Обращение к папе. Третья часть

О  том,  что  папа  хочет  со  мной  общаться,  я  впервые  услышала  от  бабушки  летом  1998  года.  Но  он  не  звонил  и  не  приходил.  И  я  даже  не  понимала,  что  у  них  там  происходит  вне  моего  поля  зрения.  Бабушка  всё  это  время  продолжала  общаться  с  папой?  Или  он  просто  внезапно  позвонил?   

Всё  связанное  с  папой  мне  казалось  по-прежнему  загадочным  и  немножко  страшным.  И  я  на  самом  деле  была  на  него  обижена  за  то,  что  он  вот  так  пропал  и  все  эти  годы  обо  мне  не  заботился.  И  обижена  очень  сильно.  Не  знаю  даже,  подходит  ли  тут  это  слово  -  «обижена»,  это  скорее  уж  было  что-то  другое,  более  серьёзное.

Но  все  эти  годы  я  продолжала  верить  в  то,  что  однажды  он  появится  и  всё  исправит.  А  исправлять  моё  положение  надо  было  срочно.  Момент  у  меня  в  жизни  был  особенно  трудный  и  ответственный.  Мне  было  невероятно  страшно  выходить  в  большой  мир.  Очень  хотелось  получить  поддержку.  Но  только  настоящую  поддержку,  которой  будет  достаточно  для  того,  чтобы  наконец-то  начать  жить  нормально. 

*** 

Помню,  что  тем  летом  у  меня  было  острое  чувство  одиночества.  Особенно  в  июне.  Даже  был  страх,  что  мы  больше  не  будем  общаться  со  Светой.  К  счастью,  он  всё  же  не  оправдался.  Мы  даже  увиделись  в  начале  июля.  Света  тогда  приехала  с  дачи  и  через  несколько  дней  собиралась  уезжать  на  море.  Кажется,  в  Грецию  (что  для  меня  было  абсолютно  недоступной  роскошью,  и  даже  на  дачу  мы  уже  не  ездили).  И  в  течении  этих  нескольких  дней  мы  постоянно  общались.  Я  даже  ездила  вместе  с  ней  в  её  новую  квартиру.  Говорили  мы  в  основном  о  моём  намерении  в  ближайшее  время  поменять  имя.

А  с  именем  я  тогда  всё  никак  не  могла  определиться.  По-хорошему,  надо  было  поменять  его  ещё  раньше.  Как  раз  тогда  паспорта  стали  выдавать  не  с  16,  а  с  14  лет.  Появилось  это  нововведение,  кажется,  в  октябре  1997  года.  И  теоретически  можно  было  бы  уже  тогда  начать  заниматься  оформлением  документов.  Но  я  к  тому  времени  уже  настолько  привыкла  жить  в  мире  своих  фантазий,  что  какие-то  активные  действия  в  реальном  мире  давались  мне  с  огромным  трудом.  И  я  никак  не  могла  решиться.  Мне  даже  страшно  было  что-то  выяснять.  Вроде  бы  мне  с  раннего  детства  говорили,  что  я  смогу  поменять  имя  при  получении  паспорта.  Но  я  всё  равно  боялась  столкнуться  с  каким-нибудь  бюрократическим  маразмом.  Был  у  меня  какой-то  иррациональный  страх,  я  боялась,  что  мне  не  разрешат  поменять  имя.  В  результате  получилось  так,  что  по-настоящему  мы  этот  вопрос  начали  обсуждать  только  летом. 

***

Прошедший  год  на  самом  деле  оказался  затишьем  перед  бурей.  Одно  за  другим  начали  происходить  неприятные  события.  Приятного  было  гораздо  меньше,  оно  уже  ничего  не  могло  компенсировать.

Сначала  произошёл  дефолт  в  августе  1998  года.  Обстановка  была  очень  нервная.  Обычная  жизнь  продолжалась,  иногда  мы  с  мамой  покупали  что-то  из  одежды.  Но  наше  материальное  положение  перестало  улучшаться,  даже  немного  ухудшилось. 

После  дефолта  мама  перестала  ездить  по  магазинам  и  перешла  на  какую-то  офисную  должность  в  той  же  компании.  И  при  этом  её  зарплата  понизилась.  На  сколько  именно,  трудно  сказать  (особенно  с  учётом  инфляции).  Но  в  целом  было  ощущение,  что  жить  мы  стали  примерно  так  же,  как  до  1996  года.  На  мамину  зарплату  теперь  невозможно  было  купить  что-то  из  техники,  да  и  одежды  можно  было  купить  очень  мало.  При  этом  не  было  ощущения  резкого  падения  уровня  жизни.  Просто  была  какая-то  неопределённость.  Ну  и,  конечно  же,  была  надежда  на  то,  что  скоро  всё  снова  изменится  к  лучшему. 

Я  не  ходила  в  школу,  просто  сидела  дома.  Мы  не  могли  решить,  где  именно  мне  дальше  учиться.  Домашнее  обучение  могло  продолжаться  только  до  9  класса.  Идти  в  обычную  школу  я  теперь  уже  отказывалась  категорически,  боялась  опять  столкнуться  с  травлей.  А  об  экстернате  мы  тогда  ещё  почему-то  даже  и  не  говорили.  Я  знала,  что  такая  форма  обучения  существует,  но  не  знала  подробностей.  Выяснить  это  самостоятельно  я  тоже  не  могла.  Позже  я  не  раз  думала  о  том,  что  как  раз  это  и  надо  было  сделать.  Причём  сразу  же  после  окончания  9  класса.  Но  тогда…  я  совершенно  не  могла  проявлять  хоть  какую-то  активность  в  том,  что  касается  учёбы.  У  меня  на  это  не  было  сил.  Совсем  не  было,  никаких. 

Очень  трудно  сейчас  разбирать  свои  действия,  совершённые  в  далёком  прошлом.  Понимаю,  что  будь  у  меня  в  то  время  был  интернет,  я  бы,  конечно  же,  сразу  выяснила  бы  что-то.  Хотя  бы  просто  из  любопытства.  Но  тогда  мы  всё-таки  жили  в  другой  реальности.  И  в  ней  выяснение  таких  вещей  было  не  самой  лёгкой  задачей.  Особенно  для  подростка,  привыкшего  жить  в  своём  внутреннем  мире  (и  не  очень-то  умеющего  контактировать  с  миром  внешним).   

И  ещё  мне  всё-таки  очень  хотелось  для  начала  поменять  имя.  Это  было  для  меня  важнее  всего.  Мама  уже  узнала,  как  это  делается.  Надо  было  получить  паспорт  на  прежнее  имя,  а  потом  написать  заявление  о  своём  желании  его  сменить  (система  была  совершенно  идиотская,  я  не  понимала,  почему  нельзя  было  написать  заявление  сразу).   Я  пошла  в  паспортный  стол,  и  оказалось,  что  у  них  из-за  дефолта  нет  бланков!  Так  что  весь  этот  процесс  получения  первого  паспорта  растянулся  до  начала  января.          

В  октябре  мы  со  Светой  снова  ездили  кататься  на  аттракционах  и  брали  с  собой  фотоаппарат.   Но  у  меня  постоянно  было  какое-то  тревожное  ощущение.  Часто  хотелось  плакать.  Везде  была  эта  гнетущая  атмосфера  неопределённости.   

***

Однажды  в  ноябре  на  меня  напали  на  улице  (в  людном  месте,  ранним  вечером).  Физически  я  тогда  не  пострадала,  но  очень  сильно  испугалась.  Я  каким-то  чудом  смогла  убежать  от  того,  кто  на  меня  напал.  А  окружающие  мне  почти  не  помогали,  просто  проходили  мимо. 

Дома  у  нас  в  это  время  был  гости,  я  просто  вышла  в  магазин.  Домой  я  пришла  вся  в  слезах.  Меня  стали  расспрашивать  о  том,  что  случилось.  Но  я  только  плакала  и  с  трудом  смогла  что-то  рассказать.  После  этого  мы  все  пошли  в  большую  комнату,  где  разговор  продолжился.  Вроде  бы  все  меня  утешали,  но  потом  разговор  перешёл  на  что-то  другое.  Я  так  поняла,  что  они  все  таким  способом  они  пытались  отвлечь  внимание  от  этого  происшествия.  И  моё  внимание,  и  своё.

После  этого  я  стала  очень  сильно  бояться  выходить  на  улицу  без  сопровождения.  Но  мне  иногда  приходилось  это  делать.  Из-за  такого  сильного  стресса  мне  было  трудно  соображать.  А  снять  стресс  я  могла  только  тремя  способами  -  перечитывать  любимые  книги,  слушать  музыку  и  фантазировать  о  своём  прекрасном  будущем.  К  психологу  мы  не  ездили.

Я  чувствовала  себя  очень  плохо.  Если  мы  хоть  как-то  конфликтовали  с  мамой,  я  ощущала  себя  так,  как  будто  бы  на  меня  падает  весь  мир.  Была  и  ещё  одна  вещь, которую  я  смутно  осознавала,  но  не  могла  толком  сформулировать.  Я  чувствовала,  что  взрослые  как  будто  бы  меня  предают.  Это  ощущение  было  настолько  страшным,  что  сознание  его  не  вмещало.  Но  они  действительно  не  понимали  или  не  хотели  понимать,  какой  опасности  я  всё  время  подвергаюсь,  выходя  на  улицу  одна.  Мне  предлагали  на  всё  это  «не  обращать  внимания»  («Ну  что  ж  поделаешь,  что  же  теперь,  на  улицу  из-за  этого  не  выходить?  А  как  жить  тогда?»).  И  говорили  это  те  самые  взрослые,  которые  ТАКОЙ  опасности  не  подвергались.

После  этого  случая  первое  время  у  нас  дома  была  какая-то  атмосфера  неловкости.  Правда,  я  не  помню,  чтобы  мне  хоть  как-то  намекали  на  то,  что  это  я  сама  «спровоцировала»  нападение.   Но  и  никакой  реальной  поддержки  я  тогда  тоже  не  получила.  Меня  просто  оставили  со  всем  этим  одну.   

А  вот  та  самая  атмосфера  неловкости  действительно была.  Мне  очень  трудно  описать  её  словами  (тем  более,  что  вслух  это  не  проговаривалось).  Но  я  тогда  ощущала  себя  так,  как  будто  бы  я  сделала  какую-то  «постыдную  глупость».  Причём  не  могу  сказать,  что  прямо-таки  я  сама  себя  обвиняла.  Или  это  делали  мама  с  бабушкой.  Нет,  это  всё  исходило  прямо  откуда-то  из  окружающего  нас  пространства.  Найти  конкретный  источник  было  невозможно.  Это  было  везде.

Тогда  в  прессе  вообще  было  очень  много  разговоров  о  «виктимности».  Причём  даже  не  о  «коротких  юбках»,  а  о  том,  что  нельзя  показывать  страх  и  неуверенность,  это  тоже  «провоцирует».  Кстати,  никаких  юбок  я  тогда  и  не  носила.  Ни  коротких,  ни  длинных.  (Какие  уж  тут  могут  быть  юбки,  когда  ко  мне  и  так  всё  время  пристают?!)  Но  один  только  отказ  от  ношения  юбок  тоже  никак  не  спасал  от  возможных  обвинений  в  «виктимности».  Это  самое  «общество»  всё  равно  найдёт,  в  чём  обвинить  жертву.  Ну  в  самом  деле  -  наверняка  была  же  хоть  какая-то  возможность  этого  нападения  избежать,  а  я  её  проглядела.  Значит,  сама  виновата! 

Я  не  хочу  разбирать  это  подробно.  Хотя  бы  потому  что  иначе  это  будет  выглядеть  так,  как  будто  бы  я  пытаюсь  оправдываться…  за  то,  что  вышла  на  улицу  ранним  вечером  (около  5  часов)  и  без  крайней  необходимости.  А  больше  здесь  даже  и  не  за  что  оправдываться. 

Важнее  всего  то,  что  моя  семья  меня  в  этой  ситуации  практически  никак  не  поддержала.  Зато  у  нас  дома  какое-то  время  висела  та  самая  атмосфера  неловкости.  А  тот  факт,  что  я  недавно  получила  тяжелейшую  психологическую  травму,  вообще  игнорировался  если  не  полностью,  то  почти  полностью.   

Именно  это  наплевательское  отношение  к  моей  безопасности   в  итоге  и  привело  к  тому,  что  я  стала  «неприятной  в  общении»  и  оказалась  почти  в  полной  изоляции.  А  удивительнее  всего  то,  что  самый  разумный  вариант  решения  этой  проблемы  тогда  как  раз  и  воспринимался  как  абсолютная  «дикость  и  глупость».

***

И  только  спустя  много  времени  я  поняла,  что  в  те  годы  мне  на  самом  деле  нужно  было  сидеть  дома  и  выходить  на  улицу  только  вместе  с  кем-то.  Лучше  всего  в  сопровождении  старших.  В  такой  обстановке  совершенно  недопустимо  требовать  от  юных  девочек  какой-то  «самостоятельности».   

От  страха  за  свою  безопасность  я  ещё  хуже  соображала,  ещё  больше  убегала  в  фантазии  (а  сами  фантазии  становились  всё  безумнее).  В  результате  у  меня  всё  меньше  оставалось  сил  на  какую-то  реальную  деятельность.  Даже  на  чтение  новых  книг.  А  ведь  через  развитие  своих  талантов  я  как  раз  и  могла  стать  относительно  самостоятельной.  Но  только  если  бы  взрослые  мне  по-настоящему  помогали.  И  первое,  что  мне  нужно  было  -  это  безопасность. 

