот и нос. Юноша закашлялся, засипел, но как он мог остановиться, если каменная сила пожирала отца буквально на глазах. Росич задыхался, но работы не прекращал, только с каждым ударом слабели взмахи богатырских рук. Вот он захрипел в последний раз, перед взором поплыла кровавая пелена и безжизненное тело мягко опустилось к подножью скалы.
 Наяву, в колдовской избушке, торс спящего тоже напрягся и обмяк. Радовид был мертв. Мара убрала с лица юноши зажимавшие нос и рот ладони и прекратила нашептывать в ухо колдовские слова. Девушка действительно изменилась: ее тело стало чистым и гладким, а шею и затылок покрыли густые черные волосы. Цепкие пальцы найденки отстегнули от пояса перевязь с драгоценным мечом. Печально заскрипела дверь. Мара вышла на крыльцо в утренний туман.
 – Что-то ты долго возилась, – прозвучал сбоку недовольный голос Бруно. Не видя волшебного клинка, осторожный колдун побоялся выходить из молочно-белого тумана. – Получилось?
 – Да, повелитель. Просто этот человек оказался слишком силен духом. Подбирая нужное сновидение, пришлось постараться. Он устоял против плотской любви, устоял против любви к другу, но сломался на любви к отцу, – мара протянула меч.
 – Наконец-то! Наконец-то я получил желаемое. Столько вековых трудов, и как все оказалось просто! – сухие ладони Бруно жадно схватили ножны с магическим оружием. Колдун был доволен. Не зря, нет, не зря он потратил так много времени и сил, чтобы вызвать к жизни мару – ночную душительницу, не зря научил ее, что и как говорить, не зря накладывал чары, уродуя внешность красавицы. Игра стоила свеч!
 Однорукий переступил порог родного жилища, поманив пальцем свое творение, долго вглядывался в заострившиеся черты мертвого Радовида, затем вошел в мастерскую Карго, вернее, в то, что осталось от нее после учиненного росичами разгрома. Обнажив меч, Бруно начертил его острием на стене подобие двери, которая тут же открылась глубоким черным провалом.
 – Бери этого на руки и неси к скале Смерти. Пусть отец полюбуется на сына. Жди меня там. Я скоро буду, надеюсь, что скоро. Надо ведь повидаться и с моей драгоценной женушкой.
 Послушная мара легко подняла тело юноши, исчезнув с ним в темноте проема. На месте двери снова возникла закопченная стена. Сердце черного колдуна ликовало, сам он не находил места от восторга. Бруно вышел во двор, за ворота, на середину поляны. Выхватив клинок, он несколько раз лихо махнул им в воздухе. Хорошо! Душа пела и радовалась. Накрасовавшись с оружием, маг повернул к дому и услышал за спиной осторожный шорох. Однорукий мгновенно оборотился назад: из окружавших лесную прогалину зарослей быстро выкатывались вооруженные гномы. В руках коротышек змеились веревки и сети. В надежде уйти через подземелье Бруно кинулся к дворовым воротам, однако и здесь путь был отрезан рудокопами во главе с королем Фастфутом.

* * *

 Как ни торопились поднятые тревожной вестью Вешенки гномы, на сборы и дорогу у них ушли почти целые сутки. Чтобы не раскрывать всем и вся обман с отданным Радовиду Мечом Четырех Ветров, Фастфут поднял с собой только сотню личной охраны – самых преданных ему солдат, набранных из друзей детских игр и забав. Они шли извилистыми подземными переходами наиболее коротким путем, и Вешенка, не переставая, приставал к юному королю с вопросами.
 – Как же мы с гнусью той совладаем? У него же меч волшебный? Р-раз – и поминай, как звали! А?!
 – Никаких «р-раз» не будет. Магия клинка безвредна для тех, кто был призван стать его хранителями. Против верных королевскому слову гномов – это простой меч. Единственное, что нам не по силам, – нанести колдуну вред простым оружием: ножны защитят от стрел и копий. Однако ничто не может спасти от натиска толпы, раскинутых сетей и наброшенных веревок. Только ты держись, пожалуйста, за нашими спинами. Ты ведь не гном, а потому для магии меча уязвим.
 – Да-да, – согласно кивал головой лесовик, но сомнения все же не покидали его сердце. Они рассеялись только здесь, на лесной поляне, когда замкнутый в сжимающееся кольцо Бруно растерянно заметался из стороны в сторону. Черный колдун был кем угодно: трусом, подлецом, предателем, однако отнюдь не дураком. Маг даже не пытался использовать волшебство меча. Он несколько раз рубанул острием по наступающим рядам, может быть, ранил одного-двух гномов, рассек парочку сетей и был вынужден вернуться в центр круга. Путей для отхода не оставалось, а для колдовства растворения в воздухе однорукому требовалась как минимум вторая рука. На душе несостоявшегося повелителя мира заскребли кошки. Бруно охватила безысходная тоска. От досады ему захотелось выть, черный волшебник тихонько заскулил, но в это время до сражающихся долетели странные звуки. Они шли из воздуха. И окружающие, и окруженный на время прекратили свои движения, задрав головы вверх.
 Там, в серевших небесах, нарастая, тоже шла битва. Два огромных черных дракона атаковали уступавшего им размерами белого.

