Система точек

Гнутов метелил бомжей. Хватал за шиворот, встряхнув так, что вши сыпались, и молотил наотмашь. Бедолаги валились колодами.
Кегли разлетелись под ударом шара и Вадим Саныч спросил:
— Так что же это, хобби у него такое, бомжей колотить?
— Не могу знать. Мне кажется, крышей он поехал. Носится по вокзалу, бомжей гоняет. Видел сам, как менты опять его забрали.
— И что же, выпустили?
— Выпустили. Он же их, ментовской.
Таков был разговор бывшего начальника Гнутова об нем. Очень много бывшего было теперь в его жизни: бывшая жена, бывшая работа, бывшие друзья и начальник, а в настоящем одна беда.
— Знаю, что тревожит тебя, — прошамкал беззубый старик, оставшийся один посреди очередного вычищенного Гнутовым «гнезда». — Кто в пивнуху, кто в бордель, а ты нас, бродяг, гоняешь. Нашел себе забаву.
Годы Гнутов еще уважал, поэтому и оставил старика нетронутым, на том же месте, где он сидел и распивал минуту назад водочку.
— Ну давай, дед, расскажи мне, в чем моя проблема, — процедил зло Гнутов.
— Да знакома мне бедушка твоя, говорю ж… Сам по молодости херней этой страдал. Во, гляди! – рванул он на себе рубаху и показал на груди размытый от времени синий рисунок. - Ты учти, пока не освоишь систему точек, все твоя беготня напрасна.
— Какая еще система? Чего ты там мне показываешь?
— Система точек – это сложно, но освоить можно. Запомни, точка – это зыбкое явление, сегодня здесь, а завтра там. Точки разбегаются по карте, как вши по затылку, попробуй поймай! Ты можешь запоминать ее маршруты, повадки, делать выводы и рисовать схемы, но все это в миг рассыпется перед иллюзорностью точки. Поэтому, вырабатывай чуйку, надейся на сердце, оно не соврет. Пьяниц не слушай, человеческого в них ни на грош, врут как дышат и даже без всякой выгоды и смысла. Да и бьешь ты их, злобу срываешь, совершенно напрасно, ищешь ее, а находишь их, вот и бесишься.
— Так где же мне искать ее?! И откуда ты вообще знаешь все?
— Говорю ж, сам молодой был. А-а, ладно, чего лясы точить, повоюешь с мое, сам во всем разберешься. Помни, система, во всем важна система. Упустишь, не простишь себе. А точки, это не только наш город, это и за его пределами. Смотри, проглядишь, потом не найдешь ее. Сгинет где-нибудь под кустом, тебя вспоминая, глупенькая.
Дед закашлялся, бросил окурок, шаркнул ногой и побрел себе, кряхтя и пошатываясь. Вскоре и скрылся под арку, куда уводила дорожка с внутреннего двора. И исчез дед. Гнутов даже глаза протер, не померещилось ли, не снится ли наяву всякая чушь. Не пил все-таки, может, и белочка начинается?
Но нет, вот и окурок, растоптанный, вот и плевок старика на картонке подсыхает. Вот и ящики разбросанные, на которых сидели бичи, да и сами они, вон – оживают, а с ними просыпается и вонь.

Ничего, кроме как воевать, Гнутов и не умел. Как бешеный носился он по городу, пробегая вокзалы, подземные переходы, злачные переулки и другие стоянки пьяниц и бомжей и, разбивая об них кулаки, снова бросался на поиски. Бродяги боялись его и, издалека завидев знакомый уже силуэт, кричали: «Нет ее здесь, нет! Уходи! Ищи в другом месте!»
О нем ходили легенды, слагались песни и рассказывались за спиной анекдоты. А она была неуловимой. А если и удавалось застать, то Гнутова неизменно встречала она неистовым хохотом. Он же побитый собакой подползал, и, как псу, запускала она пальцы в разлохмаченную его голову. Гнутов успокаивался, затихал, прижимаясь лбом к ее холодной коленке.
Гнутов не хотел больше пить, когда видел ее, но стерва ненавидела мужиков, а трезвых – особенно. Хочешь быть рядом – пей. И Гнутов пил. Она подливала ему снова и снова, пока он не вырубался. Он старался не пьянеть, крепился как мог, но неизменно просыпался один, где-нибудь с бродягами, или в шалмане, и с разбитой похмельем головой, а ее уже и след простыл. И только хохот все еще стоял в ушах и надрывал сердце. Пальцы же снова стискивались, напрягаясь в кулаки, и готовы были к новым бессмысленным сражениям.