В  то  время  я  могла  бы  чувствовать  себя  нормально  только  если  бы  меня  воспитывали  как  викторианскую  барышню,  которая  никуда  не  ходит  одна,  получает  домашнее  образование,  а  вся  её  социализация  происходит  только  при  участии  семьи.  Вот  тогда   нашлись  бы  у  меня  силы  на  учёбу  и  творчество.  И  нет,  я  не  стала  бы  жаловаться  на  то,  что  меня  никуда  не  пускают  одну.  Точно  так  же,  как  я  не  жаловалась  на  это  до  12  лет.  А  ведь  с  тех  пор  -  по  сути  -  ничего  не  изменилось.  Я  оставалась  всё  той  же  маленькой  девочкой.  «Самостоятельность»  была  мне  не  под  силу.    

Как  решался  бы  при  этом  вопрос  с  моим  официальным  образованием,  я  не  знаю.  Лучшим  вариантом  был  бы  экстернат.  Но  не  экстернат  с  лекциями,  а  самый  обычный,  где  всё  время  нужно  заниматься  дома  и  только  иногда  ездить  куда-то.  А  важнее  всего  здесь  было  именно  отношение  моей  семьи  к  этому.  Чтобы  «получение  официального  образования»  не  рассматривалось  как  самое  главное  в  жизни.  Самым  главным  нужно  был  считать  самообразование  и  развитие  моих  творческих  способностей.    

И  как  раз  тогда  -  примерно  во  второй  половине  1998  года  -  можно  было  наконец-то  реализовать  всё  это,  принять  то  самое  нестандартное  решение.  Но  вот  только  принять  его  должна  была  вся  наша  семья.  А  она  даже  и  не  думала  об  этом.  Наоборот,  моё  тогдашнее  состояние  воспринималось  как  абсолютно  ненормальное  и  неправильное  (нельзя  же  дома  сидеть,  все  нормальные  дети  в  школу  ходят!)  Но  -  так  уж  и  быть  -  терпимое,  если  это  всего  на  один  год.  К  тому  же  у  меня  была  уважительная  причина  -  необходимость  поменять  имя.  Но  предполагалось,  что  потом  я  обязательно  должна  буду  начать  вести  активную  жизнь.  Которая,  конечно  же,  предполагает  частые  поездки  куда-то  в  одиночестве,  в  том  числе  и  в  вечернее  время.  И  всё  это  подавалось  как  что-то  обязательное  и  само  собой  разумеющееся.  И  то  нападение  здесь  тоже  ничего  не  изменило.   

***

Всё  это  время  я  пыталась  определиться  с  новым  именем.  Я  рассматривала  много  разных  вариантов  -  от  самых  распространённых  до  самых  редких.  Мне  надо  было  выбрать  для  себя  не  только  имя,  но  и  весь  образ  в  целом.  И  я  никак  не  могла  понять,  что  именно  мне  выбрать.  Какой  мне  быть?      

Но  это  был  уже  не  «поиск  себя».  Именно  в  этот  -  невероятно  важный  -  момент  я  оказалась  в  настоящей  ловушке.  И  загнало  меня  туда  то  безобразное  общество,  в  котором  мы  жили.  Это  общество  требовало  от  меня  (девочки-подростка!)  найти  решение  задачи,  у  которой  никакого  нормального  решения  просто  не  было.  Задача  состояла  в  том,  что  я  должна  сама  позаботиться  о  своей  безопасности  и  при  этом  уметь  нравиться  людям!

Мне  хотелось  быть  красивой,  милой  и  обаятельной.  Но  мой  опыт  уже  говорил  о  том,  что  быть  такой  просто  опасно.  В  этом  случае  ко  мне  будут  постоянно  приставать,  а  однажды  нападут  и  уничтожат.  Я  могла  бы  позволить  себе  быть  милой  и  обаятельной  только  в  том  случае,  если  бы  кто-то  обеспечил  мою  безопасность.  А  делать  этого  никто  не  собирался,  проблема  преуменьшалась  или  вовсе  игнорировалась.

После  нападения  я  была  в  ужасе,  и  думала  только  о  том,  что  я  хочу  выглядеть  сильной.  Сильной,  грубой  и  не  слишком  обаятельной.  Чтобы  ко  мне  не  приставали.  При  этом  мне  очень  хотелось  выделиться.  Мне  отчаянно  не  хватало  внимания.  Но  хорошего,  положительного  внимания.  Я  хотела  быть  сильной  и  яркой,  похожей  на  знаменитость.  Чтобы  на  меня  обращали  внимание,  но  не  приставали  и  тем  более  не  нападали.

В  итоге  я  выбрала  редкое  англоязычное  имя,  созвучное  имени  Диана.  К  нему  прилагался,  яркий,  но  грубоватый  образ.  Хотя  ничего  особенно  кричащего  в  нём  не  было.  На  самом  деле  у  меня  тогда  не  хватало  средств  для  создания  этого  образа,  и  он  ещё  долго  (несколько  лет)  существовал  преимущественно  в  моём  воображении.  Но  я  к  нему  всё  же  стремилась  и  пыталась  постепенно  его  создавать.  А  имя  было  частью  этого  образа,  оно  гармонично  с  ним  сочеталось.   

Грубые  образы  мне  стали  нравиться  ещё  до  нападения.  Это  было  связано  и  с  общей  тревожностью,  и  с  приставаниями  на  улице.  Но  тогда  я  к  этим  непривычным  для  себя  образам  ещё  только  присматривалась.  Всё-таки  не  очень  хотелось  выбирать  что-то  радикальное,  я  стремилась  найти  компромисс.  Но  после  нападения  грубые  образы  окончательно  победили.  Более  мягкие  я  стала  воспринимать  именно  как  неприемлемые  из  соображений  безопасности.  Ловушка  захлопнулась.

Помню,  как  осенью  1998  года  я  видела  недалеко  от  нашего  дома  девушку,  которая  была  чем-то  похожа  на  меня.  У  неё  тоже  были  длинные  чёрные  волосы.  Она  была  одета  во  всё  чёрное  -  кожаную  куртку,  джинсы  и  ботинки  на  платформе.  Больше  всего  впечатляла  её  походка  и  манера  держаться.  Она  излучала  невероятную  силу  и  уверенность.  Казалось,  что  к  такой  девушке  точно  никто  не  будет  приставать. 

И  вот  после  того  ужасного  случая  в  середине  ноября  этот  образ  стал  для  меня  каким-то  наваждением.  Я  не  просто  хотела  быть  похожей  на  эту  девушку,  я  хотела  выглядеть  точно  так  же.   

Ещё  мне  очень  нравилась  Дилнарин  Демирбаг,  танцовщица   E-Type,  я  её  часто  видела  по  телевизору  ещё  с  1994  года.  Она  тоже  казалась  невероятно  энергичной  и  уверенной  в  себе.  Это  был  тот  же  типаж,  который  меня  особенно  привлекал.  Только  я  хотела  выглядеть  куда  менее  женственно.  И  одежду  носить  более  закрытую. 

При  этом  у  меня  было  почти  отчётливое  понимание,  что  всё  это  на  самом  деле  не  моё.  Я  просто  стремлюсь  так  выглядеть  для  того,  чтобы  защитить  себя  и  для  того,  чтобы  у  меня  стало  больше  энергии.

Я  хорошо  помню  все  эти  ощущения.  Мне  казалось,  что  я  надеваю  на  себя  броню,  которая  должна  меня  защитить.  Помню  даже,  как  я  с  сожалением  (едва  ли  не  со  слезами)  отказывалась  от  ношения  чёлки.  Обидно  было  преуменьшать  свою  внешнюю  привлекательность.  Но  я  чувствовала,  что  у  меня  нет  выбора  -  нельзя  мне  быть  слишком  миленькой  и  хорошенькой,  это  опасно.   

И  я  могу  сказать,  что  благодаря  этой  броне  ко  мне  на  самом  деле  стали  меньше  приставать  (хоть  и  не  перестали  совсем).  При  этом  мой  грубый  образ  мешал  мне  общаться  и  сближаться  с  людьми,  которые  были  мне  интересны.

Мой  жизненный  опыт  был  крайне  незначительным.  Я  не  знала,  как  мне  вести  себя  в  такой  сложной  ситуации.  И  в  какую  сторону  будет  меняться  мир,  я  тоже  не  знала,  не  могла  даже  представить.

*** 

На  дворе  ещё  были  1990-е,  хоть  и  самый  их  конец.  Мир  тогда  будто  бы  выцвел  и  замер  на  пороге  нового  тысячелетия,  новой  реальности.  А  для  меня  и  моих  ровесников  это  было  не  только  новое  тысячелетие,  но  и  начало  взрослой  жизни.

Уже  тогда  я  начала  чувствовать,  что  моя  юность  ускользает.  У  меня  было  очень  мало  общения  с  ровесниками,  только  одна  подруга.  Материальное  положение  меня  тоже  беспокоило  всё  больше  и  больше.  Стандарты  постепенно  повышались.  Домашний  компьютер  с  интернетом  уже  становился  главным  символом  благополучия.  При  этом  у  нас  до  сих  пор  не  было  даже  видеомагнитофона. 

Той  осенью  у  нас  с  мамой  были  разговоры  о  компьютерных  курсах.  Но  я  так  никуда  и  не  пошла,  потому  что  после  нападения  очень  боялась  куда-то  ходить  одна.  И  старалась  делать  это  как  можно  реже.

Вообще  если  судить  объективно,  время  тогда  было  очень  неудачное.  Именно  для  меня  и  для  таких  как  я.  В  той  действительности  практически  любая  деятельность  требовала  физической  активности  и  была  окружена  огромным  количеством  формальностей.  Не  было  ещё  ни  соцсетей,  ни  видеоблогов,  ни  даже  такого  понятия  как  удалённая  работа.  Существовала  «надомная  работа»,  но  устроиться  на  неё  было  невероятно  трудно.  Ну  а    молодёжи  почти  всегда  предлагалась  работа  «для  энергичных  и  коммуникабельных».  И  при  этом  был  очень  высокий  уровень  преступности,  когда  юной  девушке  опасно  даже  выходить  на  улицу  одной.  Социализироваться  в  таком  мире  мне  было  невероятно  трудно.    

***

В  конце  декабря  папа  вдруг  мне  позвонил!  Точнее,  меня  наконец-то  позвали  к  телефону  во  время  его  звонка.  Папа  сказал,  что  хочет  подарить  мне  видеомагнитофон  на  день  рождения  (а  день  рождения  у  меня  15  января,  поэтому  этот  праздник  для  меня  всегда  сливался  с  Новым  Годом).   

Первый  раз  мы  с  папой  договорились  встретиться  в  метро,  но  не  нашли  друг  друга.  Я  действительно  бы  не  смогла  его  узнать,  потому  что  очень  давно  его  не  видела.  Но  и  он  меня  тоже  не  нашёл.  А  мобильного  телефона  у  меня  не  было.  У  папы  он  был,  но  я  не  могла  позвонить,  потому  что  не  привыкла  звонить  из  автоматов  и  не  знала,  как  это  делается.  Встретиться  нам  удалось  31  декабря.  На  этот   раз  папа  приехал  к  нам  домой.  И  мы  поехали  гулять  по  центру  города. 

Кстати,  выяснилась  одна  странная  деталь.  Об  этом  папа  сказал  мне  ещё  по  телефону.  Оказывается,  он  уже  видел  мои  недавние  фотографии,  моя  бабушка  ему  их  показывала.  Значит,  он  приходил  к  нам  домой,  когда  меня  не  было?  Меня  это  очень  удивило.  В  то  время  я  редко  уходила  из  дома  надолго.  Почему  же  папа  не  пришёл,  когда  я  была  дома?  Годами  я  мечтала  об  этом,  а  он  приходил  именно  тогда,  когда  меня  не  было.

***

Мне  очень  трудно  описывать  все  эти  события.  Особенно   то,  что  происходило  зимой  1998-1999  года.  Нужно  подобрать  для  этого  правильные  слова,  а  у  меня  есть  силы  только  на  то,  чтобы  хоть  как-то  описать  произошедшие   события.   

В  то  время  я  была  крайне  травмированным  и  запуганным  подростком,  которому  необходимо  было  в  самом  ближайшее  будущем  принять  очень  важные  решения.   Уже  больше  3  лет  уровень  стресса  в  моей  жизни  превышал  все  допустимые  пределы.  И  это  всё  никак  не  могло  быть  тайной  для  близких  людей.  Я  была  совсем  слабой  и  отчаянно  хотела  найти  опору.  «Опираться  на  себя»  я  не  могла,  об  этом  не  могло  быть  и  речи. 

Для  того,  чтобы  нормально  социализироваться,  мне  необходима  была  помощь  родителей.  К  тому  же  социализироваться  я  могла  только  через  раскрытие  своих  талантов.  «Тяжёлую  юность»  я  точно  не  смогла  бы  выдержать.  Мне  просто  необходима  была  поддержка  и  защита. 

Когда  я  услышала,  что  папа  хочет  со  мной  общаться,  моя   жизнь  заиграла  новыми  красками.  В  ней  ненадолго  появилось  волшебство. 