4.
 
 В первый раз Ххарг и Рраг настигли беглянку посреди бушующего океана. Молодой дракон рвался в бой, который Карго поначалу приняла безоговорочно. Обхватив когтистыми пальцами рукоять Меча Четырех Стихий, белая дракониха вызвала к жизни его магическую мощь. На и без того сумрачном небе из ничего возникла черная туча. Смерч из песка, комьев земли, водяных брызг ударил в толщу океанской воды, поднял гигантские волны и погнал их к невидимым берегам. То здесь, то там небосвод чертили яркие молнии. Подобное буйство стихий нельзя было представить даже в самом страшном кошмаре, однако пространство вокруг трех драконов оставалось абсолютно спокойным. Осознав свой просчет, лесная колдунья поморщилась. Клинок в драконьих когтях мог выступить против своих хранителей только как самое обыкновенное оружие, и в этом случае столкновение оказывалось явно неравным.
 Карго пошла на хитрость. Отмахнувшись от назойливого Ррага, она спикировала почти к самым волнам, где спокойно продолжила полет. Ххарг остановил своего спутника грозным ревом:
 – Назад! Если мы убьем ее здесь, меч безвозвратно канет в пучине. Не упускай подлую тварь из виду. Океан не бесконечен: мы добьемся своего на суше!
 Полет трех драконов продолжался. Ураган постепенно стих. Он разогнал серые облака, Сначала впереди появились редкие голубые просветы, а вскоре безбрежная синь неба слилась с присмиревшим океанским простором. Спустилась звездная ночь, снова взошло яркое солнце. Мощные драконьи крылья вздымались все реже, каждый их взмах отдавал тяжелой усталостью, поэтому замаячившие впереди скалистые берега показались всем троим спасительными. Карго и драконы просто рухнули на камни, застыв в изнеможении; лишь светились ненавистью воспаленные бессонницей глаза, да исторгали хриплое дыхание медленно поднимавшиеся груди.
 Использовавшая относительно легкую магию дочь Эгона отдохнула раньше, однако для серьезного колдовства ей требовалось время, а, главное, необходимость принять человеческий облик; и то и другое в нынешних условиях приходилось признать неприемлемым. Поэтому Карго просто сорвалась вдруг с места и, набирая высоту, стремительно понеслась вперед, к знакомым просторам заколдованного леса. Рраг первым опомнился от неожиданности, взлет Ххарга оказался более замедленным. Так они и летели: белая дракониха, саженях в ста молодой, а еще дальше на таком же отдалении старый дракон. Будь лесная ведьма покрупнее, она бы свободно ушла от преследования, а сейчас... Там, где ее маленькие крылья делали два взмаха, большие драконьи обходились полутора. Расстояние между хранителями и безжалостным вором постепенно сокращалось. Вскоре они почти сблизились, и над знакомой поляной, прямо над головами Бруно и гномов, разгорелась отчаянная битва.
 Мощным взмахом длинного хвоста Рраг сразу же пресек попытки Карго спуститься вниз, после чего занес левое крыло в обманном вираже, заставив ведьму прикрыться мечом, и столкнулся с нею торс в торс. От удара дракониха чуть было не выронила волшебный меч из когтей, грудь засаднила, быстро превращаясь в огромный синяк, лапы на мгновение повисли, перед глазами заструилась туманная пелена. Она едва успела перевести дух, как разъяренный Рраг атаковал снова, выпустив струю огня и смрадного дыма. Половина драконьей морды вздулась пузырями. Боль несколько отрезвила Карго, придав ей силы. Бой складывался неудачно. Это ведь только один дракон, а сзади с далеко разносившимся хриплым придыханием подлетал второй. Нужно было срочно принимать меры. Спасти лесную колдунью могли лишь природная хитрость да умелый обман.
 Увернувшись от очередного выпада, дочь Эгона взвизгнула, изобразив боль от соприкосновения с когтистым крылом, перекувыркнулась в воздухе и принялась планировать вниз с прижатой к телу якобы ушибленной лапой. Глупый Рраг издал торжествующий рев. Разинув огненную пасть, он пал на белую дракониху. Карго мгновенно нырнула под раскрывшееся чудовище, полоснув мечом по тому самому левому крылу. Они рухнули в разные стороны: крыло и Рраг. Несчастный камнем низвергнулся прямо на макушку столетней ели, которая пронзила извивающееся черное тело.
 Белая дракониха успела спуститься почти до кромки леса. Она уже видела отряд ненавистных гномов, окруженного ими Бруно и меч в руках волшебника.
 – Еще немного, – пронеслось в голове Карго. – И всем вам, ребятки, придется туго.
 Подумать о чем-либо другом ей не удалось. Тяжелый и грузный Ххарг снова заставил дракониху перейти в защиту. Несмотря на возраст, старик оказался куда более грозным соперником, чем молодой и неопытный Рраг. Черный дракон вел битву по всем правилам военного искусства: налетал, разил, уворачивался, уходя в сторону, разил снова, не гнушаясь мелкими хитростями. Он сражался только на победу. Обоих противников быстро покрыла густая сеть ран, то здесь, то там на твердой шкуре пузырились ожоги, стекали капли темно-алой крови. Карго слабела, Ххарг тоже, но не уступал ни один. В конце концов, они сплелись в размахивающий крыльями черно-бело-красный клубок воющих и ревущих от боли и ненависти тел.