А с чего все началось, вспомнить если? Гнутов вернулся из командировки в горячую точку. Денег привез и ранение. Жена рада была, не ушла, дождалась, а детей у них не было. На работе восстановился. Вадим Саныч его уважал: «Гнутов наш герой!» Гнутов то, Гнутов это. Нравилось ему, что в его коллективе был такой человек. Престижно это, а Вадим Саныч слыл патриотом. Коллеги тоже Гнутова уважали, как его не уважать, махину такую? Друзья какие-то водились: пиво, вобла, баня, да все это не радовало. Да и вообще ничего не радовало. Гнутов скучал, присматривался к людям на улице, к бродягам всяким особенно. Да и попивать стал все сильнее, возьмет, бывало, бутылочку, сядет неподалеку от бомжей и посматривает, примеряется будто к чему-то. Но пить с ними брезговал. До поры.
Зашел он как-то пьяненький в переход метро, зимой дело было. На улице снег валил, дуло, а здесь за стеклом хорошо, снизу теплый воздух плывет, через двери сквозняк свежим разбавляет, люди шастают по лесенке вверх и вниз, бомжи пригрелись по обе стороны рядками. И он присел, не постеснялся такой компании.
А тут и ее увидел. Сидела она на подоконнике, задумчивая такая, будто в воду глядела, в которой топиться собралась, сзади солнце морозное резало, так что она как будто в тени вся была, потусторонняя такая вся. Тем и соблазнительнее была – загадочная, трагическая фигура. Одета как-то по-панковски, в косухе, джинсах рваных и сапогах, но по всему ее виду было понятно, что, кроме того, что на ней надето, больше ничего за душой у нее нет. Никакого имущества. Помятость некоторая выдавала. Но Гнутов и сам помятый был жизнью. Его прельстило ее отчаяние, да так, что окунуться в него захотелось с головой. А вынырнет или нет, это пускай случай решает, это нам даже интереснее. Таков был нрав. Таков был и путь.
Возле нее на полу, на картонах, сидел какой-то старый бродяга и, прищурившись, ковырялся в подошве ее сапога, а она, закинув ногу на ногу, его будто и не замечала – в своих вся мыслях, в своем горюшке. И трезвая ведь, не пьяная какая-то шмара. А это всегда уважение вызывает. Гнутов подсел. Бомжа подвинул в сторонку, молча достал из-за пазухи пазырь и предложил даме. И дама посмотрела на него впервые, да так, что сердце обожгла, будто он падальщик какой или извращенец: мол, что тебе, мужик, жены мало? Зачем пришел за увядающей моей красотой?
А Гнутов смутился, хотя не из робких был, просто и сам подумал в тот момент: «А что я и правда хочу-то от нее?» Но ответить себе он не успел: как-то закрутилось все, настроение поднялось у обоих, она заулыбалась ему. Гуляли неделю тогда, по ресторанам, по Москве, все деньги Гнутов просадил что в доступности были, а когда домой за заначкой пришел, там его, голубчика, и сцапали. Жена в Рехаб поехать заставила, уговорила, тестя к делу приобщила, Гнутов его уважал, а там его и скрутили тепленького еще.
В Рехабе с санитарами дрался, ребра им считал, да и ему доставалось неслабо, прибить уже хотели и списать на сердечный приступ, но не рискнули. А Гнутов о Наде своей думать не переставал, все ждал: выйдет и найдет ее непременно. Потом действительно нашел, но сразу же и потерял. Так до сих пор и ищет. Охладела к нему Надя, будто и не помнит, как зависала с ним по блатхатам, глаза холодные, злющие, а Гнутов как мальчишка перед ней, и так и сяк, а ей все равно, сидит себе, будто помирать собралась. А выпьет – посмеивается.
Так Гнутов и зачистил по точкам скитаться. Из одной точки вернулся, чтоб в других заплутать, и неизвестно еще, где горячее. Жену забыл совсем, друзей, работу бросил, хотя они Гнутова и пристыжали, и по-дружески так прижимали к стенке: одумайся, мол, парень, что делаешь-то? «Да пошли вы!» — огрызался он и свое дальше гнул. Вадим Саныч даже план по спасению организовал: как это, такой дорогой сотрудник в их охранном бюро, он так им гордился, и такой стыд да срам наворотил? Организовал «группу поддержки» и даже нескольких сотрудников принудил побегать за Гнутовым по вокзалам, но все безуспешно.
Одни говорили: «Ничего, сам выкарабкается, войну прошел человек, да не для того же, чтоб под забором сгинуть с какой-то проституткой?!» Другие просто рукой махали: эх, погибай, голытьба! И жена плюнула: да пропади ты пропадом со своею потаскухой!

Последнее время Гнутов и правда поистаскался, кредиты набранные просадил, жил чем бог пошлет, и где положит, там и спал. Сам забомжевал по-черному, посерело лицо, заросло шерстью. А Надежда его носилась по городу, как зараза, вспыхивала, как эпидемия, то здесь то там, и снова пропадала, только смех ее и стоял в ушах. А Гнутов прощал, мечтал, что поймет его, полюбит и успокоится – бросит жизнь свою блатную. И будут жить они в маленьком домике на берегу очень тихой реки…

На вызов пришли менты в один из переходов городской подземки. Где началось все, там и закончилось. Он лежал, расхристанный весь, на ступеньках, будто торопился куда-то, да не добежал, свалился, как лошадь загнанная. И даже ноги его, окоченевая, приняли форму движения. Подъехавшие санитары трусили по лестнице с носилками.
— Что это у него? – сказал сержант. – Вон там что-то…— Рванул рубаху на груди Гнутова, и оголились набитые криво синие знаки, напоминающие карту моряков. – Херня какая-то, забирайте!
Куда им, синим фуражкам, было до этой грамоты, только старожилы здешних задворок и могли еще разглядеть в этих узорах не что иное как освоенную Гнутовым «систему точек». Они-то, пираты любви, пригревшиеся тут неподалеку, и разглядели наколочку, и, вспомнив былое-людское, помянули пропащую душу горе-собрата глоточком палено-сладкой водочки.