Я  уже  знала  о  том,  что  у  папы  есть  своя  фирма,  он  генеральный  директор.  Не  помню,  при  каких  обстоятельствах  я  об  этом  узнала.  Но  у  меня  сразу  сложилось  такое  впечатление,  что  папа  -  человек  состоятельный  и  на  самом  деле  может  мне  помочь.

Со  своим  именем  и  образом  я  тогда  тоже  ещё  не  определилась.  И  мне  казалось,  что  если  моя  жизнь  прямо  сейчас  изменится  к  лучшему,  я  смогу  позволить  себе  отказаться  от  брони,  быть  милой  и  обаятельной.  Даже  чёлку  смогу  носить!  Буду  жить  где-то  в  безопасном  мире  и  нравиться   хорошим  людям.      

Папу  я  совершенно  не  знала.  У  меня  были  только  смутные  воспоминания.  О  том,  как  мы  общались,  когда  я  была  ещё  совсем  маленькой.  И  в  этих  воспоминаниях  мой  папа  был  хорошим  и  добрым.  Ему  нравилось  со  мной  общаться.  Я  была  ему  нужна.  Но  потом  он  куда-то  пропал  (при  этом  я  знала,  что  он  жив,  но  почему-то  со  мной  не  общается).  И  этот  поступок  был  настолько  странным,  ненормальным  и  пугающим,  что  у  меня  не  получалось  даже  думать  о  нём.

Но  теперь  папа  вернулся.  Он  хотел  со  мной  общаться.  Произошло  самое  важное.  И  я  могла  думать  только  об  одном  -  папа  должен  обо  мне  позаботиться.  Он  должен  исправить  свою  чудовищную  ошибку.  Должен.  Ведь  пока  ещё  её  можно  исправить.  Ещё  есть  время.  Я  могу  нормально  социализироваться. 

Я  помню  это  время,  те  последние  дни  1998  года.  У  меня  тогда  появилось  очень  яркое  ощущение.  Впереди  новый  год.  В  этом  году  я  наконец-то  поменяю  имя.  И  папа  вернулся!  Мы  снова  можем  общаться.  Моя  жизнь  может  стать  нормальной!  Я  снова  -  по  привычке  -  начала  мечтать  и  фантазировать.  Только  теперь  эти  мечты  стали  уже  близкими  к  реальности.  В  них  у  меня  была  обычная  подростковая  жизнь.  Но  в  ней  было  всё  то,  что  есть  у  моих  благополучных  ровесников.  И  это  были  не  только  те  вещи,  которые  можно  купить  за  деньги.    

***

Примерно  в  то  же  время  информация  о  папе  и  его  отношениях  с  мамой  стала  поступать  ко  мне  какими-то  порциями.  В  основном  от  мамы.  И  каждый  раз  это  было  что-то  шокирующее.  При  этом  я  -  как  всегда  -  получила  слишком  мало  поддержки  для  того,  чтобы  с  этим  справиться.  Фактически  её  не  было  вообще  -  от  меня  снова  ждали,  что  я  буду  со  всем  этим  справляться  сама.

Однажды  я  узнала  то,  что  полностью  перевернуло  весь  мой  мир.  Это  было  то,  при  каких  обстоятельствах  я появилась.  Раньше  я  уже  что-то  об  это  знала.  Но  это  было  так  неприятно  и  пугающе,  что  я  старалась  об  этом  не  думать  (старалась,  но  это  всё  равно  сказывалось  на  моей  способности  общаться  с  людьми,  и  сказывалось  очень  сильно).  А  тут  меня  просто  поставили  перед  этим  фактом  и  сообщили  кучу  подробностей.  Нет,  никаких  преступлений  там  не  было.  Просто  некрасивая  семейная  история.  Но  я  ни  в  коем  случае  не  хотела,  чтобы  в  моей  биографии  было  такое.  И  ни  один  нормальный  человек  не  хотел  бы.

Эта  «семейная  история»  всегда  была  для  меня  очень  серьёзной  проблемой.  Особенно  в  сочетании  с  исчезновением  папы.  Как  раз  после  этого  я  начала  чувствовать,  что  боюсь  рассказывать  новым  знакомым  о  своей  семье,  потому  что  с  ней  ЧТО-ТО  НЕ  ТАК.  Из  чего  именно  складывается  это  НЕ  ТАК,  я  в  детстве  ещё  толком  понять  не  могла.  Но  постепенно  какая-то  информация  об  этом  до  меня  всё  же  добиралась.  И  мне  от  неё  становилось  очень  страшно  и  неприятно.  Всё  это  очень  сильно  влияли  на  моё  поведение.  Лишало  меня  сил,  заставляло  ещё  больше  уходить  в  себя.  Я  боялась  проявлять  хоть  какую-то  активность.

Самая  большая  проблема  заключалась  в  том,  что  меня  из-за  этой  «семейной  истории»  вполне  могли  начать  дискриминировать.  Особенно  при  неформальном  общении.  Но  и  в  официальных  ситуациях  тоже.  Например,  у  меня  в  свидетельстве  о  рождении  записана  неправда.  И  записана  она  туда,  разумеется,  не  мной.  А  изменить  это  очень  непросто.

Эта  «семейная  история»  не  была  бы  проблемой  только  если  бы  у  меня  были  богатые  родители  с  нужными  связями.  В  других  обстоятельствах  это  превращалось  в  очень  большую  проблему.

Больше  всего  меня  расстраивало  и  пугало  то,  что  папа  с  мамой  всегда  относились  к  этому  как  к  чему-то совсем  незначительному.  Когда  я  пыталась  об  этом  заговорить, от  меня  просто  отмахивались  («Не  обращай  внимания!»)  Меня  снова  бросили  одну  с  неразрешимой  проблемой.  С  проблемой,  которую  они  сами  же  мне  и  создали,  но  не  хотели  нести  за  это  никакой  ответственности. 

Именно  эта  «постыдная  семейная  тайна»  стала  одной  из  главных  причин  того,  что  я  оказалась  накрепко  привязана  к  своей  семье.  Я  боялась  далеко  от  неё  отойти,  могла  делать  что-то  только  вместе  с  ней.  Но  мои  родители  этого  не  замечали.  Наоборот,  они  активно  подталкивали  меня  к  «самостоятельности»,  упорно  не  желая  видеть  того,  что  они  сами  же  и  сделали  эту  «самостоятельность»  для  меня  абсолютно  невозможной.

***

31  декабря  папа  вернулся   со  мной  в  нашу  квартиру,  и  остался  с  нами  праздновать  Новый  Год.  В  этот  день  я  заметила,  что  у  него  достаточно  близкие  отношения  с  моей  бабушкой.  Мне  показалось,  что  они  все  эти  годы  действительно  могли  иногда  общаться. 

Через  несколько  дней  мы  с  папой  поехали  на  выставку.  И  там  случилось  кое-что  очень  важное.  Выяснилось,  что  у  папы  есть  ещё  двое  детей,  старших.  Сын  и  дочь.  Сыну  было  20  лет,  а  дочери  17.

Всем  этим  я  тоже  была  глубоко  шокирована.  Раньше  я  ничего  о  них  не  знала.  Я  вообще  думала,  что  я  папина  единственная  дочь!

Я  никак  не  могла  переварить   эту  информацию,  она  не  укладывалась  у  меня  в  голове.  Оказывается,  у  меня  есть  старшие  брат  и  сестра,  а  я  об  этом  узнаю  только  сейчас,  когда  мне  уже  почти  16  лет!

Кстати,  я  даже  фамилию  папы  узнала  только  накануне  его  возвращения,  в  1998  году!  (У  меня  была  мамина  фамилия). 

С  братом  и  сестрой  никакого  общения  у  меня  в  итоге  не  получилось,  хотя  мы  виделись  несколько  раз.  Наши  родители  создали  такую  неловкую  ситуацию,  что  мы  просто  не  могли  нормально  общаться.

Я  тогда  не  сразу  осознала  всю  дикость  сложившейся  ситуации  (причём  сложившейся  уже  давно).  Вот  что  оказывается.  У  папы  есть  «настоящие»  дети,  которых  он  не  бросал.  И  есть  какая-то  ненужная  младшая  дочь,  которую  можно  бросить.

Было  и  ещё  кое-что  важное.  Папины  родители.  Мои  бабушка  и  дедушка.  Я  вообще  не  помнила,  чтобы  мы  с  ними  когда-нибудь  виделись.  При  этом  с  папиными  старшими  детьми  они  как  раз  общались,  и  очень  даже  активно.  Как  же  так  получилось?  У  них  тоже  есть  «настоящие»  внуки,  с  которыми  они  с  удовольствием  общаются,  и  какая-то  ненужная  младшая  внучка,  которую  они  вообще  видеть  не  хотят?  Или  не  очень  хотят,  во  всяком  случае.  Хотя  особой  разницы  я  не  вижу.  Итог  всё  равно  один  -  бабушка  с  дедушкой  со  мной  не  общаются.  Вообще.  Совсем.  Никак. 

И  вот  тогда  от  меня  ожидалось,  что  я  ко  всему  этому  должна  относиться  с  пониманием!  Всё  прощать,  входить  в  положение  и  не  предъявлять  никаких  претензий.  «Просто  так  получилось».

Позже  я  напишу  об  этом  более  подробно.  Сейчас  не  могу,  не  получается.  Слишком  это  больно  и  трудно.  Хочу  только  сказать  здесь,  что  много  лет  спустя  вся  эта  история  получила  продолжение.  Причём  настолько  удивительное,  что  изначально  что-то  подобное  даже  представить  было  невозможно. 

***

В  мой  день  рождения  мы  наконец-то  поехали  за  видеомагнитофоном.  С  нами  поехала  Света.  Мы  купили  видеомагнитофон  и  две  кассеты  -  «Титаник»  и  «Пятый  элемент».  Папа  меня  похвалил  и  сказал,  что  у  меня  хороший  вкус.

Потом  мы  поехали  к  нам  домой.  Папа  помог  подключить  видеомагнитофон  к  телевизору.  Кажется,  Света  ушла  к  себе.  День  рождения  мы  планировали  отмечать  завтра.

Ещё  я  помню,  как  папа  сказал,  что  Света  ему  очень  понравилась.  Что  у  меня  хорошая  подруга.

А  потом  случилась  неприятность.  У  нас  из-за  чего-то  случился  скандал.  И  папа  накричал  на  меня.  Потом  он  ушёл,  и  мы  не  виделись  до  августа.

На  меня  опять  свалилась  какая-то  тяжёлая  глыба.  Из-за  под  неё  надо  было  как-то  опять  выбиться  и  как-то  жить  дальше.  Как  именно,  я  не  знала.

***

На  следующий  день  мы  отметили  мой  день  рождения  вместе  со  Светой.  Именно  тогда  она  мне  сказала  о  том,  как  ей  жаль,  что  мы  больше  не  учимся  вместе.  Мы  смотрели  один  из  фильмов,  «Пятый  элемент». 

Я  как  будто  бы  снова  возвращалась  в  свой  привычный  мир.  К  нам  по-прежнему  приезжал  дядя  Серёжа,  иногда  мы  виделись  со  Светой.  Я  ждала  получения  документов  на  своё  новое  имя.

Видеомагнитофон  стал  для  нас  обычной  вещью.  Мама  приносила  кассеты  от  знакомых,  иногда  мы  сами  их  покупали  и  тоже  давали  кому-то  на  время.  Ещё  записывали  что-то  с  телевизора  и  потом  пересматривали.

Я  пыталась  создавать  новый  образ.  С  конца  прошлого  лета  я  купила  себе  несколько  чёрных  вещей.  Раньше  я  их,  наоборот,  избегала,  стремилась  носить  что-то  яркое  и  светлое.  Сочетание  чёрных  волос  и  чёрной  одежды  мне  не  нравилось,  оно  казалось  не  только  мрачным,  но  и  скучным.  Теперь  же  оно  стало  мне  очень  нравиться.  Оно  ассоциировалось  с  какой-то  силой,  которая  должна  была  меня  защитить.  Правда,  купить  чёрную  куртку  возможности  не  было.   

Оформления  документов  мне  пришлось  ждать  очень  долго.  Паспорт  с  новым  именем  я  получила  только  в  мае.  Тогда  же  мы  решили,  что  осенью  я  пойду  в  экстернат  (два  класса  за  один  год).  Нам  это  посоветовала  мамина  подруга.   

Меня  стало  очень  сильно  беспокоить  то,  что  у  меня  так  мало  общения  с  ровесниками.  Наши  отношения  со  Светой  тоже  были  из  мира  дружбы  семьями.  Я  сама  не  умела  находить  себе  друзей. 

Основной  причиной  здесь  было  то,  что  я  очень  не  хотела  рассказывать  о  своей  семье  новым  знакомым.  Боялась  столкнуться  с  бестактностью  и  неуважением  (а  от  ровесников  этого  вполне  можно  было  ожидать).  И  поэтому  мне  было  удобно  общаться  только  с  теми  людьми,  которые  уже  каким-то  образом  связаны  с  моей  семьёй.  Этих  людей  я  воспринимала  как  «безопасных». С  этим  же  было  связано  и  то,  что  я  не  могла  подружиться  ни  с  кем  из  одноклассниц,  кроме  Светы.  Всё-таки  она  была  моей  соседкой,  наши  семьи  активно  общались  между  собой.  Она  принадлежала  к  кругу  «безопасных»  людей.  А  все  остальные  мои  одноклассницы  к  нему  не  принадлежали.  Поэтому  я  не  могла  с  ними  сближаться.   