* * *
 
 Бой в воздухе настолько заворожил стоявших на поляне, что на время Бруно перестал помышлять о побеге, а гномы о его поимке. Вопль радости первого и ужаса последних сопроводил падение обескрыленного дракона. Однорукий прекрасно понимал разворачивавшиеся события.
 – Так-так! – мысленно ликовал Бруно. – Даже если ты и победишь, милая, то ослабеешь настолько, что меч станет для меня легкой добычей. Главное, не допустить, чтобы он попал в руки мерзких коротышек.
 И воспользовавшийся увлеченностью гномов черный колдун принялся готовить волшебство полета, чтобы уже в воздухе вырвать Меч Четырех Стихий из лап победителя, кто бы им не оказался.
 Однако до применения магии не дошло. Никто из толпившихся внизу, а тем более из схлестнувшихся в смертельной битве, не заметил, как из крохотной трещинки в земле на поверхность медленно выползло облако фиолетового тумана, осторожно расправилось и взмыло к вершинам елей.
 – О-о-о!!! – только и успели выкрикнуть десятки глоток.
 – Х-х-хозяйка! – радостно прошипел Доро, охватывая клубок драконов своими убийственными объятиями.
 Туман растворился в сером небе без следа. На головы гномов и Бруно просыпался дождь из дочиста обглоданных смертью костей; среди этого града острием вниз несся к земле Меч Четырех Стихий. Первым опомнился Вешенка.
 – Ловлю-у-у!!! – заорал лесовик и, вытянув вперед руку, расталкивая гномов, помчался наперехват падающему клинку.
 – Не-е-ет!!! – не менее громко возопил Бруно, посылая навстречу безрассудному смельчаку слепящее жало Меча Четырех Ветров. Острое лезвие рассекло росича на тысячи мелких кусочков, оставив в неприкосновенности лишь протянутую к падавшему клинку ладонь. Несколько мгновений шаткое сооружение висело в воздухе и рухнуло грудой деревянных обломков. Острие Меча Четырех Стихий вошло в почву. У самого края его охватывала отсеченная кисть уже мертвого Вешенки. На глазах оторопевших рудокопов однорукий колдун спокойно подошел к магическому оружию, вложил в ножны один меч, стряхнув деревянную ладонь себе под ноги, выдернул другой, после чего обернулся к Фастфуту и его подданным.
 – Ну, что, коротышки, пришла пора рассчитаться с вами за все.
 Бруно ухмылялся. Казалось, ни едва только миновавший страх плена, ни гибель Карго, ни все предшествовавшие события нимало не взволновали черного колдуна и его черное сердце. Власть пленяет душу и делает ее ослепленной. А однорукий наконец-то получил огромную власть – два волшебных клинка: Меч Четырех Ветров в ножнах и Меч Четырех Стихий в руке. Гномы застыли в молчании, однако не было страха в их взоре. Наоборот, смотревшие в лицо смерти глаза ощерились положенными на тетиву стрелами, обнаженными мечами и нацеленными копьями. Умереть? Да! Но не подобно ведомому на заклание стаду баранов, а как положено великому воинству подземной страны!
 Колдун молчаливо обвел смертников потускневшим взором: легко убивать трусов, сражаться же с готовыми на смерть героями дело трудное и неблагодарное.
 – Некогда мне сейчас! – тонкие губы Бруно пересекла кривая ухмылка. – Надо торопиться к скале Смерти. Но запомните, я еще вернусь, непременно вернусь, и сделаю это очень скоро!