Ангар

 Линште




 Ангар




 Открылась громадная дверь в ангар.
- Вася, ты что-ли? - молоденький парень был сегодня дежурным.
 Я молча прошел вперед, внутрь, а дежурный поспешно закрыл вход.
 Прошел к кабинету главного, в конец ангара и чуть правее. И на ходу переставил автомат на режим одиночных.
На груди моей висел укороченный АК, единственный на наш ангар. Он давал негласное право быть самым уважаемым и почитаемым партизаном среди нас, забытых и заброшенных.
Во-первых, давался он только тем, кто действительно умел стрелять.
Во-вторых, кто ж будет спорить с тем, у кого в руках столько цилиндрических билетиков на тот свет, и раздать их "кассиру" ничего не стоит.
Все находившиеся вокруг, пока я шел до кабинета командира, занимались показной суетой.
И все они как-то без дела, что-то переносили с места на место, много и часто говорили, в общем, ни делали ни хрена. Я был усталым и голодным. Уже три дня - все это время я отстоял пост. Задачей поста была одна - не пропускать ни единой души через путь, который вел к основным дорожным развязкам. Мы уже и не помнили ясно, где они, эти развязки. Карт не было, все карты строились у нас в головах по разговорам, собирались как мозайка, представлениями о том, кто что говорил. Никаких серьезных опасностей, как техника или полеты с воздуха нас давно не беспокоили. Но это не означало, что их не может быть в принципе.
И вот я, еще больше разозленный всей этой бесполезной тараканьей беготней, оттолкнув дежурного, успевшего только сказать: "Товарищ сержант, чаю принести?", вошел в кабинет.
Командир вел беседу - я успел услышать только обрывок разговора - с девушкой, которая просила помочь с какой-то несущественной и откровенно тупейшей идеей, вроде помощи с покраской разбомбленной школы, что была в ближайшем поселке.
 Ярость росла во мне с каждой секундой. Какая чушь. Им что, действительно нечем заняться в такое время?
 Разговор их шел тоже раздражающе неспешно. Я судил по тому, как он с ней попрощался.
 И это не было даже притворным поспешным реагированием на меня, вошедшего. Это было как у любого простого гражданина из прошлой жизни. Ты заходишь по неотложному делу в кабинет любого мелкого чиновника. Заранее спланировав все так, чтобы отпроситься с работы, договориться со всеми, кто зависит от твоего времени, чтобы не рассчитывали на тебя, и так далее и тому подобное. И вот, ты пришел в определенный час, ждешь в очереди, а потом, когда ты уже готов изъяснить свою озабоченность, которая тебе не дает спать вот уже целый месяц, ждешь еще, пока знакомый этого чиновничка развалившись на диване, нехотя и неспешно встает, и наконец-то покидает роль важного гостя.
 А ты все ждешь, после длинной очереди еще одну, свою очередь. И так будет без конца.
 Их ничего не интересует, кроме того, что происходит внутри стен рабочего места.

Какими бы просторными они ни были, эти кабинеты, это все равно ограниченные пространства, информация тоже просачивается туда мелкими ручейками. Кроме случаев, когда кто-то не принесет внезапно ледяное ведро сумасшедшей новости. И тогда движение вроде бы ускоряется, но почти сразу же замедляется до прежнего.
Саня (Александр Андреевич) после долгожданных проводов посетительницы также неспеша
направился ко мне, но тут ему преградил путь дежурный, который, не зная, куда себя деть,
пристал с каким-то вопросом к командиру. И тогда я взорвался.
Я просто вцепился в автомат, и направил его на них. Точнее, на командира. Сейчас я тебе
покажу без слов, что значит так бездарно тратить время, свое и чужое. И я выстрелил.
Автомат, хоть и был грозой всех смертных, имел странные особенности. Он, как в сюрреалистическом
сне, имел маленькую убойную силу. Никто особо не разбирался, в чем там дело, и я тоже не смогу объяснить.
В общем, стрелял он, как средняя пневматическая винтовка. То есть убить было можно, но с тем же успехом, как и с закидыванием камнями. Или, если хорошо попасть разок по любому уязвимому
месту.
И вот я стреляю, хорошо попав в грудь, а автомат, будто зарядился дополнительно моей злобой, усиленно
выпустил пулю. Командир упал. Дежурный побежал вон. То ли от испуга, то ли за помощью.
Сообразил, что лучше убраться подальше. Я продолжал стрелять одиночными по его худому
бесполезному телу. Даже по голове попал раза два-три. Череп такой силой пули, конечно, не пробивали. Но командир начал истекать кровью. Ему было
очень больно. Он смотрел на меня, и в глазах читалось, что он не верил этой сцене.

Я медленно и с непередаваемым удовольствием убивал своего друга, сослуживца, боевого
товарища, который меня успел за этот небольшой промежуток времени научить многому.
Жаль, что автомат так слабо стрелял. Мне хотелось стать пулей, которая бы разорвала его на мелкие кусочки мяса и тряпочек, оставшихся от формы.
А потом, видя, что он даже не пытается сопротивляться, не умоляет меня остановиться, не выказывает
ни одного жеста, я вдруг остановился. Остановилась моя жестокость. Остановился весь мир.
Я подошел к его вечно голодающему телу, поднял. Он весь такой постаревший уже. Лицо уже
оккупировали морщины, которые первые, на еще даже не успевшей состариться, коже.
 - Саня, прости меня, Сань... - голос мой как-то неестественно дрогнул, выше тона на три, и это
заставило меня зарыдать, и я, плача, во весь голос говорил ему:
 - А ведь я пришел домой, понимаешь, домой! У меня же никого больше нет. Только вы все. А тут
это вот. И как я должен себя чувствовать? Прости, прости меня, дурака. Не сладил с собой.
Не умирай. Сейчас мы все поправим.
Вся его форма была пропитана кровью. Я уткнулся лицом в
его плечо. Слезы не переставали бить давно задержавшимся потоком.
Тело командира обмякло в моих объятиях.