Но  в  последнее  время  тут  на  первый  план  стали  выходить  именно  материальные  проблемы.  У  моих  благополучных  ровесников  друзья  чаще  всего  появлялись  легко.  Их  общение  строилось  вокруг  вещей,  которые  оплачивали  родители.  Мне  очень  хотелось  проникнуть  в  их  мир,  чтобы  они  приняли  меня  и  считали  своей.  И  не  просто  хотелось,  это  было  для  меня  жизненно  важно.  И  в  этом  я  тоже  могла  рассчитывать  только  на  папу.


***

25  июня  мы  с  мамой  поехали  на  вещевой  рынок.  Был  жаркий  солнечный  день.  Домой  мы  возвращались  на  маршрутке,  мы  тогда  часто  на  них  ездили.  И  маршрутка  попала  в  аварию.  При  этом  я  пострадала  сильнее,  чем  мама.  Я  провела  5  дней  в  больнице,  а  мама  сразу  же  поехала  домой. 

После  этого  я  стала  бояться  ездить  в  транспорте.  Хотя  на  маршрутках  мы  больше  не  ездили.

В  августе  мы  с  мамой  поехали  в  психологический  центр,  который  теперь  находился  по  другому  адресу.  И  там  были  те  же  самые  психологи,  Стелла  и  Николай  Гаврилович  (я  именно  так  и  запомнила  их  имена). 

Я  поговорила  с  Николаем  Гавриловичем.  Рассказала  ему  о  том,  что  боюсь  теперь  ездить  в  транспорте.  Он  мне  ответил,  что  аварии  всё-таки  бывают  редко,  и  поэтому  нет  серьёзных  оснований  для  того,  чтобы  бояться  повторения.  Особенно  если  больше  не  ездить  на  маршрутках,  только  на  больших  автобусах.  Меня  это  высказывание  на  самом  деле  немного  успокоило  тогда.  Хотя  я  всё  равно  продолжала  бояться  ездить  в  транспорте.

Оказалось,  что  мы  ездили  туда  в  последний  раз.  С  этими  людьми  мы  больше  не  общались.  Позже  мама  рассказывала,  что  Стелла  очень  советовала  ей  купить  для  меня  компьютер  («я  понимаю,  что  это  дорого,  но  всё  же  очень  важно»).  Но  мама  тогда  действительно  не  могла  купить  мне  компьютер.  Рассчитывать  в  этом  я  могла  только  на  папу.

Вообще  надо  сказать,  что  от  этих  поездок  в  психологический  центр  большой  пользы  не  было.  В  основном   она  заключалась  в  том,  что  там  можно  было  получить  справку  для  перевода  на  домашнее  обучение. 

Хоть  это  и  был  центр  помощи  подросткам,  нормально  помогать  подросткам  там  не  умели.  И  не  умели  даже  нормально  разговаривать  с  подростками.  Эти  психологи  явно  не  понимали,  как  себя  вести  и  учились  на  ходу  (при  этом  брали  деньги  за  свои  услуги).  Иногда  я  там  слышала  что-то  поддерживающее.  Но  часто  со  мной  говорили  неуважительно  (особенно  Стелла),  а  иногда  бывало  и  что-то  совершенно  возмутительное.  Стелла  меня  как  будто  бы  провоцировала.    

Например,  она  знала,  что  я  терпеть  не  могу,  когда  меня  называют  Катей.  Но  она  всё  равно  меня  упорно  так  называла.  Причём  чаще  всего  она  меня  называла  даже  не  Катей,  а  Катериной  -  этот  вариант  имени  раздражал  меня  больше  всего.  Я  просто  ненавидела,  когда  меня  так  называют.  Однажды  я  не  выдержала  и  убежала  на  улицу  от  этих  Катерин  (это  было  летом  1996  года,  центр  занимал  небольшое  помещение  на  первом  этаже  здания).  Я  стояла  на  крыльце  и  чувствовала  себя  ужасно.   Очень  сильно  злилась.  Мама  и  Стелла  вышли  за  мной  и  стали  говорить  что-то  странное.  Про  то,  что  нельзя  так  на  всё  бурно  реагировать  и  ещё  что-то  про  то,  как  же  я  дальше  жить  буду  («Нельзя  же  вечно  от  всего  убегать!»)  Мне  это  показалось  диким.   

Вообще  в  то  время  я  уже  не  могла  выносить,  когда  меня  называют  Катей.  Уже  рефлекторно  отвечала  на  это:  «Я  не  Катя!»  Чаще  всего  с  возмущением.  Это  было  в  том  случае,  если  меня  так  называли  люди,  которые  отлично  знали  о  моём  желании  изменить  имя.  Стелла  это,  разумеется,  тоже  знала.  Меня  ужасно  возмущало  такое  поведение  взрослых.  А  для  психолога  это  было  ещё  и  крайне  непрофессионально.  Провоцировать  подростка,  имеющего  психологические  проблемы,  и  потом  удивляться  бурной  реакции?!  Но  с  мамой  Стелла,  разумеется,  говорила  вежливо.  Так  что  я  не  понимаю, что  это  было.  После  того  случая  эти  Катерины  всё  же  прекратились.  Но  бывало  и  что-то  другое.   

Николай  Гаврилович  говорил  со  мной  гораздо  более  вежливо.  И  даже  обращался  на  вы.  Но  наши  разговоры  мне  обычно  не  помогали.  Наоборот,  часто  они  меня  удручали.  Это  были  попытки  «развеять  иллюзии»  и  приучить  меня  к  мысли  о  том,  что  «впереди  тяжёлая  взрослая  жизнь,  и  с  этим  ничего  не  поделаешь».  Но  я  понимала,  что  поделать  с  этим  как  раз  что-то  можно.  Иногда  я  у  психолога  слышала  прямо  то  же  самое,  что  и  дома.  Например,  соображения  насчёт  писательской  карьеры  (о  том,  что  «нельзя  быть  только  писательницей,  надо  работать  где-нибудь  ещё»).  Меня  такие  разговоры  всегда  приводили  в  ужас.  К  тому  же  я  хорошо  знала,  что  это  неправда.  Есть  писатели,  которые  зарабатывают  на  жизнь  именно  своим  литературным  творчеством.  А  некоторые  ещё  и  очень  много  зарабатывают.  Вообще  можно  разбогатеть,  написав  всего  одну  книгу  (например,  такую  как  «Алхимик»  Пауло  Коэльо).      

Известно,  что  унижение  -  это  самый  большой  стресс.  А  я  как  раз  постоянно  чувствовала  себя  оскорблённой  и  униженной.  Даже  ещё  до  истории  с  гуманитарным  классом.  Меня  раздражало  то,  что  я  вынуждена  жить  в  бедности.  То,  что  меня  называют  Катей.  Ещё  и  папа  куда-то  пропал,  но  со  мной  об  этом  не  говорят,  как  будто  бы  так  и  надо.  А  мне  надо  было  не  только  самой  это  как-то  пережить,  мне  нужно  было  ещё  и  как-то  объяснять  это  своим  знакомым.  Придумывать,  что  рассказывать  о  своей  семье.  Эту  проблему  взвалили  на  меня  даже  не  в  подростковом  возрасте,  а  гораздо  раньше.  Иногда  я  врала,  что  дядя  Серёжа  -  это  и  есть  мой  папа,  чтобы  избежать  лишних  разговоров.   И  не  только  для  этого,  мне  хотелось  представить,  что  он  на  самом  деле  мой  папа.  Что  у  меня  вообще  есть  папа.

Привыкать  к  унижениям  я,  разумеется,  не  собиралась.  Мне  всё  это  казалась  дикостью.  Я  изо  всех  сил  пыталась  сопротивляться.  Но  поскольку  сил  у  меня  было  очень  мало,  сопротивление  всегда  сводилось  к  тому,  что  я  просто  пряталась  в  своей  комнате  и  отказывалась  проявлять  активность.      

Тогда  летом  я  тоже  чувствовала  себя  крайне  униженной  из-за  аварии.  Из-за  неё  я  пережила  очень  много  неприятного,  а  нам  заплатили  какую-то  мизерную  компенсацию.  Оказалось,  что  у  них  все  пассажиры  застрахованы.  Но  компенсация  на  самом  деле  была  мизерной  (меньше  того,  что  нам  пришлось  потратить  на  лечение).  У  меня  было  большое  желание  подать  в  суд  на  компанию  «Автолайн»,  которой  принадлежала  маршрутка.  Но  мы  всё  же  не  стали  этим  заниматься,  как-то  не  получилось.

Вообще  надо  сказать,  что  я  в  жизни  как  минимум  несколько  раз  была  жертвой  безнаказанных  преступлений.  И  меня  как  будто  бы  пытались  приучить  к  тому,  что  к  таким  вещам  надо  относиться  как  к  стихийному  бедствию.  Покорно  смириться  с  ущербом  и  не  пытаться  восстановить  справедливость,  а  просто  идти  и  продолжать  справляться  с  жизнью  как  ни  в  чём  не  бывало. 

Пытались,  но  не  смогли,  я  это  не  приняла.  Да  и  как  вообще  можно  такое  принять?  Никакая  психика  этого  не  выдержит.  Не  говоря  уже  о  том,  что  справляться  с  жизнью  после  всех  этих  ужасных  событий  я  как  раз  и  не  могла.  Они  у  меня  отняли  все  силы.  Полностью.  Но  моя  семья  упорно  отказывалась  видеть  это.

***

Папа  внезапно  появился  в  августе.  Я  даже  не  помню,  извинился  ли  он  за  то,  что  накричал  на  меня  в  мой  день  рождения.  Помню  только,  что  он  заговорил  так,  как  будто  бы  не  произошло  ничего  страшного  -  «как-то  у  нас  в  прошлый  раз  нехорошо  всё  получилось».  И  пригласил  меня  на  выставку.  Он  хотел  познакомить  меня  с  братом  и  сестрой,  они  тоже  должны  были  туда  приехать. 

В  тот  день  папа  приехал  за  мной  к  нам.  С  братом  и  сестрой  мы  встретились  в  метро  и  вместе  поехали  на  выставку.  Оказалось,  что  это  выставка  машин.  Я  даже  не  помню,  где  она  проходила.

Помню,  когда  мы  встретились  в  метро,  папа  меня  представил,  назвав  моё  новое  имя.  Брат  на  это  ответил:

-…или  просто  Катя.

Папа  ему  сказал,  что  называть  меня  Катей  не  стоит.  Тем  более,  что  я  уже  и  официально  имя  поменяла.

После  выставки  мы  поехали  в  Макдональдс.  Оказалось,  что  мой  брат  когда-то  даже  там  работал,  правда,  недолго. 

Мы  с  сестрой  поднялись  на  второй  этаж  и  заняли  стол  -  тот  самый,  который  мы  Светой  считали  «своим».  И  немного  поговорили,  пока  папа  с  братом  были  на  первом   этаже.  Сестра  мне  показалась  очень  приятной  в  общении,  искренней  и  доброй.  Мы  с  ней  говорили  так  же,  как  и  с  другими  девочками.  Никаких  сложных  тем  мы  не  касались.  Говорили  о  музыке  и  о  том,  какие  мальчики  нам  нравятся.

Но  над  нами  всё  время  висела  атмосфера  ужасной  неловкости.  Как  большая  грозовая  туча.  Не  мы  создали  эту  тучу,  но  висела  она  именно  над  нами.

***

Когда  в  нашу  жизнь  только  начал  входить  капитализм,  у  меня  появилась  мечта  -  о  том,  чтобы  у  нас  было  своё  собственное,  семейное,  дело,  в  котором  я  тоже  смогу  работать  с  самых  ранних  лет.  Я  мечтала  работать  вместе  с  близкими  людьми,  в  максимально  комфортной  обстановке. 

На  самом  деле  это  была  даже  не  мечта.  Это  была  насущная  потребность,  единственная  возможность  защититься  от  ужасов  дикого  капитализма.  Кто  меня  может  от  них  защитить,  если  не  моя  семья?  А  уж  мне  с  моими  особенностями  такая  защита  просто  необходима.  Иначе  я  вообще  ничего  не  смогу.   

Но  я  тогда  ещё  не  могла  всё  это  чётко  сформулировать,  а  просто  чувствовала  -  мне  жизненно  необходимо  быть  любимой  и  нужной.  Нужной  не  как  рабочая  сила,  а  как  близкий  человек.  Мне  нужно,  чтобы  моя  семья  меня  любила  и  заботилась  обо  мне.  Чтобы  она  защитила  меня.

И  тут  выяснилось,  что  у  папы  есть  своё  дело!  Именно  тогда,  когда  мы  снова  встретились.  Я  тогда  не  просто  этому  обрадовалась.  На  время  -  очень  ненадолго  -  я  смогла  нормально  дышать.  А  потом  оказалось,  что  мне  там  нет  места. 

Где-то  в  начале  осени  я  первый  раз  оказалась  в  офисе  у  папы,  позже  я  часто  туда  приезжала.  Находился  офис  в  центре  города,  это  была  фирма  при  одной  очень  крупной  газете.  Я  помню,  что  они  торговали  книгами  и  видеокассетами.  Кажется,  там  даже  было  издательство.  Но  вот  этого  я  уже  точно  не  помню  (знаю  только,  что  издательство  с  таким  же  названием  существует  до  сих  пор).    

Вообще  вся  эта  ситуация  вокруг  папиного  собственного  дела  оказалась  очень  странной.  Я  привыкла  считать,  что  драмы  обычно  разыгрываются  из-за  нежелания  детей  работать  в  семейном  деле.  Весь  мой  предыдущий  опыт,  все  знания  о  жизни  говорили  о  том,  что  родители  как  раз  стремятся  устроить  детей  к  себе,  создать  семейное  дело.  Я  же  оказалась  в  совершенно  другой  реальности.   

Я  тогда  по-настоящему  хотела  работать.  Эта  бедность  меня  совершенно  измучила.  Мне  хотелось  хоть  что-то  сделать  для  того,  чтобы  улучшить  своё  материальное  положение.  (Правда,  я  даже  не  думала  о  том,  смогу  ли  я  совмещать  работу  с  учёбой.  Я  просто  была  в  отчаянии).  Но  в  любом  случае  работать  я  могла  бы  только  в  семейном  деле,  с  близкими  людьми.  И  я  очень  сильно  боялась  за  своё  будущее.  Мне  хотелось,  чтобы  папа  это  как  можно  скорее  понял  и  поддержал  меня.  Хотя  бы  пообещал  поддержку. 

Но  он  практически  сразу  дал  мне  понять,  что  я  ему  здесь  не  нужна,  потому  что  я  ничего  не  умею.  И  не  предлагал  меня  научить  чему-то  тому,  с  чем  я  могла  бы  справиться.  И  ещё  у  меня  сложилось  такое  впечатление,  что  он  сам  не  очень-то  увлечён  своей  работой.   

Кстати,  тогда  уже  появились  некоторые  нехорошие  звоночки  (в  добавление  к  тем,  которые  уже  были).  С  одной  стороны,  папа  часто  говорил,  что  до  18  лет  устроиться  на  нормальную  работу  очень  трудно,  почти  невозможно.  И  поэтому  сейчас  надо  просто  учиться.  С  другой  стороны,  он  периодически  начинал  говорить  о  том,  что  «вы,  молодые,  ничего  не  умеете,  поэтому  вы  в  принципе  никому  не  нужны,  и  вас  очень  не  хотят  брать  на  работу».  Вот  просто  факт  констатировал.  И  не  разу  не  говорил,  что  хочет  мне  помочь,  защитить  меня  от  этой  ужасной  несправедливости.

Я  видела,  что  такая  проблема  есть  («молодых  не  хотят  брать  на  работу,  потому  что  они  ничего  не  умеют»).  И  видела,  как  она  решается  в  нормальных  семьях.  Там  задействуют  все  свои  связи  для  того,  чтобы  устроить  ребёнка  на  работу.  Причём  на  работу  получше.  И  это  совершенно  естественно  -  это  же  свой  родной  ребёнок,  надо  же  ему  помочь,  оградить  от  мучений,  страданий,  унижений  и  опасностей.  Особенно  если  это  девочка.  А  уж  если  у  семьи  есть  своё  дело,  то  в  первую  очередь  стараются  устроить  ребёнка  именно  туда.  И  только  если  совсем  уж  невозможно,  ищут  какие-то  другие  варианты.  И  ещё  в  нормальных  семьях  ребёнка  хотя  бы  видят.  Видят,  какие  у  него  особенности,  что  он  может,  а  что  -  точно  нет.

В  самом  начале  осени  папа  действительно  предложил  мне  работать…  рекламным  агентом  для  той  самой  крупной  газеты!  Эта  работа  мне  абсолютно  не  подходила.  Я  не  только  была  абсолютно  некоммуникабельной,  но  и  ужасно  боялась  говорить  по  телефону  с  незнакомыми  людьми.  Сильно  нервничала,  когда  звонила  куда-то  по  делам.  Что-то  продавать  по  телефону  я  тем  более  не  могла.  Кроме  того,  я  боялась  ездить  по  городу  одна,  без  сопровождения,  и  этот  страх  был  обусловлен  объективными  причинами.  Я  тогда  так  и  не  смогла  приступить  к  этой  работе,  только  переживала  из-за  этого.   

Мне  нужна  была  работа,  не  связанная  с  общением  и  разъездами.  Я  очень  хотела,  чтобы  мы  с  папой  вместе  подумали,  как  решить  этот  вопрос.  Но  я  не  знала,  какими  словами  ему  это  объяснить.

Фактически  единственное  занятие,  которое  мне  тогда  подходило  -  это  что-то  вроде  набора  текстов  на  дому.  Только  для  неё  как  раз  и  нужен  был  компьютер,  а  саму  работу  для  меня  должны  были  найти  родители.  Но  папа  с  его  связями  в  издательском  мире  вполне  мог  бы  найти  что-то  подобное.  Ну  в  самом  деле  -  кто-то  же  на  такие  работы  устраивался?  Устраивался.  Значит,  можно  было  найти  что-то  подобное.  Причём  именно  в  той  среде,  с  которой  и  была  связана  папина  работа. 

И  дело  было  не  только  в  работе.  Мне  очень  хотелось  иметь  опору.  А  я  не  чувствовала,  что  она  у  меня  есть.  У  меня  её  и  правда  не  было.  Эта  мысль  о  том,  что  у  меня  нет  семьи,  на  которую  можно  полностью  опереться,  приводила  меня  в  такой  ужас,  что  я  не  могла  дышать.  Не  говоря  уже  о  том,  чтобы  делать  что-то.

При  этом  я  постоянно  видела  то,  как  необходимое  мне  получают  другие.  Вокруг  было  множество  благополучных  семей,  где  родители  чётко  понимали,  что  это  они  должны  обеспечить  будущее  своих  детей.  Сделать  всё  возможное,  чтобы  их  дети  ни  в  чём  не  нуждались. 

А  я  нуждалась.  Очень  сильно  нуждалась.  В  опоре.  И  у  меня  была  семья.  Мне  нужно  было,  чтобы  она  меня  услышала  и  увидела.  То,  что  я  ребёнок,  испуганный  и  травмированный.  Я  не  могу  думать  о  том,  что  родителям  тоже  трудно.  Мне-то  в  любом  случае  намного  труднее.  И  уж  тем  более  я  не  могу  слышать  страшные  разговоры  о  том,  что  «моё  будущее  зависит  только  от  меня,  я  сама  должна  о  нём  позаботиться,  за  меня  этого  никто  не  сделает».  Страшнее  таких  разговоров  не  было  ничего.  К  тому  же  я  прекрасно  видела,  что  это  неправда.  Именно  родители  в  нормальных  семьях  заботятся  о  будущем  своих  детей.  И  как  раз  эти  дети  потом  естественным  образом  становятся  самостоятельными.  Потом  становятся.  А  я  не  видела,  что  у  папы  вообще  есть  такая  цель  -  обеспечить  будущее  своих  детей.  Это  меня  пугало  больше  всего. 

Ещё  в  детстве  я  страдала  от  отсутствия  многих  важных  вещей.  Но  всё  же  тогда  это  страдание  было  тогда  не  очень  сильным.  Потому  что  несмотря  на  своё  материальное  положение  я  всё-таки  могла  вести  относительно  нормальную  жизнь.  Могла  даже  учиться  на  пятёрки  и  заниматься  творчеством.  Дети  из  более  обеспеченных  семей  не  отказывались  со  мной  общаться  и  не  смотрели  на  меня  сверху  вниз.  Хотя  некоторые  всё  же  смотрели,  как  я  уже  позже  поняла.  Но  в  моём  окружении  ещё  было  достаточно  нормальных  людей,  которые  так  себя  не  вели.

Теперь  же  это  материальное  неблагополучие  стало  уже  напрямую  угрожать  моему  будущему.  А  ведь  мне  и  так  было  очень  трудно.  Даже  если  бы  я  жила  в  лучших  условиях,  проблемы  с  социализацией  у  меня  бы  всё  равно  были  (одна  только  наша  «семейная  история»  чего  стоит).  Но  материальное  неблагополучие  делало  нормальную  социализацию  для  меня  просто  невозможной.  Учёба,  общение  -  всё  становилось  запредельно  трудным,  превращалось  в  огромную  проблему.

Я  прекрасно  видела,  что  ровесники  в  первую  очередь  оценивают  то,  из  какой  я  семьи  и  что  у  меня  есть.  И  на  основании  этого  решают,  стоит  ли  со  мной  общаться  и  как  именно  общаться.  Подросток  не  существует  отдельно  от  своей  семьи. 

Ещё  в  8  классе  я  заметила,  что  успеваемость  сильно  зависит  от  материального  положения.  Почти  все  мои  знакомые  отличницы  жили  лучше  меня.  То,  что  я  до  7 класса  училась  на  пятёрки,  было  скорее  аномалией.  Просто  как-то  так  получилось,  что  в  моей  жизни  было  достаточно  комфорта.  Да  и  времена  были  несколько  другие,  я  могла  жить  в  уютном  мире  дружбы  семьями.  Теперь  же  он  начал  распадаться.  А  за  его  пределами  было  вот  это  -  холодные  оценивающие  глаза,  которые  на  меня  смотрят  с  презрением.  И  даже  хуже  того -  этот  круг  начал  распадаться  именно  из-за  того,  что  холодные  оценивающие  глаза  начали  появляться  уже  в  нём  самом.  То  есть  перестал  соблюдаться  принцип  «своим  надо  помогать  и  относиться  снисходительно  к  их  странностям,  проблемам  и  неудачам»  (стала  набирать  обороты  та  самая  атомизация  общества). 

Правда,  осенью  он  3  раза  давал  мне  небольшие  суммы  денег  (всего  получалось  около  200  долларов).  Конечно,  исправить  моё  положение  это  не  могло.  Для  того,  чтобы  оно  заметно  улучшилось,  требовалось   раз  в  10  больше.  А  то  и   в  20.  Но  у  меня  хотя  бы  появилась  надежда,  что  теперь  папа  будет  регулярно  давать  мне  деньги,  и  всё  может  постепенно  улучшиться.  Хотя  бы  постепенно.  Но  было  это  только  осенью.  Позже  он  вообще  перестал  тратить  на  меня  что-либо.  Опять  перестал.

Причём  я  тогда  ещё  даже  не  думала  о  том,  чтобы  начать  открыто  что-то  требовать.  Только  продолжала  надеяться  на  то,  что  всё  как-то  постепенно  изменится  к  лучшему.

Был  ещё  один  момент,  связанный  с  папиной  фирмой  (и  я  даже  не  знаю  толком,  как  это  написать).  Помню,  как  бабушка  в  одном  из  разговоров  сказала,  что  папа,  скорее  всего,  открыл  фирму  благодаря  своим  семейным  связям.  Правда,  мы  этот  вопрос  так  и  не  прояснили.  Но  это  тоже  было  важно.  Если  уж  фирма  открыта  благодаря  семейным  связям,  то  это  уж  точно  не  папина  личная,  а  наша  общая  семейная  собственность.

Само  существование  папиной  фирмы  было  для  меня  тогда  единственным  лучиком  надежды.  Надежды  на  нормальную  жизнь  в  ближайшем  будущем.  У  некоторых  наших  знакомых  тоже  были  собственные  фирмы.  Только  жили  они  гораздо  лучше  нас.  Их  дети  как  раз  ни  в  чём  не  нуждались.  И  я  не  понимала,  почему  мы  не  можем  так  жить.

Больше  всего  я  мечтала  услышать  от  папы,  что  он  хочет  быть  для  меня  опорой.  Что  он  понимает,  как  мне  трудно  и  страшно.  И  сделает  всё  для  того,  чтобы  я  была  в  безопасности  и  ни  в  чём  не  нуждалась.

***

13  сентября  я  пошла  в  экстернат.  Это  был  экстернат  с  лекциями.  Обычно  у  нас  было  по  2  урока  в  день.  Мы  занимались  во  вторую  смену,  где-то  в  середине  дня,  ближе  к  вечеру.

Достаточно  быстро  я  поняла,  что  не  смогу  ни  с  кем  здесь  подружиться.  К  счастью,  никакой  травли  в  экстернате  тоже  быть  не  могло,  атмосфера  была  деловая.

Именно  тогда  стали  очень  хорошо  заметны  некоторые  вещи,  на  которые  я  раньше  старалась  не  обращать  внимания.  Или  надеялась,  что  этого  не  будет,  но  оказалось,  что  это  всё-таки  есть. 

Во-первых,  я  поняла,  что  мой  грубый  образ  действительно  делает  меня  непривлекательной  именно  для  тех  людей,  которым  я  хотела  бы  нравиться. 
Снять  броню  перед  входом  в  помещение  было  невозможно.  Она  состояла  из  причёски,  одежды,  манеры  держаться,  которую  нельзя  было  просто  так  взять  и  изменить  в  одно  мгновение.  А  ведь  эта  броня  всё  же  частично  защищала  меня  от  приставаний  на  улице  и  в  транспорте. 

Во-вторых,  я  стала  обращать  всё  больше  внимания  на  то,  что  мои  благополучные  ровесники  меня  избегают.  Или  у  меня  просто  нет  возможности  с  ними  общаться.  Они  жили  в  каком-то  своём  мире,  я  была  «не  их  круга».  Благополучие  на  этот  раз  должно  было  состоять  из  материального  положения  и  успеваемости,  которая  тоже  очень  сильно  зависела  от  жизненных  обстоятельств,  от  родительской  семьи.

В  экстернате  мне  было  крайне  неуютно.  И  ещё  я  боялась  ехать  домой  на  автобусе.  Только  теперь  по  двум  причинам  -  из-за  возможных  приставаний  и  страха  перед  поездками  в  транспорте.  Теоретически  я  понимала,  что  обычные  автобусы  достаточно  безопасны,  они  крайне  редко  попадают  в  аварии.  Но  страх  у  меня  всё  равно  был,  я  не  могла  от  него  избавиться.  А  экстернат  ещё  и  располагался  недалеко  от  места  нашей  аварии.  И  ехать  домой  мне  нужно  было  ранним  вечером  -  как  раз  в  то  время,  когда  на  меня  в  прошлом  году  напали  на  улице.

К  концу  первой  недели  выяснилось  и  ещё  кое-что  неприятное.  У  нас  была  самостоятельная  работа  по  алгебре.  Для  того,  чтобы  проверить  наши  знания,  как  нам  сказали.  И  я  не  смогла  её  решить.  Раньше  мне  такие  задания  давались  относительно  легко,  а  тут  я  вообще  ничего  не  смогла  сделать.  Причина  была  банальной  -  за  год  я  всё  забыла.  Я  была  в  шоке.  И  даже  расплакалась  прямо  там,  на  уроке,  чем  вызывала  удивление  соседки  по  парте.  Мне  было  очень  неловко. 

После  урока  я  рассказала  учительнице  о  том,  что  летом  попала  в  аварию,  и  у  меня  было  сотрясение  мозга.  Но  про  то,  что  я  всё  забыла,  я  рассказать  не  решилась.  И  ведь  мне  никто  не  сказал  «занимайся,  повторяй  программу,  иначе  всё  забудешь».  Сама  я,  естественно,  не  догадалась.  Раньше  я  ни  разу  не  пропускала  целый  год  в  школе.

Кстати,  я  тогда  и  правда  очень  мало  внимания  обращала  на  тот  факт,  что  в  экстернат  я  пошла  всего  через  2,5  месяца  после  сотрясения  мозга.  А  ведь  тоже  могло  быть  причиной  этих  новых  проблем  с  учёбой.

Но  всё  же  я  понимала,  что  именно  мне  мешает  больше  всего.  Я  хорошо  помню  все  эти  ощущения.  Раньше  они  у  меня  тоже  бывали,  но  здесь  они  обострились  уже  до  предела.  Мне  было  очень  трудно  заставить  себя  выйти  на  улицу  и  куда-то  поехать.  Я  каждый  раз  очень  долго  собиралась  с  силами.  Бывало  и  такое,  что  я  из-за  этого  опаздывала.  Я  совершенно  чётко  понимала,  что  боюсь  одна  выходить  на  улицу  и  куда-то  ездить.  Особенно  боюсь  одна  возвращаться  домой,  даже  если  ещё  не  очень  поздно.  На  занятиях  в  экстернате  я  думала  только  о  том,  что  после  них  мне  предстоит  ещё  ехать  домой  на  автобусе,  а  потом  входить  в  подъезд.  Одной.  Разумеется,  ни  о  какой  покупке  мобильного  телефона  для  меня  и  речи  не  было  (это  же  безумно  дорого,  мы  не  можем  себе  этого  позволить!)   

В  пятницу,  17  сентября,  я  впервые  начала  думать  о  том,  чтобы  уйти  отсюда.  Я  видела,  что  учиться  просто  не  могу.  Но  выбора  не  было,  я  понимала,  что  уходить  нельзя,  надо  попытаться.  И  на  следующей  неделе  я  снова  поехала  на  занятия.  Но  чем  дальше,  тем  больше  я  понимала,  что  не  справляюсь. 

Когда  я  была  на  домашнем  обучении,  всё  было  совершенно  по-другому.  Все  учителя  шли  навстречу,  входили  в  моё  положение.  К  тому  же  на  занятия  мы  чаще  всего  приходили  вместе  с  мамой.  А  здесь  я  снова  очутилась  в  какой-то  холодной  разреженной  атмосфере,  похожей  на  ту,  что  была  у  нас  в  гуманитарном  классе.  Только  теперь  мне  было  ещё  тяжелее.

Но  всё-таки  осенью  у  меня  ещё  было  ощущение,  что  я  смогу  справиться  с  учёбой.  Хоть  как-то,  но  смогу.  Я  читала  учебники  и  книги  по  программе.  Отдельные  задания  на  уроках  мне  всё  же  удавалось  выполнить.  В  августе  мне  купили  несколько  толстых  книг  -  «решебников».  Я  на  них  смотрела,  они  мне  казались  такими  внушительными…  И  было  какое-то  почти  магическое,  иррациональное  чувство,  что  вот  эти  книги  должны  мне  помочь.  Раз  они  есть,  их  купили  для  меня,  значит,  всё  получится.  Важно  было  именно  то,  что  их  купили  для  меня,  а  не  я  сама  это  сделала.  Когда  моя  семья  мне  помогает,  когда  от  меня  не  требуют  никакой  «самостоятельности»,  я  хоть  что-то  могу  сделать.  Но  одних  только  «решебников»  оказалось  недостаточно…  Они  никак  не  могли  перевесить  весь  остальной  ужас.  Включая  страшные  разговоры  о  «самостоятельности».

Однажды  папа  предложил  мне  помочь  с  математикой  (было  это  где-то  в  конце  сентября).  Я  приехала  к  нему  домой,  мы  вместе  пытались  сделать  задание.  Но  получилось  у  нас  плохо.  Понимать  математику  лучше  я  не  стала. 

А  вот  бывать  дома  у  папы  мне  всегда  нравилось.  В  квартире  у  него  тогда  был  ремонт.  Но  даже  в  состоянии  ремонта  она  выглядела  лучше,  чем  та,  в  которой  жили  мы  с  мамой  и  бабушкой.  Здесь  всё  был  новым.  Мне  очень  хотелось  жить  в  похожей  квартире.  И  даже  было  какое-то  особенное  чувство  -  ремонт,  обновление,  а  впереди  новое  тысячелетие.  Всё-таки  была  у  меня  надежда  на  то,  что  теперь  наконец-то  получится  оставить  всё  самое  неприятное  в  прошлом. 

Было  и  ещё  кое-что  интересное.  Несмотря  на  то,  что  в  этой  квартире  был  ремонт,  я  там  можно  было  заметить  некоторые  признаки  того,  о  чём  я  думала  ещё  во  времена  гуманитарного  класса.  У  меня  тогда  была  мечта  о  том,  как  я  приезжаю   в  гости  к  папе,  а  там  есть  всё  то,  чего  мне  не  хватает.  И  вот  теперь  я  видела,  что  по  крайней  мере  некоторые  из  этих  вещей  там  и  правда  есть. 

Не  помню,  сколько  раз  я  приезжала  в  эту  квартиру.  Но  очень  немного,  всего  несколько  раз  получилось.  Когда  я  приезжала  с  заданиями  по  математике,  папа  мне  отдал  кассетный  плеер,  почти  такой  же,  как  тот,  который  у  меня  уже  был.  И  я  стала  пользоваться  сразу  двумя,  поочерёдно.  Но  папин  оказался  более  прочным.  Я  им  продолжала  пользоваться  до  2008  года,  слушала  радио.  А  в  1999  году  у  меня  было  любимое  занятие  -  слушать  радио  в  плеере  и  при  этом  вязать.  Вот  такие  у  меня  были  развлечения  тогда.

Помню  и  ещё  один  раз  -  где-то  в  конце  осени.  Мы  тогда  говорили  о  книгах.  О  популярных  писателях  и  о  том,  как  их  раскручивают.  Но  как-то  так  получилось,  что  эта  тема  меня  особенно  сильно  интересовала  до  1998  года,  а  после  у  меня  просто  кончились  силы  из-за  всех  этих  событий.  В  1999  году  я  уже  ничего  не  писала,  кроме  дневника  в  тетрадке.  Для  настоящего  творчества  нужна  хоть  какая-то  зона  комфорта.  А  у  меня  её  уже  не  было  совсем.  Была  только  надежда  на  то,  что  она  появится.

Удивительно,  но  я  тогда  даже  не  подумала  о  том,  что  если  папина  работа  напрямую  связана  с  издательским  делом,  значит,  он  может  помочь  мне  стать  настоящей  писательницей.  Но  в  любом  случае  у  меня  тогда  не  было  ни  нормальных  возможностей  для  самообразования,  ни  каких-то  оригинальных  идей  по  поводу  того,  что  можно  написать.    

А  самой  главной  проблемой  был  тот  сильнейший  психологический  дискомфорт,  который  я  испытывала  ежедневно.  Атмосфера  у  нас  дома  была  невероятно  напряжённая.  Никогда  раньше  не  было  такого.  И  я  даже  не  могу  понять,  из-за  чего  именно  она  появилась.  Из-за  всего.   

Думаю,  что  та  самая  броня,  которую  я  носила  от  страха  за  свою  физическую  безопасность,  казалась  непривлекательной  всем.  Даже  маме.  Но  основной  причиной,  конечно  же,  были  мои  проблемы  с  учёбой.  Раньше  у  нас  ещё  не  было  такой  сложной  ситуации,  я  хоть  как-то  справлялась.  А  теперь  у  меня  не  получалось  практически  ничего.  И  на  меня  начали  давить.  Видимо,  в  надежде  на  то,  что  я  «возьму  себя  в  руки»  и  начну  показывать  результаты.  Или  на  мне  просто  срывали  зло,  такое  тоже  было.  Пару  раз  даже  были  попытки  попрекать  меня  едой  (!)  Позже  я  обо  всём  этом  ужасе  никогда  не  могла  вспоминать  спокойно,  без  слёз.

Мне  очень  не  хочется  писать  что-то  плохое  о  маме.  Потому  что  позже   мы  много  раз  обсуждали  все  эти  вещи,  и  мама  согласилась  с  тем,  что  многие  действия  тогда  были  ошибочными.  Так  же,  как  и  в  истории  с  гуманитарным  классом.  Вот  только  было  уже  слишком  поздно.  Мне  уже  был  нанесён  такой  ущерб,  что  я  никак  не  могла  от  него  оправиться.

Хотя  чаще  мама  говорит,  что  просто  не  замечала  всего  этого.  Или  не  помнит.  А  я  вот  помню.  В  первую  очередь  то  самое  ощущение  -  ко  мне  тогда  стали  относится  как-то  особенно  зло.  Мама  часто  стала  со  мной  разговаривать   грубо  или  раздражённо.  Возможно,  это  даже  было  связано  с  тем,  что  я  общаюсь  с  папой.  Но  этого  я  не  знаю.  В  целом  складывалось  такое  впечатление,  что  мои  проблемы  с  учёбой  были  восприняты  как  законный  повод  для  того,  чтобы  срываться  на  мне.  Находиться  в  этой  обстановке  было  невыносимо.   

Главное,  в  моей  семье  отсутствовало  понимание  того,  что  «делать  что-то»  и  «быть  самостоятельной»  -  это  далеко  не  одно  и  то  же.  Я  как  раз  могу  что-то  делать,  когда  от  меня  не  требуют  никакой  самостоятельности.  Но  у  меня  не  получалось  всё  это  объяснить  так,  чтобы  меня  поняли.  Особенно  не  получалось  разъяснить  ситуацию  с  бронёй,  которая  меня  частично  защищает  от  приставаний,  но  при  этом  делает  грубой  и  неприятной  в  общении.

В  прошлом  году  я  сидела  дома,  и  тогда  обстановка  была  спокойнее.  Нормальной  жизни  у  меня  тогда  тоже  не  было.  Но  была  какая-то  иллюзия  того,  что  после  смены  имени  я  снова  пойду  учиться  и  при  этом,  конечно  же,  буду  справляться  с  учёбой.  И  вообще  «всё  как-то  само  собой  устроится».   

Теперь  же  стало  очевидно,  что  для  нормальной  социализации  мне  очень  многого  не  хватает.  Вещей,  безопасности,  тепла,  любви  и  поддержки.  Но  очевидно  всё  это  было  только  для  меня.  В  целом  восприятие  моих  возможностей  было  совершенно  неадекватным.  Например,  когда  я  шла  в  экстернат,  ожидалось,  что  я  сразу  же  после  его  окончания  -  то  есть  в  следующем  году  -  буду  поступать  в  институт!  Разумеется,  безо  всяких  связей,  репетиторов  и  подготовительных  курсов.  Просто  возьму  и  поступлю!  Хотя  все  мои  знакомые  одиннадцаклассники  ездили  в  этом  году  на  подготовительные  курсы.  Которые,  разумеется,  оплачивали  родители.  А  мои  одноклассники  из  экстерната  чаще  всего  вообще  не  собирались  куда-то  поступать  сразу  после  окончания  школы.  Весь  следующий  год  они  планировали  спокойно  заниматься  подготовкой  к  поступлению.  В  экстернат  они  шли  именно  для  того,  чтобы  у  них  не  было  слишком  напряжённого  графика  в  11  классе. 

Но  от  меня  ждали,  что  буду  делать  «всё  сразу  и  сама».  И  в  какой  именно  институт  я  буду  поступать,  тоже  никто  не  думал.  Это  я  тоже,  видимо,  должна  была  решить  сама  (имея  минимальную  информацию).  Всё  выяснить,  принять  решение,  подготовиться,  подать  документы  и  поступить.  Со  всеми  познакомиться  и  подружиться.  Всё  сама-сама-сама. 

Вот  только  я  так  и  не  выяснила,  ожидалось  ли  помимо  этого  ещё  и  то,  что  я  сразу  же  после  поступления  в  институт  начну  сама  себя  содержать.  Хотя  предполагаю,  что  да,  и  этого  от  меня  ожидали.

То  есть  мне  начали  активно  навязывать  ту  самую  «тяжёлую  юность»,  не  обращая  внимания  на  то,  что  я  буквально  кричала  -  не  надо,  я  этого  не  выдержу!  Но  меня  не  слышали.  Упорно  не  хотели  слышать. 

***

И  здесь  есть  отдельные  моменты,  о  которых  я  всё  же  хочу  написать  поподробнее.  Сначала  о  самом  серьёзном. 

Дело  в  том,  что  моя  семья  практически  полностью  игнорировала  тот  факт,  что  за  последний  год  я  пережила  два  крайне  травмирующих  события  -  сначала  нападение  на  улице  в  ноябре  1998  года  и  всего  через  7  месяцев  авария,  в  которой  я  получила  заметные  повреждения,  и  стала  после  этого  бояться  ездить  в  транспорте.  Страх  прошёл  ещё  через  несколько  месяцев,  но  как  раз  в  начале  осени  1999  года  он  был  ещё  очень  силён. 

Нападение  на  улице  было  куда  более  травмирующим  событием,  чем  авария.  И  его  одного  уже  было  бы  достаточно  для  того,  чтобы  получить  серьёзные  проблемы  с  психикой.  Но  как   раз  к  этому  событию  в  нашей  семье  относились  совершенно  несерьёзно.  Как  к  «мелкой  неприятности,  о  которой  давно  уже  пора  забыть».  Даже  на  аварию  обратили  куда  больше  внимания.  Основная  причина  такого  отношения  была  понятна  -  во  время  нападения  я  не  пострадала  физически,  и  поэтому  считалось,  что  «ничего  особенного  не  произошло».   

Только  тут  был  один  момент,  который  особенно  упорно  игнорировали.  То,  что  вероятность  повторной  аварии  действительно  была  минимальной  (поэтому  страх  перед  поездками  в  транспорте  прошёл  относительно  быстро  -  «всего  лишь»  за  несколько  месяцев).  А  вот  вероятность  повторного  нападения  как  раз  была  очень  высокой.  И  я  это  прекрасно  понимала.  Я  ведь  находилась  в  «группе  риска».  Нападают  чаще  всего  на  юных  девушек  (в  одиночестве  идущих  по  улице  или  заходящих  в  подъезд).  И  при  этом  я  «выглядела  виктимно»,  несмотря  на  ношение  брони.  То  есть  со  стороны  было  очень  хорошо  заметно,  что  я  боюсь,  нервничаю,  и  у  меня  нет  НИКАКОЙ  уверенности  в  себе.  Ей  и  неоткуда  было  взяться.

Изначально  я  надевала  на  себя  броню  именно  для  того,  чтобы  выглядеть  сильной.  Но  всё  же  этого  результата  я  не  достигла.  Я  просто  сделала  свою  внешность  менее  привлекательной,  поэтому  ко  мне  и  стали  немного  меньше  приставать  на  улице  и  в  транспорте.  Пользы  от  брони  было  не  очень  много.

Каждый  раз,  когда  я  выходила  на  улицу  одна  (даже  днём)  у  меня  было  такое  чувство,  как  будто  бы  я  иду  по  минному  полю,  подвергаюсь  смертельной  опасности.  До  нападения  такого  сильного  страха  у  меня  не  было.  И  особенно  его  не  было  до  окончания  9  класса.  Ведь  тогда  ко  мне  всё-таки  ещё  относились  более-менее  адекватно  -  как  к  ребёнку,  который  имеет  полное  право  опираться  на  свою  семью,  искать  у  неё  защиты,  «прятаться  под  крылышком».  А   теперь  меня  начали  агрессивно  толкать  в  сторону  какой-то  «полной  самостоятельности»  и  откровенно  злиться  из-за  того,  что  я  «до  сих  пор»  нуждаюсь  в  помощи  и  поддержке. 

***

И  теперь  я  напишу  о  вещах.  Были  две  проблемы,  которые  меня  тогда  особенно  сильно  беспокоили.  Почти  также  сильно,  как  и  проблема  физической  безопасности.

Первой  проблемой  было  отсутствие  компьютера. 

В  экстернате  у  нас  был  компьютерный  класс,  только  нормально  позаниматься  на  компьютере  там  было  невозможно.  На  уроках  информатики  социальное  расслоение  было  особенно  заметным.  Одноклассники,  у  которых  дома  были  компьютеры,  легко  справлялись  с  заданиями.  Они  всё  понимали.  Некоторые  оживлённо  обсуждали  что-то  (будущие  IT-специалисты!)  Я  же  не  понимала  ничего.  Это  было  крайне  унизительно.  У  меня  не  только  не  было  компьютера,  но  и  в  школе  не  было  информатики  уже  3  года. 

Я  пошла  на  компьютерные  курсы  рядом  с  нашим  домом.  Но  быстро  выяснилось,  что  я  не  знаю  практически  ничего  о  том,  как  работают  современные компьютеры.  Потребовалось  бы  много  времени  и  денег  для  того,  чтобы  в  этом  разобраться.  И  особенно  трудно  было  научиться  чему-то,  имея  возможность  пользоваться  компьютером  только  на  курсах.  (Я  ведь  даже  быстро  печатать  не  умела!)  И  у  папы  на  работе  я  тоже  никогда  не  пользовалась  компьютером.  Это  как-то  даже  не  обсуждалось. 

То  есть  у  меня  тогда  складывалось  впечатление,  что  это  тоже  воспринимается  как  моя  проблема,  которую  я  должна  решать  «как-нибудь  сама».  Хотя,  скорее  всего,  об  этом  просто  не  думали.  Отмахивались.       

Вторая  проблема  была  связана  с  одеждой.  Особенно  с  тем,  что  мода  именно  к  концу  1999  года  вдруг  стала  стремительно  меняться,  а  мой  и  без  того  недостаточный  гардероб  был  в  стиле  середины  90-х.  Я  видела,  как  одеваются  мои  благополучные  ровесницы  -  по  моде  наступающего  десятилетия.  Сама  по  себе  эта  новая  мода  мне  даже  не  очень  нравилась.  Но  я  была  готова  её  принять,  если  это  так  важно  для  социализации.  А  я  уже  видела,  что  это  важно.  Только  у  меня  не  было  никакой  возможности  составить  себе  новый  гардероб.  Такой  же,  как  у  моих  благополучных  ровесниц.  По  сравнению  с  ними  я  выглядела  странно  и  нелепо.  Одежда  была  преимущественно  не  очень  новой,  а  теперь  она  была  ещё  и  немодной. 

Причём  одежду  мы  покупали  всегда  или  на  вещевых  рынках,  или  в  каких-то  недорогих  магазинах.  И  меня  это  устраивало,  я  не  хотела  никаких  фирменных  вещей  из  бутиков.  Расстраивало  то,  что  даже  на  рынках  я  могла  купить  очень  мало. 

Мой  гардероб  на  самом  деле  был  недостаточным.  Например,  у  меня  к  тому  времени  уже  несколько  лет  не  было  спортивного  костюма  и  спортивной  куртки  (с  тех  пор,  как  я  перестала  ходить  на  физкультуру).  То  есть  какие-то  спортивные  мероприятия  исключались  полностью.  Да  и  в  целом  одежды  у  меня  было  мало.  К  тому  же  она  очень  быстро  изнашивалась,  её  надо  было  вовремя  заменять.  Раньше  нам  ещё  как-то  удавалось  это  сделать,  но  в  1999  году  уже  и  с  этим  появились  проблемы.  Моё  неблагополучие  уже  было  заметно  со  стороны.  И  это,  разумеется,  не  было  моим  субъективным  ощущением,  окружающий  мир  периодически  давал  понять,  что  всё  это  видит  и  оценивает  меня  соответствующим  образом.

И  ещё  меня  стала  очень  сильно  раздражать  моя  коричневая  кожаная   куртка.  Это  была  хорошая  вещь,  но  она  была  на  мне  в  тот  день,  когда  на  меня  напали.  От  неё  как  будто  бы  исходила  какая-то  опасность,  я  в  ней  чувствовала  себя  беззащитной. 

Несколько  раз  я  видела  рядом  с  нашим  домом  ту  девушку  в  чёрном.  Она  действительно  выглядела  необычно,  как  будто  бы  пришла  из  другого  мира.  Я  пыталась  ей  подражать.  В  ноябре  я  купила  себе  чёрную  кожаную  куртку.  Только  она  была  очень  дешёвой,  из  кожи  плохого  качества.  И  ещё  она  была  довольно  длинной,  это  было  скорее  полупальто.  У  девушки  в  чёрном  куртка  была  совершенно  другая.  Но  мне  поначалу  нравилось  это  новое  приобретение,  мне  казалось,  что  благодаря  этой  вещи  я  хоть  немного  приблизилась  к  заветному  образу.  За  те  же  деньги  можно  было  купить  более  удобную  и  красивую  куртку  из  ткани.  Но  броня  мне  казалась  настолько  важной,  что  я  тогда  об  этом  даже  и  не  подумала.

Мне  особенно  запомнились  образы  из  того  времени.  В  первую  очередь  то,  что  я  видела  осенью  1999  года.  Помню  одежду  и  причёски  одноклассниц  в  экстернате.  Даже  много  лет  спустя  я  их  воспроизводила,  хоть  и  в  стилизованном  виде.  У  меня  до  недавнего  времени  было  очень  сильное  желание  оказаться  в  похожих  обстоятельствах,  но  только  чтобы  на  этот  раз  у  меня  были  все  те  вещи,  которых  мне  не  хватало  тогда.  И  я  очень  хорошо  понимаю,  насколько  это  всё  было  важно.  И  как  отсутствие  нужных  вещей  сказывалось  на  моём  состоянии,  на  способности  учиться  и  общаться  с  людьми.

Вообще  у  меня  тогда  на  этой  почве  развился  настоящий  психоз.  Моя  одежда  казалась  мне  ужасно  неудобной,  некрасивой  и  нелепой.  И  ничего  удивительного.  Ведь  требование  ко  мне  было  всё  тоже  самое  -  я  должна  сама  обеспечивать  свою  безопасность,  но  при  этом  выглядеть  прилично  и  нравиться  людям  (и  всё  это  с  учётом  того,  что  денег  в  обрез).  Естественно,  никакого  приемлемого  решения  я  найти  не  могла. 

Позже  я  много  раз  думала  об  этом.  И  я  понимаю,  что  если  бы  мне  не  нужно  было  бы  носить  броню,  то  я  бы  к  своей  одежде  относилась  куда  проще.  Возможно,  я  стала  бы  одеваться  в  каком-то  почти  детском  стиле,  похожем  на  тот,  который  был  у  меня  до  1996  года.  Носила  бы  что-то  более  яркое  и  светлое.  И  куда  меньше  беспокоилась  бы  из-за  моды  (я  и  начала  из-за  неё  беспокоиться  именно  в  конце  90-х).  Ну  просто  потому  что  если  бы  я  была  милой  и  обаятельной,  на  мою  одежду  обращали  бы  куда  меньше  внимания. 

Вообще  надо  сказать,  что  заметные  переживания  из-за  одежды  начались  у  меня  ещё  в  13  лет,  после  истории  с  гуманитарным  классом.  Именно  тогда  мой  гардероб  начал  становиться  каким-то  ужасно  нелепым,  в  нём  стали  появляться  неудобные  взрослые  вещи,  а  вот  количество  удобных  вещей  резко  сократилось.  И  для  меня  это  было  как-то  странно,  нетипично.  Ведь  раньше  я  всегда  стремилась  носить  именно  удобную  одежду,  её  удобство  для  меня  было  гораздо  более  важным,  чем  внешний  вид.  А  что-то  неудобное  я  могла  надеть  только  если  меня  к  этому  принуждали.  Теперь  же  я  вдруг  стала  на  внешний  вид  обращать  куда  больше  внимания,  чем  на  удобство  и  даже  практичность.  И  всё  это  как  будто  бы  без  принуждения,  по  собственной  инициативе. 

Сейчас  я  понимаю,  что  всё  это  было  следствием  того  сильнейшего  дискомфорта,  который  я  всё  время  тогда  испытывала.  Если  бы  у  меня  не  было  таких  проблем  с  безопасностью,  если  бы  я  не  чувствовала  себя  ненужной  и  брошенной  на  произвол  судьбы,  я  бы  не  стремилась  изображать  из  себя  что-то  нелепое,  могла  бы  чувствовать  себя  комфортно  в  привычной  детско-подростковой  одежде.  Имя  я  тоже  выбрала  бы  другое  (хотя  вряд  ли  я  тогда  выбрала  бы  Глорию,  скорее  всего,  стала  бы  Дианой  или  Кариной).      

Осенью  1999  года  в  моей  жизни  была  только  одна  вещь,  которая  как  будто  бы  символически  соединяла  меня  с  детством,  с  миром  моего  относительного  благополучия.  Это  был  ярко-розовый  свитер,  который  я  начала  вязать  в  сентябре  -  и  почему-то  спицами,  хотя  достаточно  хорошо  я  умела  вязать  только  крючком.  Мама  меня  при  этом  всё  время  консультировала  (она  очень  хорошо  вяжет  спицами).   

Часто  вспоминаю  картину  из  той  осени.  Я  в  очередной  раз  куда-то  собираюсь  ехать  одна,  вижу  на  столе  это  вязание,  и  мне  хочется  плакать.  Больше  всего  на  свете  в  этот  момент  я  мечтала  о  том,  чтобы  остаться  дома  и  продолжить  вязать,  сидя  на  диване.  А  ведь  это  и  было  бы  самым  разумным  решением.  Самым  лучшим.  Но  тогда  я  почему-то  не  смогла  его  принять.  Не  нашла  в  себе  сил.

Не  помню,  когда  я  довязала  тот  свитер.  Скорее  всего,  зимой.  Помню  только,  что  он  получился  очень  большим.  И  носила  я  его  только  дома.  У  меня  снова  получилась  вещь  в  стиле  90-х.   

***

Той  осенью  я  и  правда  всё  время  пыталась  заставить  себя  быть  активной  и  ничего  не  бояться.  Один  раз  в  октябре  я  совершила  странный  поступок  -  записалась  на  курсы  фотографии. 

Занятия  проходили  в  какой-то  школе  на  другом  конце  города.  Оплачивал  их  папа.  Он  дал  мне  фотоаппарат  для  практических  занятий,  принёс  его  из  редакции.  И  ещё  мы  съездили  в  книжный  магазин  на  Арбате,  купили  книгу  «Фотография  для  чайников». 

Думаю,  что  я  пошла  на  эти  курсы  именно  из-за  того,  что  папа  согласился  их  оплатить.  Мне  хотелось,  чтобы  он  хоть  что-то  на  меня  потратил.  Правда,  попробовать  себя  в  качестве  профессионального  фотографа  мне  тоже  хотелось.  Но  на  творчество  у  меня  просто  не  было  сил.  Никаких  ценных  фотографий  я  там  не  сделала  и  ничему,  по  сути,  не  научилась.   

Сами  по  себе  эти  поездки  на  курсы  были  для  меня,  конечно  же,  настоящим  мучением.  Да  и  атмосфера  там  была  не  очень  приятная.  Я  потом  думала,  что  уж  лучше  бы  мы  эти  деньги  на  что-то  другое  потратили.  Вот  только…  а  дал  бы  мне  папа  эти  деньги  просто  так,  на  какие-то  другие  покупки?   Я  в  этом  сомневаюсь.

(Кстати,  позже  он  меня  даже  попрекал  этими  «глупо  растраченными  деньгами».  Стоили  эти  курсы  около  50  долларов  -  это  я  на  всякий  случай  напишу).

А  что  касается  творчества…  Для  того,  чтобы  «начать  увлекаться  фотографией»  мне  нужен  был  чёткий  план  того,  как  я  с  помощью  этого  буду  зарабатывать  деньги.  Причём  план  реалистичный,  с  учётом  того,  что  я  не  могу  быть  самостоятельной  и  не  умею  общаться  с  людьми.  Например,  я  не  могу  одна  поехать  на  природу  и  что-то  там  снимать.  Только  вместе  с  кем-то.  И  портреты  снимать  я  тоже  вряд  ли  смогу,  потому  что  для  этого  как  раз  нужна  коммуникабельность. 

Разработать  и  реализовать  этот  план  могла  только  моя  семья.  Допустим,  если  бы  папа  мне  предложил  делать  какие-то  конкретные  снимки,  которые  он  будет  потом  пристраивать  куда-то,  пользуясь  своими  связями  в  издательском  мире  (например,  через  ту  же  газету).  И  чтобы  от  меня  ни  в  коем  случае  не  ждали,  что  я  сама  буду  этим  заниматься!  Я  могу  только  делать,  но  не  продавать!   К  тому  же  и  так  понятно,  что  без  связей  что-то  пристроить  очень  и  очень  трудно.  А  у  папы  какие-то  связи  в  этой  сфере  точно  были.

Но  никаких  реалистичных  планов  никто  разрабатывать,  разумеется,  не  собирался.  Всё  было  как  всегда.

Был  и  ещё  один  эпизод.  У  меня  даже  не  получается  назвать  его  «неприятным»,  потому что  не  неприятный  он  был,  а  просто  отвратительный.

Мы  с  папой  тогда  поехали  к  какому-то  его  знакомому  для  того,  чтобы  показать  ему  мои  фотографии,  сделанные  на  курсах  (но  ни  к  какому  «пристраиванию»  это  не  имело  отношения).  Вообще  я  до  сих  пор  не  понимаю,  зачем  мы  это  сделали.  Папа  тогда  просто  всё  это  предложил,  а  я  зачем-то  согласилась.

Я  уж  точно  не  нуждалась  ни  в  каком  «экспертном  мнении»  по  поводу  наличия  у  меня  художественных  способностей.  И  так  было  очевидно,  что  они  есть.   

Другое  дело,  что  те  фотографии  с  курсов  в  принципе  никакой  художественной  ценности  не  имели  и  никаких  моих  способностей  не  демонстрировали.  И  всё  это  я  вроде  бы  тоже  понимала.  (А  вот  как  раз  фотографии,  сделанные  мыльницей,  мои  способности  ещё  как-то  демонстрировали,  но  их  мы  с  собой  не  взяли). 

Помню,  что  этот  папин  знакомый  спросил,  сама  ли  я  эти  фотографии  проявила  и  напечатала  (а  я  это,  конечно  же,  сделала  не  сама).  Или  даже  сказал,  что  было  бы  ценно,  если  бы  я  сама  их  проявила  и  напечатала.  Мне  это  тогда  очень  не  понравилось.  (Можно  подумать,  у  меня  когда-нибудь  была  возможность  научиться  проявлять  и  печатать  фотографии!  К  тому  же  странно  придавать  этому  такое  большое  значение  в  то  время,  когда  цифровые  фотокамеры  уже  готовятся  вытеснить  плёночные).  Но  я  не  помню,  чтобы  у  нас  тогда  начался  какой-то  спор  или  конфликт.  Просто  получилась  какая-то  абсолютно  бессмысленная  встреча.   

Но  потом  случилась  совсем  уж  дикая  вещь.  Мы  с  папой  вышли  на  улицу,  и  он  мне  сказал  какие-то  гадости.  Он  мне  в  каких-то  грубых  выражениях  сказал  о  том,  что  этот  его  знакомый  меня  не  воспринял  всерьёз.  Не  мои  фотографии,  а  меня  вообще.  И  я  не  понимаю,  что  это  было. 

Вообще  я  тогда  уже  заметила,  что  папа  иногда  как  будто  бы  пытается  меня  унизить.  Хотя  я  и  так  унижена  до  предела.  Меня  постоянно  ставили  в  унизительные  ситуации,  часто  ещё  и  опасные.  И  я  не  понимала,  что  сделать,  чтобы  со  мной  перестали  так  обращаться.

А  ведь  желание  заниматься  творчеством  у  меня,  конечно  же,  было!  Было!  И  способности  у  меня,  разумеется,  тоже  были.  Но  из-за  всего  этого  кошмара  я  просто  НЕ  МОГЛА  ничего  делать.

Был  один  особенно  тяжёлый  вечер  в  конце  ноября.  Я  ехала  домой  с  курсов  фотографии.  Переходила  улицу,  направляясь  к  метро.  Вокруг  было  темно  и  мокро.  И  оранжевый  свет  фонарей.  И  тут  у  меня  промелькнула  мысль.  О  том,  что  я  хочу  уйти.  Совсем  уйти  из  этого  мира.  Потому  что  больше  не  могу  выносить  это.  Я  просто  уже  не  видела  выхода  из  того  ужаса,  в  котором  находилась. 

Раньше  у  меня  такие  мысли  уже  появлялись  осенью  1996  года.  Но  тогда  всё  решилось  с  помощью  перехода  на  домашнее  обучение.  Я  чувствовала,   что  мне  всё  же  стараются   помочь,  что  я  нужна,  и  моё  будущее  кого-то  заботит.  Теперь  от  меня  ждали  какой-то  непонятной  «самостоятельности»,  чтобы  я  научилась  «опираться  на  себя». 

Но  я  уже  видела,  что  эти  рассуждения  абсолютно  неадекватны.  Преуспевали  в  этом  мире  чаще  всего  дети  заботливых  состоятельных  родителей.  И  опирались  они  вовсе  не  на  себя,  а  на  свою  семью.  Я  тоже  хотела  опираться  на  свою  семью.  Хотела  сделать  всё  возможное  для  того,  чтобы  в  моей  семье  меня  услышали.  И  спасли.  Сказали,  что  я  нужна,  и  меня  любят.  И  обязательно  помогут. 

***

К  зиме  уже  стало  понятно,  что  с  учёбой  я  совсем  не  справляюсь.  Мама  приходила  несколько  раз  вместе  со  мной  для  того,  чтобы  поговорить  с  учителями.  Папа  тоже  один  раз  туда  приходил.  И  ещё  он  подарил  нашей  учительнице  книгу,  одну  из  тех,  что  они  издавали  у  себя.  У  нас  дома  тоже  была  такая  книга.

Помню,  как  уже  зимой  я  написала  доклад  по  биологии.  Мы  с  мамой  сходили  в  библиотеку  для  этого.  Доклад  был  о  помидорах.  И  мне  пришлось  переписать  его  от  руки,  что  меня  отдельно  расстроило.  Мои  одноклассники  обычно  сдавали  доклады,  распечатанные  на  принтере.

У  меня  осталась  в  памяти  одна  фраза  из  этого  доклада.  О  том,  что  помидор  -  это  по-итальянски  «золотое  яблоко».  Так  и  стоят  перед   глазами  эти  цвета  -  красный  и  золотой.  Мне  всегда  очень  больно  вспоминать  об  этом  докладе.  Как  будто  бы  я  написала  его  зря.

***

Тем  временем,  у  нас  всё  же  было  и  что-то  похожее  на  нормальную  жизнь.  К  нам  иногда  приходили  гости.  Приезжал  дядя  Серёжа.  За  столом  мы  чаще  всего  обсуждали  политику.  В  воздухе  витал  какой-то  дух  перемен  -  приближался  2000  год.  Иногда  мы  даже  смеялись. 

В  декабре  у  меня  появился  свой  телефон  в  комнате.  Для  меня  это  было  большой  ценностью.  Ещё  в  январе  1998  года  у  нас  появился  телефон  с  определителем  номера.  Но  стоял  он  в  коридоре,  и  у  него  был  короткий  шнур.  Это  была  бабушкина  причуда,  она  считала,  что  не  нужно  носить  телефон  по  всей  квартире.  Мне  это  очень  мешало  (да  и  маме  тоже).  Из-за  этого  личного  пространства  было  ещё  меньше.  Но  теперь  у  меня  в  комнате  был  свой  телефон  -  красный  аппарат  с  кнопками,  который  ещё  в  1996  году  сменил  старый  зелёный  телефон  с  диском. 

В  нашей  жизни  вообще  было  много  раздражающих  мелочей,  которые  дополнительно  всё  портили  и  усложняли.   Хотя  от  некоторых  из  них  вполне  можно  было  бы  вовремя  избавиться.

***

В  середине  декабря  я  узнала,  что  папа  оказался  в  больнице  -  обострилась  хроническая  болезнь.  И  мы  с  ним  после  этого  долго  не  виделись,  до  следующей  весны.

Я  тогда  тоже  заболела  и  никуда  не  выходила  до  самого  Нового  Года  (причём  у  меня  было  примерно  то  же  самое,  что  и  у  папы,  только  в  более  лёгкой  форме  -  в  больницу  я  не  попала).  К  тому  времени  я  уже  нигде  не  чувствовала  себя  нормально,  даже  дома.  Везде  был  какой-то  жуткий  дискомфорт.  Я  не  понимала,  почему  всё  так  происходит,  и  почему  мы  все  не  можем  нормально  общаться.

***

А  потом  был  Новый  Год.  Мы  его  встречали  вместе  со  Светой.  31  декабря  было  выступление  Ельцина  «Я  устал,  я  ухожу».  Его  обсуждали  весь  день. 

В  темноте  мы  со  Светой  ходили  запускать  фейерверк  на  поляну,  которая  была  через  дорогу  от  нашего  дома.  Раньше  мы  этого  ещё  не  делали. 

Незадолго  до  этого  мне  приснился  сон  о  том,  как  я  возвращаюсь  поздно  вечером  домой  и  вижу,  как  с  неба  спускаются  светящиеся  объекты  и  садятся  где-то  далеко  за  лесом,  в  поле.  А  я  прихожу  домой  и  пью  чай.  Только  это  не  совсем  моя  реальность.  Она  другая,  там  есть  всё  то,  чего  мне  не  хватает.
 
И  тогда  у  меня  впервые  возникла  мысль  записать  свои  самые  интересные  сны  и  на  основе  этого  придумать  сюжет  для  книги.

***

И  ещё  я  здесь  хотела  написать  о  том,  что  в  первых  трёх  частях  упомянула  даже  не  обо  всех  неприятных  вещах,  которые  со  мной  тогда  происходили.  Просто  я  пока  не  знаю,  как  написать  об  остальном.  Очень  уж  это  трудно.